Текст книги "Покушение"

– Сейчас вы сядете в эту машину и проедете в ней по трассе несколько кругов. В это время наш кинооператор снимет вас на кинопленку. Ваш водитель уже знает, что ему надо делать. Он должен держать скорость не менее восьмидесяти километров в час. Когда съемка закончится, вам будет подана команда белым флажком. Машина остановится, вас выпустят из нее, и вы вернетесь сюда. Если съемка окажется неудачной, мы повторим ее снова. Если вы будете делать все, как надо, вам дадут отдохнуть и будут хорошо кормить. Если вы будете делать глупости, вас всех ждет расстрел на месте, – закончил инструктаж Вёлер.

После этого эсэсовцы усадили пленных в «кадиллак». А Вёлер и Кранц сели на мотоцикл и присоединились к Этцену и Пфлюкеру. Политова рядом с ними уже не было видно. «Кадиллак» тем временем выехал на трассу и уже заканчивал первый круг…

Шефнер выходил из штаба, когда Этцен, Пфлюкер и Политов садились в машину. Он проводил их взглядом до самой трассы. После этого он быстро зашел в свой домик, запер за собой входную дверь и поднялся на чердак. Отсюда кольцевая трасса хорошо просматривалась даже невооруженным глазом. А в бинокль все, что делалось на ней, можно было прекрасно разглядеть во всех деталях. Шефнер видел, как человек в кожаном пальто зачем-то ушел в кусты, как к киносъемочной группе подъехали Вёлер и Кранц, как на трассу выехал «кадиллак». Что-то необычное было во всей этой затее. Шефнер почувствовал, что наблюдает за происходящим с волнением. И предчувствие не обмануло его.

«Кадиллак» объехал круг, сделал второй, заканчивал третий. Шефнер видел, как оператор припал к окуляру съемочной камеры. «Кадиллак» почти поравнялся с ним. И в тот момент из кустов вдруг вышел человек в кожаном пальто. Он почти незаметно согнул в локте правую руку, и в тот же миг из правого рукава его пальто вылетела огненная молния и с грохотом вонзилась в черную лакированную дверцу «кадиллака». Машина сразу же свернула с трассы к канаве, влетела на глиняный бруствер и завалилась набок. «Вот кульминация всех испытаний! Вот он, наш родной немецкий педантизм! Все сделано так, как будет и при настоящей акции! Машина подлинная, люди живые, здоровые, даже форма на них та, в какой будут приговоренные жертвы!» – невольно подумал Шефнер, моментально вспомнив и как кормили пленных, и как они были одеты…

А возле «кадиллака» уже толпились эсэсовцы. Они вновь поставили его на колеса и открыли все четыре дверцы. Из машины вырвались клубы дыма. Эсэсовцы отпрянули. Но взрыва не последовало. И тогда из машины одного за другим вытащили уже не живых всех шестерых пленных и рядком уложили на траве. К ним подошел Эльфельдт, осмотрел каждого и что-то доложил Этцену.

Оператор снимал все это со всеми подробностями. Этцен пожал человеку в черном кожаном пальто руку. Очевидно, поздравил с метким выстрелом. К «кадиллаку» подъехал бронетранспортер, взял его на буксир и потащил с полигона. На этом же бронетранспортере, оставив возле убитых охрану, уехали и эсэсовцы. Офицеров увезли на легковой машине.

Шефнер слез с чердака, зашел в комнату. Увидел себя в зеркале и отвернулся. Сам себе показался противным. Снова в действие вступила память. Но на сей раз она услужливо напомнила майору о том, как он отказался встретиться с «триста тридцать третьим». Шефнеру сейчас стало стыдно за такое малодушие. Стыдно перед человеком, который ради встречи с ним пересекал линию фронта. Стыдно перед собой за собственную чрезмерную, как ему сейчас казалось, осторожность. Потому что так осторожничая, победить этих зверей было совершенно невозможно. Шефнер долго стоял посреди комнаты без движения. И все это время четко и ясно, как наяву, видел перед собой вонзившуюся в «кадиллак» молнию…

Думал он и о том, что о случившемся «триста тридцать третий» должен знать обязательно. Но возникал вопрос: а полностью ли эти господа из «Русланд-Норда» закончили свой эксперимент? Или они будут продолжать его и испытывать что-то еще? И тогда ему стоит объединить уже имеющиеся сведения с теми, которые он непременно добудет, и лишь после этого отправлять к партизанам Ермилова… Но кто мог ему хоть что-то сказать о дальнейших намерениях эсэсовцев? И тут неожиданно Шефнер вспомнил Эльфельдта. Лейтенант был на месте последнего испытания. Он мог кое-что слышать. Да и вообще Шефнеру стало вдруг интересно узнать о его реакции на происшедшее. Он надел фуражку, снова вышел из дома и направился в медпункт. Лейтенант лежал на кушетке, курил и смотрел в потолок остановившимся, ничего не видящим взглядом. Шефнер сел на стул. Эльфельдт бесспорно понял, кто к нему зашел. Но и головы не повернул.

– Что с тобой, Гейнц? – делая вид, что ничего не знает о случившемся, спросил Шефнер.

Лейтенант медленно, словно пробуждаясь от тяжелого сна, повернулся к нему.

– Они убили их. Сожгли, как спички, – сказал он.

– Кого? – продолжал темнить Шефнер.

– Этих пленных.

– Ну и что?

– Ничего, конечно. Но уж очень мерзко, – сказал Эльфельдт.

Эльфельдт, естественно, ничего не знал и даже не догадывался ни о существовании «триста тридцать третьего», ни о связях Шефнера с партизанами. Он лишь видел, что майор явно симпатизирует фрейлейн Зое, за которой, кстати сказать, были бы рады поухаживать многие офицеры полигона. В том числе и он сам. Но переходить дорогу старшему по званию было не положено. И лейтенант лишь приветливо улыбался обворожительной фрейлейн и всегда охотно оказывал ей всякие услуги. Никогда и нигде молодой врач не высказывался и против гитлеровского режима. Было даже похоже, что он принимал его как должное. Во всяком случае, идеи о расширении жизненного пространства на Востоке не были ему чужды. Но он был интеллигентным человеком, воспитывавшимся в добропорядочной немецкой семье. И сцена, свидетелем которой он только что стал, не могла оставить его равнодушным. И он назвал ее «мерзкой». Но больше не сказал ни слова. И Шефнер понял, что искать в нем союзника еще рано. И хочет он того или нет, но придется для установления связи решаться на крайние меры.

– Дай мне снотворного, – попросил он, чтобы как-то оправдать свой приход.

– Ты стал плохо спать? – удивился Эльфельдт. – Ты же никогда на это не жаловался.

– Нервишки, наверное, стали пошаливать, – сослался на самочувствие Шефнер.

Эльфельдт достал порошки, протянул их майору и улыбнулся.

– А может быть, сказывается столь долгое отсутствие фрейлейн Зои?

– Может, и это, – не стал возражать Шефнер.

– В таком случае могу вас обрадовать, дорогой Вальтер. Гости сегодня же уедут. И надо думать, все станет на свои места, – доверительно сообщил Эльфельдт.

– Откуда тебе это известно?

– Они сами об этом говорили. Я же был с ними там. Я сам слышал, – ответил Эльфельдт.

– Ну что ж, это их дело, – безразлично проговорил Шефнер и вышел из медпункта.

Информация Эльфельдта сразу же взбодрила его. Не думалось, что тот станет болтать лишь для того, чтобы просто порадовать приятеля.

И на самом деле, все произошло так, как сообщил Эльфельдт. Отобедав, гости начали разъезжаться. А пока они обедали и пили кофе, эсэсовцы сняли с «кадиллака» пробитую «пшикалкой» дверцу, собрали в артхранилище все вновь появившиеся осколки, а солдаты полигона закопали в траншее убитых пленных. Потом все эсэсовцы погрузились на бронетранспортеры, Этцен, Кранц, Пфлюкер и Политов сели в легковые машины, и вся колонна вместе с киногруппой уехала с полигона.

Глава 42

На следующий день оберст-лейтенант Гюнтер объявил на совещании офицеров, что особая зона вокруг полигона ликвидируется и «все возвращается на круги своя». В тот же день Шефнер встретился с Ермиловым. Вернул ему хвостовую часть «панцеркнакке» и сказал:

– Сегодня же отпрашивайся у Вёлера к молодой жене. Сообщение я подготовлю. Передашь его Зое вместе с осколком.

– Где я вас увижу? – спросил Ермилов.

– В столовой. Я буду обедать поздно, в четыре часа.

– Понял, – ответил Ермилов и побежал к шарфюреру.

Вёлер будто бы ждал его.

– А, молёдой мушь, – мягко подшепётывая, по-русски проговорил он. – Ты хотишь к молёдой шене?

– Так точно, герр шарфюрер, – отчеканил Ермилов.

– Когда хотишь?

– Если можно, сегодня после обеда, герр шарфюрер.

– Мошно. Теперь все мошно, – разрешил Вёлер. – Ты веть не отгулял тфа тня.

– Так точно, герр шарфюрер.

– Я отпускайт.

– Благодарю, герр шарфюрер, – поблагодарил Ермилов и вышел из комендатуры.

Шефнер тем временем готовил сообщение для «триста тридцать третьего». Он переписывал его несколько раз. Но все получалось очень длинно. В конце концов уложился в полстраницы.

– Ты же знаешь, что тут происходило? – спросил он Ермилова.

– Конечно, знаю, господин майор. Все знают. Что мы, слепые, что ли? – ответил Ермилов.

– Тогда подробно расскажешь все на словах. А тут только самое главное. Но это ни в коем случае не должно попасть в чужие руки, – предупредил Шефнер.

– Можете не беспокоиться, господин майор, – заверил Ермилов.

– Лещук и этот с ним – не вернулись?

– Никак нет, господин майор.

– Будьте осторожны, – напутствовал «старшего полицая» Шефнер.

Ермилов и сам чувствовал, что ухо надо держать востро, а смотреть в оба. Непонятно было, где пропадал со своим дружком Лещук. Да и улыбка на роже герра шарфюрера тоже сразу показалась Ермилову подозрительной. Что-то уж больно быстро его отпустил. Да еще вспомнил, сколько он недогулял. Очень уж стал добреньким. С чего бы это? С этими мыслями Ермилов и отправился в поселок.

Дорога за те дни, что они находились на особом положении, просохла. По ней было приятно идти. В пути Ермилов особо никаких подвохов не ожидал. Но на всякий случай сообщение майора обернул вокруг гранаты, а сверху обмотал проволокой. Но по дороге с ним действительно ничего не произошло, и он благополучно добрался до места. Однако в поселок не зашел и в дом к «молодой жене» не нагрянул. А обошел поселок со стороны леса и к Зоиному двору подобрался овражком. Этот маленький маневр он придумал, как только вышел с полигона. Его не оставляло предчувствие, что за Зоей следят и именно эти двое: Лещук и Свиблов. Ермилов прокрался к плетню и, раздвинув хворостины, пролез в огород. Тут, в правом дальнем от дома углу, за кустами малины и смородины была сооружена фанерная будка, служившая душевой. Над будкой громоздилось обыкновенное корыто с вделанным в его дно раструбом от лейки. За день солнце неплохо нагревало воду в корыте. И вечером после напряженного трудового дня, как это было до войны, под душем приятно было пополоскаться. В эту будку и залез Ермилов. И затаился. Тут он провел вечер. Тут его застала ночь. Она была светлой, теплой, тихой. Ермилов внимательно вглядывался во все углы двора, во все поленницы, за которыми можно было спрятаться, но никто не нарушал покоя. Ермилов тем не менее и дальше решил себя не обнаруживать. Он вылез из будки, осторожно пробрался вдоль плетня к задней стенке хлева и забрался по ней на сеновал. Спустился с него уже с другого конца в сени и постучал в дверь. Зоя, будто только этого и ждала, сразу спрыгнула с кровати, босиком прошлепала к дверям.

– Кто тут? – испуганно спросила она.

– Я это, Зоя, Ермилов, – негромко отозвался «молодой муж».

– Гаврилыч? – не поверила Зоя.

– Да я, я. Открывай, не бойся.

– Ты один? – отодвинула Зоя засов.

– А с кем же мне еще быть? – входя, усмехнулся Ермилов.

– Как же ты тут очутился? – ничего не могла понять Зоя.

– Ну как, как? Известно как: через сеновал, в сени и к тебе. Где Лещук?

– Ой, Гаврилыч, какой же ты сообразительный, что через крыльцо не пошел. Ведь они оба глаз с меня не сводят, – ответила Зоя.

– Откуда ж они наблюдают?

– Из дома напротив. Они за мной, а я за ними. Меня Настя предупредила, что Лещук с этим своим от нее ушли. Сказали, что на полигон возвращаются, а сами к соседке напротив. К бабке Анфисе. И как засели там, так и сидят.

– Значит, я как в воду глядел, знал, что так будет. Я ведь еще засветло вчера пришел. И в душе спрятался. За домом наблюдал. Думал, может, они, как зимой, под окнами где или за поленницей. А они, значит, Анфисину избу в НП превратили…

Ермилов присел за стол.

– Да ты раздевайся. Сними сапоги. Как хозяину положено. Я тебя сейчас покормлю, – засуетилась Зоя.

– Погоди, – остановил ее Ермилов. – Если такая ситуация, то, может, мне тут лучше не рассиживаться, а так же тихо да назад. А вот как с донесением быть?

– А оно есть?

– Еще какое. Майор даже на бумаге кое-что записал, – сказал Ермилов, достал гранату, размотал проволоку, развернул сообщение для «триста тридцать третьего» и передал его Зое.

Зоя быстро прочитала написанное.

– Живодеры, убийцы, проклятые. Ты видел все это? – спросила она.

– Как убивали, не видел. Слышал, что рассказывали те, кто убитых закапывал. Обгорели все, как головешки. На них, говорили, аж кожа полопалась… Майор велел обо всем остальном тебе рассказать, о чем он сам не написал.

Зоя присела за стол, напротив.

– Рассказывай.

Ермилов сообщил обо всем, что произошло на полигоне во время отсутствия Зои, и положил перед ней осколок «панцеркнакке».

– Это тоже надо в отряд передать. Чтобы в Москву послали.

– Как же передашь, если с меня глаз не спускают… Вере в такой обстановке ко мне заходить нельзя.

– А Настя еще зайдет?

– Ей передавать сообщение я не имею права, – объяснила Зоя, взяла спички и сожгла написанное Шефнером.

– Так он же сказал, это отдать надо, – испугался Ермилов.

– Не беспокойся. Я все запомнила. Так надо, – ответила Зоя. – Но как мне встретиться с Верой?

Ермилов задумался.

– Обдурить этих как-нибудь надо. Или споить, – решил он.

– Как я их обдурю, если ты собрался уходить?

– Значит, останусь. Вместе что-нибудь придумаем. Брось-ка зипун какой на печку. Прилягу я. Глаза что-то слипаются, – признался Ермилов.

– Да ты поешь, Гаврилыч! В печке картошка с постным маслом еще не остыла, – предложила Зоя.

– Посплю сначала. А уж потом, – зевнул Ермилов и, сняв сапоги и тужурку, полез на печь.

Утром, предварительно обсудив с Зоей, что и как делать дальше, Ермилов в сапогах, шароварах и рубахе вышел с топором в руках во двор и как ни в чем не бывало принялся за старые, не поддавшиеся женским рукам чурбаны. Играючи всаживал топор в полено, легко поднимал его над головой и с силой опускал топор обухом на плаху. Два-три таких удара – и непокорный чурбан разлетался пополам. А Ермилов брался за следующий. Колол и искоса поглядывал на окно Анфисиной избы. Поглядывал – и увидел то, что хотел увидеть. С противоположной стороны улицы на него уставились, вытаращив глаза и явно не веря им, Лещук и Свиблов. Выражения их лиц были настолько откровенны, что Ермилов чуть не рассмеялся. Ясно было, что прозевали они его, не заметили, как он пришел. И теперь от досады и злости потеряли всякую маскировку и осторожность. А Ермилов, дав им вволю наглядеться на себя, воткнул вдруг топор в плаху и, пристально смерив взглядом обоих полицаев, пошел к ним. И уже с середины улицы приветливо окликнул их:

– Как отдыхается?

Полицаев будто кнутом стегнули. Лещук даже сплюнул в сердцах.

– Спасибо господину шарфюреру, малость отоспались, – хмуро ответил он.

– А чего из своего дома ушли?

– Клопы заели. Развели родственнички, черт бы их унес. А тут вроде почище, – объяснил Лещук.

Ермилов подошел к избе, протянул к окну руку.

– Угостите сигареткой…

Свиблов протянул пачку немецких. Ермилов взял сигарету, закурил.

– Приглашай гостей в дом, Тима. А я быстренько, – раздался вдруг у него за спиной веселый голос Зои.

– Куда это она с утра пораньше? – спросил Лещук.

– Самогону раздобыть. На полигоне весь шнапс господа эсэсовцы выпили. А нам перед обедом надо ж для аппетита? – добродушно ответил Ермилов.

Полицаи промолчали. Но прищуренные глаза Лещука с головой выдали его внутреннее состояние. Снова их обвели вокруг пальца. Не так, по их расчетам, должен был вести себя Ермилов. Предполагалось, в дом он должен был входить открыто, а отлучаться незаметно. А получалось все наоборот. И Зойку они караулили, караулили, глаз с нее не спускали. И она носа никуда не высовывала. А выходит, и это все напрасно. Весь поселок сейчас обежит. И все, кому надо, скажет, и об этом потом ни от кого не узнаешь и шарфюреру ничего опять не доложишь.

Ермилов докурил сигарету, притушил окурок, сказал:

– Догулять надо свадьбу, господа. Не по нашей вине тогда перерыв получился. Так что прошу: собирайтесь и заходите. Будем рады.

Лещук попытался было отказаться, ссылаясь на то, что голова побаливает, но потом безнадежно махнул рукой и пообещал прийти. Ермилов, довольный тем, что все получается, как задумано, вернулся во двор и продолжал колоть дрова и складывать их в поленницу до тех пор, пока она не уперлась в стену сарая.

Зоя принесла целую четверть самогона. Но Ермилов сразу почувствовал, что она чем-то обеспокоена. Оказалось, что чутье не обмануло его.

– Веры дома нет. К родичу за реку ушла, – объявила она.

– Как? Без твоего разрешения?

– Говорила она мне, что ей надо туда. А я как могла запретить? От тебя нет ничего. Самого тебя так скоро я тоже не ждала, – объяснила Зоя.

– Почему же она не предупредила?

– Вызвать я ее не могла. Эти двое только того и ждали, чтобы узнать, кто у меня на связи. А без сигнала она ко мне не приходит.

– Неладно получилось, – поскреб затылок Ермилов. – А ушла-то надолго?

– Обещала завтра вернуться.

– А у старосты была?

– Была. Болен он. Не придет. А может, притворяется. Кто его знает…

Ермилов задумался.

– А может, в таком разе нам не ждать ее?

– Кого?

– Да Верку твою.

– А как же тогда?

– Да очень просто: погуляем, они к Анфисе, а мы дождемся ночи да в отряд.

– Что ты, Гаврилыч. Сразу оборвется вся связь с Шефнером. А он еще может понадобиться. О нем даже в Москве знают, – объяснила Зоя.

– А если она не придет? – резонно стоял на своем Ермилов.

– Быть такого не может. Должна прийти. Она знает, что обязательно здесь понадобится не сегодня так завтра.

– Да ты в толк возьми: может, она уже у них в руках. Перехватили на дороге, и ищи свищи ветра в поле.

Зоя покачала головой.

– Не пугай меня, Гаврилыч. Они еще меня могут в чем-то подозревать, я возле Шефнера там кручусь. А о Вере они совершенно ничего не знают. Ни разу еще так не было, чтобы она на глаза им попалась.

– Ладно. День еще есть в запасе. Подождем твою связную, – согласился Ермилов. – Накрывай на стол, не жалей ничего. Этих соглядатаев так упоить надо, чтобы на карачках отсюда выползали. Чтобы забыли, как мать родную зовут. Чтобы неделю потом рассолом отпаивались.

Зоя полезла в подпол за картошкой и капустой.

Обед получился на славу. Было и жаренное из консервов, которые принес Ермилов, было и пареное. А больше всего было всяких солений и самогона. Пили много. Но споить гостей, как намеревался Ермилов, на сей раз не удалось. Лещук вроде и хмелел. Но стоило Зоиной матери выйти в сени, взгляд его мигом настораживался, да и сам он немедленно подбирался, словно готовился рвануть из-за стола следом за ней. Ермилова это немало озадачило. Он чувствовал, что замысел его не удался. То и дело подливал гостям, провозглашал тосты, но задуманного так и не добился. Оставив в четверти самогона на ладонь ото дна, гости не сползли под стол, не стукались о косяки, а ушли на своих ногах, лишь чуть заметно покачиваясь. При этом прийти на следующий день и продолжить застолье оба наотрез отказались. И от Зои они пошли не к Анфисе, а куда-то по поселку. Ермилов пытался проследить, но луну, как назло, закрыли тучи, на улице сразу сгустилась темнота, полицаи пропали из виду, и только их негромкие голоса какое-то время еще разносились в сонной тишине.

Ермилов вернулся в дом. Зоя убирала со стола.

– Ну что? – спросила она.

– Наверняка к старосте подались.

– Почему так думаешь?

– А почему самогон до дна жрать не стали? Почему весь вечер ни мне, ни тебе в глаза не глядели? Почему завтра прийти не захотели? – сердито выпалил Ермилов. – Задумали они что-то, гады.

– Да что они могут задумать? Им же ничего конкретно не известно? А лезть наобум – только сорвут все дело…

– Э-э… – безнадежно махнул рукой Ермилов. – Тебе о них известно одно, а им о тебе совсем другое. А к старосте пошли либо за тем, чтобы с ним о чем надо договориться, либо по телефону что следует Вёлеру доложить, – решил Ермилов. – Ей-богу, напрасно ты думаешь, что они дурнее нас. Мотать отсюда надо. И самим, и мать с собой забирать.

– Успокойся, Гаврилыч. Я уже сказала тебе: нам и Шефнер, и полигон еще будут нужны.

– Не знаю, что будет, а боюсь, что это задание мы не выполним, – признался Ермилов.

– Выполним. Не имеем права не выполнить, – твердо ответила Зоя.

Ермилов закурил и в разговор больше не вступал. Спал он эту ночь на сеновале, не раздеваясь и прихватив с собой винтовку. Но ночь прошла спокойно и без происшествий. Ничего не случилось и утром. И днем. Все шло, как обычно. С той лишь разницей, что оба полицая на ночь к Анфисе не вернулись, их не было видно весь день, и было неизвестно, где они пропадали и чем занимались. Впрочем, Ермилов был абсолютно уверен в том, что из поселка они не уходили, а затаились где-нибудь поблизости от Зоиного дома и не спускали с него глаз.

Чтобы как-то это проверить, он сразу же после обеда отправился к старосте. Вроде бы справиться о здоровье, а на самом деле что-нибудь узнать о Лещуке и Свиблове. Но староста, хоть и принял Ермилова, как и полагалось встречать старшего полицейского – со всем уважением, даже предложил отведать яичницу с салом и выпить стакан самогона, о тех двоих ответил коротко и категорично:

– Видеть не видывал уже дней пять и знать про них ничего не знаю.

«Значит, ты, шкура продажная, с ними о чем-то уже договорился и действовать будешь заодно», – подумал Ермилов и, бросив взгляд на телефонный аппарат, спросил:

– Связь надежная?

– Да какая уж тут надёжа? Не успеют починить, партизаны опять рушат. Да разве только связь? Сами знаете: на прошлой неделе грузовик с солдатами на мосту в Троицы подорвали. Третьего дня две цистерны с бензином на станции сожгли, – пожаловался староста.

– Конечно, знаю. Потому и беспокоюсь о своих. Может, тоже на засаду где нарвались, – сказал Ермилов.

– Еще как может! Только того и жди, – согласился староста.

– Ничего. Слышал я, возьмутся за партизан скоро, как полагается, – доверительно сообщил Ермилов. – Так что в оба гляди. Услышишь, что они тут поблизости объявились, – немедленно в комендатуру давай знать. А проворонишь – с тебя первого спрос будет.

Староста услужливо поклонился.

– Телефон не будет работать, сам прибегу, – заверил он.

Ермилов ушел.

Дома сказал Зое:

– Скрытничает, гад ползучий. Ну да другого от такого холуя и ждать было нечего.

Время между тем незаметно подобралось к вечеру.

– Что делать будем? – спросил Ермилов.

– Ждать, Гаврилыч, – непреклонно ответила Зоя.

– Так я-то больше уже не могу! Мне уходить надо! Опоздаю, добра от Вёлера не жди!

– Знаю. Иди.

– А ты останешься?

– Останусь, Гаврилыч.

– Эх, девка, девка! Кабы не командир тебя надо мной начальником сделал, тикала бы ты у меня сейчас к лесу как нашпаренная, – в сердцах посетовал Ермилов.

Он достал из кармана шинели гранату и протянул ее Зое.

– Возьми на всякий случай.

– А если кто увидит ее у меня? – резонно спросила Зоя.

– Эка беда! Я оставил. И не у кого-нибудь, а у жены, в своем доме.

– Тогда давай, – согласилась Зоя и положила гранату в средний ящик комода, где лежало белье.

Ермилов залез в чердак и, благо, что ночь была лунная, светлая, осмотрел участок, проулки и огород. Стоял, пристально вглядываясь в фиолетовое марево. Но ничего подозрительного не увидел и вернулся в дом.

– Тихо, – сказал он. – А чувство такое, будто из-за каждого угла за домом следят.

– Устал ты, Гаврилыч. Нервы это, – попыталась успокоить его Зоя.

Ермилов спорить не стал.

– Может, и так, конечно. Но ты все же поосторожней тут, – сказал он и, взглянув на часы, заторопился: – Бежать надо.

И он на самом деле почти побежал. Но у околицы обернулся. Дом чернел занавешенными окнами. И почему-то показался Ермилову затаившимся живым существом.

Дорога от поселка до полигона почти на всем своем протяжении тянулась по опушке леса. С одной стороны вдоль нее расстелились поля. С другой – вплотную подступал могучий лес, который так не любил и боялся враг.

Поселок остался далеко позади. А Ермилову все еще казалось, что оглянись он, и даже отсюда увидит и Зоин дом, и его темные окна, и тех, кто в нем. И с каждым шагом, отдаляющим его от этого дома, он все отчетливее чувствовал охватывающее его беспокойство за Зою и ее мать. И уже не раз и не два крепко ругал себя за то, что не сумел уговорить Зою уйти в отряд. «И наплевать на весь полигон. Все равно скоро наши сюда придут, и никакого полигона тут не будет, как и не было. А может, немцы и дожидаться не станут, когда паленым запахнет. Эвакуируют всю эту контору еще раньше. Так каких же тут ждать еще испытаний?» – сердито думал он. В теплом воздухе неслышно носились летучие мыши, с жужжанием летали жуки. Ермилов отшагал уже одну треть пути, когда впереди увидел чей-то мелькнувший силуэт. Это произошло так неожиданно, что Ермилову в первый момент подумалось, что он просто ошибся, что ему это только показалось. Но мелькание повторилось. Тогда Ермилов остановился и прислушался. Над дорогой гудела мошкара, с поля доносилось стрекотание кузнечиков.

Ермилов хотел уже было двинуться дальше, но в этот момент ясно услышал, как кто-то глухо кашлянул. А потом и проговорил что-то невнятно и неразборчиво. Сомнения мгновенно исчезли. Навстречу ему кто-то шел; Ермилов, не теряя ни секунды, шагнул с дороги в кусты. Быстро отошел в чащу и затаился за деревом. Сделал он это очень своевременно. Потому что очень скоро услышал уже не один, а два голоса. А через минуту и увидел тех, кому они принадлежали. По дороге быстро, пожалуй, даже еще быстрее, чем шел он, шагали два полицая. Они торопились. Очень торопились. И тем не менее то и дело приостанавливались, вытягивали шеи и всматривались вперед, будто опасаясь кого-то пропустить и не заметить. «А ведь они, наверное, меня высматривают, – почему-то подумал Ермилов и еще плотнее прижался к сосне, за которой стоял. – И спешат, как на пожар. Что ж такое ночью делать в поселке?» Полицейские прошли мимо, не заметив его. Ермилов узнал обоих. Они были такими же отпетыми мерзавцами, как Лещук и Свиблов. Оба, как и та пара, неоднократно участвовали в карательных операциях и потом всегда похвалялись своими «подвигами». Ермилов еще не нашел ответ на свой вопрос, зачем спешат в поселок полицаи, но уже понял, что на полигон он не пойдет. Что бы там ни было, а без Лещука тут дело не обошлось, и, стало быть, эти двое спешат к нему. А раз так, то и он, Ермилов, не имеет права оставлять Зою одну против такой оравы. Он дал возможность полицаям отойти подальше и, стараясь не терять их из виду, повернул за ними обратно в поселок.

Пока дорога шла по опушке, Ермилов не боялся, что полицаи заметят его. Не они, а он наблюдал за ними. И вовремя успевал уйти с дороги в тень. Но перед самым поселком лес словно нарочно отступил в сторону, и ему почти с полкилометра предстояло пройти по полю. И остаться незамеченным на этом участке было очень трудно. А ненароком выдать себя было все равно что явиться в поселок безоружным. Впрочем, толку от него и тогда было бы больше. И Ермилов, хоть и понимал, что всякое промедление может оказаться роковым, все же решил не спешить, поотстать и дать полицаям возможность углубиться в темные, начавшие затягиваться легким туманом улицы поселка. А чтобы не терять времени впустую, на месте не остался, пошел дальше, но не следом за полицаями, а в обход, уже знакомым ему путем, по овражку, к плетню Зоиного двора и в будку душа.

Ермилов пробирался к будке и не знал, что в тот момент, когда он увидел на дороге впереди себя мелькнувший силуэт полицая, на крыльце в доме Зои послышались тяжелые шаги и кто-то громко и требовательно постучал в дверь. Зоя еще не ложилась и быстро подошла к окну. На крыльце стояли трое. Она узнала всех: Лещука, Свиблова и старосту. Так бесцеремонно они могли стучать, только хорошо зная, что Ермилов уже ушел из поселка. Значит, они специально ждали этого момента. Зоя медлила. Предчувствие чего-то недоброго и, может быть, даже страшного охватило душу. Стук повторился еще громче, еще требовательней. Притворяться, что она не слышит его, было глупо. Зоя вышла в сени, спросила:

– Кто там?

– Открывай, открывай. А то ты не знаешь кто! – хрипло ответил Лещук.

– Так муж уже ушел, – попыталась образумить непрошеных гостей Зоя.

– А нам наплевать, ушел он или нет! – рявкнул Лещук.

– Он те такой же муж, как мне твоя мать невеста! – захохотал Свиблов.

– Открывай, или зараз дверь выломаем! – пригрозил Лещук.

Зоя отодвинула засов. Дверь распахнулась, в лицо ей ударил свет карманного фонарика. Она перестала что-либо видеть и только почувствовала, как кто-то сильно подхватил ее под руку и втолкнул в дом.

– Вот тут и посидим тихонечко, – сказал Лещук и сел на лавку.

– Что случилось, Семен? – выражая удивление, спросила Зоя.

– Я те не Семен, – зло ответил Лещук. – Называй, как положено при новом порядке – господин Лещук.

– Хорошо, господин Лещук, – не стала спорить Зоя. – Так что же случилось?

– А ничего, – ухмыльнулся Лещук. – Что ж лампадки-то не зажигаешь? Аль сама идти собралась?

– Никуда я не собиралась. А в лампадках масло кончилось, – ответила Зоя.

Лещук подошел к образам, достал спички, чиркнул, поднес огонек к фитилю. Лампадка осветилась нежным светом. Потом он зажег и вторую.

– Врешь ты все, гадючка советская. Ну да недолго обоим вам осталось голову мне морочить. Не дурнее вас, – сказал он и снова сел на лавку.

Зоя поняла, что в опасности не только она, но и Ермилов. Но не зная, что предпринять, решила хоть как-то оправдать свое поведение.

– Мама, откуда ж масло в лампадках появилось? Вчера же еще кончилось? – спросила она.

– Слила я, Зоенька, все остатки из бутылки. Вот и набралось маленько, – ответила мать.

– А ты молчи, старая ведьма! Все вы тут одним миром мазаны! – прикрикнул Лещук. – Спустите-ка ее, хлопцы, под пол!

Свиблов чиркнул лучом фонарика по полу, нашел крышку подпола, открыл его, затолкал в него мать Зои и снова закрыл.

– А ты садись в угол. Нечего у окошка вертеться, – приказал Лещук Зое. – Нам теперича спешить некуда. Нам ожидать того, кто на огонек придет, надо.

Зоя приткнулась к комоду. «Значит, о Вере они ничего не знают», – подумала она и спросила:

– Что же я все-таки сделала, господин Лещук?

– Это тебе господин Вёлер объяснит, – ответил Лещук и предупредил: – А пока сиди и не вздумай дурить. А начнешь – враз прикладом по ребрам получишь.