Текст книги "Покушение"

Однако на сей раз эту формулу дополнили еще одним вариантом. Хенгельхаупта не вынесли на щите. Но и со щитом его выпустили из кабинета шефа РСХА, так сказать, под честное слово – что все будет, как задумано, как очень хочется, чтобы было только так и не иначе.

Обергруппенфюрер был, как всегда, холоден, строг, весьма озабочен, но на сей раз необычно разговорчив.

– Все ли сделано для того, чтобы обеспечить полный успех операции? – спросил он.

– Все, обергруппенфюрер, – четко ответил Хенгельхаупт.

– Вы в этом уверены?

– Абсолютно.

– Я могу об этом доложить рейхсфюреру?

– Так точно, обергруппенфюрер.

Кальтенбруннер подошел к портрету Гитлера и остановился под ним, скрестив на груди руки. Минуту он стоял молча. Потом заговорил:

– Год напряженнейшего труда. Четыре миллиона марок на подготовку. Усилия десятков первокласснейших специалистов в самых различных областях. По своим масштабам это намного превосходит любую из разрабатываемых нами операций в прошлом. Я повторяю: любую! И как бы дальше ни развернулись события, опыт, приобретенный нами, бесценен. Его будут изучать. Мы вернемся к нему еще не раз. Мы разгромим большевизм в Европе, покончим с Англией и все наши силы направим против Америки. И там, за океаном, в начальном периоде борьбы этот опыт поможет нам совершить то, что мы, к сожалению, не сделали на самых первых порах в России. Терроризм станет такой же открытой и могучей государственной политикой, как всякая другая вооруженная борьба. Да-да! Именно открытой. Тайными останутся только методы ее подготовки. Проводиться же она будет решительно, бескомпромиссно и, повторяю, открыто. Потому что терроризм, даже самый оголтелый, это еще не война, в том понимании, в каком ее привыкли понимать. Но это уже и не мир. Это политика на грани войны. Это такое состояние, которое уже само по себе может привести к большим победам, добытым затратой малых сил. А разве это не тот результат, к которому мы должны стремиться?

Кальтенбруннер высказал еще несколько соображений общего плана и снова перешел к конкретным делам.

– Когда практически можно начинать операцию?

– В любой момент, обергруппенфюрер, – ответил Хенгельхаупт.

– Готовьте проект приказа. Завтра я постараюсь увидеть рейхсфюрера, получу его согласие и подпишу приказ, – сказал Кальтенбруннер.

Но Гиммлер вернулся в Берлин только через три дня. И только четвертого сентября Хенгельхаупт послал Крауссу шифровку с приказом приступить к действию.

Краусс немедленно оповестил всех, кого это касалось, о начале операции. И уже на следующий день, пятого сентября, поздно вечером на военный аэродром неподалеку от Риги примчались три машины: две легковые и одна грузовая. В первой приехали Краусс, Шилова и Политов. Во второй – Палбицын и Делле. В третьей – охрана и мотоцикл марки «М-72» с коляской. Мотоцикл сгрузили, закатили по трапу в «Арадо» и закрепили в фюзеляже с помощью специальных оттяжек. После этого охрана отошла и встала вокруг самолета оцеплением. А Краусс, Политов, Шилова, Палбицын и Делле еще на какой-то момент задержались у самолета. Палбицын, подсвечивая фонариком, в последний раз оглядел Политова и Шилову. Советская военная форма на них сидела хорошо. Палбицын остался доволен своими учениками. Несколько более щекотливую миссию пришлось выполнять Крауссу. Он отвел Политова в сторону, передал ему ампулу с ядом и негромко сказал:

– Не придавайте этому особого значения. Это так, на самый крайний случай. Если вдруг создастся совершенно безвыходное положение. Понимаете? Уж лучше это, чем попасть в руки ЧК…

«Вот что вы мне уготовили вместо обещанных чинов и орденов, душегубы проклятые», – про себя подумал Политов, но ампулу взял. И даже поблагодарил за заботу.

– Конечно, еще как может пригодиться. Я ведь все понимаю…

После этого он вместе с Шиловой поднялся по трапу в самолет. Дверь фюзеляжа захлопнулась, двигатели «Арадо» взревели, прогреты они были уже заранее, самолет с короткой пробежки легко оторвался от земли и взял курс на Восток.

– Слава богу, началось, – глядя вслед удаляющемуся «Арадо», перекрестился Делле. – Два года тому назад эта операция имела бы на успех гораздо больше шансов.

– То-то и оно. Ну да теперь остается только ждать и надеяться, – в тон ему ответил Краусс.

Штурмбаннфюрер слукавил. Ждать результатов он, конечно, собирался. Ему иначе делать ничего не оставалось. Но надеяться на благополучный исход он и не думал. Опыт работы подсказывал, что шансов на успех операции слишком мало. А если они и были, то, как сказал об этом недобитый белогвардеец Делле, лишь года два тому назад. Теперь же надежды на успех почти не было. И первыми в этом убедились сами исполнители акции.

До линии фронта они добрались вполне благополучно. А вот дальше все пошло совсем не так, как предполагалось. Уже на маршруте дали сбой предсказания метеорологов. Буквально после двадцати-тридцати километров над советской территорией под самолетом появились сплошные поля облачности. Над ними косяками поползли тяжелые, черные тучи и пошел дождь. Об этом агентам сообщил бортрадист самолета. Он же информировал их и о прохождении маршрута.

Вдруг темную толщу неба, словно меч, рассек искрящийся луч прожектора. Справа и слева от него полыхнули разрывы зенитных снарядов. «Арадо» сразу же полез вверх, благо, возможность машины позволяла держать потолок более семи тысяч метров.

Разрывы снарядов скоро остались в стороне.

– Пролетели Смоленск, – объявил бортрадист. – Приближаемся к Вязьме. Пройдем севернее ее.

Луч прожектора на какое-то время тоже потух. Но потом появился снова и настойчиво пополз к «Арадо» все ближе и ближе. Самолет заметался, стараясь поскорее уйти от него. Но рядом с первым лучом появился второй, третий. Самолет взяли в клещи. Кабину залило ослепительным светом. Внутри нее будто сразу вспыхнули десятки тысячеваттных ламп. Шилова от страха побледнела и вся сжалась в комок. Политов тоже похолодел от неожиданности. Им обоим показалось, что в кабине уже начался пожар.

– Опустите жалюзи на окнах! – крикнул бортрадист.

Политов немедленно выполнил его совет. В кабине сразу стало темно. Но за бортом снова заухали снаряды. По фюзеляжу забарабанили осколки. Некоторые из них даже пробили стенки, и в дырки, как шпаги, снова просунулись упругие струи света.

Чтобы выйти из-под огня, пилот применил несколько маневров. Агентов бросало в кабине то вправо, то влево, будто в кузове грузовика, преодолевающего на большой скорости ухабы. В конце концов самолет благополучно вышел из-под обстрела. Но пробиться к намеченному месту посадки ему не удалось.

– Придется садиться на запасную площадку, – передал Политову командир корабля.

– Делайте что хотите. Только выпустите нас отсюда побыстрее, – мрачно ответил Политов.

Самолет сделал еще один разворот на северо-запад и скоро пошел на снижение. Агенты с облегчением вздохнули. Земля, хоть и чужая, хоть и таящая смертельную опасность на каждом шагу, за каждым кустом, была все же надежнее, чем это пустое, темное, со всех сторон простреливаемое небо.

– Будем садиться на луг возле деревни Куклово, – уточнил командир для ориентировки агентов.

– Нам все равно, лишь бы успеть в темноте, – ответил Политов.

«Арадо» включил мощные фары, пронесся над самыми верхушками деревьев и мягко приземлился на луг. Короткая пробежка по мокрой траве, и… вдруг страшный удар свалил на пол обоих агентов. В самолете что-то надрывно треснуло, и он замер как вкопанный. Политов и Шилова вскочили на ноги. Из пилотского отделения выскочил командир, второй пилот, бортрадист. Подсвечивая фонариками, они открыли дверь фюзеляжа и выпрыгнули из самолета. Политов и Шилова последовали за ними. «Арадо», беспомощно накренившись набок, уперся развороченным крылом в могучую ель. Крайний мотор на левом крыле от удара сорвало с места, он улетел вперед метров на тридцать и загорелся.

Политов понял: взлететь самолету, который так усердно конструировали и по винтику вручную собирали целый год на заводе прославленного Мессершмитта, с этого луга уже не удастся. Это поняли и все члены экипажа.

Но до них Политову не было никакого дела. Во всех случаях отсюда они должны были повернуть обратно, и если уж не на самолете, так пешком пробираться на запад. А ему и Шиловой предстоял совсем другой путь. И надо было начинать его как можно быстрее. Раз уж все пошло кувырком, спасение следовало искать только в стремительности действий.

– Опускайте трап! Выгоняйте мотоцикл! – приказал Политов.

Шилова перевела его приказ. Но члены экипажа и cами уже делали то, что было надо. Через несколько минут мотоцикл стоял на лугу. Политов и, Шилова быстро побросали в коляску свои вещи, туда же села Шилова, Политов завел мотор, и мотоцикл понесся по лугу подальше от злосчастного «Арадо», который из надежного помощника сразу превратился в злейшего врага, как неопровержимая улика. Прочь! Из леса! На шоссе! К Москве!

В лицо террористам ударил ветер и капли воды. Снова начинался дождь.

Глава 50

Круклиса спасли илистое дно и густой, как зубная щетка, прибрежный камыш. Влетев в него, как снаряд, объятый пламенем По-2 поднял в воздух высоченный бурун озерной воды и ткнулся в береговой обрыв. Это удержало его от капотирования, а обрушившаяся сверху вода частично притушила огонь. У Круклиса обгорела спина, оказалась сломанной ключица, были повреждены два ребра. Но он остался жив и даже нашел в себе силы не только самому выбраться из самолета, но и вытащить летчика. Однако поднять его на берег он уже не смог. Оттащил лишь от самолета шагов на пятьдесят и потерял сознание.

В тот же день Круклиса доставили в Москву. Клавдия Дмитриевна, его жена, настояла на том, чтобы его определили в Главный военный госпиталь и положили в отделение, которым она заведовала. Руководство наркомата поддержало ее просьбу. Для Круклиса нашли отдельную палату с телефоном.

Переносы, переезды, перелеты очень измучили Круклиса, к тому же еще оказалось, что у него сильно повреждена нога, и он, едва его уложили в палате на койку, сразу же уснул.

Но перед этим он все же успел дать несколько указаний Доронину, появившемуся в палате почти следом за Круклисом. Главным из них было – отныне круглосуточно слушать Ригу на известной волне. Сообщение об отправке мотоцикла из мастерской на аэродром могло поступить в любую минуту. А это означало, что операция по заброске террористов в Москву практически началась.

На следующий день с утра Круклиса возили на рентген. Потом, поскольку у него довольно сильно была обожжена спина, ему сделали переливание крови. Во второй половине дня к нему приехал Ефремов. Но прежде чем появиться в палате, он долго разговаривал с Клавдией Дмитриевной. А когда наконец зашел, то первым делом облобызал полковника. И искренне радуясь тому, что он остался жив, сказал:

– Больше ты у меня, пока вместе служим, не то что на самолете, на трамвае никуда не поедешь!

– Посмотрим, – усмехнулся Круклис.

– И смотреть нечего! Ведь как не хотел отпускать…

– Правильно сделали, что отпустили, Василий Петрович. Разрешите доложить?

– Да ты не докладывай, а рассказывай.

– Задание, товарищ генерал, выполнил. Наше предположение полностью подтвердилось. Действительно, готовится серьезнейшая террористическая акция. И со дня на день следует ожидать засылки террористов в Москву. Дело у них сейчас остановилось только из-за средства доставки. В Риге ждут прилета того самого специального самолета, о котором в свое время докладывал Пяткин…

И Круклис рассказал обо всем, что ему удалось узнать за линией фронта. Ефремов слушал его с повышенным вниманием. Не перебивая и не переспрашивая. И только один раз не выдержал, попросил подтвердить:

– Неужели своими глазами видел этих гадов?

– Видел, Василий Петрович, четко и ясно видел, как вас сейчас. И пальто кожаное, которое для него сшили, видел и даже щупал, и о мотоцикле, на котором они должны будут въехать в Москву, мне тоже кое-что известно, – подтвердил Круклис и рассказал о том, как удалось собрать все эти данные.

– Цены нет твоим сведениям, – сказал Ефремов. И усмехнулся: – Значит, надеются…

– Выходит, так, Василий Петрович.

– И думают, что всех перехитрили?

– Без этого не стали бы доводить дело до конца. Да теперь они уже и не отступятся от него. Если даже у кого-нибудь и появится мысль о том, что толку от этой затеи не будет, вслух высказывать ее не станут. Побоятся. На таком мудреце сразу же и отыграются. Его в первую очередь и обвинят в провале всей затеи, – высказал свои доводы Круклис. – Наверняка верхушка цепляется за эту акцию, как утопающий за соломинку. Так кто же из подчиненных осмелится эту соломинку вырвать из рук утопающего?

– И особенно сейчас, когда мы стоим на пороге Германии! Ты во всем совершенно прав, мой старый боевой друг, – полностью согласился с доводами Круклиса Ефремов. – Давай решим еще один очень важный вопрос.

Круклис приготовился слушать.

– Руководство наркомата полностью полагается на твое благоразумие, Ян, и дает тебе право самому решить, учитывая твое состояние: сможешь ты сейчас продолжать руководить операцией по обезвреживанию вражеской агентуры или нет?

Круклис ответил почти не раздумывая:

– В этих условиях, Василий Петрович, делать это будет очень трудно. А за чуткость благодарю…

– Да подожди ты благодарить, – не дал ему договорить Ефремов. – Условия изменим. Создадим. Перевезем и положим тебя прямо у себя, в медпункте. Комнатку там уже подобрали… Ты не об условиях думай. Ты свои силы хорошенько взвесь. Кстати, супруга твоя особо не возражала.

– А мне в таких вопросах ее согласия не требуется, – заметил Круклис. – И если действительно у меня все будет, что называется, под рукой и я со всеми смогу обо всем говорить, чего же тут взвешивать, Василий Петрович?

– Значит, ты сам доводишь дело до конца?

– Только так учили меня мои учителя.

– Ни секунды не сомневался в том, что ты их достойный ученик. Ладно. Тогда пока отдыхай и копи силы, – попрощался с ним Ефремов.

На следующий день Круклиса перевезли туда, куда обещал Ефремов. Здесь Круклис прежде всего в полном объеме, со всеми подробностями выслушал доклад Доронина. И тут же принял решение: агента, который явится в Москву за пленкой, не брать.

– Мы его вызовем и второй, и третий раз и в конце концов возьмем вместе с этим истопником прямо у него на квартире. А пока не надо лишний раз настораживать. Пусть думают, что все идет как надо, – объяснил он это решение.

– За Барановой установлено постоянное наблюдение. Она, как вы и предполагали, еще раз вышла замуж. Живет на квартире у мужа, некоего Тимофеева, но на сей раз фамилию не меняла, – докладывал Доронин.

– Не меняла… А почему? – подумав, спросил Круклис.

– Мы такой вопрос перед собой не ставили, – признался Доронин.

– Я вам отвечу на него. А потому, что там, в Ташкенте, не знала, да и сейчас еще не знает: с какой фамилией ей лучше вернуться в Москву. Ибо для нее еще неясно, на каком положении она собирается тут жить: на легальном, полулегальном или совсем нелегальном. И где: в проезде Соломенной Сторожки, если переезжать придется завтра, в Томилино, если предстоит жить на полулегальном положении, или на Арбате, естественно, через неделю после освобождения Риги, если каким-то путем удастся узнать, что квартиру не обыскивали и как после грабежа ее опечатали, так она и стоит нетронутой. Таково одно объяснение. Есть и второе. Но тут вы были правы, оно сейчас не так уж и нужно. Важнее другое: кто этот новый муж Барановой?

– Вполне лояльный человек. Уже пожилой. От воинской повинности освобожден по состоянию здоровья. Был вдов. В Ташкент выезжал к своей единственной родственнице – больной родной сестре. Прожил у нее три месяца, похоронил. Тут-то его, надо думать, и подцепила Баранова. Ни в какой деятельности, враждебной советской власти, никогда замешан не был, – дал справку Доронин.

– Ну и слава богу, что не был, – удовлетворенно ответил Круклис. – А то прямо страшно делается, сколько вокруг оказалось бы всяких мерзавцев. Значит, будем считать, что эта пройдоха охмурила в своих интересах ни в чем не повинного человека. В этом, я тебе скажу, тоже есть определенный смысл. Ну а как выглядит этот связник-проводник, которой привозил Барановой письма в Кострому?

– По биографии тоже чист. Коренной костромич. На транспорте работает с тридцатого года. По работе характеризуется положительно. В плену, в окружении не был. На оккупированной территории не проживал. Родственников за границей не имеет. Сам за границу никогда не выезжал. В сорок первом году был ранен при бомбежке. По инвалидности невоеннообязанный, – сообщил Доронин.

– Тоже хорошо, – одобрил Круклис. – А как попал в сети Барановой?

– Этого пока не знаем. Но с ней он практически не встречается.

– А как же передает письма?

– Привозит в Кострому, письмо перекладывает в чистый конверт и отправляет на главпочту до востребования, уже на ее имя, – ответил Доронин.

– Ну мошенница! И тут на всякий случай себя обезопасила! – не удержался от восхищения Круклис. – Но ведь хоть раз-то они встретились? Ведь когда-то она должна была научить его этой хитрости?

– Это, очевидно, можно будет узнать только от него или от нее.

– Пожалуй, – согласился Круклис. – Но тоже пока их трогать не станем. И будем терпеливо ждать развертывания дальнейших событий.

– Есть еще одно сообщение, уже несколько другого рода, – продолжал Доронин.

– Давай, – согласился Круклис.

– Местность, в которой вы были под Новый год у партизан, освободили. Мы сразу же связались с Центральным штабом партизанского движения и вышли на бывшего командира отряда. Он жив-здоров, на днях со всякими отчетами прибудет в Москву. Попросили его сразу же дать о себе знать.

– А ты знаешь, Владимир Иванович, я об этой истории, что у партизан произошла, пока был в Риге, много раз вспоминал, – задумчиво сказал Круклис. – И даже мысль была – по пути в Москву хоть на полдня заскочить к ним. Жаль, что время не позволило. Но почему-то думается, что все, что там произошло, непременно связано со всей этой акцией РСХА. Упорно, повторяю, думается…

– Вполне возможно, товарищ полковник. Приедет, узнаем точнее, – согласился Доронин.

– Приедет, может быть уже поздно. Нам сейчас надо знать. Поэтому вызови-ка его немедленно, – приказал Круклис.

Доронин взглянул на часы.

– Понял. Сегодня же. Сейчас же. Еще успею.

– И попроси, если у него нет готовых сведений о Шефнере, пусть специально поинтересуется, поговорит с людьми. Может быть, хоть что-нибудь все же о нем известно? Ведь если он остался жив, его не схватили и он в том, что у них произошло, ни в чем себя не запятнал и по-прежнему остался верен своим убеждениям, мы непременно должны будем его разыскать. Он еще понадобится и нам, и новой Германии. И еще как понадобится.

– В таком случае, может, кого-нибудь послать туда? – сразу предложил Доронин.

– Сначала давай с командиром отряда побеседуем, – не стал спешить Круклис.

Доронин хотел сообщить что-то еще. Но в комнату старшей сестры, в которой разместили Круклиса, неожиданно вошел врач и недвусмысленно дал понять, что на сегодня всякие разговоры заканчиваются. У него на этот счет имеются самые строгие указания руководства, и он не собирается их нарушать. Доронину волей-неволей пришлось ретироваться. Круклис поспал, а потом допоздна читал показания «двадцать второго».

Ночью небо над Москвой затянуло тучами. Они наплыли откуда-то с северо-запада, повисли над крышами. Круклис почувствовал, как голову у него сдавило, будто железными обручами. Заныли поломанная ключица и ребра. Но это еще как-то можно было терпеть. А голову разламывало на части. И Круклис позвал дежурную сестру. Она дала ему анальгин. Не помогло. Дала еще какие-то таблетки. Он промучился до рассвета и уснул тяжелым, сковывающим все тело сном, когда за окнами уже стали видны серые стены зданий. Пошел дождь. Где-то в районе Сокольников разразилась гроза. Но Круклис не слышал ее совершенно. Будить его не стали. А как только на работе появился Ефремов, немедленно доложили ему о резком ухудшении состояния полковника. Ефремов откровенно расстроился и вызвал на консультацию профессора, а заодно и Клавдию Дмитриевну.

Консультант приехал первым. И сразу же высказал свое профессорское неудовольствие по поводу медпункта.

– Как так можно? Кто до этого додумался? – гудел его бас. – При чем тут гипс?

Успокоило его лишь появление Клавдии Дмитриевны, мнением которой как специалиста он весьма дорожил. Они тут же подробно обсудили рецидив. Круклис к этому времени уже проснулся. И быстро сообразив, почему тут появился незнакомый ему пожилой мужчина в пенсне на золотой цепочке, с бородкой, в белоснежном колпаке и халате, так бесцеремонно со всеми разговаривающий, улыбнулся как можно приятней.

– Доброе утро, – поздоровался он со всеми сразу. – Кажется, я проспал все на свете?

– Как ты себя чувствуешь, Ян? – спросила Клавдия Дмитриевна.

– Нормально, – все так же улыбаясь, ответил Круклис. – А у вас что тут, выездная сессия?

– Вы угадали, мой дорогой, – ответил профессор, присел на койку Круклиса и привычным движением нащупал на руке у него пульс.

Потом он так же ловко открыл у него нижнее веко, попросил показать язык и откровенно признался, что ему все это не нравится.

Круклис понял, что, если он не отобьет эту атаку, минут через десять его из медпункта увезут куда-нибудь в госпиталь.

– А что случилось? – спросил он самым невинным тоном.

– А ты не помнишь? – в свою очередь, задала вопрос Клавдия Дмитриевна.

– Ничего не помню. Разве что под утро немного заболела голова…

– Немного? – усмехнулся профессор.

– Ну, как обычно.

– Я удивляюсь, как вы после такого количества всяких успокаивающих средств вообще сегодня проснулись, – укоризненно глядя на него, покачал головой профессор.

– Ерунда, – бодро ответил Круклис. – Моя дорогая супруга может вам подтвердить, что на меня все эти успокаивающие лекарства не действовали никогда.

– Это правда? – взглянул на Клавдию Дмитриевну профессор.

– Да. Это так, – ответила Клавдия Дмитриевна.

– А вы не верите! – подзадорил профессора Круклис.

– Допустим, – согласился профессор. – Я понимаю, что положить вас сюда ваше начальство заставили только какие-то чрезвычайные обстоятельства. Но произошедший сегодня рецидив показал, что это для вас небезопасно. И я должен сейчас решить, что с вами делать дальше. Поэтому отвечайте мне только правду.

– Правду! И только правду! Клянусь! – пообещал Круклис.

Профессор вздохнул и снова покачал головой.

– Сознание теряли? – задал он первый вопрос.

– Когда?

– После падения?

– Говорили, только на несколько минут сразу после падения.

– А потом?

– Боже упаси.

– А рвоты были?

– Никогда.

– Спазмы? Головокружение?

– Ничего похожего.

– Не верю!

– Ну как вам доказать?

– Никак не докажете.

– Спросите мою жену! – снова пошел на крайнюю меру Круклис. – Она все обо мне знает лучше меня.

– Только что с ней беседовал. Она, кстати, не заметила никаких симптомов сотрясения мозга, – признался профессор.

– Вот видите! – обрадовался Круклис. – А вы опять не верите…

– И не поверю никогда. Потому что так не бывает! – отрезал профессор. – Курите?

– Почти нет.

– Что значит «почти»?

– Ну, раз в неделю. Ну, два…

– Вот это вас и спасло. У вас не по возрасту эластичные сосуды. В чем заключается тут ваша работа?

– Раз в день выслушиваю доклады своего заместителя.

– И это все?

– Абсолютно.

– Долго он докладывает?

– Минут десять.

Профессор задал еще несколько вопросов и вышел с Клавдией Дмитриевной в коридор. Там они совещались не менее четверти часа. Потом вернулись, к удивлению Круклиса, уже вместе с Ефремовым. Генерал замыкал шествие медиков, приложив палец к губам. Круклис понял: надо молчать.

– Попробуем рискнуть, – обнадеживающе начал свой приговор профессор. – Но если что-нибудь подобное сегодняшнему повторится – безо всяких разговоров в госпиталь. Так, дорогой мой. Курить категорически запрещаю вам совсем. Читать – только что-нибудь этакое легонькое, лучше про природу. Доклады выслушивать через день, минут по пять, желательно во второй половине дня. Усиленное питание и витамины.

– Все будет выполнено, – ответили Круклис и Ефремов. И оба поблагодарили профессора за помощь.

Профессор попрощался. Оставив Круклиса с женой, за ним ушел Ефремов.

– Твоя работа? – пытливо взглянув на жену, спросил Круклис.

– Нет, Ян. Меня саму вызвал Ефремов.

– А кто же его надоумил тащить сюда этого деда?

– Это крупнейший невропатолог. Профессор…

– Предполагаю, что не коновал из деревни. Да что за нужда была? Подумаешь, голова заболела!

– Это очень серьезно, Ян. И я уверена, что у тебя есть сотрясение мозга. Но я же и упросила профессора оставить тебя тут. И это вовсе не потому, что я недооценила ситуацию. Просто из двух зол, зная тебя, я выбрала меньшее. Ведь в госпитале ты наверняка извел бы себя сам. Господи, и когда только ты уймешься? Поседел уже весь. Двое сыновей на фронте. Сам изранен, изломан, все не можешь найти покоя.

Круклис ласково погладил и поцеловал жене руку.

– Спасибо тебе за поддержку, за то, что правильно меня понимаешь. Даю слово, развяжемся с этой историей, и делай со мной, что хочешь. В госпиталь? В госпиталь. В санаторий? В санаторий. В сумасшедший дом? А черт с ним, где наша не пропадала!

– Не говори глупости. С сотрясением мозга туда не отправляют, – ответила Клавдия Дмитриевна и вызвала сестру. Она проинструктировала ее, оставила свои телефоны и попросила в случае ухудшения немедленно звонить и поспешила к своим больным. Круклис проследил через окно, как она села в машину, как выехала со двора, и тут же позвонил Доронину.

– Ну что там у нас сегодня, Владимир Иванович? – спросил он как ни в чем не бывало.

– Если ничего не отменяется, то художник, – напомнил Доронин.

– А что может отмениться? Давай его сюда, – приказал Круклис.

Остаток дня он занимался с художником созданием роботов обоих террористов. Зрительная память у него была на редкость цепкая. Он прекрасно запомнил их лица, со всеми характерными для обоих индивидуальными особенностями, и теперь старался добиться полного портретного сходства.

К вечеру, когда работа вполне удалась и была закончена, Круклис почувствовал, что немного устал. И решил вздремнуть. Но тут неожиданно явился Доронин и доложил о том, что к Степину прибыл гость. Всякую сонливость с Круклиса как рукой сняло.

– Кто такой? – сразу воспрянул он духом.

– Мужчина лет сорока пяти, в красноармейской форме: в обмотках, с вещмешком, со скаткой. Но без погон, – доложил Доронин.

– Почему решили, что он именно к Степину?

– Точно видели, спустился к нему, в его подвал. А через час Степин вышел из дома, доехал до Ярославского вокзала, побывал на квартире у «двадцать второго» в Софрине и оставил там в тайнике ключ, – доложил Доронин.

– Тогда вполне возможно, что это тот, кого мы ждем, и прибыл он по вашему вызову, – согласился с Дорониным Круклис. – И красноармейская форма тогда тоже очень кстати. Работает под фронтовика. Мало ли сейчас всякого люду возвращается по домам: и раненые, и больные, и уволенные в запас. И с документами для красноармейца проще. А раз помчался в Софрино, значит, либо гость что-то привез для «двадцать второго», либо сам пожелал увидеть его воочию. Второе – даже вероятнее. Проверить еще раз перед такой серьезной операцией, все ли тут в порядке, не мешает.

– Значит, встречу организовывать?

– Непременно. Но проинструктировать «двадцать второго» во всех деталях и строжайше предупредить: сорвет дело – возмездие наступит незамедлительно.

– Не сорвет, – ответил Доронин.

Круклис осуждающе взглянул на своего заместителя.

– Ох, Владимир Иванович, и откуда только в вас такая уверенность?

– Трус он, товарищ полковник. И, похоже, рад до смерти, что для него так дело обернулось.

– Ладно. Организовывайте, – не стал обсуждать эту тему полковник. – А главное, задание ему такое будет: узнать, и как можно точнее, когда прибудут те двое.

– Понял, – ответил Доронин.

На следующий день «двадцать второго» с утра пораньше отвезли в Софрино. В час дня из дома вышел Степин вместе с гостем. В три они уже были в поселке и стучали в дверь. «Двадцать второй» встретил их, как и обычно, без особой радости. Но выпроваживать не спешил и предложил чаю. Степин от угощения отказываться не стал. Но гость неожиданно возразил:

– Обстановка задерживаться не позволяет, – сказал он.

«Двадцать второй» сделал вид, что его удивляет такая обеспокоенность гостя.

– Да сюда даже в самое тревожное для них время ни один проверяющий не заглядывал, – объяснил он. – А если вдруг кто и заявится, так что за беда? Ходить в гости не возбраняется.

– И все же засиживаться не стоит, – ответил гость. – Береженого, как говорится, и бог бережет.

Он отошел в угол, расстегнул шаровары, снял с себя женский пояс с двумя молниями, открыл их и достал из-под подкладки две пачки сторублевок.

– Ровно двадцать пять тысяч, – протягивая деньги «двадцать второму», сказал он. – При очередном сеансе связи прошу подтвердить получение такими словами: благодарю двадцать пять раз.

– Да что это такое: неужели совсем перестали нам доверять? – развел руками «двадцать второй».

– Многое перестали, – заметил гость. – И еще приказано передать, чтобы в ближайшие десять дней из дома не отлучались.

– Это почему? Что случилось?

– Мне неизвестно, – ответил гость, застегивая шаровары.

– Но а как же мне не отлучаться? Я ведь работаю, – заметил «двадцать второй». – А за прогул тут по головке не гладят.

– Заболейте, – посоветовал гость.

– Легко сказать. Они для проверки врача пришлют на дом. Накладка может получиться.

– Не знаю. У меня от своих проблем голова кругом идет, – ответил гость и взглянул на Степина. – Идемте. Спешить надо.

Вернувшись в Москву, гость к Степину больше не заходил. А сразу же направился на Рижский вокзал. За ним проследили. Наблюдали, как он стоял в очереди к военному коменданту, как потом, сделав у него отметку и получив посадочный талон, еще часа два протолкался у кассы за билетом, как ждал поезда на Великие Луки, сел в вагон, следовавший до Резекне, и уехал. Как и было решено, задерживать его не стали. И лишь доложили обо всем Доронину. А тот Ефремову. А утром оба появились у Круклиса. Доронин был бодр. Все шло как надо. И полковника он об этом уже проинформировал. Ефремов кисло морщился. Круклис сразу заметил это, спросил:

– Что не так, Василий Петрович?

– Да думаю об этом мерзавце, которого вчера отпустили.

– Считаете, что неправильно сделали?

– Мало сделали, – усмехнулся Ефремов. – Надо было бы его, сукина сына, еще подстраховать на дорожку. А то они, чего доброго, еще сами разбомбят его где-нибудь в пути.