Текст книги "Приказано не умирать"

Глава 20. Госпитальная любовь

В госпитале много свободного времени, пустословия и злости, исходящей от воинов, ставших калеками. Для Маторина большое неудобство – нужно лежать на животе, каждое движение отзывается болью в спине. Глядя, как Маторин кривится от боли, сосед по палате успокаивал: «Когда заживает, всегда поначалу болит, а после чесаться начнет». Подолгу неторопливо рассказывал о своих госпитальных передрягах, как ему хотели руку по локоть резануть, а он не дался. Как после второго ранения очнулся голый среди трупов и стал звать на помощь…

Маторин подворачивал голову в его сторону, поддакивал в нужных местах. А сам думал о всяком разном. После очередной перевязки осторожно переворачивался на правый бок и хватал ноздрями воздух, ему казалось пахнет женщиной, пахнет духами. Ночью снились женские руки. Прохладные мягкие ладошки оглаживали плечи, спину, спускались все ниже, ниже. После чего он просыпался, долго не мог заснуть, пытался думать о жене, дочери, но это быстро рассеивалось в зыбком тумане, мысли вновь и вновь перескакивали на военврача Марию Петровну, как звали ее здесь медсестры.

Утром во время осмотра она наклонилась, чтобы прошунтировать в очередной раз рану на плече, Маторин неожиданно для себя сквозь запахи йода, спирта и еще чего-то больничного услышал запах женского пота. И теперь этот запах молодой сильной женщины не давал ему покоя.

Приезжали пару раз сослуживцы. Благо фронт замер. Шли обоюдные перегруппировки сил. Подтягивание резервов. От сумятицы первых дней не осталось и следа. Раны на спине быстро затягивались, и он часами вышагивал по палате, размышляя о первоочередных дивизионных делах, о погибшем ординарце, таком славном парне Пете Торцевом. Мысленно написал письмо его матери в Орловскую область, чтобы успокоить и поблагодарить. Вспомнил его походную мини-печурку, на которой зимой сорок второго он кипятил чай в неимоверных условиях новгородских болот, потом на ней же сушил его портянки и носки, словно заботливая мамаша, набивал на ночь разбухшие от влаги сапоги газетами, вставал ранним утром и мчался за розжигом для печки с раздвижной, словно бы акустической трубой, которую смастерили ему в мехмастерских артиллерийского дивизиона. Раз его чуть не подстрелил снайпер, когда он вылез и стал обдирать бересту с березки на розжиг. Пуля из снайперской винтовки пробила телогрейку, сорвала кожу на левом боку. «В сердце, гад, метил, чуток недобрал на прицеле…»

– Он не знал, что ты, Петька, такой сухолядый, – пошутил фельдшер, обрабатывая ссадину здесь же, в блиндаже, потому что в санроту Торцевой идти отказался.

«Сгоряча отругал его за оплошность. А Петя, словно школьник, стал извиняться, что вот ведь с вечера не заготовил растопки». Вспомнилась Петина торопливая скороговорка и конопушечное лицо с белесыми бровками, и от этих всех воспоминаний ему стало муторно, словно был виноват перед этим молоденьким парнем, который не успел ни девок потискать, ни повидать Москву, о чем мечтал с ребяческой наивностью и расспрашивал с радостным восторгом про метро у капитана Ивашова, коренного москвича, любившего рассказывать про быстрые эскалаторы, шикарные рестораны, магазины с настоящими ананасами и мандаринами.

Петя сначала восторженно ахал, а потом с привычной крестьянской недоверчивостью, говорил: «Да будет вам врать. Про ананасы я в книжке читал… А вот поезда под землей – это выдумки».

– В карты играете? – окликнул сосед по палате.

– А то, каждый день с начальником штаба…

Госпиталь располагался в здании школы. Под ординаторскую оборудовали кабинет завуча, судя по уцелевшей табличке на двери, поэтому Маторину стало вдруг весело, когда он толкнулся в эту дверь, чтобы узнать о возможном сроке выписки.

Мария Петровна, совсем не похожая на сложившийся образ школьного завуча, пила чай вприкуску с мелко наколотым рафинадом и думала, похоже, о чем-то приятном. Когда Маторин вошел, она взмахом руки привычно поправила волосы и одновременно стерла с лица выражение благодушия, стала вновь официально строгим военврачом. Она словно бы знала, о чем спросит Маторин и тут же, почти не задумываясь, ответила:

– Напрасно торопитесь, товарищ полковник. Спина подживает, а вот рана на плече до конца не зарубцевалась, может быть нагноение.

– У меня в дивизии есть хороший фельдшер…

– Хотите сбежать, погеройствовать?

Маторин ощутил неловкость из-за того, что стоял в застиранном халате с короткими рукавами, да еще и в исподнем белье, перед женщиной, пусть и не красавицей, но привлекательной, как ему казалось в этот момент.

Он присел на кушетку, чтобы не торчать пугалом перед ней и, оглядывая ее чайный стол, предложил принести конфет, которые доставил начпрод вместе с другими деликатесами, редкостными в этой фронтовой действительности.

– Откупиться хотите?

– Нет-нет… просто в знак благодарности. У вас такие руки! Раны затягиваются без лекарств…

Он вышел, не дожидаясь ответа, уловив в промелькнувшей усмешке, что-то похожее на одобрение. Торопливо сложил конфеты в газетный кулек, а банку сгущенки сунул в карман. Еще были пряники из того же начпродовского набора, но нагребать их в карман не решился. Пока шел по школьному коридору, прикидывал, как лучше начать разговор, чтоб не выглядеть идиотом. Вышло непроизвольно про данайцев дары приносящих, что было оценено ею в виде удивленно вскинутой брови и смешливого: «Неужели я схожа с неприступной крепостью?» Древние греки и воспоминания про школьного завуча их раскрепостили. Вспоминалось только веселое, забавное, они этим мелочами отгораживались от тяжкой действительности. Натужно старались забыться в легком смехе и привычном: «А вот у нас, помню, была химичка – такая зануда, не передать!» Промельком возникло про отцов.

«Беломорканал… Сейчас дворник. – Мария не стала углубляться, подавив горестный выплеск. – Больше никуда на работу бывшего ученого почвоведа не берут».

– А мой теперь на поселение вышел. Письма стали получать. А то ведь и не знали, где и как…

Это их сблизило. Мария, понизив голос до шепота, прошуршала:

– Я вас тоже хочу угостить. Медсестры малины нарвали в брошенном саду. Часть съели в охотку. А часть я залила спиртом. Давно стоит. Надо попробовать, а то всё недосуг.

Напиток показался Маторину необычайно вкусным, а рука мягко-нежной, как и представлялось во сне. Полтора года он сдерживал себя жестко. Убрал из штаба красивую, верткую телефонистку из-за того, что она беззастенчиво оказывала знаки внимания, с какой-то даже назойливостью, словно ее кто-то подговорил. Убрал еще и потому, что знал, в дивизии ни одна любовная интрижка не остается без внимания, начинает обрастать нелепыми подробностями и это всегда давало повод подчиненным на любой упрек ответить: а сам-то каков! И даже, может быть, не столько со стороны подчиненных, сколько в собственной самооценке в противовес привычному и много раз произносимому – «живем один раз».

После выпитого Маторин слегка поглупел, слова возникали непроизвольно про нежные руки, глаза, лучезарную улыбку.

– Полковник, вы словно под наркозом. Вы так начнете еще обнимать, – шутила Мария, нанося легкие безболезненные уколы. – А по уставу не положено приставать к младшим по званию.

– Да не полковник я здесь в халате и тапочках, милая Маша. Меня Александром зовут. Можно Сашкой, можно поклонником вашим.

Ему стало жарко, он скинул халат, остался в исподнем, что уже не смущало. Он припал к женщине с липкими от настойки губами, как припадают к источнику в полуденный зной, готовый пить и пить бесконечно.

Она лишь шептала: что вы, что вы, успокойтесь. И почти не вырывалась, а потом выскользнула из объятий на миг, чтобы запереть дверь и потушить свет.

Топчан скрипел, саднило плечо, но Маторин блаженствовал, припадал снова и снова к ней губами, наслаждаясь ответным отзвуком ее плоти, тем наслаждением тела, которое нельзя сымитировать.

При этом душа ее, как и его, находилась, может быть, очень далеко, где-нибудь под Красноярском, что их не смущало в этот момент.

– Все-все – хватит. Замучил бедную Машу. Рано утром врачебный обход… Я гляну, чтоб никого не застать в коридоре. Как плечо?

По его глуповато-блаженной улыбке поняла, что ему сейчас все равно. Улыбнулась своему, потаенному, женскому, что не стала бы произносить вслух, сказала:

– Утром сменим повязку. Бегите, командир Саша.

Это юношеское «бегите» Маторина пробило сквозь наслоения крови и грязи последних лет. Власть над тысячами людей накладывала свой каверзный отпечаток, для молодых и пожилых он был старшим и только для нее, для врача с мягко-нежными пальцами пианистки, он теперь просто Саша.

На следующий день, скрывая под легкой иронией смущение свое, она командовала шутливо: «Кругом – марш! В палату, в палату…» И тут же мягким полушепотом на выдохе: я с дежурства, передохну часок-другой.

Делая обязательный пятничный обход, начальник госпиталя – пожилой носатый еврей с легким кудрявистым пушком на голове, оглядел внимательно, затем пропальпировал края раны, удивленно вскинул брови и, подражая традиции земских врачей, произнес врастяжку: «Похвально, похвально…» Глянул в лицо, стараясь угадать общее состояние.

– Соскучились по дивизии, полковник? Понимаю вас, понимаю, потерпите еще денька три-четыре.

Приехал начальник штаба Назаров, принявший командование дивизией на себя. Осунувшийся за последнюю неделю от недосыпа, а больше от огромной ответственности, которая ложится на человека совестливого, каким и являлся расторопный, по-своему, по-командирски, умный полковник Назаров. Бывший не в особой чести у фронтового начальства, может быть, из-за своей явной интеллигентности, неумения рассказать и поддержать ярким смехом какой-нибудь анекдот или сальную шутку про баб за общим столом. Даже водку Павел Игоревич пил, словно шпак гражданский, не залпом, а все больше мелкими глоточками. Однажды, когда попросили произнести тост в ноябрьские праздники, он вдруг заговорил про погибших, которых нужно бы помянуть не чокаясь, чем смутил всю компанию за столом.

Назаров доложил о взятии Лисны. Небольшой городок, окаймленный одноименной речушкой, а немцы вцепились в него с невиданным упорством, ходили не раз в яростные контратаки. Рассказал, как попытались обойти пулеметы с правого фланга за молокозаводом, но напоролись на местное литовское ополчение. Они знали здесь каждый куст, каждый бугор и возникали порой неожиданно со спины. После внезапной контратаки быстро отходили, используя складки местности, за полуразрушенные строения, коммуникации. Потери с каждым днем росли, злость накапливалась. После освобождения города пленных не брали, бойцы остервенели так, что постреляли всех, даже раненых. В полку Измайлова выбыло больше трети комсостава. Отличился комбат Кидалов, возглавивший штурмовую группу.

– Ранен, но остался в строю. Думаю, нужно направить представление на орден…

– Конечно, Пал Игоревич, направляй на него и на других отличившихся офицеров. – заторопился с ответом Маторин, задетый слегка этой подробностью про раненого комбата Кидалова, с которым толком познакомится не успел, лишь запомнился его разбойничий посвист, когда он окликал бойцов с передового поста и фраза Измайлова: «Славный малый, недавно комбата заменил, но везде поспевает».

– А что там новый водитель?

Назаров слегка призадумался, а после недолгой паузы пояснил: удивляют меня порой наши солдаты. Посмотришь на сержанта Аркадия Цукана – простачок, с виду неказист, но фору даст любому выпускнику военного училища. В технике разбирается. Позавчера выдал номер. К нам заезжал армейский генерал Анисимов. Пробыл недолго. Собрался уезжать, а машина не заводится. Американский «додж», кривого стартера у нее нет. Стали солдаты толкать – бесполезно. Потом подцепили к полуторке и таскают по кругу. Анисимов стоит на поляне перед нашим КП и матерится. Я его, как могу, успокаиваю. И тут нарисовался Цукан. Подходит к генеральской машине со своим: дозволь, посмотрю. Водитель со зла в мать-перемать. Генерал прицыкнул, осадил старшину.

Цукан возился минут пять – не больше. Ветошкой руки обтер и кричит: заводи, форейтор! Прямо фокусник. Генерал поблагодарил и отбыл. Гора с плеч. Спрашиваю, что ж там сломалось?

А он с легкой небрежностью мне отвечает, топливный фильтр грязью забился, водитель – размондяй, такому только лошадьми управлять.

– Так что не знаю, кому больше повезло – сержанту Цукану или нам с Цуканом.

Маторин слушал внимательно, а потом вдруг произнес как-то странно, не к месту: «Цукан, говоришь, Павел Игоревич… Бывает же такое совпадение», – продолжая думать о чем-то своем, потаенном.

Глава 21. Капитан Чижов

Дивизия двигалась вслед за немецкими батальонами, не давая им закрепиться. Когда подразделения растягивались на десятки километров связь – важнейшее дело, определил для себя полковник Маторин. Он не раз вспоминал начальника связи Карпенко, получившего в боях под Глинкой тяжелое ранение. Приходили новые офицеры, старательные, ловкие, но плохая техническая подготовка проглядывала сразу. Дивизия словно бы оглохла на одно ухо.

Капитан Чижов появился на дивизионном НП неожиданно. Небольшого роста, сухопарый, на щеке шрам с рваными краями от осколочного ранения.

– Мне нужна хорошо отлаженная связь. Справитесь? – сразу вбил без предисловия Маторин.

Чижов ничего не ответил, и даже, как показалось Маторину, слегка усмехнулся.

– Разрешите исполнять?

Комдив лишь кивнул. Капитан не понравился, в его взгляде и этой едва приметной усмешке было что-то излишне самонадеянное. И звание не соответствовало должности. «Пожуем – увидим», первое впечатление обманчиво, в этом убеждался не раз.

Узел связи находился в овраге рядом с деревней Басоково. Аркадий Цукан, прикрепленный на сутки по приказу начальника штаба, стал объяснять, что нужно ехать в объезд… Но Чижов не дослушал, подхватил телефонный кабель, взял направление и пошел напрямую по лесной просеке, словно бывал здесь не один раз.

В низенькой землянке на коммутаторе дежурила женщина, солдатка лет тридцати, с таким мрачным выражением лица, будто у нее болели зубы. Назвалась Ниной Капустиной.

– Вставай, вставай, Томка, – принялась она будить напарницу. – Новый начальник объявился.

Тут же торопливо метнулась на очередной зуммер. Чертыхнулась из-за того, что не удалось соединить штаб полка с командиром. Проводная связь на двадцать абонентов работала неустойчиво. Это же подтвердил командир взвода Кияшев.

– Полевые линии перехлестываются. Чуть изоляция повреждена – сразу звук пропадает. Да и сырость, сами знаете.

– Что вылупился, капитан! Дай хоть причесаться, – неожиданно вскинулась телефонистка, спавшая до этого на нарах.

– Ты, Коробова, не дерзи, все же на службе. Капитан человек новый. Про горе твое ему не докладывали…

Чижов не стал спорить, расспрашивать. Молча вышел из землянки. Морозец в пределах пятнадцати градусов бодрил, не давал застояться, сыпал мелкий сухой снежок. Натренированной рысцой он побежал к машине. Полдня ездили вдоль линии обороны, выискивая подъезды к штабам, но чаще ножками от КП до НП. Чижов торопил, ему хотелось побывать во всех подразделениях, осмотреть оборудование, познакомиться с радистами, командирами. Дважды пережидали артобстрел. Возле полкового КП Винченко шальной осколок пробил передний баллон. Пришлось Цукану под обстрелом менять запаску.

– Надо ехать в оружейную мастерскую, – доложил капитану Чижову. Тот легко согласился, потому что намерзся до посинения.

– Там дедок есть знатный. В германскую служил. Как начнет рассказывать – не остановишь. Он даже царя видел во время армейского смотра. А в Петрограде Ленина. Киров к ним на завод приезжал…

Чижов этого восторга не разделил. Отмолчался. Он обдумывал, как можно в короткие сроки переналадить дивизионную связь. Пока Цукан ремонтировал запаску, клеил камеру, Чижов успел начертить на обороте карты линейную схему, порядок взаимодействия подразделений и очередность.

Когда приехали в штаб, сразу вбил подполковнику, словно гвоздь:

– Надо кардинально менять существующую схему связи в дивизии.

Назаров не спал двое суток, поэтому смотрел сердито, готовый разразиться гневной репликой.

– Я двумя руками за улучшение. Но не пойму, чем плоха старая?

Чижов напрягся так, что глубокий шрам на лице стал багрово-сизым, как свежий ожог, и взялся объяснять, про укороченные линии, последовательно включенные коммутаторы на десять номеров, что нужно сделать упор на радийную связь на основе станций РБМ, это позволит снизить потери специалистов, подключить строительные и вспомогательные батальоны.

Назаров не очень понял, но когда просмотрел схематично изображенные линии связи с перечнем подразделений, то невольно проникся уважением к этому невзрачному внешне капитану, которому по должности давно пора быть майором.

– Извини, капитан, такая запарка третий день.

Новиков впервые за последние сутки улыбнулся и невзначай похвалили капитана:

– Красиво излагаешь. Готов помогать. Пиши требование по материалам и оборудованию. Будем трясти интендантов.

За два года войны Чижов нахлебался сполна от устаревшей проводной связи. Первый раз его ранило под Волоколамском. Комполка требовал соединить с комдивом, а выбыли из строя все связисты. Он пошел под сокрушительным огнем искать обрыв. Соединил, линия проработала три минуты, и ее вновь порвало в клочья минометным огнем, а его полоснуло осколком вдоль спины. Мороз спас тогда от полной кровопотери и телефонистка Зиночка, которая тащила волоком на шинели, приговаривая: «Ты руками, руками толкайся, а то не осилю». Чижов лежал на пузе и словно пловец греб мерзлую землю, пока не потерял сознание.

Двое суток без продыха батальон переделывал линии связи. Встраивал новые коммутаторы. Чижов отдельно занимался с радистами поддержкой связи в движении, или, как говорил комбат Завадский: это когда упали немцу на плечи и побежали, больно и страшно, но зато приятно и совсем не смешно.

Трое суток с коротким ночным затишьем шел бой под Лидневском. Когда шли мимо бетоных укреплений, надолбов, тщательно оборудованных блиндажей в два, а то и три наката, стало понятно, почему так долго не удавалось прорвать оборону.

– Серьезно отстроилась немчура. Будто навсегда решили обосноваться, – раздумчиво проговорил один из связистов.

Чижов отыскал комдива на новом КП. Поздоровался. Оглядел чисто выбритый подбородок, свежий подворотничок. «Педант. Устроит сейчас взбучку», – подумал он и ошибся. Маторин после зачистки Лидневска от остатков эсэсовского батальона пребывал в возбужденном состоянии. Удачный бой, небольшие потери, а главная радость от того, что научились пробивать бреши, находить слабые места в обороне фашистов и ломать их безжалостно, даже таких заматерелых, как этот батальон СС.

– Радисту Журавлеву от меня благодарность. Кабель питания осколком перебило, но не растерялся, срастил правильно, связь обеспечил во время боя.

– Да, он первоклассный радист. Правда, таких очень мало.

Комдиву хотелось доложить в штаб армии об успешном захвате Лидневска, преследовании противника, пленных, но телефонная связь не работала. А рация Петра Журавлева имела ограниченный радиус действия.

– Что будем делать, капитан Чижов?

– Латать, товарищ полковник. Проводная связь, что при отступлении, что в наступлении – сплошная сумятица. Анахронизм.

– Как ты сказал? Анахронизм!..

– Восемь специалистов под снарядами потеряли, сращивая обрывы.

– Мне эти рассказы не нужны. Мне связь нужна со штабом армии.

Чижов подозвал сержанта Журавлева, дал команду принести на КП радиостанцию РСБ-Ф, которую успешно опробовали.

– На связи начальник штаба генерал-майор Проскуряков, – доложил Чижов, протягивая наушники и микрофон.

– Благодарю. С меня компот, – пошутил Маторин, как шутили курсанты в школе Красных командиров, где сладкий компот был мерилом их юношеской дружбы и оплатой в яростном споре.

Чижов в институте освоил радиосвязь на отлично, в армии поднаторел в проводной. Знание свое не выпячивал, но твердо знал, что может разобраться с любым сложным вопросом. А вот как доставлять штабную документацию, распоряжения, донесения – он представлял весьма смутно. В незнакомой местности отыскивать полковые штабы, подразделения или застрявший в лесу артдивизион, – это очень не просто. Тут одной смелости мало, здесь требуются хорошие мозги. Потому что ты один в чистом поле, а то и в лесу, и никто тебе не поможет, не подскажет, как пройти на улицу Чехова. Из средств передвижения мотоцикл с коляской, три верховые лошади и несколько «бздиходов», как шутили бойцы. Зимой – лыжи.

Чижов не стал корчить из себя знатока, честно признался командиру взвода Терентию Лелюхину, что связью на уровне дивизии никогда не командовал, что зовут его Николаем, что родом он из Ростова.

Лелюхин, напряженно смотревший на капитана и ожидавший строгих распоряжений, как это бывает с людьми, которые стараются скрыть свою неосведомленность, обрадовался, что капитан не кичится, протянул руку с улыбкой, простецки сказал:

– Меня Терентием зовут. А вот мой заместитель – сержант Кротов. Крым и рым прошел и весь Волховский фронт. А это связист Тима – Тимур, до ранения обеспечивал дивизионную роту разведки, дважды ходил в тыл к немцам, а ефрейтор Степан Молоканов, лучший спортсмен округа, в составе лыжного полка попал в окружение, обмороженный жрал кору и лошадиную падаль, едва живой, но выбрался из этой передряги.

Лелюхин знакомил, давал краткую характеристику каждому и в каждом находил боевое достоинство, даже рядового посыльного, который во взводе передвижных средств связи всего две недели, он похвалил за то, что тот научился седлать и обихаживать коня.

– Народ опытный, не подведем. Нам бы машину или второй мотоцикл.

Маторин ввел правило, когда позволяла обстановка, собирал всех свободных от дежурств офицеров и проводил разбор «полетов», анализируя действия командиров подразделений, иногда до такой степени безжалостно, что приходилось вмешиваться Назарову.

– Мы теперь учимся воевать в новых условиях: приходится часто преследовать противника. Но можно попасть впросак, как это случилось с батальоном Тимохина, если не подготовится к встречному бою. – Маторин оглядел присутствующих, выискивая глазами комбата. – Надеюсь, такое не повторится. Но имеется в наступлении и положительный момент. С передовыми отрядами шли саперы, пехота, артиллерия, а в некоторых случаях танки, требовалось поддерживать радиосвязь в движении. Что не просто. Еще полгода назад мы о таком не мечтали. Сегодня это работает. Что думает об этом наш начальник штаба?

– Я думаю, капитан Чижов достоин награды, как и его связисты, – откликнулся Назаров. – Попросил о распоряжении для всех полковых командиров и начальников штабов: нельзя без рации выходить в подчиненные подразделения. Под Ургошом комдив потерял на полдня подполковника Винченко, находившегося в батальонах. Радисты строго предупреждены под роспись в штабе дивизии.

Чижов стоял в сумрачной крестьянской избе у самых дверей, опустив голову, его много раз ругали, грозились разжаловать, расстрелять, когда в очередной раз рвалась проводная связь, к чему он относился с легкой усмешкой. Хвалили прилюдно впервые, поэтому он от смущения прятал глаза и думал о том, что комдив вовсе не самодур, как показалось при первом знакомстве.

Начштаба ему рассказал о застарелой болячке: связь с заместителем по тыловому обеспечению. Особенно при наступлении, когда расстояние от КП дивизии до тылов иногда больше ста километров.

Чижов привлек к этому делу Виктора Коротича, знатного до войны радиолюбителя.

– Пустяковое дело, – решил тут же Коротич. – Отстроим выделенный канал для тыловиков с помощью новой радиостанция РСБ-Ф.

Действительно, все оказалось просто, можно только удивляться, почему этого не сделали раньше. Эффект получился оглушительный. Интендантов заставили каждый день в любую погоду докладывать о тыловом обеспечении в строго отведенное время. Что-то сдвинулось сразу в скрипучей интендантской телеге, а на любую отговорку об отсутствии транспорта или вагонов следовало решительное командирское: «Почему не доложили?!»

Чижову выделили командирский «виллис» для поездки к замтылу, как звали заместителя по тыловому обеспечению. Стояли в посадке, пережидая начавшийся артобстрел, Цукан не удержался, спросил:

– Где тебя, Чижов, так полоснуло?

– Под Вязьмой ранило в сорок втором…

Он не любил вспоминать про окружение под Вязьмой, когда мыкались, как слепые котята, в стрелковых полках оставалось меньше трети состава. Связистов не хватало. Шли постоянные обрывы телефонной связи. Для себя он давно решил, что в условиях современного боя проводная связь – это нелепица, это постоянная гибель хорошо обученных людей. Но разве кто-то прислушивался перед войной к мнению специалистов?!

Случился очередной обрыв кабеля. Телефонистка Катя Хрипунова, ей он невольно симпатизировал, поднялась с ящика из-под снарядов.

– Ну, я пойду? – в этом вопросе был страх и упрек, и надежда, что вдруг он пошлет кого-то другого, хотя понимала, что посылать больше некого.

Чижов этого молчаливого упрека не выдержал, ответил:

– Оставайся на ЦТС.

От пыли, смешанной с дымом догорающей неподалеку деревеньки, днем стало темно, словно в сумерках. Чижов прыгал от воронки к воронке, подтягивая на себя провод. Соединил размочаленные концы и запрыгнул в блиндаж, чтобы передохнуть. Командир батальона с красными воспаленными обводами вокруг глаз стал кричать в телефонную трубку, как кричит человек, которому терять больше нечего:

– Где снаряды! Где патроны!.. Ты, майор, жопу свою оторви. Посмотри, что вокруг делается, мать твою в дышло!

Чижов не дослушал перебранку с командиром полка, побежал дальше. Соседним батальоном командовал молоденький лейтенант, единственный уцелевший офицер. Он не успел толком доложить по телефону о потерях, о танках, прорвавшихся на стыке с соседним полком, – связь вновь прервалась.

– Что же делать? Немцы обходят!.. – лейтенант смотрел на Чижова как на спасителя, а тот не знал, что ответить, лишь буркнул: «Доложу комполка». Когда делал очередную скрутку, стаскивая зубами оплетку, оглушило разрывом, присыпало землей. Один из осколков прорвал голенище сапога и разодрал галифе, слегка поцарапал кожу, – легко отделался, это его порадовало на короткий миг. И он снова побежал в сторону командного пункта дивизии. Вместо КП увидел огромную воронку, разбросанные бревна, доски, а на земле Катю Хрипунову, которую он старался спасти и не спас. И даже похоронить не успел.

Он стоял с обрывками кабеля в руках, когда прибежали саперы. Они потащили его прочь.

– Уходим, старлей! Уходим. Немцы нас обошли с двух сторон.

Почти двадцать суток блуждал по тылам вместе с полудюжиной саперов – строевых и обученных всяким ремеслам, что спасало их в лесах под постоянным давлением немцев. Ему, городскому жителю с высшим техническим образованием, их умение казалось немыслимым, фантастическим. Самый пожилой из саперов – Петрович, словно Леший, варил похлебки, что называется из топора, запекал в костре корни лопуха и клубни какой-то водяной лилии, которые по вкусу отдаленно напоминали картошку. Он находил травку, похожую на чеснок, травку для чая, травку от кашля. Сапер помоложе, его все звали Василий, связал из ивовых прутьев два вентеря и в маленькой речушке, устроив запруду, наловил столько рыбы, что они за раз всю не могли съесть и запекли в углях про запас. Группу вел Петрович, находивший нужные тропки и проселки, чтобы обойти немецкие посты и подразделения. Двигались в основном по ночам и ранним утром. Один из опасных участков преодолели по реке, сплавляясь вместе с крупным валежником. Саперы тащили с собой три «противопехотки». «Бросьте эту тяжесть», – советовал не раз Чижов. «Погоди. Еще пригодится», – терпеливо отбивался Василий. И правда, когда преодолевали железную дорогу, нарвались на немецкое охранное подразделение. Противопехотные немецкие мины, быстро установленные по ходу движения, позволили оторваться от преследователей.

– Как вы смогли пройти через линию фронта?! – этот вопрос задавали им множество раз.

– Так мы же саперы, – отвечали солдаты спокойно. Терпеливо вновь и вновь объясняли, как переползли через минное поле у немцев под носом, как обстреляли свои же пехотинцы, как ранило капитана Чижова.

Чижов с разорванной щекой и ухом пролежал в госпитале почти месяц. В запасном полку узнал о вязьминской операции, гибели четырех армий, о сотнях тысячах пленных, среди которых запросто мог оказаться и он, если бы не Петрович и друзья-саперы, научившие его выживать и повторять старое присловье: не будешь покойник, будешь полковник…

В штабе радостно встречали возвратившегося из медсанбата комбата Кочеткова.

– Наш Балун вернулся!

– Почему это – Балун? – удивился полковник Казолев.

Помощник начштаба спросил удивленно: «Да вы что же фильм “Большая жизнь” с Андреевым не видели? Кочетков вылитый Балун». Попытался пересказать сюжет из жизни шахтерского Донецка, но Казолев отмахнулся: «Глупость какая-то». Он вообще шуток не понимал, а когда обижался, становился грубым, особенно с подчиненными, что шло во вред в тесной фронтовой обстановке.

– А как вы хотели, друзья? Математический склад ума у товарища Казолева.

– Что вы себе, майор, позволяете! – тут же вскинулся Казолев.

Командира разведбата это только раззадорило.

– Ты мне, полковник, Устав не читай! Скажи лучше, почему твой дивизион мимо цели лупит?

Перебранка могла продолжаться долго, но вернулся с наблюдательного пункта Маторин. Он тут же при всех поблагодарил Чижова за проделанную работу и честно признался, что не ожидал такой прыти по обновлению линий связи.

Машин в дивизии не хватало. В первую очередь вездеходы отдавали артиллеристам. Но Чижов сумел доказать, что в наступлении, когда разрывы между подразделениями огромные, без такой машины нельзя.

Связистам выделили потрепанный ЗИС-5. Чижов создал в нем передвижной узел связи. Здесь разместились телефонистки, линейщики и радисты, создали запас телефонного кабеля. Больше всего радовались машине девушки. Они выпроваживали солдат покурить, и не в чистом поле на ветру, а в уголке за тряпичной занавеской спокойно занимались личной гигиеной. Сюда же Чижов подсаживал дивизионного шифровальщика. При получении донесений в движении он расшифровывал их и тут же вручал начальнику штаба. Назаров каждый раз, немножко наигранно удивлялся, хвалил за оперативность, повторяя одну и ту же шутку: «Востер топор, да и сук зубаст».

Водителя на «студер» посоветовал Аркадий Цукан. Когда он привел пожилого ефрейтора, то не удержался, пошутил: «Связистка Соловьева, начальник Чижов, а водитель будет у вас Козлов».