Текст книги "Приказано не умирать"

Глава 31. Гибель Монаха

Аркадий Цукан не выдержал и снова поехал в Юматово. К Анне зайти не решился. На миг приостановился, оглядывая дом, темные окна и пошел улицей в сторону санатория, где, когда-то давно работал водителем. Зашел в промтоварный магазин просто так, от тоски и безделья. Случайно услышал разговор женщин о продаже земельного участка.

– Извините. А посмотреть можно?

Статная женщина лет пятидесяти и, судя по одежде, не из бедных, критически оглядела, сказала немножко манерно врастяжку:

– Ой, не знаю. Двадцать соток. Правда, не обихоженных. Но место престижное…

Цукан расстарался и уговорил пойти прямо сейчас. По дороге женщина рассказала, что муж получил участок, когда работал в Уфе военпредом. Хотел построить загородный дом… Но не успел. А ей он не нужен теперь.

– Рядом дача Мустая Карима. Известнейший башкирский писатель. А через дорогу прокурорский работник. Домик небольшой, временный, но на первое время вполне…

Цукан даже не стал торговаться. Участок понравился с первого взгляда: место тихое, рощицы по периметру, до станции десять минут, до санатория, где клуб, магазины и почта, минут двадцать ходьбы. А там глядишь – Анна одумается. Тут же вручил жене военпреда Лепехина двадцать пять рублей в качестве задатка и договорился, чтобы оформить куплю-продажу в ближайшие дни.

В небольшом домике, построенном с разумной строгостью, имелось все самое необходимое: кровать с панцирной сеткой, кухонный стол, садовый инструмент и даже плащ-палатка на случай дождя.

Ему не терпелось. Он с удовольствием возился, корчуя молодую поросль, на том месте, где будет стоять его дом восемь на десять с мансардой и большой просторной верандой. Выкопал пару шурфов на метр глубиной, чтобы определиться с грунтом под свайный фундамент. Познакомился с соседом-писателем, который просил его звать просто Муста и тут же подарил книгу с дарственной надписью.

За дачными хлопотами Цукан словно бы отрешился, забыл про Монаха и поэтому, когда администратор гостиницы передала записку от Баранова, он потускнел, радость угасла.

Встретились в кафе за тем самым столиком в углу, что и в первый раз.

– Деньги собрали. Хотели бы все вопросы решить в ближайшее воскресенье.

– Нет. Нужны три-четыре сберкнижки «на предьявителя», на всю сумму…

Баранов обескураженно всплеснул руками, показывая крайнюю степень удивления.

– Аркадий, ты мне не доверяешь!

– Виталий, не суетись. Так лучше, так проще и вам и мне, – твердо и неуступчиво стоял на своем Аркадий Цукан. Ему не хотелось скаредно пересчитывать пачки с деньгами, а потом таскаться с ними по городу.

– Но золото нужно проверить…

– Твои знакомые, я уверен, знают, как проверить. Азотная кислота или пробирный камень. Пару минут – и нет вопросов. Приезжайте на такси. Встретимся в холле в двенадцать.

В воскресенье Цукан поехал на вокзал, чтобы забрать сумку. Когда вышел из трамвая, то резко приостановился, пропуская вперед мамашу с ребенком. Молодой парень налетел сзади. Цукан повернул голову и встретил пристальный взгляд в упор, следом улыбка, но какая-то театральная: «Извините, извините…»

Начищенные до блеска, как у военных, полуботинки, отутюженные брюки, приличное полупальто – всё это выделялось в веренице людей, шагавших к вокзалу. Цукан не пошел в багажное отделение, а свернул к пригородным кассам. Страхуясь, купил билет на ближайшую электричку до Дёмы, но сошел на первой же остановке, где обычно люди только садились. Постоял на платформе Правая Белая, оглядывая парочку молодых людей, что сошли с электрички, мужчину в лыжной вязаной шапочке… «Ничего подозрительного». Пошел вверх по улице к старой двухэтажной школе, где останавливался автобус, поругивая себя за излишнюю подозрительность.

Минут двадцать ждал автобус, стал ловить такси, но все проезжали мимо. Подхватил частник на «москвиче». Времени оставалось в обрез, он решил вместе с покупателями на такси заехать на вокзал и забрать сумку.

Когда радиоприемник над администратором пропикал сигналы точного времени, в дверях показался Баранов с приземистым мужчиной лет пятидесяти в пальто с барашковым воротником, из-под шапки, прозванной пирожком, выбивались седоватые кудри, что у Цукана вызвало усмешку из-за того, что они были один в один, как на воротнике.

– Это Арон Семенович, – представил Баранов родственника по линии жены. – Мы все приготовили, как ты просил.

Покупатель с улыбкой, выражающей крайнюю степень любезности, цепко оглядывал его от шляпы до импортных ботинок на толстой каучуковой подошве, которыми Цукан немного гордился из-за надписи «made in USA», отмечая для себя, что мужчина простецкий, хоть и хочет казаться умнее, чем есть на самом деле. Он оценил разумность сберкнижек «на предъявителя», это давало ему дополнительную страховку от бандитских неожиданностей, потому что сделал через знакомого ювелира, хорошие дубликаты сберкнижек и собирался их предъявить продавцу золота. А подлинники Арон Семенович оставил у водителя, давнего знакомого, можно сказать – друга. Ему хотелось проверить самородное золото на содержание примесей. Когда проверяешь кислотой – погрешность большая, в пять—десять процентов. Только высокотемпературный расплав позволял установить подлинный процент содержания золота в самородке. Он даже представлял, как пожурит Цукана за беспечность, отдавая потом подлинники сберкнижек. Бандиты кинули бы его на раз и два, а ему этого не нужно, ему нужно спокойствие и чистота сделки.

– Тогда все в порядке. Рад знакомству, – сказал Аркадий Цукан. Даже не пытаясь вылепить на лице ответную улыбку.

Тут он вспомнил про очечник, который забыл Баранов у него в номере в прошлый раз. Вытащил из кармана, протянул и тут же боковым зрением углядел молодого человека в начищенных полуботинках. Успел лишь шепнуть: «Виталий, атас!..» И в тот же миг его левое запястье обхватила чья-то рука.

– Спокойно, Аркадий Федорович! Спокойно…

Его подхватили с двух сторон и повели к выходу из гостиницы. Полуобернувшись, он заметил, что следом ведут Баранова и Арона Семеновича с лицом, как у линялой белой рубашки. Их усадили в разные машины и повезли не в райотдел милиции, как предполагал Цукан, а сразу в следственный изолятор. Где первым делом тщательно обыскали, осмотрели рот и вставили аноскоп в задний проход. Потом выдали подушку, матрас и отвели в камеру.

– Дайте наволочку и полотенце, – потребовал Цукан у надзирателя.

– Подследственным не положено, – ответил надзиратель. – Вот осудят лет на двадцать, тогда и получишь. – Надзиратель рассмеялся, шутка удалась, хоть и не положено трендеть с заключенными под стражу. – И магазин тогда разрешат, начнешь шиколад лопать.

Одиночка досталась ему без окна, только тусклая лампа «в наморднике» под потолком и ни лавки, ни стола, металлическая шконка и умывальник в углу у двери. Подобие унитаза без смывного бачка. Смыв вручную с помощью алюминиевой миски или по тюремному «шлюмки». Когда осмотрелся, то первая мысль: «Баранов, сучара, продал!»

Но тут вспомнил его выкатившиеся из орбит глаза, красное лицо, как после парной, что невозможно подделать. «Нет, он не знал о ментах, а скорее всего комитетчиках. Арону Семеновичу тем более не нужна, как любому купцу, такая канитель… Тут что-то другое», – решил он, прикидывая, что Ароныч будет юлить и выкручиваться до последнего. Золота у него нет. А вот Баранов может при умелом подходе, поддаться на уговоры. А уж уговаривать эти парни умеют.

Молодой следователь в штатском знал про золото, но не знал, сколько и где. Ошибку поняли после обыска. «Поторопились, футляр с очками сбил всех с толку».

– Найдем, товарищ полковник, – бодро докладывал начальнику управления капитан Стуловский, проводивший операцию по захвату преступников. – Непременно найдем.

Весь световой день следственная группа из трех человек производила обыск в номере Аркадия Цукана. Вспороли чемодан и кожаную сумку, облазили все углы в ванной комнате и унитаз. Простучали полы и всю мебель. Растормошили цветочный горшок и картину в багетной раме – ничего. Пусто.

Но если судить по сберкнижкам, которые Арон Семенович Горобец якобы нашел случайно и намеревался отдать администратору гостиницы, как честный и порядочный человек, то золота должно быть граммов триста по ценам черного рынка. А это существенно. Это хищение в особо крупных размерах. Это досрочное звание и поощрения при хорошем раскладе. Поэтому Стуловский работал по шестнадцать часов в сутки, загонял всех оперативников и готов был отвинтить шею Аркадию Цукану, когда он в очередной раз начинал придурошно требовать адвоката.

– У тебя расстрельная статья. Но если сознаешься, честное слово, удастся переквалифицировать на статью 167 УК, нарушение правил разработки недр и сдачи государству. А это лет пять—семь, не больше… Затем выйдешь по двум третям. Мы поможем.

– Это ошибка! Примите заявление о незаконном задержании.

Не сдержался, ухватил старателя за грудки, а тот завопил так истошно, словно всадили в грудь ему нож. Стуловский отпрянул. Он понял, что Аркадия Федоровича на «ура» взять не получится, а хотелось.

Провели обыски в квартирах и на работе у всех фигурантов дела в поисках хоть какой-то зацепки. Золото нашли в мастерской у Горобца, но по всем признакам и по документам, это золото выдавалась через Министерство здравоохранения для протезирования. Его отдали на минералогическую экспертизу.

Когда доложили, что Цукан приобрел дачный участок в Юматово, Стуловский обрадовался. Слегка расслабился и подумал, что теперь-то найдут золото при любых обстоятельствах, пусть даже придется просеять землю через дуршлаг.

Цукана держали в одиночке, на прогулки не выводили, поэтому он вскоре потерял счет времени. Ему казалось, что держат очень давно. Он мог бы считать по числу обедов, но в первые дни был настолько подавлен этим арестом, что не отметил черточками на стене количество дней. Кормили сносно, суп на мясном бульоне, каша заправлена растительным маслом, жить можно, если бы не распухшая голова от мыслей, где и как прокололся, и если потянется, нитка к Таманову, то ему тогда вовек не оправдаться.

Когда следователь предъявил обвинение в хищении 280 граммов золота, то Цукан понял, что Баранов раскололся под нажимом, но сдаваться не собирался. Продолжал твердить про адвоката.

– Баранова придавите сильнее, дубинками побейте, он вам наговорит про тонну золота и полдюжины трупов. Только на суде это не пройдет. Не те времена, гражданин следователь.

Начальник управления после безрезультатных поисков золота на участке в Юматове, с привлечением опытных криминалистов с импортным сканером, отстранил Стуловского от дела.

Новый следователь, проработавший в комитете больше пятнадцати лет, первым делом просмотрел внимательно все документы, собранные на Аркадия Федоровича Цукана, и понял, что мужчина только с виду прост, а на самом деле повидал такое, что ни ему, ни Стуловскому и не снилось. Формально холост. Но есть сын и гражданская жена, с которой он пусть не живет, но контачил. Майор Трешков поехал снова в Юматово.

Анну Алексеевну трудно было заподозрить в неискренности. Но обыск в доме на всякий случай провели. С сыном Иваном переговорить не удалось, его недавно забрали служить в Советскую армию. Отец – опытный зэк, отсидевший семь лет в лагерях, не стал бы с ним разговаривать на такую опасную тему, это Трешков понимал. Но все же не поленился и нашел в библиотеке методическое пособие для следственных работников: «Проведение обыска по делам о хищениях, скупке и перепродажи промышленного золота».

Встретился с работником ОБХСС, который разрабатывал Баранова на предмет хищения денег на кондитерской фабрике за счет пересортицы, и случайно подслушал телефонный разговор о приобретении золота. Имелись еще вклады на девятнадцать тысяч рублей – это пусть косвенная, но улика. Трешков заново дотошно опросил всех оперативников. Его зацепил доклад лейтенанта о поездке Цукана на вокзал в воскресенье, а потом пригородный поезд, остановка Правая Белая и снова гостиница… Какой-то замкнутый круг.

– Зачем ему перед сделкой ехать на электричке?

– Может быть, он заметил наружку? – сказал капитан из линейного отдела милиции, которому вручил фотографию Цукана для опроса всех сотрудников вокзала.

– Разумно. И тогда ушел к электричке. Но зачем на вокзал. Или у него здесь подельник. Приятель?

Когда делал доклад начальнику управления, заметил его жестко стиснутые губы и барабанную дробь на столешнице, выдававшие крайнюю степень недовольства, поэтому, упреждая, поторопился сказать:

– Подозреваю, что золото спрятано в багажном отделении или в автоматических камерах хранения… Разрешите применить специальные методы дознания?

Полковник с минуту молча разглядывал Трешкова, прикидывая, какие могут возникнуть последствия, если произойдет утечка информации. Риск существенный, однажды случился летальный исход у обвиняемого, иногда люди несли полную чепуху, но иногда и срабатывало. Тут всегда пятьдесят на пятьдесят.

– Пробуйте. Но только один сеанс, под неусыпным контролем вас и врача.

После небольшой дозы барбамила введенного внутривенно, Аркадий Цукан возбужденно стал доказывать, что ни в чем не виноват, что его мучают здесь напрасно, потом запел песню про Стеньку Разина, чем обескуражил майора Трешкова, который подумал, что эксперимент провалился, и все же продолжал настойчиво повторять:

– Зачем ездил на вокзал? Где твои вещи?.. Где лежит золото?

– В сумке, ящик сто сорок девять, – неожиданно сказал Цукан и тут же стал рассказывать про Анну Малявину, которая его сильно обидела. После чего заплакал навзрыд. Тюремный врач вколол успокоительное. Дознание прекратили. Требовалось проверить ячейку в камере хранения.

Ячейку сто сорок девять вскрыли в присутствии свидетелей. Там лежала потертая дерматиновая сумка с плотницким и слесарным инструментом. После тщательного обследования драгметаллов в ней не нашли.

Аркадия Федоровича поместили в психиатрическую лечебницу из-за частичной амнезии. Первое время его навещал следователь, тайно надеясь, что Цукан сообщит новые нужные сведения.

Через три месяца дело закрыли. Баранова выпустили на свободу, но ему пришлось уволиться с работы «по собственному желанию», потому что работники ОБХСС выдвинули обвинение в хищении государственной собственности, но прямых доказательств вины на Баранова собрать не смогли. Находясь не в тюрьме, а на свободе, он легко бы отбился через знакомых людей, сделал бы подарки следователю.

А когда вышел, было поздно, дело передали в прокуратуру. Обвинили по 172-й статье УК в халатности. Исключили из партии. Он сопротивлялся, как мог. Добило его коварство жены, любимой Ларочки, ласковой тихони, которая спуталась с директором «Вторчермета». Первый инфаркт он перенес относительно легко, продолжая кипучую деятельность, чтобы добиться оправдательного приговора в суде или в крайнем случае штрафа, потому что статья о халатности в первой части предусматривала такое минимальное наказание.

Баранов готовился к очередному судебному заседанию, когда его накрыл сердечный приступ. Жены дома не было, его нашли через сутки в квартире с телефонной трубкой в руке.

Арон Семенович Горобец вышел из следственного изолятора через тридцать дней благодаря усилиям адвоката, который не позволил следователю добиться продления срока тюремного содержания без веских на то оснований.

Вскоре ему пришлось обменять большую квартиру в центре Уфы на однокомнатную, чтобы расплатиться с адвокатом и по долгам перед коллегами, которые занимались зубными протезами. Оставался приличный долг перед родственниками, но его Арон Семенович намеревался вернуть в ближайшие годы за счет неустанного труда в две смены.

Иван Аркадьевич Зацепин вернулся после службы в Советской армии в Юматово и первым делом, когда поехал оформлять новый паспорт, написал заявление о смене фамилии, чем огорчил мать. Но у Ивана прорезался твердый характер:

– Какой ни то, но Цукан мне отец. А к Зацепину я вообще никаким боком!

Сама Анна Малявина так и не развелась с первым мужем к всеобщему удивлению родственников и самого Василия Зацепина, который приезжал к ней пару раз, опасаясь, что она подаст на алименты и ему придется доказывать, что Иван не родной сын. Анна теперь вспоминала Аркадия Цукана и порой укоряла себя за жестокость. Она получала пенсию в девяносто два рубля и денег хватало только на еду, а сын собрался поступать в Университет, ходил на подготовительные курсы в дембельской шинели, потому что в армии заматерел, вся прежняя одежда смотрелась кургузо.

– Эх, глупая, глупая! Он мне шесть тысяч в руки совал, а я отказалась.

Свояченица, первая жена брата, поддакивала:

– Клуша ты, Анька, беспробудная клуша. Помнится, когда вы приезжали в отпуск со своей Колымы, отдала взаймы пятьдесят тысяч – и с концами…

Они выпивали рюмку-другую десертного вина, особенно любили «Фетяску», – неторопливо цедили чай с малиновым вареньем и вспоминали то давнее, когда жив был ее брат Виктор и они здесь, в Юматове, собирались дружной оравой, до полуночи пели любимые песни под баян. В воскресенье с утра пораньше ходили на зады, где рос тогда лес, резали веники: в июне березовые, а чуть позже дубовые. Собирали грибы… От таких воспоминаний хотелось им плакать, и они не стеснялись своих нечаянно выступивших слез. Просморкавшись, шли в сад, где всегда находили для себя посильную неторопливую работу.

Глава 32. Иван Цукан

Иван Цукан случайно поступил в Московский полиграфический институт. Хотел в авиационный на ДВС, но не прошел по конкурсу. Учился с мучительными потугами, а после третьего курса перевелся на заочное, чтобы не клянчить у матери денег, которых постоянно не хватало. Работать устроился в издательстве «Военная книга», что друзей удивило. Однокурсник Степанов, навестивший его, позавидовал, оглядывая просторный кабинет и вид из окна на Хорошевское шоссе, и особенно девушек, которые пробегали по длинному коридору. Он не удержался, попросил: «Похлопочи, может, договорную работу подбросят…»

Поначалу читал всё, что подсовывали ему для художественного оформления. Тексты попадались такие корявые, скучные, что иной раз Иван засыпал над очередной рукописью, восхвалявшей победы маршалов и генералов. Однажды попал под неусыпное око главного редактора, который нарочито громким голосом пошутил:

– Иван Аркадьевич, чем же вы по ночам занимаетесь?

– Извините, но текст такой тягомотный, – попытался оправдаться Иван, – что поневоле заснешь.

– Маршал Мерецков «Военные будни» – это не самое скучное, – сказал вполне миролюбиво главный редактор. – Бывают и похуже.

С девушками в издательстве дружбы у него не получалось. Они походили на рукописи, которые им приходилось редактировать: внешне очень правильные и гладкие. А чуть копнешь – скукота или хищный проблеск охотницы за мужскими скальпами. Одна – дочь известного генерала, даже призналась, что Ваня идет у нее уже во второй сотне, но может гордиться тем, что она занесла его в первую пятерку претендентов.

– Если бы не твоя провинциальность, – сказала дочь генерала, подразумевая под этим что-то свое, понятное только ей.

– На первое место могут претендовать только дети генералов и маршалов?

– Зачем так всё опошлять, – ответила редактор отдела прозы. – Просто в бедных семьях другой уровень общего развития, культуры, это же неоспоримо. Ты ведь не был в Большом театре и вряд ли туда попадешь… А я бываю там на каждой премьере.

Он протестовал душою, но возразить не мог, не умел и думал сокрушенно о никчемности своей жизни и работы в издательстве, куда так стремился недавно.

Вручили для художественного оформления рукопись книги Александра Маторина «Солдатский подвиг». Слог тяжеловесный, пафосный, множество описаний боев, сведений по организации боя и уничтожению противника. Перечень трофеев и боевых потерь на Волховском и Ленинградском фронтах. Это его зацепило. Он вспомнил, что однажды отец под настроение рассказал, что медаль «За отвагу» получил на Ленинградском фронте, когда подбили их самоходку, погибли друзья. Вольно или невольно он прорисовал на заднем плане САУ-122, выбегающих из окопов пехотинцев и запрокинутое к небу лицо молодого солдата.

Суперобложка в целом понравилась, но убитого солдата с переднего плана попросили убрать, а ему не хотелось ломать композицию. Проще всё нарисовать заново в глянцево-радужном стиле. Что он и делал, когда главный редактор привел пожилого мужчину и представил, как автора книги, который хотел бы увидеть оформление.

Иван показал несколько вариантов шрифтов, шрифты заголовка под припрессовку фольгой. Показал титульный лист и новые наброски для суперобложки, в которую будет обернут темно-коричневый бумвинил.

– А это что у вас? – Маторин ткнул в четвертушку ватмана, приколотую к картону с заголовком «Солдатский подвиг».

Иван подал, пояснил, что этот вариант забраковали. Маторин неторопливо достал очки, долго рассматривал рисунок, покачивая головой, словно спорил с кем-то.

Главный редактор стал убеждать генерал-полковника Маторина, что такая обложка не совсем идеологически выдержана, не соответствует духу соцреализма.

– Вы посмотрите на эту худую неестественно вывернутую шею убитого солдата! – нажимал парторг издательства, приглашенный для беседы.

– А вы что, были на войне? Видели, как умирают солдаты?

Маторин говорил спокойно, как привык читать лекции слушателям Военной академии, где проработал около десяти лет, хотя ему хотелось кричать и ругаться на этих двух мудаков.

– Прошу оставить обложку в таком виде. Или нужно вмешательство начальника Главного политического управления? Кстати, как зовут этого талантливого парня?..

– Иван Аркадьевич Цукан, – повторил машинально редактор, стараясь скрыть охватившую его тревогу.

– Мне нужно кое-что обсудить с ним. Позвольте, я заберу его пораньше с работы?

– Да-да, конечно же… Милости просим.

Маторин хотел отвезти Ивана домой, чтобы там спокойно поговорить, но вспомнил, что жена уехала к младшей дочери нянчиться с внуком, а самому возиться на кухне ему не хотелось. Попросил водителя отвезти в ресторан «София», где недавно отмечали юбилей сослуживца. Иван посматривал немного настороженно на генерала, которому явно за семьдесят, и не понимал, зачем и для чего он везет его в дорогой ресторан.

– Что-то будем менять в оформлении? – спросил, чтоб поддержать разговор.

– Нет-нет, – выходя из задумчивости, ответил Маторин. – Все остается, как в первом варианте. Я договорюсь. Ты талантливый парень, тебя в Воениздате засушат, как воблу, эти ретивые парторги.

– Я бы ушел. Но куда? В Уфе еще хуже…

В ресторан прошли по специальному «удостоверению» в виде трехрублевой купюры. Маторин был в некотором замешательстве. Сначала хотел сказать: «Ты же мой племянник…» Но тогда слишком много вопросов возникало. Решил все же сначала расспросить про Аркадия.

Иван односложно и кратко рассказал про Колыму, где отец маялся семь лет в лагерях. Вспомнил, как уезжали с матерью в шестьдесят седьмом, а отец так и остался в Магадане, хотел сохранить северный стаж и надбавки. Обещал вернуться насовсем. А приехал через три года и то надолго не задержался в Уфе. Бывал наездами.

– Последний раз прислал матери денежный перевод из Магадана. Я тогда служил в армии. Да еще завещание на земельный участок на Санаторной. Да только он мне ни к чему. Просил мать продать, она что-то не хочет. Раньше писал письма, а последние годы никаких известий.

Маторин с удовольствием посматривал, как Иван расправляется с фирменным салатом, мясной нарезкой. Ему не елось и не пилось из-за больного желудка, предпочитал пареное, кашку-малашку, а водки мог выпить теперь не больше двух рюмок и только по большим праздникам. Иван не был похож на отца внешне, но казачий характер проглядывал, такой же небось неуступчивый, а в иные моменты простодушный, словно ребенок.

– Я в сорок пятом пытался отца твоего вырвать из тюрьмы, но не смог.

– Что же он совершил?

– Время было другое. Копали-то под меня из-за встречи с американцами, а досталось ему и майору Чижову. Судили его за нападение на офицера контрразведки. Аркадий мне в госпитале рассказывал, что не виноват, что защищался, а майор поскользнулся на кафеле… Но ничего изменить было нельзя. Дивизия готовилась к отправке на Дальний Восток.

– У него что, правда орден был?

– Да, орден Красной Звезды и медаль «За отвагу». Смелый. Несколько раз выручал. В Прибалтике, помню, нарвались на немцев. Он с солдатиками «додж» вытолкал под обстрелом. В голову его зацепило. Кровь течет, а он рулит, жмет на газ, чтоб оторваться от немцев. Бывало, все машины стоят, грязь непролазная, а Цукан едет по обочинам, по зеленям на пониженной – «внатяг», как он говорил, и улыбается. Умелец. Машина всегда в полном порядке. С майором Чижовым на наш «додж» тент складной соорудили, как у «мерседеса». Едем в дождь по Германии, командующий армией остановил, спрашивает: «Где такую машину раздобыли?» Пришлось отдать ему этот «додж» в подарок.

Чувствовалось, что Маторин может долго и подробно рассказывать о военных буднях, которые совсем не похожи на его книжную войну. О чем Иван не удержался, сказал по-мальчишески резко.

– Так и этот текст много раз редактировали. Особенно сорок второй год, когда все что можно и нельзя профукали на Волховском и Ленинградском фронтах. Убрали страницы про окружение второй армии Власова, бои под Синявино. Почистили про наступление в Белоруссии.

– Извините, Александр Семенович, я не со зла.

– Понимаю. Сам вижу, что текст местами будто партийный доклад. Но бодаться с ГлавПУPом сил нет. Болею часто. Вот мой телефон, я теперь пенсионер. Мне нужен адрес Аркадия самый последний. Я попробую по своим каналам пробить. Звони. Мне есть, что рассказать. Фотографии редкие покажу. Мы ж с тобой родня.

Иван не придал никакого значения этому слову «родня». Сразу генералу Маторину не позвонил. А вскоре стало не до того, его уволили за прогул на работе. И не столько за прогул, сколько за дерзкое поведение. Нет, чтобы извиниться, придумать жалостливую историю, а он зачем-то понес про больничный, который мог бы купить за пять рублей и неделю не ходить на работу, как это делают многие. «Но я не стал ерундой заниматься, а один день отлежался дома с температурой».

– Почему не позвонил!

– Нет телефона на съемной квартире.

– Но имеется у соседей?

– Вам только в гестапо работать… – Так слово за слово, ссора с завотделом дошла до директора, который велел выгнать придурка, чтоб остальным было не повадно.

Он собрался и уехал в Уфу. Долго шлялся по городу в поисках работы. «Специалист по техническому оформлению печатной продукции – да это же смешно! – говорили ему. – У нас в городе всего-то три издательства, а художников-графиков пруд пруди…» Предложили малевать афиши для Дома культуры за восемьдесят рублей в месяц, а он обиделся, решил, что лучше тогда устроиться дворником или строителем.

Вспомнил шабашку на кондитерской фабрике, как ловко у отца получалось класть кирпичи, вставлять оконные рамы, двери… «И вообще всё». И это «вообще» его захлестнуло, задело неожиданно больно из-за того, что не знал почти ничего про отца. А рассказы матери были скудны и однобоки, в них проглядывала обида. Он нашел пару стародавних фотографий отца и себя, маленького пацаненка, сидящего на бачке мотоцикла ИЖ-49. На обороте фото с оторванным уголком значилась простодушная надпись: «Прости, сынок, непутевого отца. 16.05.1965 г.». И больше ничего не было. Помнил и сам брал в руки от почтальона письма отца с обратным адресом: «Якутия, поселок Алдан, артель Восход».

Мать, обычно податливая на уговоры, упрямо молчала, говорила раз за разом: «Отстань!» А потом расплакалась, но это не вызвало жалости, только досаду и взрыв негодования:

– Почему ничего не осталось от отца, от деда? Вещи украли, письма сожгла, фото выбросила. А обо мне ты подумала?

Вечером напился до непотребного состояния с юматовскими пацанами. Повел их на дачу, заросшую кустарником и терновником. Стал хвалиться, что тут двадцать соток и это все его, что он здесь построит большой дом…

С соседней дачи пришел мужчина, попросил, чтобы прекратили горланить песни. Его послали далеко и со смехом продолжили петь под гитару, а когда приехал патрульный уазик, стало совсем не до смеха. Иван спрятался на соседней даче за кучей бревен, там же и заснул. Ранним утром с гудящей чугунной головой пытался вспомнить, забрали кого-то из приятелей или нет. А главное, как этот мужчина сумел вызвать среди ночи милицию?

Он слонялся по участку в поисках воды, своей куртки и ключей от дачи, когда его окликнул мужчина лет пятидесяти и грубовато спросил:

– Ты хозяин этой дачи?

Он назвался, с трудом отлепляя прилипший к гортани язык, и сразу повинился за вчерашнее, так, на всякий случай.

– Я сосед твой – напротив дача. Пошли, чайком угощу. Голова-то болит небось…

Возникло это совсем неожиданно и как-то нехорошо. Иван стыдливо отказался. Но сосед бесцеремонно и цепко ухватил за локоть и повел через дорогу к двухэтажному домику из бревен в стиле русского зодчества, с резными кокошниками на окнах и вдоль крыши. Назвался Иваном Петровичем, полковником в отставке, что сразу прояснило ситуацию с приездом милиции.

– Тезка, есть холодное пиво, есть квас?.. Давай не стесняйся. Дело молодое. Пошумели. Бывает. Но шалман больше не приводи. Иначе у тебя будут проблемы. Я тебя давно ищу. К матери приезжал… Участок зарастает. Домик ветшает. Продал бы? Я быстро найду покупателя. Восемьсот рублей, потому что престижное место. Больше никто не даст.

Иван пил пиво, поддакивал, осматривался.

– «Волга» ваша, да?.. Рация «Алтай» для связи. Я в армии на такой командира полка возил, – сказал он невпопад, сбивая полковника с основной мысли. – Я тут папочку нашел с эскизами. Отец дом хотел построить с мансардой.

– Да. Только хотелка обломилась. Чуть не законопатили его по девяносто третьей статье. Весь участок перекопали. Может, тебе, что-то рассказывал про золотишко? Двести восемьдесят граммов – не шутка. Да ты не пугайся Иван, я не выдам. Я нынче на пенсии, войду в долю. У меня связи по всей республике. Помогу с реализацией… Где он сейчас?

Хитровато с прищуром смотрел Иван Петрович и улыбался ненавязчиво и не слащаво, всё в меру. Достал из холодильника вторую бутылку и не «Жигулевского», а настоящего чешского пива. Когда нарезал сыр, стало заметно, как бугрятся мышцы на руках, на могучей спине. «Крепкий дядька, с таким не забалуешь», – подумал Иван, пытаясь поймать правильный тон, чтобы необидчиво отказать полковнику, который знал про отца больше, чем он сам.