Текст книги "Белые и синие"

V. СУД

Пленник, молодой человек лет двадцати двух – двадцати трех, был скорее похож на женщину, чем на мужчину, настолько он был белокож и хрупок. Он стоял с непокрытой головой, в одной рубашке, брюках и сапогах. Соратники схватили его в камере в том виде, в каком застали, и увезли, не дав ему ни минуты для сборов и размышлений.

Сначала он подумал, что его пришли освободить. Люди, спустившиеся в его камеру, несомненно были Соратниками Иегу, то есть разделяли его взгляды и принадлежали к тому же обществу, что и он. Но, когда ему связали руки, когда он увидел сквозь прорези масок испепеляющие взгляды, он понял, что попал в руки куда более грозных судей, чем прежние, к тем, кого он предал, и ему не приходится ждать ничего хорошего от тех, кого он намеревался погубить.

За всю дорогу он не задал ни одного вопроса, и никто не сказал ему ни слова. Первыми словами, что он услышал из уст своих судей, были те, что недавно произнес Морган. Пленник был очень бледен; но, кроме этого, ничто не выдавало его волнения.

По приказу Моргана лжемонахи пошли по монастырским галереям. Пленник шел первым между двумя Соратниками, державшими по пистолету в руке.

Пройдя галереи, они вошли в сад. В этой процессии из двенадцати человек в монашеском одеянии, тихо шествовавших в темноте, было нечто устрашающее. Все они направились к входу в подземелье. Один из тех, кто шел рядом с пленником, отодвинул камень; под камнем было кольцо; с его помощью он приподнял плиту, под которой начиналась лестница.

Узник на миг заколебался: все напоминало вход в гробницу. Два Соратника, шагавшие справа и слева от него, спустились первыми, затем они достали из расселины в камне два факела, чтобы освещать путь тем, кто собирался вступить под эти мрачные своды. Они высекли огонь, зажгли факелы и произнесли лишь одно слово:

– Спускайтесь! Пленник повиновался.

Все лжемонахи скрылись под сводом. Через три-четыре минуты они увидели перед собой решетку; один из них достал из кармана ключ и отпер ее.

Они оказались в усыпальнице монастыря.

В глубине склепа виднелась дверь старинной подземной часовни, превращенной Соратниками Иегу в зал совета. В середине возвышался стол, накрытый черным сукном; двенадцать резных скамей, на которые садились картезианцы, когда служили панихиду, стояли вдоль стен часовни. На столе виднелись чернильница, несколько перьев и тетрадь для записей; две железные скобы торчали из стены, подобно рукам, готовым принять факелы; их и поместили туда.

Каждый из двенадцати судей уселся на отдельную скамью. Пленника посадили на табурет у одного конца стола; по другую сторону стола стоял приезжий – единственный, кто не был в монашеской рясе и маске.

Морган взял слово:

– Господин Люсьен де Фарга, – промолвил он, – по собственной ли воле, без принуждения с чьей-либо стороны вы заявили нашим братьям с Юга о своем желании вступить в наше общество и после установленных испытаний стали его членом под именем Гектора?

Молодой человек кивнул в знак согласия.

– Это произошло всецело по моей воле, без какого-либо принуждения, – сказал он.

– Вы приняли традиционную присягу и, следовательно, вам было известно, какая ужасная кара постигает тех, кто ее нарушает?

– Я знал об этом, – ответил узник.

– Вы знали, что всякий Соратник, который выдал, пусть даже под пыткой, имена своих сообщников, приговаривается к смертной казни и что это наказание свершается без отсрочки и промедления, как только изменнику представлены доказательства его вины?

– Я знал об этом.

– Что же заставило вас нарушить клятву?

– Я не смог выдержать так называемой пытки лишением сна. Я сопротивлялся в течение пяти ночей, на шестую ночь я попросил убить меня, что означало дать мне уснуть. Мне не захотели оказать эту милость. Я искал какого-нибудь способа лишить себя жизни, но мои тюремщики приняли столь тщательные меры предосторожности, что я ничего не придумал. На следующую ночь я не выдержал!.. Я пообещал им сделать признание на следующий день в надежде, что мне дадут поспать, но они потребовали, чтобы я признался немедленно. И тогда, отчаявшись, вне себя от бессонницы, опираясь на двух мужчин, которые не давали мне уснуть стоя, я пробормотал четыре имени: имена господина де Валенсоля, господина де Баржоля, господина де Жава и господина де Рибье.

Один из монахов достал из кармана судебное дело, взятое в канцелярии, нашел страницу с показаниями и предъявил ее пленнику.

– Да, именно это, – сказал тот.

– А вашу подпись вы тоже узнаете? – спросил монах.

– Я узнаю ее, – ответил молодой человек.

– Нет ли каких-либо обстоятельств, смягчающих вашу вину? – спросил монах.

– Никаких, – ответил узник. – Я знал, ставя свою подпись под этой страницей, что тем самым подписываю свой смертный приговор, но мне хотелось спать.

– Не хотите ли вы о чем-нибудь попросить перед смертью?

– Только об одном.

– Говорите.

– У меня есть сестра; я ее люблю, и она меня обожает. Будучи сиротами, мы воспитывались и выросли вместе, никогда на разлучаясь. Я хотел бы написать сестре письмо.

– Вы можете это сделать; но вы напишете в конце письма постскриптум, который мы вам продиктуем.

– Благодарю, – произнес молодой человек. Он встал и поклонился.

– Не развяжете ли вы мне руки, – сказал он, – чтобы я мог писать.

Его желание было исполнено. Морган, говоривший с ним все это время, пододвинул к нему бумагу, перо и чернила. Молодой человек написал довольно твердым почерком почти целую страницу.

– Я закончил, господа, – сказал он. – Не угодно ли продиктовать мне постскриптум?

Морган подошел к узнику и придерживал страницу пальцем, пока тот писал.

– Вы готовы? – спросил он, кончив диктовать.

– Да, – отвечал юноша. Текст постскриптума гласил:

«Я умираю из-за того, что нарушил священную клятву, поэтому я признаю, что заслужил смертный приговор. Если ты хочешь предать мое тело земле, его положат сегодня ночью на базарной площади Бурка. Кинжал в моей груди будет свидетельствовать о том, что я стал жертвой не подлого убийства, а справедливого возмездия».

Затем Морган достал из-под рясы кинжал, лезвие и рукоятка которого были выкованы из одного куска стали. Кинжал имел форму креста, чтобы осужденный мог перед смертью поцеловать его вместо распятия.

– Если вы желаете, сударь, – сказал Морган, – мы окажем вам милость, позволив нанести себе удар собственной рукой. Вот кинжал. Чувствуете ли вы, что ваша рука достаточно тверда?

Юноша на миг задумался.

– Нет, – промолвил он, – я боюсь промахнуться.

– Хорошо, – сказал Морган. – Напишите адрес на письме для вашей сестры.

Юноша сложил письмо и написал: «Мадемуазель Диане де Фарга, в Ниме».

– Теперь, сударь, – сказал Морган, – мы даем вам десять минут для молитвы.

Старинный алтарь часовни еще сохранился, хотя и был поврежден. Осужденный преклонил перед ним колено. Между тем Соратники разорвали лист бумаги на двенадцать частей и на одной из них нарисовали кинжал. Двенадцать клочков положили в шляпу путешественника, который прибыл как раз вовремя и смог присутствовать при этом акте возмездия. Затем, прежде чем осужденный закончил молиться, каждый из мнимых монахов вытащил из шляпы обрывок бумаги. Тот, кому выпал жребий исполнить роль палача, не произнес ни слова; он лишь взял кинжал, лежавший на столе, и испробовал его острие на своем пальце. По истечении десяти минут молодой человек поднялся.

– Я готов, – сказал он.

Тогда, без колебаний и промедления, безмолвный и суровый монах, которому выпало исполнить приговор, подошел к нему и вонзил кинжал ему в грудь с левой стороны. Раздался жалобный крик, затем тело упало на плиты часовни, и все было кончено. Осужденный был мертв. Лезвие кинжала проникло в его сердце.

– Таким же образом, – провозгласил Морган, – погибнет всякий из членов нашего святого братства, кто нарушит свою клятву!

– Да будет так! – хором откликнулись все присутствовавшие при казни.

VI. ДИАНА ДЕФАРГА

Примерно в то же время, когда несчастный Люсьен де Фарга испустил последний вздох в подземной часовне Сейонского картезианского монастыря, почтовая карета, прибывшая в Нантюа, остановилась перед гостиницей «У дельфина».

Эта гостиница пользовалась в Нантюа и его окрестностях популярностью, обязанной взглядам ее владельца метра Рене Серве, известным всем.

Метр Рене Серве неведомо по каким причинам был роялистом. Благодаря удаленности Нантюа от больших многолюдных городов и особенно благодаря кроткому нраву его обитателей, почтенный Рене Серве смог пережить Революцию, не пострадав из-за своих взглядов, хотя они ни для кого не были тайной.

Притом необходимо отметить, что этот достойный человек сделал все, что было в его силах, для того чтобы навлечь на себя беду. Он не только сохранил прежнее название своей гостиницы «У дельфина», но вдобавок приказал на ее вывеске пририсовать к хвосту сказочной рыбы, вызывающе торчавшему над поверхностью моря, профиль бедного маленького принца, который четыре года томился в заточении в тюрьме Тампля и недавно, после термидорианского переворота, скончался там.

Поэтому все те, кто на двадцать льё в округе – а число таких людей было велико, – в департаменте Эн либо за его пределами разделял взгляды Рене Серве, приезжая в Нантюа, непременно останавливались в его гостинице и ни за что на свете не согласились бы поселиться в другом месте.

Итак, не стоит удивляться тому, что почтовая карета, у которой была остановка в Нантюа, высадила своих пассажиров у аристократичной гостиницы «У дельфина», расположенной напротив демократичного постоялого двора «Золотой шар».

Хотя еще не было и пяти часов утра, заслышав шум подъехавшей кареты, метр Рене Серве соскочил с кровати, натянул нижние штаны и белые чулки, надел домашние туфли и, набросив на себя лишь длинный халат из бумазеи, с хлопчатобумажным чепцом в руке, появился на пороге гостиницы в то самое время, когда молодая красивая особа лет восемнадцати-двадцати выходила из кареты.

Она была в черном одеянии и, юная и необыкновенно красивая, несмотря ни на что, путешествовала одна.

Девушка сделала быстрый реверанс в ответ на заискивающий поклон метра Рене Серве и, не дожидаясь, когда он предложит ей свои услуги, спросила, не найдется ли в его гостинице хорошего номера и туалетной комнаты.

Метр Рене назвал номер седьмой во втором этаже – лучший из тех, что у него были.

Проявляя нетерпение, девушка направилась к деревянной доске, где висели на гвоздях ключи и были указаны номера комнат, открывавшихся с помощью этих ключей.

– Сударь, – промолвила она, – не будете ли вы так добры проводить меня в мой номер? Мне нужно кое о чем вас спросить. Затем вы пришлете ко мне горничную.

Рене Серве низко поклонился и поспешил исполнить ее желание. Он шел впереди, а девушка следовала за ним. Когда они вошли в номер, путешественница закрыла за собой дверь, села на стул и решительно обратилась к хозяину гостиницы, который остался стоять:

– Метр Серве, я слышала о вас и потому знаю ваше имя. В течение всех этих кровавых лет, что мы пережили, вы оставались если не защитником, то приверженцем правого дела. Поэтому я остановилась именно у вас.

– Вы оказали мне честь, сударыня, – отвечал с поклоном хозяин гостиницы.

Она продолжала:

– Следовательно, я отброшу всякие недомолвки и предисловия, к которым прибегла бы в разговоре с человеком, чьи воззрения мне неизвестны или вызывали бы у меня сомнение. Я роялистка – это дает мне право на ваше участие. Вы роялист – это дает вам право на мое доверие. Я никого здесь не знаю, даже председателя суда, к которому у меня есть письмо от его свойственника из Авиньона. Поэтому вполне понятно, что я обращаюсь к вам.

– Я жду, сударыня, – отвечал Рене Серве, – когда вы изволите сказать, чем я могу служить вам.

– Вы слышали, сударь, что два или три дня тому назад в тюрьму Нантюа привезли молодого человека по имени Люсьен де Фарга?

– Увы! Да, сударыня; кажется, его даже собираются судить здесь или скорее в Бурке. Нас уверяли, что он входит в общество под названием «Соратники Иегу».

– Известна ли вам цель этого общества, сударь? – спросила девушка.

– Ее цель, как я полагаю, отнимать у правительства деньги и передавать их нашим друзьям из Вандеи и Бретани.

– Именно так, сударь, а правительство хотело бы обойтись с этими людьми как с заурядными грабителями!

– Я думаю, сударыня, – отвечал Рене Серве уверенным тоном, – что у наших судей хватит ума признать разницу между ними и злоумышленниками.

– Теперь перейдем к цели моего приезда. Было решено, что обвиняемому, то есть моему брату, в авиньонской тюрьме грозит какая-то опасность и его отвезут на другой конец Франции. Я хотела бы его увидеть. К кому следует обратиться, чтобы получить на это разрешение?

– Ну, конечно, к председателю суда, раз у вас есть к нему письмо, сударыня.

– Что это за человек?

– Осторожный, но, надеюсь, здравомыслящий. Я велю проводить вас к нему, как только вы пожелаете.

Мадемуазель де Фарга достала часы: было только полшестого утра.

– Не могу же я явиться к нему в такой час, – пробормотала она. – Прилечь? Мне вовсе не хочется спать.

Немного подумав, она спросила:

– Сударь, в какой части города находится тюрьма?

– Если сударыня пожелала бы пройтись в ту сторону, – сказал метр Серве, – я счел бы за честь проводить ее.

– Хорошо, сударь, прикажите подать мне чашку молока, кофе или чая, как вам будет угодно, и оденьтесь окончательно… Я хочу посмотреть на стены, где находится в заключении мой брат, в ожидании того, когда смогу попасть в тюрьму.

Хозяин гостиницы не возражал. В самом деле, это желание было вполне естественным; спустившись вниз, он приказал отнести юной путешественнице молоко и кофе. Через десять минут она спустилась и увидела, что метр Рене Серве, облачившийся в свой воскресный костюм, готов вести ее по улицам городка, который был основан монахом-бенедиктинцем святым Амандом и где Карл Лысый, покоящийся в церкви, спит, вероятно, более безмятежным СНОМ, чем спал при жизни.

Город Нантюа невелик. Через пять минут они подошли в тюрьме; перед ней собралась огромная толпа и царил ужасный шум.

Для тех, чьи друзья в опасности, любое событие предвещает беду. Угроза смертного приговора нависла над человеком, являвшимся для мадемуазель де Фарга больше чем другом, – над братом, которого она очень любила. Внезапно ей показалось, что брат причастен к этому шуму и собравшейся толпе; побледнев, она схватила своего провожатого за руку и воскликнула:

– О Господи! Что же произошло?

– Мы сейчас об этом узнаем, мадемуазель, – отвечал Рене Серве, которого гораздо труднее было взволновать, чем его прекрасную спутницу.

Никто еще точно не знал, что произошло. Когда в два часа ночи явилась смена караула, часового нашли в будке со связанными руками и ногами и кляпом во рту. Он смог рассказать лишь о том, что был захвачен врасплох четырьмя мужчинами, отчаянно сопротивлялся и в конце концов оказался в том положении, в каком его нашли. Часовой не ведал о том, что произошло после того, как его оставили связанным в будке. Он лишь догадывался, что злоумышленники проникли в тюрьму. Тогда о случившемся известили мэра, полицейского комиссара и сержанта пожарной команды. Трое представителей власти собрались на чрезвычайное заседание, куда призвали и часового, повторившего свой рассказ.

После получасового обсуждения и предположений, одно невероятнее и нелепее другого, было решено закончить тем, с чего следовало бы начать, то есть постучать в ворота тюрьмы.

Несмотря на то что удары становились все громче, никто не открывал; но стук дверного молотка разбудил жителей соседних домов. Они бросились к окнам, спрашивая, что произошло; в конце концов было решено послать за слесарем.

Между тем рассвело, залаяли собаки, редкие прохожие, охваченные любопытством, окружили мэра и полицейского комиссара; когда сержант пожарной команды привел слесаря – это было около четырех часов утра, – он увидел у ворот тюрьмы немалое скопление народа. Слесарь заметил, что, если ворота заперты изнутри на засов, все его отмычки окажутся бесполезными. Однако мэр, чрезвычайно здравомыслящий человек, велел ему сначала попробовать открыть ворота, а потом уже посмотреть, что из этого выйдет. И вот, поскольку Соратники Иегу не смогли выйти наружу, задвинув изнутри засовы, а просто затворили за собой ворота, они открылись, к великой радости толпы, которая все прибывала.

И тут все ринулись было в тюрьму, но мэр поставил у ворот сержанта пожарной команды в качестве часового, запретив ему пропускать кого бы то ни было. Людям пришлось подчиниться власти. Толпа возрастала, но распоряжение, отданное мэром, соблюдалось.

В тюрьме Нантюа совсем немного камер. Она насчитывает всего три подземных помещения; в одном из них слышались стоны. Эти звуки привлекли внимание мэра, и он обратился из-за двери к тем, кто стонал, – это были привратник и тюремный надзиратель собственной персоной.

Представители городской власти как раз приступили к расследованию дела, когда Диана де Фарга и хозяин гостиницы «У дельфина» подошли к тюрьме.

VII. О ТОМ, ЧТО БОЛЕЕ ТРЕХ МЕСЯЦЕВ ДАВАЛО ПИЩУ ДЛЯ РАЗГОВОРОВ В ГОРОДКЕ НАНТЮА

На первый вопрос метра Рене Серве: «Скажите, пожалуйста, кум Виду, что происходит в тюрьме?» – человек, к которому он обратился, отвечал:

– Необычайные, невиданные вещи, господин Серве! Сегодня утром, при смене караула, часового с кляпом во рту нашли в будке; он был обвязан веревкой, точно колбаса, а сейчас, кажется, только что обнаружили папашу Россиньоля и тюремного надзирателя, запертых в камере. В какие времена мы живем, Господи, в какие времена мы живем!

Под забавной формой, в которую облек свой рассказ собеседник метра Рене Серве, Диана узрела истину. Для всякого сообразительного человека было ясно, что, раз привратник и тюремщик оказались в камере, узники должны были находиться на свободе.

Диана выпустила руку метра Рене, устремилась к тюрьме, пробилась сквозь толпу и добралась до ворот.

Здесь она услышала:

– Заключенный сбежал!

В то же время во дворе тюрьмы показались папаша Россяньоль и надзиратель, освобожденные из плена сначала слесарем, открывшим дверь камеры, а затем мэром и полицейским комиссаром.

– Сюда нельзя! – сказал сержант пожарной команды Диане.

– Этот запрет касается всех, но не меня, – отвечала Диана. – Я сестра бежавшего заключенного.

Этот довод был, возможно, не очень убедительным с точки зрения правосудия, но в нем звучала логика сердца, перед которой так трудно устоять всякому человеку.

– Это другое дело, – сказал сержант пожарной команды, поднимая саблю. – Проходите, мадемуазель.

Диана вошла в ворота, к великому изумлению собравшихся, которые смотрели, как начинает разворачиваться новый виток драмы, и едва слышно шептали:

– Это сестра заключенного.

Ведь в Нантюа все знали, кем был этот узник и за что его посадили в тюрьму.

Папаша Россиньоль и тюремщик были поначалу в столь подавленном состоянии и охвачены таким ужасом, что ни мэр, ни полицейский комиссар не могли добиться от них ни слова. К счастью, комиссару пришло в голову дать каждому по стакану вина, и это придало папаше Россиньолю сил; он рассказал о том, как шестеро мужчин в масках ворвались в тюрьму, заставили его и надзирателя Ригобера спуститься в камеру и, захватив узника, которого доставили два дня тому назад, заперли обоих вместо него. Больше они ни о чем не знали.

Но Диане этого было достаточно; убедившись в том, что ее брата похитили Соратники Иегу (судя по тому, что папаша Россиньоль описывал похитителей как мужчин в масках), она выбежала из тюрьмы. Тотчас ее окружили люди, услышавшие, что она сестра заключенного, и хотели узнать о подробностях его побега.

Диана коротко пересказала им то, что узнала, с большим трудом вернулась к метру Рене Серве и уже собралась послать его за почтовыми лошадьми, чтобы тотчас же уехать, но вдруг услышала, как некий мужчина громко объявил, что подожгли канцелярию суда; это известие, так же как побег заключенного, привлекло внимание толпы.

В самом деле, только что на площади перед тюрьмой люди узнали почти все, что было возможно, а этот неожиданный поворот событий, несомненно, позволял строить новые догадки. Было почти ясно, что существует тайная связь между пожаром в канцелярии суда и похищением брата Дианы. Так же думала и девушка. Она поняла, что некоторые подробности о пожаре окажутся для нее полезными, и приказание закладывать лошадей замерло у нее на устах.

Время шло. Пробило восемь часов утра. Пора было предстать перед судьей, к которому у нее было письмо. К тому же необычные события в городке Нантюа служили для нее, тем более как для сестры, оправданием этого раннего визита. Диана попросила хозяина гостиницы проводить ее к г-ну Периньону (так звали председателя суда).

Господин Периньон был одним из первых разбужен двумя известиями, переполошившими весь Нантюа. Однако, будучи судьей, он первым делом направился в то место, что интересовало его больше всего, то есть в канцелярию суда, и вернулся за несколько минут до того, как ему доложили о мадемуазель Диане де Фарга.

Придя в канцелярию, он увидел, что пожар потушили; но огонь уже уничтожил часть папок с делами: их отдали во власть пламени. Расспросив привратника, он узнал, что секретарь суда около половины двенадцатого вечера заходил в свой кабинет вместе с двумя господами; привратник решил, что ему не стоит волноваться по этому поводу, поскольку секретарь уже не раз приходил по вечерам за судебными решениями, с которых он снимал дома копии.

Однако как только секретарь суда ушел, привратник увидел сквозь жалюзи канцелярии яркий свет. Не понимая, в чем дело, он поднялся туда и обнаружил огромный костер, пылавший возле деревянных этажерок с папками, стоявших вдоль стены.

Но он не растерялся, отделил горевшие бумаги от тех, до которых огонь еще не добрался, и, черпая кувшином воду из полного бака в погребе, в конце концов потушил пожар.

Храбрый привратник никого не заподозрил и решил, что это несчастный случай; но, поскольку огонь нанес большой ущерб, а благодаря его самообладанию, было, возможно, предотвращено еще большее несчастье, он, проснувшись утром, стал рассказывать всем об этом событии, и так как в его интересах было преувеличивать, а не преуменьшать свою роль в нем, то уже в семь часов утра весь город говорил, что, если бы не привратник, который едва не погиб в огне и чья одежда полностью сгорела, не только канцелярия, но, вероятно, и все здание суда были бы объяты пламенем.

Господин Периньон, увидев собственными глазами состояние кабинета секретаря суда, здраво рассудил, что за точными сведениями следует обратиться к самому секретарю. Поэтому он отправился к нему домой и сказал, что хочет его видеть. Ему ответили, что секретарь заболел ночью воспалением мозга и говорит в бреду только о мужчинах в касках, сожженных делах и украденных протоколах.

Когда секретарь увидел г-на Периньона, его ужас достиг предела; но, решив, что лучше сказать правду, нежели придумывать небылицы, которые неминуемо приведут к тому, что его обвинят в пособничестве поджигателям, он бросился к ногам г-на Периньона и во всем ему признался. Из-за совпадения во времени обоих происшествий у судьи не осталось сомнений в том, что они были связаны друг с другом и преследовали одновременно две цели: похитить и обвиняемого, и доказательства его вины.

Когда сестра заключенного явилась к нему и рассказала о том, что произошло в тюрьме, у судьи не осталось сомнений, если они у него еще были.

Мужчины в масках прибыли в Нантюа с явным намерением похитить Люсьена де Фарга и документы возбужденного против него дела. Но с какой же целью они похитили узника?

Чистосердечная Диана не сомневалась, что сподвижники ее брата, движимые благородными чувствами, объединились и рисковали головами, чтобы спасти жизнь своего молодого друга.

Однако г-н Периньон, человек трезвый и рассудительный, не разделял ее мнения. Он знал об истинной причине перевода заключенного, о том, что тот выдал несколько сообщников и ему грозило возмездие Соратников Иегу. Поэтому он считал, что ему устроили побег отнюдь не для того, чтобы он вновь обрел свободу, а извлекли его из тюрьмы, чтобы наказать суровее, чем это сделало бы правосудие. Оставалось узнать, отправились похитители по женевской дороге или вернулись в глубь департамента.

Если они выбрали женевскую дорогу и, следовательно, уехали за границу, значит, они намеревались спасти Люсьена де Фарга и обеспечить как ему, так и себе безопасность. Если, напротив, они вернулись в глубь департамента, значит, они чувствовали себя достаточно сильными, чтобы бросить правосудию двойной вызов: не только как грабители с большой дороги, но и как убийцы.

Диана впервые услышала такое предположение; она побледнела и схватила г-на Периньона за руку:

– Сударь! Сударь! – вскричала она. – Неужели вы думаете, что они посмеют совершить подобное злодеяние?

– Соратники Иегу смеют все, мадемуазель, – отвечал судья, – и особенно когда все считают, что они не дерзнут на это отважиться.

– Но как же узнать, – вскричала Диана, дрожа от страха, – добрались они до границы или вернулись во Францию?

– О! Нет ничего проще, мадемуазель, – отвечал судья. – Сегодня базарный день; с полночи все дороги, ведущие в Нантюа, заполнены крестьянами, которые везут свои продукты в город на повозках и ослах. Десять мужчин на лошадях, захватившие с собой пленника, не проедут незамеченными. Нужно найти людей, прибывших из Сен-Жермена и Шеризи, и спросить, не видели ли они всадников, скакавших в сторону Жекса, а также найти кого-то, кто ехал из Воллогна и Пейриа, и спросить, не видели ли они всадников, скакавших в противоположную сторону – в сторону Бурка.

Диана так упорно просила, ссылаясь на рекомендательное письмо свойственника судьи, и к тому же ее положение сестры человека, жизнь которого была в опасности, вызывало столь сильное сочувствие, что г-н Периньон согласился спуститься с ней на площадь.

Они узнали, что люди видели, как всадники скакали в сторону Бурка.

Диана поблагодарила г-на Периньона, вернулась в гостиницу «У дельфина», попросила лошадей и тотчас же уехала в Бурк.

Она остановилась там на площади Префектуры в гостинице «Пещеры Сезериа», рекомендованной ей метром Рене Серве.