Текст книги "Белые и синие"

– Пристрелите меня, по крайней мере, если не можете спасти!

Но никто даже не останавливается, чтобы ему ответить.

Бедному Майи не пришлось долго мучиться. Едва лишь французские гренадеры выбрались изо рва, как туда спустились турки и отрубили головы всем, кто там оставался.

Джеззар-паша, решив сделать ценный подарок Сиднею Смиту, приказал сложить все эти головы в мешок и отнести английскому коммодору.

Сидней Смит посмотрел на мрачные трофеи с грустью и лишь сказал:

– Вот что значит стать союзником дикаря.

VI. ПТОЛЕМАИДА

Какое бы безразличие не проявил Бонапарт к Иерусалиму, пройдя в семи льё от него без остановки, тем не менее его интересовала история того края, где он оказался. Не сумев или не захотев последовать примеру Александра Македонского, который во время завоевания Индии свернул со своего пути, чтобы посетить первосвященника Иерусалима, он расценивал как награду возможность ходить по земле древней Птолемаиды и ставить свой шатер там, где ставили его Ричард Львиное Сердце и Филипп Август.

Такие исторические параллели, к которым Бонапарт был отнюдь не равнодушен, тешили его самолюбие, и он избрал для своей ставки тот невысокий холм, откуда в первый день обозревал сражение, конечно, потому, что именно в этом месте некогда сложили голову прославленные герои.

Однако, будучи первым из предводителей крестового похода, предпринятого по политическим соображениям, он следовал за своей счастливой звездой, оставив в прошлом религиозные идеи, что приводили сюда миллионы людей от Готфрида Бульонского до Людовика Святого; в отличие от них, он взял с собой науку восемнадцатого века, наследие Вольнея и Дюпюи, иными словами – скептицизм.

Проявляя безразличие к христианским традициям, он, напротив, живо интересовался преданиями об исторических событиях.

В тот же вечер, после неудачного штурма, во время которого несчастного Майи постигла участь его брата, он собрал в своем шатре генералов и офицеров и приказал Бурьенну достать из сундуков несколько книг, составлявших его библиотеку.

К сожалению, она не была богата историческими исследованиями, посвященными Сирии. У Бонапарта был Плутарх: жизнеописания Цицерона, Помпея, Александра Македонского и Антония. Что касается политических трудов, их заменяли Ветхий и Новый Завет да «Мифология».

Он вручил каждую из вышеупомянутых книг самым образованным из своих генералов или юных друзей, а других призвал оживить свои исторические воспоминания, ибо в этой пустыне они должны были служить ему единственным источником сведений наряду с его собственными знаниями.

Следовательно, данные сведения были далеко не полными. Мы, кому повезло больше, чем Бонапарту, поскольку в нашем распоряжении целое собрание книг о крестовых походах, приоткроем перед нашими читателями завесу столетий и поведаем им об истории этого крошечного уголка земли, начиная с того незапамятного дня, когда колено Асира получило его в удел во время распределения земли обетованной, до того часа, когда Ричард Львиное Сердце в третий раз попытался отвоевать его у сарацинов.

Древнее название города Птолемаида – Акко, что значит «жгучий песок». Арабы по сей день именуют его Аккой.

Он был покорен египетскими царями греческой династии Птолемеев, унаследовавших власть в Александрии после смерти завоевателя Индии, и приблизительно за сто шесть лет до нашей эры стал называться Птолемаидой.

Веспасиан, собираясь в поход против Иудеи, провел в Птолемаиде три месяца; при его дворе находились цари и властители близлежащих земель.

Здесь же Тит увидел дочь Агриппы I Беренику и влюбился в нее.

В распоряжении Бонапарта была лишь трагедия Расина, посвященная этому периоду истории, отрывки из которой столько раз декламировал по его просьбе Тальма.

В «Деяниях святых апостолов» говорится: «Мы же, совершив плавание, прибыли из Тира в Птолемаиду, где, приветствовав братьев, пробыли у них один день» note 28Note28
  Деяния, 21; 7


[Закрыть]. Как вам известно, это слова святого Павла, прибывшего из Тира в Птолемаиду.

Впервые крестоносцы начали осаду Птолемаиды в 1189 году. Арабский историк Боан-ад-Дин утверждает: христиан было так много, что один лишь Бог мог бы сосчитать их. Зато христианский автор Готье Винизоф, который был летописцем Ричарда Львиное Сердце, уверяет, что армия Салах-ад-Дина была более многочисленной, чем армия Дария.

После сражения близ Тивериадского озера, о чем у нас будет случай рассказать в главе, посвященной сражению у горы Табор, Ги де Лузиньян, выйдя из плена, приступил к осаде; укрепления Птолемаиды только что были восстановлены, и мощные башни защищали его со стороны моря.

Одна из башен называлась Мушиной, ибо язычники совершали в этом месте жертвоприношения и плоть мертвецов привлекала туда мух; другая называлась Проклятой, ибо, как утверждает Готье Винизоф в своих «Путевых заметках о короле Ричарде», именно в этой башне чеканились сребреники, за которые Иуда продал нашего Спасителя. Эта башня была поистине проклятой, ибо в 1291 году сарацины проникли через нее в город и овладели им.

Бонапарт, не знавший об этом, штурмовал ту же самую башню и потерпел неудачу. Вальтер Скотт поведал нам о знаменитой осаде, продолжавшейся два года, в одном из лучших своих романов – «Ричард в Палестине».

В арабских источниках, менее известных, чем французские, содержатся любопытные подробности на этот счет.

Врач Салах-ад-Дина Ибн-Алатир оставил интересное описание

мусульманского лагеря:

«Посреди лагеря, – пишет он, – находилась просторная рыночная площадь, где стояли кузницы: их было сто сорок. По этому числу можно судить о размерах лагеря.

В одной лишь кухне умещались двадцать девять котлов, в каждый из них можно было положить целого барана. Я самолично сосчитал лавки, зарегистрированные у смотрителя рынков. Я насчитал их семь тысяч. Заметьте, что лагерные лавки не были похожи на городские. Каждая стоила сотни наших лавок. Все они отлично снабжались. Я слышал, что, когда Салах-ад-Дин снялся с места, направляясь в Карубу, этот переезд обошелся одному лишь торговцу маслом в семьдесят золотых монет, хотя расстояние было довольно близким. А число лавок, торговавших старым и новым платьем, невозможно даже себе представить.

В лагере насчитывалось более тысячи бань. Их содержали африканцы; чтобы помыться, надо было заплатить одну серебряную монету. Что касается лагеря христиан, то он представлял собой подлинный город-крепость. Здесь были собраны представители всех европейских ремесел и промыслов».

Рынки снабжались мясом, рыбой и фруктами не хуже столицы большого королевства. Здесь даже были церкви с колокольнями. Поэтому сарацины обычно совершали набеги на лагерь в часы мессы.

«Бедный английский священник, – рассказывает Мишо, – построил за свой счет в долине Птолемаиды часовню для отпевания усопших. Он освятил большое кладбище, которое устроил вокруг нее, проводил в последний путь более ста тысяч паломников, и сам служил панихиду по умершим. Сорок сеньоров из Бремена и Любека сшили палатки из парусов своих кораблей, чтобы разместить в них немощных солдат своей страны и ухаживать за ними во время болезни. Так возник прославленный орден, который поныне существует под названием Тевтонского».

Тот, кто путешествовал по Востоку, бывал в Египте или в Константинополе, видел там знаменитого турецкого полишинеля по имени Карагёз; подвиги французского полишинеля не идут ни в какое сравнение с похождениями Карагёза, и наш отъявленный циник покраснел бы до ушей от самых невинных шуток своего собрата в чалме.

Прообраз современного Карагёза фигурирует во время осады, в которой сыграли столь важную роль Ричард Львиное Сердце, Филипп Август и Салах-ад-Дин. Это был некий эмир.

Другим не менее важным историческим фактом, который необходимо подтвердить, являются простые векселя. Эмад-эд-Дин рассказывает о после багдадского калифа, возившего за собой нефть и тростник для зарядов, а также пять человек, которые умели перегонять нефть и метать заряды (как известно, нефть – то же самое, что греческий огонь).

Кроме того, у этого посла было платежное обязательство на двадцать тысяч золотых на торговцев Багдада. Таким образом, простой и переводной векселя не являются изобретением современной торговли, ибо они были в ходу на Востоке еще в 1191 году.

Во время той же двухлетней осады осажденные придумали «зенбуреш», оружие, которым впоследствии папы запретили христианам пользоваться друг против друга. Оно представляет собой нечто вроде стрелы длиной в тридцать и толщиной в двенадцать сантиметров. У нее было четыре грани, железный наконечник и древко, украшенное перьями.

Винизоф рассказывает, что эта жуткая стрела, выпущенная из метательной машины, сообщавшей ей ускорение, подчас убивала двух закованных в доспехи рыцарей и, пробив их насквозь, вдобавок вонзалась в стену.

В конце осады Птолемаиды вспыхнула страшная ссора между Ричардом Английским и австрийским герцогом Леопольдом.

Львиное Сердце, порой возвращавшийся после штурма весь покрытый вонзившимися в него стрелами, так что, по выражению его историка, напоминал клубок ниток, утыканный иголками, по праву гордился своей силой и храбростью.

Леопольд, также очень смелый, водрузил свое знамя над одной из башен города, куда он вступил вместе с Ричардом. Тот мог бы поместить свое знамя рядом со знаменем герцога Леопольда, но предпочел сорвать австрийский флаг и бросить его в городской ров. Все немцы взбунтовались и хотели напасть на короля в его лагере, но Леопольд на это не согласился.

Год спустя Ричард, не желавший возвращаться через Францию из-за разногласий с Филиппом Августом, тайком пробирался через Австрию, но, хотя он был переодет, его узнали, взяли в плен и заточили в замке Дюренштейн. В течение двух лет его судьба была неизвестна; этот великий полководец пронесся как метеор и угас. Ричард Львиное Сердце исчез без следа.

Дворянин из Арраса по имени Блондель отправился на поиски его; как-то раз, не подозревая, что находится рядом с английским королем, он уселся у подножия старого замка и случайно стал напевать первую строфу баллады, которую сочинил вместе с Ричардом. Ибо в свободное время Ричард был поэтом.

Услышав первый куплет, Ричард догадался, что это Блондель, с которым он сочинил песню, и в ответ пропел ему второй куплет.

Всем известно, чем закончилась эта история, которая дала возможность Гретри создать свой шедевр.

Как уже было сказано, после двухлетней осады Птолемаида сдалась христианам. Воинам гарнизона сохранили жизнь в обмен на обещание водрузить над городом подлинный крест Господень, захваченный в битве у Тивериадского озера.

Разумеется, как только сарацины оказались на свободе, они позабыли о своем обещании.

Сто лет спустя Птолемаида была отвоевана ими у христиан, теперь уже навсегда.

У этой осады были свои летописцы, поведавшие о всех перипетиях, взволновавших Европу и Азию, и о безграничном мужестве ее участников, о чем свидетельствовал не один их храбрый и самоотверженный поступок.

Святой Антонин рассказывает по этому поводу любопытное предание.

«В Сен-Жан-д'Акре находился известный женский монастырь; его монахини принадлежали к ордену святой Клары. Когда сарацины проникли в город, настоятельница приказала звонить в колокола и собрала всю общину.

Она обратилась к монахиням с такими словами: «Мои дражайшие дочери и добрейшие сестры, вы дали обет нашему Господу Иисусу Христу быть его безупречными супругами; в этот час нам грозит двойная опасность: наша жизнь и наша честь под угрозой. Они рядом, эти враги не столько нашего тела, сколько нашей души, – те, что, обесчестив женщин, которые встречаются им на пути, пронзают их своими мечами. Раз мы уже не можем спастись от них бегством, мы можем сделать это с помощью мучительного, но надежного средства. Чаще всего мужчин прельщает женская красота: избавимся же от нашей привлекательности, пожертвуем своими лицами, чтобы спасти нашу душевную красоту, чтобы сохранить наше целомудрие незапятнанным. Сейчас я подам всем пример; пусть те, что хотят предстать пред нашим непорочным супругом безупречными, поступят подобно своей наставнице «.

Промолвив это, она отрезает свой нос бритвой; другие следуют ее примеру, мужественно обезобразив себя, чтобы казаться краше при встрече с Иисусом Христом.

Благодаря этому они сохранили свою чистоту, – продолжает святой Антонин, – ибо мусульмане, увидев их окровавленные лица, в ужасе отшатнулись и удовольствовались тем, что лишили монахинь жизни».

VII. РАЗВЕДЧИКИ

Той же ночью, когда Бонапарт собрал свой штаб не на военный совет, не для того, чтобы выработать план сражения, а на совещание по литературно-историческим вопросам, несколько гонцов явились к шейху Ахера и сообщили ему, что армия под командованием паши Дамаска готовится перейти через Иордан, чтобы заставить Бонапарта снять осаду крепости Сен-Жан-д'Акр.

Эта армия численностью приблизительно в двадцать пять тысяч человек, как следовало из обычно преувеличенных донесений арабов, везла с собой гигантский обоз и должна была перейти через Иордан по мосту Иакова.

Кроме того, агенты Джеззара обошли все побережье вблизи Сайда, и местные гарнизоны примкнули к войскам Алеппо и Дамаска без всяких опасений, тем более что посланцы паши распустили повсюду слухи, что у французов всего лишь горстка солдат, что у них нет артиллерии и паше Дамаска будет достаточно показаться и присоединиться к Джеззару, чтобы уничтожить Бонапарта с его армией.

Услышав эти известия, Бонапарт отшвырнул том Плутарха и призвал к себе Виаля, Жюно и Мюрата; он отправил Виаля на север, чтобы захватить город Сур, древний Тир; Мюрата – на северо-восток, чтобы взять форт Зафет, и Жюно – на юг с приказом овладеть Назаретом и из этого города, расположенного на возвышенности, вести наблюдение за близлежащими территориями.

Виаль перешел через горы Белого мыса и третьего апреля подошел к Суру. С высоты холма французский генерал видел, как испуганные жители покидали город, где царила страшная паника. Он вступил в него без боя, пообещал тем, кто остался в нем, покой и защиту, успокоил их и убедил отправиться в окрестности Сура на поиски тех, кто убежал; два-три дня спустя он с радостью убедился, что все вернулись в свои дома.

Шестого апреля Виаль возвратился в Сен-Жан-д'Акр, оставив в Суре гарнизон численностью в двести человек.

Столь же удачно прошел поход Мюрата, добравшегося до форта Зафет; с помощью нескольких пушечных залпов ему удалось изгнать оттуда половину гарнизона. Другая половина, состоявшая из уроженцев Магриба, решила перейти под начало Мюрата; после этого тот дошел до Иордана, произвел разведку правого берега реки на всем его протяжении, окинул взглядом Тивериадское озеро и, оставив французский гарнизон в форте, где имелись значительные запасы продовольствия, вернулся шестого апреля в лагерь вместе с магрибцами.

Жюно овладел Назаретом, родиной нашего Спасителя, и стал там на биваках, расположенных наполовину в городе, наполовину за его пределами, в ожидании новых предписаний Бонапарта, приказавшего ему не возвращаться до тех пор, пока он его не призовет.

Мюрат тщетно пытался успокоить главнокомандующего: предчувствия, а особенно настойчивые просьбы шейха Ахера не позволяли Бонапарту спокойно ждать приближения невидимой армии, якобы выступившей против него. Поэтому он согласился на предложение шейха отправить его в сторону Тивериадского озера для разведки местности.

Ролан, томившийся от скуки в лагере, где он постоянно был на глазах Бонапарта и не мог рисковать жизнью, как ему хотелось, вызвался сопровождать шейха Ахера.

В тот же вечер, дождавшись ночной прохлады, они отправились в путь под покровом темноты, направляясь к равнинам Ездрилона, что сулили им двойной приют: справа в горах, окружавших Наблус, и слева в горах близ Назарета.

* * *

«Седьмого апреля 1799 года над высоким мысом, на котором построена крепость Сен-Жан-д'Акр, древняя Птолемаида, гремел гром и сверкали молнии, как над горой Синай в тот день, когда Господь дал десять заповедей Моисею, явившись ему в неопалимой купине.

Откуда раздавались эти выстрелы, сотрясавшие побережье Сирии, подобно землетрясению?

Откуда исходил дым, столь густым облаком окутавший залив у подножия горы Кармель, словно гора пророка Илии превратилась в вулкан?»

Этими словами мы начали первую главу новой части своего повествования. Последующие главы потребовались лишь для того, чтобы пояснить, что предшествовало Сирийской кампании, ставшей восьмым и, вероятно, последним крестовым походом.

Теперь Бонапарт собирался во второй раз пойти на приступ крепости: дождавшись возвращения Мюрата и Виаля, он решил еще раз попытать счастья.

Он находился в траншее не более чем в ста шагах от крепостных стен; вместе с ним был генерал Каффарелли, с которым он вел беседу.

Генерал Каффарелли стоял подперев бок рукой, чтобы скрыть, какое неудобство причиняла ему деревянная нога. Лишь кончик его локтя виднелся над краем траншеи.

Угол шляпы Бонапарта был на виду, и внезапно ее пулей снесло с головы. Бонапарт нагнулся, чтобы поднять шляпу; наклонившись, он обратил внимание на позу генерала и сказал, придвинувшись к нему:

– Генерал, мы имеем дело с арнаутами и албанцами, они отличные стрелки, и моя шляпа служит тому подтверждением. Берегитесь, как бы с вашей рукой не приключилось то же самое, что с моей шляпой.

Каффарелли в ответ сделал презрительный жест.

Храбрый генерал оставил одну из своих ног на берегах Рейна и, казалось, его отнюдь не волновала перспектива оставить какую-нибудь другую часть тела на берегу Керданеха.

Он даже не шелохнулся.

Минуту спустя Бонапарт увидел, как генерал вздрогнул и повернулся с безвольно свисавшей вдоль тела рукой. Пуля попала ему в локоть и перебила сустав.

В тот же момент Бонапарт поднял глаза и увидел в десяти шагах Круазье, стоявшего наверху, у края траншеи. Это была бессмысленная удаль. Поэтому Бонапарт крикнул:

– Спускайтесь, Круазье! Вам нечего там делать; я требую, чтобы вы спустились!

– Разве вы не сказали однажды во всеуслышание, что я трус? – прокричал юноша в ответ.

– Я был не прав, Круазье, – ответил главнокомандующий, – и с тех пор вы доказали, что я ошибался; спускайтесь.

Круазье собрался было подчиниться приказу, но не спустился, а упал в траншею: пуля раздробила ему бедро.

– Ларрей! Ларрей! – воскликнул Бонапарт, топая ногой от нетерпения. – Послушайте! Идите сюда, для вас есть работа.

Ларрей подошел. Круазье уложили на ружья; Каффарелли же удалился, опираясь на руку главного хирурга.

Пусть приступ, начало которого было ознаменовано столь мрачными предвестиями, идет своим чередом, а мы бросим взгляд на прекрасную, усыпанную цветами Ездрилонскую равнину и на реку Киссон, берега которой окаймлены длинными рядами олеандров.

Вдоль берега этой реки беспечно скакали двое всадников.

Один из них, в зеленом мундире конных егерей, в треугольной шляпе и с саблей на боку, обмахивался надушенным носовым платком как веером.

Трехцветная кокарда на шляпе указывала на принадлежность этого всадника к французской армии.

У другого, араба, одна лишь сабля была французской. На нем была круглая шапочка красного цвета, обвязанная вокруг головы шнуром из верблюжьей шерсти; яркий головной платок, падавший ему на плечи; бурнус из белого кашемира, под которым, когда он распахивался, виднелся богатый восточный кафтан из зеленого бархата, расшитого золотом; шелковый пояс, расцвеченный тысячей красок, сочетавшихся между собой с изумительным вкусом (такое встречается только в восточных тканях). За этим поясом виднелись с одной стороны два пистолета с рукоятками позолоченного серебра, обработанными подобно тончайшим кружевам. Одна только сабля была французской работы. Его широкие шаровары из красного атласа были заправлены в зеленые бархатные сапоги с такими же узорами, как на кафтане. В руке он держал длинное и тонкое копье, легкое, как тростник, прочное, как железный брус, и украшенное на конце пучком страусовых перьев. Молодые люди остановились в одной из излучин реки, под сенью небольшой пальмовой рощи и весело, как подобает двум добрым товарищам, вместе совершающим путь, принялись готовить завтрак, состоявший из нескольких сухарей, которые француз достал из своей седельной кобуры и обмакнул в речную воду. Араб огляделся вокруг и посмотрел вверх; затем он молча принялся рубить своей саблей одну из пальм; нежное пористое дерево быстро стало клониться под ударами стального клинка.

– Поистине, славную саблю подарил мне главнокомандующий несколько дней назад; я надеюсь испробовать ее не только на пальмах, – сказал он.

– Еще бы! – отвечал француз, разгрызая сухарь, – этот подарок был изготовлен на оружейной мануфактуре Версаля. Но неужели ты терзаешь это бедное дерево лишь для того, чтобы испытать саблю?

– Посмотри, – сказал араб и поднял палец вверх.

– Ах, вот как! – воскликнул француз. – Это финиковая пальма, и наш завтрак будет лучше, чем я предполагал.

В тот же миг дерево с шумом рухнуло, предоставив в распоряжение молодых людей две или три великолепные грозди созревших плодов.

Они набросились на эту «манну небесную» с аппетитом, свойственным двадцатипятилетнему возрасту.

Завтрак был в самом разгаре, когда конь араба заржал характерным образом.

Вскрикнув, араб выбежал из пальмовой рощи и, приложив руку ко лбу, вгляделся в даль Ездрилонской долины, посреди которой они находились.

– Ну, что там? – небрежно поинтересовался француз.

– Один из наших соратников скачет сюда на кобыле, и, очевидно, сейчас мы узнаем от него то, за чем приехали.

Он снова уселся рядом со своим спутником, не обращая внимания на своего коня, который, почувствовав запах кобылы, галопом помчался навстречу ей.

Десять минут спустя послышался топот двух лошадей.

Друз, узнавший коня своего предводителя, остановился возле пальмовых зарослей; увидев вторую лошадь, которая была привязана, он понял, что всадники сделали здесь привал.

– Азиб! – вскричал арабский вождь.

Друз соскочил с лошади, бросив поводья ей на шею, подошел к шейху, скрестив на груди руки, и низко ему поклонился.

Тот сказал ему несколько слов по-арабски.

– Я не ошибся, – обернулся шейх Ахера к своему спутнику, – авангард паши Дамаска только что перешел через мост Якуба.

– Мы сейчас это проверим, – отозвался Ролан, которого наши читатели, вероятно, узнали по его презрению к опасности.

– В этом нет нужды, – сказал шейх Ахера, – Азиб видел!

– Предположим, – продолжал Ролан, – но, возможно, Азиб плохо смотрел. Мне будет гораздо спокойнее, когда я увижу все своими глазами. Эта высокая гора, похожая на пирог, вероятно, Табор. Стало быть, Иордан позади. Мы находимся в четверти льё от реки; будем скакать до тех пор, пока сами не выясним, чему верить.

Ролан вскочил на лошадь, отдохнувшую за время привала, и помчался во весь опор по направлению к горе Табор, не заботясь о том, следуют ли за ним шейх и Азиб.

Минуту спустя он услышал, что оба его спутника скачут следом.