Текст книги "Убийство Сталина. Все версии и еще одна"

И самому генсеку пришлось однажды поаплодировать Сталину. Правда, он постарался сделать это спокойно, без особого пыла. Советник Генсека А. Черняев описывал эту сценку так: «5 декабря 1981 года в Кремлевском Дворце съездов в присутствии всего Политбюро отмечалось 40-летие битвы под Москвой. Разные выступления сопровождались кадрами кинохроники на большом экране за спиной президиума. Появился Сталин: бурные аплодисменты. Все встают. Брежнев нехотя приподнялся, хлопает».

Ещё одним осторожным символическим шагом стало появление памятника Сталину на его могиле. Первый памятник Сталину после 1961 года! Да к тому же в столь священном месте – на Красной площади, у Кремлёвской стены! Это событие произошло вскоре после 90-летия Сталина, в 1970 году. Бюст изваял скульптор Николай Томский.

«Однако на этом оправдание Сталина приостановилось. Хотя многие ветераны войны требовали пойти дальше: вернуть Волгограду имя Сталина. Как вспоминал бывший руководитель столицы Виктор Гришин, в Кремль «часто шли письма от волгоградцев: верните нам славное имя Сталинград. Их даже на Политбюро показывали». На что Леонид Ильич «просто сказал: есть такие письма, ‹…› но не стоит, наверное. Хотя, вон в Париже есть и площадь Сталинграда, и улица». Впрочем, ветеранам всё-таки сделали небольшую уступку: в городе на Волге появился новый проспект – Героев Сталинграда…»[177]177
  Цит. по: А. Майсурян. Другой Брежнев. М., 2004. С. 164 – 165.


[Закрыть]

Таким образом, в начале 1977 года ситуация, возникшая вокруг отношения к Сталину со стороны Генерального секретаря ЦК КПСС, складывалась весьма критическая. Нужно было во что бы то ни стало сохранить по-прежнему в глубокой тайне сам факт проведения Сталиным «Тайной вечери» в ночь с 1 на 2 марта 1953 года и участия в ней Л. И. Брежнева, в первую очередь.

Помимо Брежнева из участников «Тайной вечери» в живых к тому времени осталось семь человек (Каганович, Маленков, Микоян, Молотов, Первухин, Пономаренко и Сабуров), все уже в преклонном и даже весьма преклонном возрасте (Каганович, Молотов, Микоян, Маленков), и обнародования каких-либо «откровений» с их стороны вряд ли стоило опасаться. Однако, как заметил Ю. В. Андропов, который наряду с главным идеологом страны М. А. Сусловым занимался этим вопросом, «угроза» раскрытия тайны могла исходить от осведомлённых в этом вопросе людей из числа оставшихся в живых лиц медперсонала и охраны. Поскольку личный лечащий врач Смирнов к тому времени уже умер, то «работать» с младшим медперсоналом (медсёстры, санитары) сочли нецелесообразным, т. к. они никаких подробностей о случившейся тогда катастрофе с вождём не знали. Знали, что удар случился в «кремлёвской квартире», а затем Сталину оказывали всестороннюю медицинскую помощь на Ближней даче, так об этом знала вся страна, поскольку об этом официально говорилось в правительственном сообщении. Оставалась охрана.

Одному из помощников Л. И. Брежнева было дано поручение изучить: кто из осведомлённых лиц охраны жив, где проживают и что думают о событиях тех дней. Вышли, прежде всего, на полковника А. Рыбина, который «засветился» тем, что изредка публиковал свои воспоминания о Сталине в некоторых средствах массовой информации. Дальше было делом техники – отработать знаменитую версию событий, названную нами «легендой Лозгачёва». Поскольку составителям этой легенды была хорошо известна «версия Хрущёва», который тщательно скрывал в своих мемуарах сам факт состоявшейся «Тайной вечери», то ничего не стоило охранникам, с одной стороны, поддержать главную линию «версии Хрущёва», что все последующие события со Сталиным происходили как продолжение весёлой вечеринки членов «четвёрки» у Сталина на Ближней даче. А, с другой стороны, так «закрутить» свидетельские показания охраны, чтобы сбить с толку будущих исследователей явными противоречиями этих двух «свидетельских» версий. Нужно отдать должное несомненному таланту составителей «легенды Лозгачёва» – вот уже спустя сорок лет после её «рождения» исследователи никак не могут совместить несовместимое – «версии Хрущёва» и «легенду Лозгачёва». И на этой принципиальной несовместимости кто добросовестно, а кто явно издеваясь над добродушным читателем, наплодили столько собственных версий убийства (отравления) Сталина, что хоть святых выноси.

Однако, несмотря на принятые меры по предотвращению возможного скандала, который мог отрицательно сказаться на международном имидже главы советского государства, вводить в оборот «легенду Лозгачёва» не спешили – авось пронесёт и так. Пронесло. Никакого скандала не последовало, и Брежнев благополучно избирается главой советского государства, 4 октября 1977 года выступает перед Верховным Советом СССР с докладом о проекте новой Конституции, в которой появляется знаменитая 6 статья о руководящей и направляющей роли КПСС в жизни государства. Так конституционно был закреплён принцип коллективного руководства страной, с которым И. В. Сталин безуспешно боролся на протяжении 30-ти лет.

16 ноября Л. И. Брежнев получает золотую медаль имени Карла Маркса Академии наук СССР, 28 февраля 1978 года награждается высшим полководческим орденом Победы, а 19 декабря этого же года становится трижды Героем Советского Союза. В издательстве «Посев» в 1978 году (Франкфурт-на-Майне) выходит вторым, а в 1980 году – третьим изданием книга А. Авторханова «Загадка смерти Сталина (Заговор Берия)», но, кажется, уже ничто не может пошатнуть имидж «Советского Президента», достигший невероятно высокой отметки.

И именно в эту пору Брежневу довелось пережить неожиданное и никем не предвиденное испытание, которое легло на страну тяжким бременем, последствия которого, к несчастью, пережили самого Генсека. Речь идёт о взрыве в соседней мирной стране Афганистан, повлёкшем за собой ввод в страну ограниченного контингента советских войск. Советские войска вошли в Афганистан в декабре 1979 года, и лишь в июне 1980 года Пленум ЦК КПСС полностью и единодушно одобрил решение Политбюро. Пик боевых действий в Афганистане пришёлся на 1984–1985 годы, когда Л. И. Брежнев уже отошёл в мир иной, успев получить 18 декабря 1981 года четвёртую Звезду Героя Советского Союза, а также высшие ордена Болгарии, Венгрии, ГДР, Монголии и Румынии. Нет сомнения, что афганская война не только добавила седин в пышную шевелюру Брежнева, но и несколько рубцов на его сердце, что и ускорило его смерть 10 ноября 1982 года. Он не дожил немногим больше месяца до своего 76-летия, всего лишь на 3 года пережив И. В. Сталина, который не ошибся, когда избрал молодого и красивого «молдаванина» своим преемником на посту Генерального секретаря ЦК КПСС.

И ныне, спустя 34 года после смерти преемника И. В. Сталина, мы можем утверждать, что Л. И. Брежнев как мог продолжал линию Сталина на трансформацию смешанной коллегиально-монархической системы управления страной, обеспечив стабильность и предотвратив страну от неминуемого распада в течение 18 лет. Не его вина, что эстафета набирающей силу тенденции перехода власти к монарху попала в физически слабые руки Ю. В. Андропова, а затем К. У. Черненко. Шанс был у М. С. Горбачёва, но у него была совершенно иная задача, поставленная перед ним мировой закулисой – развалить Советскую империю, с чем он успешно справился, взяв себе в помощники громилу Б. Н. Ельцина.

«Каким-то чудом распада избежало ядро Советского Союза – многонациональная Российская Федерация, а число жертв распавшейся на осколки Великой державы оказалось удивительно небольшим. Но более удивительным выглядит иное – итог трёх контрреволюционных лет (1989 –1991 годов): коллегия (Политбюро) уступила место монархии (Президенту), то есть то, чего добивался, за что боролся И. В. Сталин, свершилось. Но свершилось по чистой случайности, ибо те, кто тогда митинговал и голосовал в пользу первого президента России, отстранили коллегию от власти не осознанно, а «за компанию» вместе с «бездарными» персонами, в ней заседавшими, и ненавистной партией, ею управляемой. Общество разочаровалось в членах Политбюро, в компартии, в социализме, но только не в коллективном руководстве. Принцип коллективного руководства, до сих пор привлекательный для миллионов, пострадал исключительно «по вине» благоприятного стечения обстоятельств. А мог и не пострадать… Мог бы и сейчас «успешно» функционировать под видом какого-нибудь патриотического Государственного Комитета или демократического Координационного Совета, исподволь готовя нас к новой смуте…»[178]178
  К. Писаренко. Тридцатилетняя война в Политбюро (1923 – 1953). М., «Вече», 2006. С. 241.


[Закрыть]

Россия сполна испытала последствия коллегиальной (партийной) власти. А посему оптимальная организация государственной власти в России XXI века может быть найдена, прежде всего, на основе объективной оценки своей истории и менталитета своего народа, и без глубокого изучения опыта 30 летней борьбы Иосифа Виссарионовича Сталина с феноменом «коллективного руководства» не обойтись.

Надо полагать, что нынешний Президент-монарх России давно уловил тенденцию превращения, как и пророчествовал незабвенный В. С. Черномырдин, партии Единая Россия в КПСС со всеми её атрибутами коллективного руководства страной. Чего стоит, например, медленное, но верное превращение в «руководящую и направляющую силу» фракции Единой России в Государственной Думе с возрождающимися региональными центрами управления на местах. Нам представляется, что В. В. Путин не только уловил эту тенденцию, но начал предпринимать хотя и робкие, но конкретные шаги для подавления этой тенденции (Патриотический Фронт) и поиска новых форм генерации и привлечения к управлению страной здоровых патриотических сил. На очереди закрепление конституционным путём порядка избрания действующего Президента на срок, достаточный для того, чтобы у него было время подготовить достойного преемника, чего не успел сделать И. В. Сталин.

Окончив основную работу над рукописью книги, я предоставил её на суд Владимиру Михайловичу Жухраю, который, хотя и не «благословил» меня на этот труд, но и не возражал категорически против поиска «философского камня» в лабиринте многочисленных публикаций о болезни и смерти И. В. Сталина.

Прочитав рукопись в немыслимо короткие сроки, Жухрай попросил меня приехать к нему для «разбора полетов». Одобрив в целом авторскую версию о внезапном апоплексическом ударе Сталина на расширенном заседании Бюро Президиума ЦК КПСС и последующих событиях, связанных с реанимационными мероприятиями, он с какой-то лукавой улыбкой взглянул на меня и задал не менее лукавый вопрос:

– И Вы думаете этими двумя фактами, на которых построена версия о «Тайной вечери», убедить читателя в её жизнеспособности? Я имею в виду официальное правительственное сообщение от 3 марта 1953 года, что болезнь Сталина случилась на его «московской квартире», с одной стороны, и факт выступлений И. Эренбурга и П. Пономаренко, с другой. Не маловато ли аргументов в пользу столь хитроумно построенной версии?

Мне ничего не оставалось делать, как сказать, что для её подкрепления не мешало бы иметь под рукой стенограмму заседания расширенного Бюро Президиума ЦК КПСС от 1 марта 1953 года.

Вдоволь посмеявшись над моим ответом, Жухрай вдруг совершенно серьёзным тоном произнес:

– А что, если вашу версию дополнить свидетельскими показаниями одного из активных участников тех событий?

На что я ответил:

– А где же взять этого «участника», если все фигуранты «Тайной вечери» уже давно в мире ином. Самым последним покинул нас в 1991 году 98-летний Лазарь Моисеевич Каганович. Да и свидетели, толпившиеся вокруг смертного одра вождя, почти все последовали уже за 12 «апостолами», за исключением, разве что, Светланы Иосифовны (на тот период она ещё была жива и пребывала в каком-то благотворительном доме престарелых в США)[179]179
  С. И. Аллилуева скончалась 22 ноября 2011 года. Согласно завещанию, её прах был развеян над Тихим Океаном.


[Закрыть].

– Я не имел в виду непосредственных участников «Тайной вечери», но ведь достаточно большой круг людей, начиная от медперсонала и сотрудников охраны и кончая Василием Иосифовичем Сталиным, прекрасно знали, что ранним утром 2 марта 1953 года разбитый параличом И. В. Сталин был доставлен из Кремля на Ближнюю дачу в Волынском.

– Это так, но ведь из них тоже никого в живых не осталось, а живые свидетели из лиц охраны в 1977 году плели такие «турусы на колесах», что у историков и иных исследователей ум за разум заходит до сегодняшнего дня.

И, вновь лукаво улыбнувшись, Владимир Михайлович произнес:

– А что, вы, похоже, и меня похоронили?

Эти слова пронзили меня словно ударом электротока, я мгновенно вспомнил содержание интервью, данного Жухраем корреспонденту «Московского комсомольца», опубликованного в газете 20 мая 2008 года, и буквально закричал:

– Новоафонский монах?!

– Так точно, – по-военному ответил Жухрай, и, подумав немного, продолжал, – уже в 10 часов утра 2 марта мы с Василием Сталиным сидели в дежурке и охранники поведали нам, что больного вождя в половине седьмого привезли из Кремля, и уже более трёх часов над ним «колдуют» медики. Согласитесь, – устремив в меня свой проникающий до глубины мозга взгляд, произнес Жухрай, – что одного этого свидетельства достаточно для того, чтобы Ваша версия обрела плоть и кровь, а все иные, которые так тщательно проанализированы в Вашей рукописи, можно без всякого сожаления отправить в урну.

– Позвольте, Владимир Михайлович, – не удержался я, – ведь и Вы являетесь, хотя и не ортодоксальным, но все же сторонником «версии Лозгачёва». Я сейчас зачитаю фрагмент Вашего интервью.

Достав из портфеля тот самый номер «МК», я зачитал нижеследующие строки из интервью корреспонденту:

«– Владимир Михайлович, вы верите в то, что Сталина отравили?

– Нет. Это невозможно. Потому что некому. Просто побоялись войти, когда он упал. По инструкции, существовавшей в охране, никто без его разрешения в апартаменты заглянуть не мог. На всех стенах были звонки – вот позвонит, тогда можно. Одна только уборщица Матрёна Бутусова пользовалась его безграничным доверием и могла ходить где угодно.

Лозгачев, заместитель коменданта Ближней дачи, и Старостин оставили мне свои докладные записки о случившемся. Они до хрипоты спорили о том, кому туда идти, – как смертники. Хотя уже знали, что он там лежит без помощи и без движения. Но это сейчас все распускают языки, что надо делать и как, а тогда Сталин был Чингисханом, ребятки, – при одном его виде все падали. И они войти не рискнули.

– И всё-таки его любили…

– Любили. Но и боялись. И то, и другое было искренним и от всего сердца. Я в своей жизни два раза только переживал. Когда умерла моя мама, и когда не стало товарища Сталина. Такой жёсткий у меня характер. Видимо генетика»[180]180
  В. М. Жухрай. Личная спецслужба Сталина. М., «Алгоритм», 2011. С. 14 – 15.


[Закрыть].

– Уже из этого интервью следует, что Вы сторонник общеизвестной «версии Лозгачёва». Кроме того, в своем фундаментальном труде «Сталин» Вы воспроизводите эту версию по хранящейся у Вас магнитофонной записи рассказа самого Лозгачёва. Зачем же вы держали «рояль в кустах» на протяжении 57 лет?

– Александр Львович, – неожиданно прервал меня Жухрай, – попробуйте убедиться, крепко ли стоит стул, на котором Вы сидите. А то у меня довольно старая мебель, и бывали случаи падения со стульев некоторых моих гостей.

Удивившись столь неожиданному вопросу, я, для виду, поёрзал по сиденью стула, показав тем самым, что сижу, крепко упершись ногами в пол, в ожидании какой-то шутки от собеседника. Но Жухрай, похоже, шутить не собирался, поскольку, ещё раз пристально посмотрев мне в глаза, сказал:

– Третьего марта 1977 года в одном из кабинетов здания ЦК КПСС на Старой площади «инструктаж» пожилых отставников КГБ СССР – бывших сотрудников Управления Охраны, несущих службу по охране Сталина с 1 на 2 марта 1953 года, проводил Ваш покорный слуга. Вот Вам и второй «рояль».

От этой новости не то, чтобы меня вторично ударило электротоком, а казалось, что разразилась невероятно сильная гроза, и передо мною взорвалась шаровая молния, влетевшая в форточку. Не помню, сколько минут я ошалело глядел в глаза Жухраю, не находя слов, чтобы как-то отреагировать на сказанное им.

Видимо убедившись, что он не скоро дождётся от меня внятного суждения по поводу услышанного, Жухрай продолжил свой монолог:

– Вы, похоже, не знаете многих фактов из моей биографии. Впрочем, откуда вам их знать, в полном объёме она никогда не публиковалась, кроме отдельных фрагментов в виде «Сведений об авторе» на моих книгах. А ведь с 1963 года я работал консультантом у Л. И. Брежнева и со временем доподлинно узнал, что происходило в Кремле, а затем на Ближней даче в Волынском с 1 на 2 марта 1953 года. Кому, как не мне мог поручить помощник Генсека это деликатное поручение – сформировать «версию Охраны», альтернативную «версиям Хрущёва». Вы почти фотографически точно воспроизвели в своей рукописи эту процедуру, так что мне практически нечего добавить, кроме некоторых несущественных штрихов, касающихся постановки задачи на разработку «версии Охраны» и последующего контроля за процедурой её публикации.

«Версия Охраны», инструктировали меня, должна была полностью дезавуировать «версии Хрущёва» в части, касающейся якобы его участия в реализации плана физического устранения Сталина. Суть самопризнания Хрущёва, как участника этой акции, заключалась в том, что это якобы ему принадлежит сама идея – «занести топор над головой вождя». Имелось в виду выступление Н. С. Хрущёва, незадолго до свержения его с властного Олимпа, 19 июля 1963 года в Кремле на митинге в честь венгерской партийно-правительственной делегации. Как известно, в своей речи, которая транслировалась Всесоюзным радио и «Интервидением» на территорию Советского Союза и на Восточную Европу, говоря о преступлениях, совершённых Сталиным, Хрущёв рубанул правду-матку: «В истории человечества было немало тиранов жестоких, но все они погибли так же от топора, как сами свою власть поддерживали топором».

Поскольку в празднично оформленной газете «Правда» от 20 июля 1963 года был напечатан подробный отчёт о митинге во Дворце съездов, но слова, сказанные Хрущёвым о насильственной смерти Сталина, из текста стенограммы изъяли, мне была вручена копия части фонограммы с голосом Генсека, которая до сего дня хранится в моём архиве. В то же время «версия Охраны» должна однозначно обвинять в заговоре по неоказанию больному Сталину своевременной медицинской помощи Л. П. Берия, как это вытекает из книги А. Авторханова «Тайна смерти Сталина (Заговор Берия)». Далее, от публикации «версии Охраны» следует воздержаться до тех пор, пока не станут очевидными попытки журналистов и историков докопаться до сути возникновения версий Эренбурга и Пономаренко. Контроль за исполнением этого условия целиком и полностью ложился на меня.

Весь этот монолог В. М. Жухрая я выслушал, находясь фактически в шоковом состоянии от этого неожиданного признания, и когда, наконец, я пришёл в себя, то мой первый вопрос был до смешного наивным:

– И всё-таки в моей версии «Тайной вечери» есть ли существенные недостатки, которые необходимо исправить?

На что В. М. Жухрай, тепло улыбнувшись, как бы приветствуя моё возвращение к действительности из «шокового» состояния, сказал:

– Менять ничего не надо, версия пускай остаётся версией, поскольку в своей книге Вы, до поры до времени, не будете ссылаться на сведения, полученные сейчас от меня. Но истины ради скажу, что Ваша «Тайная вечеря» не совсем адекватна евангельской, поскольку «апостолов» было не двенадцать, а одиннадцать. Отсутствовал по уважительной причине, хотя и был приглашён, В. М. Молотов, у него развилась тяжёлая форма воспаления лёгких, и он лежал с температурой под сорок градусов. Но это никак не влияет на жизнеспособность Вашей версии. А теперь Вы скажите, какой существенный недостаток имеется в моей «версии Охраны»?

– Вот так сразу мне трудно сказать, нужно время, чтобы глубоко проанализировать содержательную часть Вашей версии с новых позиций, однако мне представляется, что что-то напутано с временем прибытия врачей к больному Сталину утром 2-го марта.

Жухрай открыл свою книгу, лежащую тут же на столе, и на нужной странице зачитал:

«В 7.30 приехал Н. Хрущёв и сказал: «Скоро приедут врачи». В 9 часов 2 марта прибыли врачи, среди которых были Лукомский, Мясников, Тареев и др. Начали осматривать Сталина. Руки у них тряслись. Пришлось помочь разрезать рубашку на товарище Сталине.

Осмотрели. Установили кровоизлияние в мозг. Приступили к лечению. Ставили пиявки, подавали больному кислород из подушки».

– Совершенно верно, указанные здесь врачи-члены консилиума взяты наугад, поскольку в 1977 году мне ничего не было известно о мемуарах академика А. Л. Мясникова, из которых следует, что сам Мясников и профессор Тареев прибыли по вызову на Ближнюю дачу только к вечеру 2-го марта 1953 года. Я не мог это знать, потому что его мемуары не были опубликованы ни при жизни академика, ни после его смерти в 1965 году. Узнал я о их существовании довольно поздно из книги Ю. Мухина «Убийство Сталина и Берия» (М., 2002. С. 392). Видимо, из того же источника почерпнула информацию о мемуарах академика А. Л. Мясникова и Е. Прудникова[181]181
  Е. Прудникова. 1953. Роковой год советской истории. М., «Яуза», «Эксмо», 2008. С. 100.


[Закрыть]. Отметив, что «…обнародованная академиком Мясниковым версия выглядит весьма правдоподобной и даже подлинной…», она дальше не продвинулась подобно тому, как это сделали Вы. Я был просто восхищён, что Вы, ухватившись за «версию Минздрава», как за основное звено цепи, «вытянули» и всю цепь, то есть, вышли на кремлёвскую «Тайную вечерю».

Однако вносить соответствующие коррективы в «версию Охраны» было уже поздно. Так что этой неточностью я невольно дал Вам в руки тонкую «Ниточку Ариадны», а Вы блестяще воспользовались этой подсказкой, не в пример нашему выдающемуся писателю-классику Кириллу Михайловичу Симонову.

– Позвольте, Владимир Михайлович, причём здесь Константин Михайлович Симонов, хотя многие исследователи, правда, в искажённом виде, но приводили цитату из его мемуаров о загадочном молчании партийно-государственной элиты страны в ожидании тревожных сообщений о состоянии здоровья И. В. Сталина. Привожу по памяти эту цитату «по Радзинскому»:

«Я пришёл в зал за сорок минут, но уже собрались все. Мы все знали, что где-то рядом в Кремле лежит Сталин, который никак не может прийти в сознание. Все сидели совершенно молча… Я никогда бы не поверил, что в течение сорока минут так могут молчать триста тесно сидящих людей. Никогда в жизни не забуду этого молчания…»[182]182
  Э. Радзинский. Три смерти (Распутин, Николай II, Сталин). М., АСТ. 2007. С. 406.


[Закрыть]

– Теперь Вы позвольте, уважаемый Александр Львович. Во-первых, Константин Михайлович – это своеобразный псевдоним Кирилла Михайловича, природу происхождения которого я, к сожалению, не знаю. Во-вторых, я могу с Вами посостязаться в дословном воспроизведении цитаты Симонова из его знаменитых мемуаров, относящейся к описываемому эпизоду. Приведённая Вами цитата «по Радзинскому» «склеена» из двух эпизодов, описываемых К. М. Симоновым, и искажена не только по смыслу, но и по времени их происхождения. Чтобы не ошибиться в деталях, зачитаю по первоисточнику соответствующие места мемуаров, относящиеся к событиям 4-го и 5-го марта 1953 года.

И тут, с ловкостью циркового жонглёра, он извлёк из груды книг и всяческих бумаг, громоздящихся на его письменном столе, нужную книгу и стал читать:

«Четвёртого числа вечером я пришёл в Кремль, в комнату, где помещался секретариат Сталина. Другие люди, вызванные туда, так же, как и я, по одному короткому делу, молча приходили, молча раздевались, молча пятнадцать-двадцать минут занимались тем делом, по которому были вызваны, и так же молча, не обменявшись ни одним словом, уходили. ‹…› В комнате всё так же, как и прежде, стояли столы, один из них – посередине комнаты. Поднялся человек и сказал: «Нет, сейчас налево и в следующую дверь». Я вышел и, пройдя в следующую дверь в соседнюю комнату, вспомнил, что и здесь мы сидели и поджидали – два или три раза – перед обсуждением Сталинских премий. Тогда сидели и разговаривали. А сейчас в этой комнате было абсолютное молчание, хотя в ней находилось много людей. Молчание было полное, глубокое. За этим молчанием стояло чувство, что вот где-то здесь, через несколько комнат, еще коридор, еще комната, потом еще комната и где-то в какой-то комнате у себя на квартире лежит умирающий Сталин. И нас, молчаливо сидящих здесь, отделяет от него всего-навсего кусок коридора и несколько дверей. Сталин лежит и никак не может прийти в сознание очень близко от нас, именно в этом самом доме, в котором мы сидим»[183]183
  К. М. Симонов. Глазами человека моего поколения (Размышления о И. В. Сталине). М., «Правда», 1990. С. 250; 251 – 252.


[Закрыть].

Оторвавшись от текста книги и перевернув несколько страниц, В. Жухрай продолжал читать:

«Пятое марта, вечер. В Свердловском зале должно начаться совместное заседание ЦК, Совета Министров и Верховного Совета, о котором потом было сообщено в газетах и по радио. Я пришел задолго до назначенного времени, минут за сорок, но в зале собралось уже больше половины участников, а спустя десять минут пришли все. Может быть, только два или три человека появились меньше чем за полчаса до начала. И вот несколько сот людей, среди которых почти все были знакомы друг с другом, знали друг друга по работе, знали в лицо, по многим встречам, – несколько сот людей сорок минут, а пришедшие раньше меня еще дольше, сидели совершенно молча, ожидая начала. Сидели рядом, касаясь друг друга плечами, видели друг друга, но никто никому не говорил ни одного слова. Никто ни у кого ничего не спрашивал. И мне казалось, что никто из присутствующих даже и не испытывает потребности заговорить. До самого начала в зале стояла такая тишина, что, не пробыв сорок минут сам в этой тишине, я бы никогда не поверил, что могут молчать триста тесно сидящих рядом друг с другом людей. Никогда по гроб жизни не забуду этого молчания»[184]184
  К. М. Симонов. Глазами человека моего поколения (Размышления о И. В. Сталине). М., «Правда», 1990. С. 253.


[Закрыть].

Закончив читать выдержки из исповедального произведения К. М. Симонова с мотивацией своего активного участия в идеологической жизни страны в период сороковых-пятидесятых годов, В. М. Жухрай пояснил, что из этого произведения не отдельные цитаты нужно выдёргивать, а глубоко и вдумчиво изучать его в целом. У этого произведения нашего классика очень долгая и трудная судьба. Он начал писать свои заметки или «Размышления» о роли И. В. Сталина в жизни нашей страны 16 марта 1953 года, через неделю после похорон вождя, а закончил (вернее, не успел закончить) незадолго до своей смерти в 1979 году.

Парадоксально, но на публикацию этого, глубоко патриотического произведения всенародно любимого писателя и поэта (его стихотворение «Жди меня» знал, кажется, любой взрослый советский человек), был наложен строгий запрет. И только в 1988 году, почитай через десять лет после его ухода из жизни, на излёте горбачёвской «Перестройки», «Размышления» были впервые опубликованы.

«Оседлав» эту, судя по всему, очень близкую ему тему, Жухрай в течение часа, если мне не изменяет память, а может быть, и более того, убеждал меня, что К. М. Симонов – единственный человек, который знал подробности кремлёвской «Тайной вечери» и истинную причину болезни и смерти Сталина. Разумеется, кроме самих участников «Тайной вечери» и других посвящённых в эту тайну лиц, обречённых хранить эту тайну до конца своей жизни.

К. М. Симонов был не «кабинетным» писателем, он был широко известным общественным деятелем, который тесно общался с лидерами движения за мир, за предотвращение третьей мировой войны, в том числе с такими яркими представителями этого движения, как Жан Поль Сартр (1905 – 1980 гг.) и И. Г. Эренбург (1891 – 1967 гг.). С последним он был в дружеских отношениях, будучи соратниками по литературному цеху. И трудно себе представить, чтобы он не поинтересовался у них о событиях, связанных со смертельным заболеванием И. В. Сталина, озвученных Эренбургом в 1956 году в соответствии с авторхановской версией № 1. Ему ничего не стоило выйти с этим вопросом к самому Л. М. Кагановичу, или П. К. Пономаренко (это уже по версии № 2), если уж он был вхож к самому И. В. Сталину.

Выяснив все обстоятельства, при которых вождь так долго и мучительно уходил из жизни, он, по определению, приобщился к той самой когорте «молчунов», которые были в курсе этих обстоятельств. Вот почему так мучительно долго «рождались» его «Размышления о И. В. Сталине», и почему они не могли быть опубликованными в 1978-79 годах, когда рождалась и утверждалась «версия Охраны» или «легенда Лозгачёва».

Обойти тему болезни и смерти Сталина К. М. Симонов не мог, да, собственно, первые наброски «Размышлений» и появились сразу же после похорон вождя (16.03.1953 г.). А спустя четверть века, заканчивая свои «Размышления», он пишет: «Сейчас уже давно общеизвестно, что Сталин умер не у себя в квартире, в Кремле, как это было сказано в правительственном сообщении, а за городом, на своей, так называемой, Ближней даче».

«Давно» – это когда, в пределах временного интервала в четверть века? Можно не гадать – двадцать лет тому назад, когда Н. С. Хрущёв впервые разоткровенничался с А. Гарриманом (1959 г.), а тот опубликовал это интервью.

Перед мемуаристом стояла дьявольски сложная задача. С одной стороны, рассказать потомкам своё видение проблемы ухода из жизни своего кумира (что он блестяще выполнил), а, с другой стороны, скрыть «совершенно секретные» подробности этого ухода, которые он знал, но обнародовать не имел права. И тут начинается философски утончённая процедура сокрытия этих СС-сведений, когда нужно буквально всё рассказать, но при этом ничего не сказать. Вчитаемся в эти строки симоновских мемуаров, которые стоили ему невероятно тяжёлых проявлений душевных и физических страданий: «Сетовать, тем более возмущаться этим уклонением от истины, содержавшимся в первом правительственном сообщении, мне как-то сейчас, спустя много лет, не приходит в голову. Очевидно, люди, выпускавшие тогда это сообщение, имели или считали, что имеют, некие государственные резоны для такого уклонения от истины. Думаю, что, мысленно поставив себя на место этих людей тогда, можно без особого труда представить себе и их резоны в обоих возможных случаях: и в том случае, если Сталин лишился сознания и оказался при смерти второго марта, а умер вечером пятого, в соответствии с сообщениями и медицинскими бюллетенями; и в том случае, если допустить, что он был мертв тогда же, сразу, второго, и после этого в течение трех дней медицинскими бюллетенями, в сущности, не оставлявшими никакой надежды на выздоровление, людей подготавливали к этому событию, которое, как бы ни относиться к самому Сталину, объективно означало конец длительного периода нашей истории, связанного с его именем.

И по правде говоря, меня и сейчас, спустя четверть века, не терзает любопытство, как это умирание происходило на самом деле. Я не сталкивался с людьми, которые бы с убедившей меня достоверностью рассказали мне о том, как было на самом деле, и не домогался узнать это от людей, которые должны были это знать, но не проявляли желания говорить со мной на эту тему. Могло быть и так, и эдак, но и в том, и в другом случае все это было второстепенным рядом с такими понятиями, как конец одной эпохи и начало другой»[185]185
  К. М. Симонов. Глазами человека моего поколения (Размышления о И. В. Сталине). М., «Правда», 1990. С. 252 – 253.


[Закрыть].