Текст книги "Убийство Сталина. Все версии и еще одна"

– Вчитайтесь внимательно в текст последнего абзаца приведённого выше отрывка из «Размышлений» К. М. Симонова, – подчеркнул В. М. Жухрай, – и Вы убедитесь, что он почти открытым текстом рассказал о своей осведомлённости, аккуратно расставив, где это надо, частицы «не» и «бы», чтобы текст зазвучал с прямо противоположным смыслом. В противном случае этот абзац совершенно не нужен, и точку в приведённом отрывке «Размышлений» следовало бы поставить по окончании текста предыдущего абзаца.

Попробуйте проделать эту процедуру у себя дома, а сегодня давайте закончим нашу беседу и продолжим её завтра. Честно сказать, я настолько устал от этих воспоминаний, что мне необходимо хорошо выспаться, чтобы закончить наше с Вами интервью.

Придя домой, я долго ломал голову над лингвистической загадкой, озвученной Жухраем, но у меня ничего толком не получалось, если оперировать только частицами «не» и «бы». В первом предложении абзаца убирать частицу «не» никак нельзя, поскольку без неё предложение только усиливает незнание автором «проблемы века». Во втором предложении получим бессмыслицу, если убрать эти частицы. Действительно:

«– Я сталкивался с людьми, которые с убедившей меня достоверностью рассказали мне о том, как было на самом деле, – казалось бы, процесс пошёл, но вот вторая половина предложения после «отсечения» частиц «не» превращается в бессмыслицу, – и домогался узнать это от людей, которые должны были это знать, но проявляли желание говорить со мной на эту тему». Мало того, при этом совершенно теряет смысл третье предложение абзаца.

В отчаянии отложил решение загадки до утра, памятуя, что «утро вечера мудренее», а если «мудрости» не достанет, то пойду «сдаваться» к самому Владимиру Михайловичу. «На свежую голову» я вспомнил совет Жухрая, что с этими частицами надо обращаться «аккуратно», то есть, не убирать их «скопом», а «аккуратно расставлять, где это надо». Для начала оставил на месте частицу «не» в первом предложении. Получается, что автора «…не терзает любопытство, как это умирание происходило на самом деле», – действительно, с какой стати оно его должно «терзать» в конце 70-х годов, если он всё доподлинно знает, по крайней мере, уже лет двадцать. Значит, «собака зарыта» во втором предложении, а точнее, в первой его части: «Я сталкивался с людьми, которые с убедившей меня достоверностью рассказали мне о том, как было на самом деле». «Э’врика», нужно просто изъять эту часть второго предложения, и всё станет на свои места: «Я не домогался узнать это от людей, которые должны были это знать, но не проявляли желания говорить со мной на эту тему».

Проделав эту, как оказалось, весьма нехитрую операцию, мы получим «первозданный» текст этого абзаца: «И по правде говоря, меня и сейчас, спустя четверть века, не терзает любопытство, как это умирание происходило на самом деле. Я не домогался узнать это от людей, которые должны были это знать, но не проявляли желания говорить со мной на эту тему. Могло быть и так, и эдак, но и в том, и в другом случае все это было второстепенным рядом с такими понятиями, как конец одной эпохи и начало другой», в который позднее была встроена «шифровка».

Итак, в первой части второго предложения нашего абзаца в зашифрованном виде говорится о людях, которые знали правду об обстоятельствах болезни и смерти И. В. Сталина, которых, в свою очередь, очень хорошо знал К. М. Симонов (И. Эренбург, Ж. П. Сартр) и посвятили его в эту тайну. Возможно, к ним относятся также Л. М. Каганович и П. К. Пономаренко. Остальные люди, посвящённые в эту тайну, а к ним в первую очередь относятся «великие молчуны» – бывшие члены Бюро Президиума ЦК КПСС, а также посвящённые в тайну медики и работники Управления Охраны МГБ СССР «не проявляли желания говорить…» с писателем. Вернее, сам писатель и не пытался говорить с ними, поскольку уже был обо всём прекрасно осведомлён и, по определению, уже примкнул к этой когорте «молчунов», да и далёк он был от них.

Но при всём при этом К. М. Симонов, будучи великим поэтом двадцатого века, не мог не зашифровать великую тайну века в своём «размышлении» – завещании потомкам, как это сделал в своё время А. С. Пушкин, зашифровав в «Памятнике» тайну своего ухода из жизни. Видимо, и в этом проявилось генетическое родство этих великих людей (по утверждению неопушкиниста А. Лациса, К. М. Симонов был прямым потомком А. С. Пушкина – праправнуком).

Жухрай встретил меня на следующее утро в хорошем расположении духа, быстро пробежал глазами разгаданный мною лингвистический ребус и, негромко вздохнув, произнёс:

– Вот Вы какой молодец, а ведь я бился над разгадкой симоновского ребуса далеко не один месяц.

Польщённый жухраевской похвалой, я решил в ответ ему тоже польстить:

– Без Вашей подсказки, Владимир Михайлович, я бы не только не смог расшифровать это послание поэта потомкам, но вообще вряд ли «запнулся» бы об этот абзац. Правда, у Вас оставался шанс обратиться к самому К. М. Симонову. Признайтесь, Вы поступили именно так?

Жухрай задумался на минуту и, обратившись ко мне, широко улыбаясь, сказал:

– Обратился бы с великим удовольствием, будь у меня под рукой его мемуары. К сожалению, я прочитал их где-то в начале 90-х годов, когда народного поэта России уже лет пятнадцать как не было среди нас.

И тут же, резко сменив тему, он вдруг стал нахваливать меня совсем по другому поводу.

– Вы блестяще решили довольно сложную систему уравнений, в которой число неизвестных превышает число уравнений. Я по образованию гуманитарий, и лишь из курса элементарной алгебры школьной программы помню, что такая система уравнений не имеет решений, а Вы их нашли. Признавайтесь, как Вам удалось это сделать?

Слегка удивившись такой интерпретации моих усилий по раскрытию тайны «Загадки смерти Сталина», я ответил:

– Хотя я и имею серьёзное математическое образование, но численно я не решал никаких уравнений с превышающим числом неизвестных, разве что в неких символах.

– Вот именно в символах, – подхватил мою мысль Жухрай, – для настоящего математика что число, что символ – всё едино. Тут важно владеть методологией математического мышления. Вот смотрите – мы имеем символическую систему десяти уравнений с тринадцатью неизвестными.

– Каких десяти уравнений, что за тринадцать неизвестных, – перебил «математик» «гуманитария», – ничего не могу понять?

– Не скромничайте, Вы прекрасно знаете, о чём речь. Десять уравнений – это десять версий «Загадки смерти Сталина»: шесть авторхановских версий, плюс «версия Охраны», «версия Рясного», «версия Минздрава» и «версия Волкогонова» – итого десять.

– Ну, а что это за «иксы», «игреки» и т. д. до тринадцати неизвестных, – горячился я.

– Очень просто, – парировал Жухрай, – одиннадцать участников «тайной вечери» плюс место и время основного события «Загадки», то есть, где и когда конкретно настиг Сталина апоплексический удар. Все эти «неизвестные» Вами математически строго вычислены, а посему выражаю Вам глубокую признательность за эту филигранную работу, а заодно за Вашу скромность.

Включившись в эту занимательную игру, то есть, в своеобразные поддавки, предложенную Жухраем, я попытался найти уязвимое звено в его построении системы уравнений с превышающим числом неизвестных.

– А почему у Вас одиннадцать участников «Тайной вечери», а не двенадцать?

– Очень просто, один из участников Вам был априори известен. Это П. К. Пономаренко, который не только был известен как участник этого события, но своим признанием, хотя и в несколько искажённом виде, он на единицу увеличил число уравнений системы (Версия № 2 по-авторхановски).

– Хорошо, – не унимался я, – ведь Вы сами вчера поправили меня, что фактическое число участников «Тайной вечери» было не двенадцать, поскольку по болезни отсутствовал В. М. Молотов. И если исключить «известного» П. К. Пономаренко, то уже будет десять неизвестных, а не одиннадцать, фигурирующих в Вашем построении.

– Нет, нет, – замахал руками В. М. Жухрай, – это Вы сейчас, с моих слов, знаете, что В. М. Молотов отсутствовал на «Тайной вечери». А когда Вы трудились над решением трансцендентной математической задачи, он для Вас не только был участником «Тайной вечери», но своими замысловатыми ответами в интервью с Чуевым и Карповым, безусловно, значительно Вам помог «вытянуть всю цепь», ухватившись за его ответы-подсказки, как за решающее звено этой цепи.

Оставался ещё один вопрос к Жухраю, который я никак не осмеливался ему задать, поскольку хорошо знал его ответ на подобный вопрос корреспонденту «МК». В последнее время я работал над разгадкой ещё одной тайны, связанной со смертью И. В. Сталина. Заключалась она в том, что вождь скончался весьма в урочный час, когда его соратники благополучно поделили власть, отринув в сторону все задумки Сталина по реформированию властной структуры государства, которые обсуждались на «Тайной вечери» в ночь с 1 на 2 марта 1953 года. Некоторые исследователи называют это событие государственным переворотом, свершившимся за считанные часы до кончины вождя. Но это был не переворот, это был возврат к досъездовской системе (имеется в виду XIX съезд партии) власти, основу которой составлял ленинский принцип коллегиального управления страной. Почему так смело действовали они, члены Бюро Президиума ЦК КПСС и «примкнувшие» к ним Молотов и Микоян, задвинутые Сталиным на XIX съезде партии в историческую тень. Вот как об этом записал в своих «Размышлениях» К. М. Симонов:

«…из задних дверей Свердловского зала вошли и сели за стол президиума не двадцать пять человек, выбранных в Президиум при Сталине, а только те, кто вошел при Сталине в Бюро Президиума, – Маленков, Берия, Каганович, Булганин, Хрущев, Ворошилов, Сабуров, Первухин. Кроме них, Молотов и Микоян, которых Сталин в это Бюро не включал. Таким образом, воля Сталина, с одной стороны, с самого начала была как бы соблюдена тем, что за столом президиума сидели Сабуров и Первухин, – с другой стороны, отвергнута, потому что за столом президиума девятым и десятым сидели Молотов и Микоян, при жизни Сталина не включенные им в состав Бюро Президиума. Так я формулирую это сейчас. А тогда чувство было, пожалуй, проще: вышло и село за стол прежнее Политбюро, к которому добавились Первухин и Сабуров»[186]186
  К. М. Симонов. Глазами человека моего поколения (Размышления о И. В. Сталине). М., «Правда», 1990. С. 253–254.


[Закрыть].

Спрашивается, почему же так смело действовали соратники И. В. Сталина, совершая сей «государственный переворот», словно на сто процентов были уверены, что после исторического совместного заседания ЦК КПСС, Президиума Верховного Совета СССР и Совета Министров СССР они подойдут к смертному одру вождя, снимая на ходу головные уборы?

Я уже заканчивал проработку версии, что Сталину на его смертном одре в ночь с 4 на 5 марта ввели точно рассчитанную дозу яда, с тем, чтобы к 22 часам этого дня он скончался. То есть, был совершён акт своеобразной эвтаназии под благовидным предлогом избавить его от затянувшейся, мучительной агонии.

Оснований для подобной версии было достаточно, прежде всего это весьма прозрачные намёки академика А. Л. Мясникова в своих мемуарах, а также обнаруженный Н. Добрюхой весьма серьёзный документ – результаты лабораторного анализа крови пациента, взятой у него в ночь с 4 на 5 марта. В заключении консилиума на 1 час ночи 5 марта отмечается: «…при исследовании крови отмечено увеличение количества белых кровяных телец до 17 000, вместо 7-8 тысяч по норме, с токсической зернистостью в лейкоцитах. При исследовании мочи обнаружен белок до 6 промилле (в норме 0)»[187]187
  Н. Над. Как убивали Сталина. М., «У Никитских ворот», 2007. С. 353.


[Закрыть].

Николай Алексеевич Над (он же Н. Добрюха) на основании вышеприведённого анализа сделал серьёзное, но неверное, заключение, что Сталин был отравлен во время того самого пресловутого не то ужина, не то затянувшегося обеда в ночь с 28 февраля на 1 марта 1953 года. А вот анализ крови и мочи показал наличие яда в организме Сталина лишь… в час ночи 5 марта! Элементарная логика предполагает сделать следующие два возможных вывода из этого факта: либо до этого времени НИ РАЗУ не проводилось исследование крови и мочи пациента (что практически исключено), либо отравление произошло непосредственно перед взятием крови на анализ. Альфой и омегой медицинской токсикологии является аксиома, что яд, попавший в организм человека, практически мгновенно проникает в кровь, и последствия его воздействия на состав крови обнаруживаются при первых же пробах, взятых у больного для проведения общего анализа крови. Поскольку абсурдным было предположить, что, начиная с 7 часов 2 марта и до 1 часа ночи 5 марта ни разу не производилось взятие проб для общего анализа крови, то вывод напрашивается сам собой: под видом «гуманного» акта эвтаназии кому-то из врачей было предложено «помочь» смертельно больному Сталину избавиться от мучений. Тем более, объяснили врачам, прекращения агонии вождя требовала сложившаяся политическая обстановка в стране, жизнь в которой замерла в ожидании любого исхода в борьбе медиков с тяжёлым недугом вождя. Мало того, страна уже трое суток практически лишилась руководства, как центрального, так и на местах, поскольку вся руководящая элита страны сидела в кремлёвском зале ожиданий, погрузившись в трагическое молчание.

Меня мучил вопрос, как отреагирует В. М. Жухрай на, по существу, ныне уже бесспорный, факт, что Сталину на смертном одре под видом эвтаназии ввели точно рассчитанную дозу яда, ускорившего его смерть, причём к точно рассчитанному времени. Наконец, осмелившись, я для начала задал упреждающий вопрос:

– Владимир Михайлович, Вы по-прежнему резко отрицательно ответили бы на вопрос корреспондента «МК», заданный Вам 2 года тому назад, относительно отравления Сталина?

– Конечно. А что изменилось за эти два года, чтобы я поменял свою точку зрения при ответе этот и подобные ему глупые вопросы!

Видя раздражение на его лице при ответе на этот вопрос, мне бы остановиться и перевести разговор на другую тему. Но следующий вопрос уже «висел» на языке и я не удержался:

– Но за прошедшие полтора-два года появилась версия, что его отравили врачи уже на смертном одре, поскольку в последней пробе крови, взятой у больного, были обнаружены признаки присутствия в ней яда?

В. М. Жухрай, резко соскочив со стула, подошёл вплотную ко мне и чуть ли не закричал в лицо:

– Кто состряпал этот анализ крови с присутствием в ней яда? Этот полковник из КГБ Добрюха, не так ли? Да они там любой документ сфальсифицируют, не моргнув глазом! Почему в истории болезни Сталина оказался всего один анализ крови, где остальные? Вы что, сговорились с этим Добрюхой и смеете обвинять в преступлении врачей! Они клятву Гиппократа давали, они обязаны свято соблюдать основной канон медицинской этики – бороться за жизнь даже безнадёжно больного человека до его последнего вздоха!

Произнеся всё это скороговоркой, он обессиленно опустился в своё кресло, демонстративно повернувшись ко мне спиной.

Я понял, что на этом наша встреча была закончена, тихонько собрал свои бумаги и удалился, стараясь не тревожить затихшего в своём кресле Владимира Михайловича.

После столь неожиданного финала встречи у меня отпала всякая охота продолжать работу над своей книгой, и я полностью сосредоточился на подготовке к печати рукописи Жухрая, которую он мне вручил несколько недель тому назад с просьбой «откорректировать» текст и взять на себя заботы по её публикации. Работа подходила к концу, и я был вынужден позвонить автору, чтобы согласовать все вопросы, связанные с изданием его книги. Надо сказать, что Владимир Михайлович до той размолвки каждый вечер звонил мне, видимо, страдая от одиночества, и наши телефонные беседы порой продолжались по часу и более.

Мой звонок, похоже, обрадовал его. Захлёбываясь от восторга, он стал подробно рассказывать о своем житие-бытие, о постигшем его горе в связи с арестом в Грузии его приёмного сына – Владимира Вахания. Тут же пригласил меня к себе с рукописью его книги.

Это была последняя встреча с В. М. Жухраем, а состоялась она 16 октября 2010 года – дата во всех отношениях памятная (вспомним 16 октября 1941 года, когда буквально на волоске висела судьба столицы – отстоим ли Москву? А памятный Пленум ЦК КПСС 16 октября 1952 года?!). Жухрай даже обсуждать не стал вопрос об издании своей книги и, полностью доверившись мне, тут же написал на титульном листе машинописи: «В печать!»[188]188
  В. Жухрай. Личная спецслужба Сталина. М., «Алгоритм», 2011. (Подписана в печать 19 апреля 2011 года, уже после смерти автора).


[Закрыть]

– А как обстоят дела с публикацией Вашей книги? – спросил он меня.

– Без Вашего разрешения на публикацию информации, полученной от Вас при нашей последней встрече, я не имею права на её обнародование.

Немного подумав, он сказал, что материал книги очень интересен и публикацию её можно осуществить в два этапа, а именно:

– Немедленно публикуйте Вашу исследовательскую часть без упоминания моих свидетельств.

– А дальше?

– А вот заключительную часть, которую мы ранее обсуждали, я разрешаю опубликовать только через два года после моего ухода.

Немного помолчав, он добавил:

– А информацию об истинном авторе «версии Охраны» или, как там у Вас, «легенды Лозгачёва» – через пять лет. Найдите иной формат обнародования этой версии, поскольку во вторую часть Вашей книги она не попадает.

Улыбнувшись, он пошутил:

– Можете переименовать «версию Охраны», назвав её «версией Жухрая», увековечив тем самым память обо мне.

При этом он пристально посмотрел на меня, и в его глазах я прочёл глубокую печаль человека, который предвидит свой близкий уход из жизни. Расставание было грустным. На прощание он обнял меня и, к моему удивлению, оттолкнув от себя, трижды перекрестил меня. Глаза его при этом были полны слёз.

– Не звоните мне больше, – это были его последние слова.

Через месяц его разбил паралич, но я узнал об этом не сразу, поскольку сам тяжело заболел и, уже находясь в госпитале, узнал печальную весть, что Владимир Михайлович Жухрай скончался 17 января 2011 года.

Памятуя о завещании Жухрая, я продолжил работу над книгой, и ровно через год после нашей последней встречи вышла из печати первая книга трилогии: «Смерть Сталина. При чём здесь Брежнев?» Вслед за ней, примерно через год, была опубликована вторая книга: «Убийство Сталина. Все версии и ещё одна». Версия о кремлёвской «Тайной вечери» в неё ещё не вошла, что вызвало недоуменные вопросы читателей, некоторые весьма обидные или ироничные: «Что за детективщина – давать ответ на поставленные интригующие вопросы даже не в конце книги, а переносить их в следующую?» Наконец, в 2013 году вышла третья книга трилогии «Смерть Сталина» под заголовком «Сталин против партии. Разгадка гибели вождя». Чтобы подчеркнуть, что при этом в точности соблюдена воля В. М. Жухрая, в конце основного текста стояла помета: «17 января 2013 года».

Все книги вышли в издательстве «Алгоритм», руководство которого заверило меня, что в планах издательства есть намерение выпустить трилогию одним томом, как только будет реализован тираж последней книги. Мне было предложено к тому времени подготовить подробную биографию Владимира Михайловича Жухрая, поскольку ходили упорные слухи, что Жухрай (Мироненко) является внебрачным сыном И. В. Сталина, а посему его жизненный путь должен быть весьма необычным. Да и сам Жухрай где намёками, где в открытую заявлял о своей необычайной близости к вождю всех народов. Об этом же не говорит, а «кричит» его знаменитое интервью корреспонденту «Московского комсомольца» от 20 мая 2008 года под заголовком «Стальная маска». Текст этого интервью Жухрай демонстративно поместил в начало своей последней книги, которую мне выпала честь редактировать и хлопотать об её издании в том же издательстве «Алгоритм».

Задание редакции подготовить подробную биографию В. М. Жухрая представляет собой невероятно сложную задачу, поскольку его личная жизнь и профессиональная деятельность на поприще спецслужб обросли такими мифами и легендами, которые, кстати, он сам охотно поддерживал, что хоть святых выноси. Достаточно привести цитату из предисловия книги В. Вахания, которого В. М. Жухрай называл своим приёмным сыном, чтобы у читателя непременно возникли бы недоуменные вопросы, хотя под первыми двумя абзацами лично я подписался бы смело:

«Рождение этой книги стало возможным благодаря знаменательному появлению в моей жизни Владимира Михайловича Жухрая – человека удивительной судьбы, профессора, историка, автора замечательных, всемирно известных книг: «Сталин: правда и ложь», «Роковой просчёт Адольфа Гитлера. Крах блицкрига», «Сталин. Из политической биографии».

Аналитический склад ума, великолепное знание работы органов разведки и контрразведки, уникальная работоспособность, абсолютная бескорыстность и безусловная преданность Родине и делу её защиты – вот что отличало и отличает Владимира Михайловича Жухрая»[189]189
  В. Вахания. Личная секретная служба И. В. Сталина (Сборник документов). М., «Сварогъ», 2004. С. 3.


[Закрыть].

Но уже следующее предложение сбивает читателя наповал: «Уже в 18 лет он пользовался безграничным доверием Сталина и его ближайшего окружения». Известный критик Владимир Бушин, похоже, потерял дар речи, прочитав такое, поскольку смог только произнести: «В восемнадцать!.. Безграничным…!»[190]190
  В. Бушин. Хотели как лучше. // «Завтра», № 42, 2009.


[Закрыть]

Ещё большую тень на плетень относительно жизненного пути В. М. Жухрая навёл небезызвестный автор «Ледокола», перебежчик и плодовитый писатель-эмигрант В. Б. Суворов, который, разразившись двумя многостраничными статьями в сборнике: «Без цензуры. Против пещерного сталинизма», «смастерил» такую антибиографию Жухрая, что Остап Бендер выглядит наивным пионером-тимуровцем (М., «Яуза-Пресс», 2011. С. 309 – 334). Ладно бы Суворов зубоскальничал по поводу «сверхгероической» биографии В. М. Жухрая, он Родину предал, а измазать дёгтем «сына Сталина» – «Святое дело» (так, кстати, называется одна из его книг-открытий, что Сталин планировал расширить границы СССР вплоть до Атлантического Океана: М., «АСТ», 2008 г.). В унисон ему запел антижухраевскую песню известный историк М. Мельтюхов, обвинивший Жухрая в том, что он «измыслил личную секретную службу Сталина»[191]191
  Изречение принадлежит В. Бушину (см. указанную статью – А. К.).


[Закрыть] и сфабриковал 2 фальшивки под названием: «Выступление (т. И. В. Сталина – А. К.) на расширенном заседании Политбюро ЦК ВКП(б) (конец мая 1941 года)» и «Беседа с А. М. Лавровым 19 июня 1941 года», которые были опубликованы в 15 томе собрания сочинений И. В. Сталина (М., 1997 г.): «К сожалению, оба эти документа – фальшивки, автором которых, по всей видимости, является В. М. Жухрай, в чьей художественно-публицистической книге они впервые и появились[192]192
  Цит. по книге Мельтюхова М. И. Упущенный шанс Сталина. Схватка за Европу 1939 – 1941 гг. М., «Вече», 2008. С. 9. В. М. Жухрай. Сталин: правда и ложь. М., «Сварогъ». 1996. С. 43 – 65, 76 – 104.


[Закрыть]. Первый из них должен подтвердить отсутствие у советского руководства каких бы то ни было наступательных намерений, а второй – показать, что всесведущая советская разведка докладывала в Кремль о намерениях Германии, Японии, США и других стран самую достоверную информацию. ‹…› Анализ содержания текста первого из них показывает, что он является довольно грубой компиляцией из мемуаров Г. К. Жукова и других материалов. Относительно второго документа утверждается, что генерал-полковник А. М. Лавров был начальником разведки и контрразведки и подчинялся лично Сталину. Однако ни один исследователь истории советской разведки не знает о такой странной спецслужбе, да и о ее начальнике тоже. Кстати, генерал-полковник с такой фамилией в 1941 г. также неизвестен. Правда, В. М. Жухрай предусмотрительно пишет, что А. М. Лавров – это псевдоним, то есть перед нами еще один вариант «тайного советника вождя». Содержание его доклада, состоявшегося, по мнению В. М. Жухрая, 12 июня, показывает, что он является компиляцией из материалов современных исследований Второй мировой войны. К сожалению, некоторые авторы некритично восприняли эти «документы» на веру и, вероятно, на них еще не раз будут ссылаться для подтверждения официальной версии»[193]193
  М. Мельтюхов. Упущенный шанс Сталина. Схватка за Европу 1939 – 1941 гг. М., «Вече», 2008. С. 9.


[Закрыть].

Нелегко будет «докопаться» до истинной биографии Владимира Михайловича Жухрая, имея перед собой такую «документоведческую» базу, а архив секретной спецслужбы И. В. Сталина, по всей вероятности, был уничтожен во времена правления Н. С. Хрущёва, о чём недвусмысленно намекал Жухрай.

Крупный знаток деятельности советских спецслужб, сам бывший сотрудник Внешней разведки, а ныне плодовитый писатель Арсен Беникович Мартиросян на вопрос писателя А. Бондаренко: «– Какова же дальнейшая судьба «личной разведки»? Досталась в наследство Хрущеву, как-то трансформировалась?» – как известно, ответил: «Нет, она существовала вплоть до смерти Сталина, а потом… исчезла. Ее сотрудники занялись кто чем. Кто стал писателем, кто исследователем, естественно, помалкивая о своем прошлом… А что, разве ушедшие в запас сотрудники органов безопасности всем известны? Точно так же и тут. Никого не расстреляли, не репрессировали – их просто не знали по именам и делам»[194]194
  В. М. Жухрай. Личная спецслужба Сталина. М., «Алгоритм» – «Эксмо», 2011. С. 238.


[Закрыть].

В одной из своих книг А. Б. Мартиросян коснулся проблемы сохранности архивов сталинской секретной службы разведки и контрразведки, приведя мнение одного из фигурантов этой службы некоего «Константина Мефодиевича» – близкого друга своего отца: «До архивов личной разведки Сталина ‹…› не добраться – официально её не существовало, первые экземпляры многих её документов, поскольку они находились у Сталина, были уничтожены Хрущёвым в первые три года после смерти Сталина, иначе не получилась бы его дурдомовская «оттепель»… А неофициально… – …когда придёт время, эти архивы заговорят в полный голос, и многим, очень многим и на Западе, и на Востоке, не говоря уже о России, придётся, мягко выражаясь, вертеться, как жареным карасям на сковородке…»[195]195
  А. Б. Мартиросян. Заговор маршалов. М., «Вече», 2006. С. 7.


[Закрыть]

Но остались копии многих документов, да и первые экземпляры не полностью уничтожил Н. С. Хрущёв, поскольку В. М. Жухрай их надёжно спрятал. Однажды, разоткровенничавшись, Владимир Михайлович сказал:

«– Сразу после смерти Сталина Хрущёв пригласил меня к себе и в течение без малого пяти часов вёл душещипательную беседу о великой утрате, понесённой советским народом и всем прогрессивным человечеством. Кстати, его интересовало, знаю ли я, где находятся сталинские архивы?

– А Вы?

– Ответил, что я не архивариус, и такие вещи мне не ведомы. Уже из этой беседы я уяснил, что за мной будет установлена тотальная слежка. Впоследствии я понял, что Хрущёв опасался меня, вернее, моей осведомлённости об истинной подоплёке болезни и смерти Сталина.

– Откуда Вам это стало известно?

– Когда председатель КГБ Шелепин сочинил на меня соответствующую справку, я пожаловался Никите, который тут же его и продал: «Это, – говорит, – не я, это железный Шурик по своей инициативе, а лично я Вас люблю и уважаю». Он действительно до самой своей кончины уважительно относился ко мне, следил за моими успехами на научном и литературном поприще. За несколько месяцев до своей кончины пригласил меня на дачу, и, расчувствовавшись, попросил у меня прощения, а за что, так и не сказал. Прощаясь, он утирал слезу, выкатившуюся из его глаз, и многозначительно заявил: «Скоро мне предстоит встреча с «Отцом»…