Текст книги "Раскодированная Россия"

Глава 3

Кто-то робко постучался в окно. Потом ещё раз. Сева выглянул на улицу – никого. Стук повторился в третий раз. Андреич, прихватив рогатку и шокер, выскочил на улицу. Возле дома ошивался оборванный тип с бородой до самых глаз. Внимательно приглядевшись, Сева узнал Диму, бывшего табачного короля. Да, жизнь не пощадила бывшего богача, морщины избороздили его лоб и щёки, волосы совсем поседели, но в глазах, по-прежнему, тлели дьявольские угольки.

– Здравствуй, доктор. Как, пригласишь меня в дом или нет? Если нет, я не обижусь.

– Проходи, однако. Гостем будешь.

– Спасибо. Да, вот такие дела. Счастье, наконец, мне улыбнулось и даже напоследок помахало рукой, – кисло шутканул Дима, – вода есть?

– Воды нет, так что принять душ не удастся. Зато есть, что пожрать.

– Вот это дело. Ничего нет лучше хорошей жратвы. Когда заносит наверх, совершенно забываешь о вечных ценностях. Но когда падаешь на дно – всё становится на свои места. И первое почётное место по праву занимает еда. Второе – надежда.

– Надежда покидает людей последней, деньги – первыми, – согласился доктор.

– Что делать, – развёл руками Дима, – делясь своею радостью, ты умножаешь чужое горе.

– Увы, самый искренний смех – злорадный, – признал изнанку жизни Андреич.

– А хочешь, доктор, стих почитаю?

– Странно, что-то многих моих знакомых неожиданно на стихосложение пробило. Раньше-то я белой вороной был среди вечно жующих сограждан, а сейчас…

– А сейчас, – перебил Дима, – нужно за что-то цепляться. А так как особо уцепиться не за что, приходится хвататься за первое попавшееся. И часто это лист бумаги и карандаш. Начинаю:

 
Россия, безделье, извечный надрыв,
Разлита лень на вышитую скатерть.
Куда податься? Влево? Там обрыв.
Направо – плаха, ну, а прямо – паперть.
 
 
Здесь небо давит серым сургучом,
Плетёт тоска причудливые кольца,
Здесь разговоры обо всём и ни о чём
И вечный спор Обломова и Штольца.
 
 
Здесь хорошо не жили отродясь,
Тая в глазах угрюмую загадку,
Здесь неудачник мигом втоптан в грязь.
Но и везунчику приходится несладко.
 
 
Несладко быть в России богачом,
Делить всегда найдутся добровольцы.
Здесь разговоры обо всём и ни о чём
И вечный спор Обломова и Штольца.
 
 
Дождь по асфальту лупит каблуком,
Надсадно, без конца и перерыва.
Здесь даже в церкви пахнет кабаком
И никуда не деться от надрыва.
 

– Вот такие стихи начинаешь писать, когда в одночасье из олигарха превращаешься в бомжа, – пояснил Дима.

– Круто, – только и смог выговорить доктор.

– Слушай дальше.

 
Эх, Расея, ты Расея,
Забубенная страна,
Выпью водки – закосею
И куда ни ткнусь – стена.
 
 
Всюду драки и разборы,
Все стоят в очередях.
Всюду пьянки и заборы
И святые на гвоздях.
 
 
То, что было – ад кромешный,
Смертный путь на Колыму
И когда ж ты, друг сердешный,
Разберёшься, что к чему.
 
 
То, что будет – снова яма.
Ах ты, русская земля,
Не умеешь ходить прямо, —
Нарезаешь кренделя.
 
 
Ты уж чувствуешь усталость,
Защищая миражи,
Раньше ты в крови купалась,
А теперь живёшь во лжи.
 
 
Назревает снова смута —
Час припомненных обид
И, наверное, кому-то
Будут голову рубить.
 
 
Разорвут ему рубаху
Аж до самого пупа,
Сунут голову на плаху
И давай, гуляй толпа.
 
 
И опять посулят манну,
И опять получишь шиш,
И опять тебя обманут,
И опять ты всё простишь.
 

– Хорошие стихи, – одобрил Сева, – и ты вроде хороший, а ведь ещё пару месяцев назад настоящим троглодитом был.

– Что было, то прошло. Белозубые смеются ртом, беззубые глазами, – горько усмехнулся Дима.

– Но согласись, что ваша безудержная жадность и патологическое нежелание хоть чем-то поделиться толкает массы на подобное тому, что сейчас творится.

Говоря это, Сева не забывал на буржуйке разогревать супчик из пакетиков. В годы лишений все философские изыски не стоят одной тарелки горячего супа. А продолжать разговор имеет смысл не натощак, а после сытной трапезы. Дима был того же мнения и сразу же накинулся на огненный суп. Обжигаясь и дыша открытым ртом, он схомячил почти всю кастрюлю. Откинулся на спинку стула, прикрыл глаза.

– Ух, хорошо. Давно не ел такой вкуснотищи. Последний раз в Нью-Йорке. Помнится, это был бесплатный хавчик в день Благодарения.

– Расскажи, – заинтересовался Андреич.

– Что рассказывать. Я соскочил в Штаты в начале девяностых, когда Россия бушевала как пьяный матрос в портовом кабаке. Всё искала свой особый путь. А я решил идти проторенными путями: устроился таксистом в Бруклине и попытался завести знакомства среди америкосов, но очень быстро обломался. Когда тебя помещают на жёрдочку как попугая и намекают, что выше можно подняться только «мэстным», энтузиазм от смены часовых поясов быстро улетучивается. Наши эмигранты, не пробившись в американский ближний круг, тусуются между собой и живут воспоминаниями. Знаешь, доктор, чем живёт средний эмигрант?

– ?

– Тайной надеждой, что на Родине жизнь гораздо хуже. Поэтому стоит терпеть все мытарства, выпадающие бедолаге на чужбине. А если дома жизнь резко улучшается, многие начинают чесать репу: а на фига такие муки? Зачем работать поломойкой или швейцаром, когда у себя в стране можно нереально быстро завладеть заводами, фабриками и нефтяными вышками. И самые грамотные возвернулись назад, и я среди них. А знаешь, доктор, чем бывший эмигрант отличается от аборигена, никогда не покидавшего родной берег?

– ?

– Тем, что у него не тридцать два зуба, а шестьдесят четыре. И чувствует он себя как лыжник, сбросивший лыжи. Помнишь это ощущение – ощущение полёта. Первое время кажется, что летаешь, не чувствуя собственного веса. Он возвращается в свою страну, с родным языком и знакомым менталитетом, но с грузом пережитого опыта и страшной наукой выживать в любых обстоятельствах. Возвращается в сонное царство, где основное большинство любит поговорить о всякой хрени и ничего при этом не делать. А он злой и предприимчивый обставляет всех как приготовишек, и ему достаются лучшие куски отечественного пирога. Я бы всю молодёжь отправлял за кордон с сорока долларами в кармане на полгода или на год. И эффект будет получше армии, потому что из-за бугра летят дьяволы и едут демоны в человеческом обличье. Поверь на слово.

– А что, тот, кто не уезжал пожиже будет?

– Да нет. Просто я всем заплутавшим и отчаявшимся здесь рекомендую съездить за кордон хотя бы на месяц. Когда вернутся, после тех проблем, заморочки на Родине мёдом покажутся.

– Да ладно. Если все начнут делать деньги, кто же будет делать всё остальное? – задал резонный вопрос Сева.

– Не бойся. Реальных людей всегда мало. Подавляющее большинство наших бизнесменов – беспонтовая шушера, способная лишь пыжиться и важно подпукивать по ключевым вопросам. Как говорится: люди, готовые сдвинуть горы, как правило, живут на равнине.

– Хорошо сказано, жизненно, – заулыбался Всеволод.

– А реальные пацаны вроде меня и сами не отдыхают и другим не дают. Я приехал из Штатов с двадцатью тысячами долларов в кармане и полгода ел одни кочерыжки, чтобы поставить своё дело. Скажи, доктор, а кто тебе мешал поступить также? Кто тебя держал за воротник и не давал начать своё дело? То-то. Мы всё можем, пока ни за что не берёмся. Когда я, наконец, поставил дело, его у меня забрали. Тогда я выбрал направление и сам начал отбирать то, что плохо лежит, но хорошо продаётся и пользуется спросом. Так я вышел на никотиновую жилу и стал табачным генералом. И всё было хорошо, пока ты не влез со своей Программой.

– Ну, допустим, не я, а Козявкин с Сюсюкиным.

– Ну, допустим, не эти два клоуна, а ваш покорный слуга стоял за кулисами событий, и всё шоу устраивалось на мои деньги.

– Опаньки, – пролепетал Крылов, – а можно поподробнее.

– Вот так. Супчиком грошовым накормил, а теперь все тайны выведать хочешь? Быстро учишься, молодец.

– Не хочешь, не говори.

– Да, ладно, расскажу. Просто я решил расширить бизнес и пролезть в политику, а заодно потеснить водочных королей и урвать свою долю. Как говорится: в гостях хорошо, а в Думе лучше. Но… операция пошла совсем не так, как загадывалось.

– Как говорится, – передразнил Сева, – наркоз был общий, а хирург – мэстный.

– Увы. Кто же знал, что перемены в людях наступают так быстро. Что так легко из пьяниц сделать трезвенников, а из покорных, трезвых работников – пьяных дебоширов. Просто не успеваешь сориентироваться и принять надлежащие меры как оказываешься в совершенно другом измерении. Теперь ты мне, доктор, объясни, почему так всё быстро происходит?

– Да потому что всё гораздо проще, чем кажется. Страна при Хрущёве разительно отличалась от сталинской эпохи, а при Горбачёве была совершенно другой, чем при Брежневе. Не просто другой, а совершенно другой. Складывается жуткое ощущение, что ямщик может повернуть русскую птицу-тройку куда угодно. В абсолютно любом направлении. И она поскачет, куда прикажут, а уж говорунов, которые объяснят, что так и надо, долго искать не придётся.

– Это точно. Виталик-то, по слухам, крупный пост у Антикодов занимает. Растёт парень. И капитан из Интершела там же. Теперь он уже полковник. Это же он за мной охоту объявил, не может простить, что я его без денег оставил.

– Я теперь с ним часто вижусь, – рассмеялся Сева, – здесь ты сам виноват, что не обеспечил ему спокойной старости.

– Вот, вот, теперь он обеспечивает мне беспокойную зрелость, – хмыкнул Дима, – а скажи, доктор, ты что-нибудь новенькое придумал?

– Конечно.

– Что там можно придумать? 25-й кадр, он и есть 25-й кадр.

– Не скажи. Была бы голова, а придумать не проблема. Это как компьютер или сотовый телефон, базовая модель разительно отличается от навороченных потомков. Я такую планку взял, что тормознуть наше население можно будет за полчаса, они даже ничего не почувствуют. А утром, их опять от водки будет мутить, а от вина пучить. Главное, связаться властными структурами и провести сеанс с мощного носителя.

– Это хорошо, – заметил Дима, – а пластырь у тебя есть, придумщик ты наш? А то я все ноги сбил, пока до тебя добирался.

– Сейчас посмотрю, – Сева пошёл в другую комнату за пластырем, а когда вернулся, увидел Диму уткнувшегося лицом в кастрюлю с супом. Из простреленного затылка в кастрюлю сочилась кровь, мешаясь с остатками недоеденного супа.

Глава 4

«Во дела», – напряжённо размышлял Андреич, ползая между стульями, – «и кто же это Диму грохнул? И в кого же интересно метили: в него или в меня? У него-то врагов поболее моего будет, нынешний подполковник Интершела не единственный, кого про кинул жизнелюбивый Дима. Мир его праху. А кто мог целить в меня?

а) Оставшиеся в живых полуматросы, пускающие в расход неугодных.

б) Карликовый Терминатор, убирающий свидетелей, видевших убийство Подтиробы.

в) Любой прохожий, недовольный Севиной профессиональной деятельностью.

А довольных было не так уж много. Ещё неизвестно у кого больше врагов: у Димы или у меня? Куда же мне податься»? Этот вопрос опять обрёл актуальность и требовал немедленного ответа. «К ребятишкам, в подвал», – вдруг озарило Севу, – «и доброе дело сделаю – ребят накормлю и залягу до лучших времён. Тем более что выстрела слышно не было, значит, стрелял профессионал». Ещё час, поползав по грязному полу и убедив себя, что он в полной безопасности, Крылов принялся собираться. Набил полный рюкзак супами, а карманы рогатками и шокерами, двинул на выход. Бросил прощальный взгляд на Диму. Несмотря на трагизм ситуации, он служил наглядной агитацией к поговорке: слабые засыпают в салате, сильные – в десерте.

Когда Андреич впёрся со своим несчастным рюкзаком в подвал, ему стало смешно. Всё помещение было забито деликатесами и фирменной одеждой маленьких размеров. Почётное место занимала полка с каркадэ и гематогеном.

– Здравствуйте, дядя Сева, – пацанва запрыгала вокруг доктора.

– Здравствуйте, ребятишки. А я вам супчика в пакетиках, дурак, принёс, – извинился Андреич.

– Мы теперь в шоколаде, – заявили маленькие мародёры, – у нас ещё два подвала битком набиты всякой всячиной. Продуктов на год хватит.

– Грабь награбленное, – констатировал доктор, – конечно, нехорошо, но лучше вам, чем всяким отморозкам. Какие новости?

– У нас девушка есть, – огорошили мальцы.

– Девушка? – рассмеялся Андреич, – це дело. Вот теперь вы настоящие разбойники. И где же она?

В углу произошло, какое-то шевеление. Сева подошёл поближе. Довольно красивая девушка поднялась среди подушек, одеял и ковров, устилающих пол подвала. На вид ей было лет двадцать.

– Здравствуйте, – робко протянула она.

– Здрасьте, здрасьте, – оживился доктор, – у нас группового секса нет, у нас – коллективный.

– Что вы? – зарделась девушка, – я для них прекрасная дама. Они мне стихи пишут.

Только сейчас Сева заметил порядочную трещину, наметившуюся между пацанами. Юные самцы уже начинали конкурировать и биться лбами за обладание прекрасной самкой. Слаженная прежде команда трещала по всем швам. Раньше их сплачивала бедность и неприкаянность. Сейчас же огромные съестные запасы и красивая девушка могли внести раздрай и не в такую мужскую компанию.

– Это я её привёл, – похвастался Кольша, – она – девушка моей мечты.

– Если ты встретил девушку своей мечты, – хмыкнул Сева, – можешь распрощаться с остальными своими мечтами.

– Это цинично, – встряла девушка, – они просто хотят мне понравиться.

– Лучший способ понравиться девушке – ненадолго жениться, – охладил всеобщий пыл доктор.

– Нет, так нельзя, – стала кокетничать девушка. Как оказалось, её звали Женей.

– Только так и нужно, – стоял на своём Сева, – пусть привыкают к жестокой прозе жизни. Пусть знают, что женщина это калькулятор: она прибавляет проблем, отнимает время, умножает расходы и делит имущество.

Рассмеялась только Женя. Пшено то ли не поняло смысла, то ли уже и Андреича зачислило в соперники.

– А кто же тогда мужчина? – проворковала она.

– Мужчина это унитаз. Или вечно занят, или полон дерьма.

Девушка залилась смехом ещё громче.

– Значит, вы не верите в любовь, несчастный вы человек?

– В пучине любви первыми тонут сбережения, – проникновенно заявил Веволод, – а лучшее средство от любви это жадность.

– Оно и видно, – трепетное создание повернулось к доктору спиной.

Мальчуганы сразу заулыбались, списав Андреича со счёта соперников, и пригласили к столу. Крылов лопал давно забытую копчёную колбасу, печень трески, шпроты и чувствовал себя вернувшимся в номенклатурный рай восьмидесятых. Искоса поглядывал на Женю, та трескала наравне. Насытившись, она громко икнула, прикрыла рот рукой и сладко потянулась:

– Слава Богу, набуздакалась.

– Что? – не понял Сева.

– Набуздакалась, говорю, напежилась.

Андреич приторчал. Он считал себя знатоком всяких редких словечек, но в данном случае подобных синонимов к глаголу «наелся» слышать не приходилось. «Да», – весело подумал он, – «девушку ещё можно вывести из деревни, но деревню из девушки – навряд ли».

– Так, пацаны, пойду, встречусь с Валентинычем. Он хороший человек. Вы не против, если мы тут некоторое время потусуемся. Обещаю, к вашей девушке не приставать, много не пежить и всячески отрабатывать свой кров и пищу.

– Да, пожалуйста.

Сева пошёл к развалинам Макдональдса. Отсутствие сотовой связи угнетало не меньше голода. Раньше как было хорошо: созвонился, договорился о встрече, если что, ещё сто раз перезвонил. А сейчас мёрзни на ветру и отбивайся от всяких люмпенов и прочей швали. Валентиныч, молодец пришёл вовремя, и парочка отправилась в спасительный подвал. Всю дорогу Сева уговаривал коллегу вести себя тихо и скромно.

– Андреич, что ты довязался? Ты же знаешь, я старый, больной человек. У меня проблемы с женщинами – утром никак не могу их выгнать.

– Валентиныч, это о таких как ты говорят: «никогда не сидел, сложа руки, всегда их распускал».

– Всё, что нельзя обнять, и трогать не за чем, – пожал плечами герой – любовник.

– Значит так. Фокусы на вилках не показывать, сальности не говорить, за женские прелести не хвататься. Иначе крова и пищи мы лишимся. Автоматически. Я доходчиво объясняю?

– Не бойся, я одел смирительные тренировочные.

Валентиныча в подвале встретили настороженно, но он, не переставая, шутил насчёт своего преклонного возраста и рассеял все подозрения. Под вечер сели ужинать, Андреич уже благодарил судьбу за такой подарок, когда его взгляд упёрся в Валентиныча. Тот, успев разговеться кальвадосом, выказывал все признаки любовного томления.

– А скажите, Женя, – масляно улыбаясь, приосанился он, – бывали ли вы в Одессе?

– Нет, – игриво повела плечами девушка, также порядком захмелев.

– Я должен показать вам Одессу. Это лучший город на земле, – пел доктор, разминаясь кальвадосом и запивая сухим вином, – город вечной любви.

– А вот ваш друг циник. Он не верит в вечную любовь. А вы верите?

– Я верю. Лучше всего вечная любовь сохраняется на фотографии.

– И вы туда же? – сделала вид, что обиделась Женя.

– Нет, я не такой, – зашёлся Валентиныч, – я нежный и замечательный. Я могу простить красивой девушке всё. Для меня смысл жизни – находиться рядом с красивой женщиной. И мне ничего от неё не нужно. Ничего. Просто быть рядом. Хотя, конечно, такую женщину иногда хочется узнать поглубже.

Сева кашлянул, но Валентиныч уже закусил удила. Отобрав у всех вилки, он к радости окружающих начал свои удивительные фокусы, которые, обычно, заканчивались в постели. Потом, ухватив гитару, запел, свесив потный чуб над грифом: «уйди с дороги, таков закон, третий должен уйти»…

Сева попытался вернуть историческую правду жалостливой песне, намекая, что в оригинале были слова: «уйду с дороги», а не уйди». Всё было напрасно. Валентиныч, отбросив гитару, возжелал танцевать. Прижав к себе Женю, пустился в грязные танцы, совершенно забыв, что десяток глаз внимательно за ним наблюдает, начал изучать партнёршу на ощупь. Конечно, это было уже слишком. Чеснок, вооружившись ножами и вилками, выставил докторов на улицу.

– Я не виноват, – оправдывался Валентиныч, – у члена своя жизнь, у меня своя.

– Одних ловят на слове, других, на теле, – обречёно вздыхал Андреич.

Глава 5

Две неприкаянные тени скользили по опасным ночным переулкам. Никто их не ждал, никто не предлагал ночлега, никто не спешил поделиться последним куском хлеба. Мало того, подозрительные личности с вожделением взирали на их обувь и одежду. Тени ускоряли шаг и щупали в карманах рогатки. Из-за угла выкатился подросток в телогрейке и огромном треухе.

– Вам туда, – показал он в сторону Тверской.

– Разве? – усомнился Сева и показал в другую сторону, – а, может, туда?

– Нет, туда, – настаивал странный пацан.

– Пионер, иди к маме, – посоветовал Валентинович, с сегодняшнего вечера заимевший зуб на пионеров.

– Там выставка Яниса, – шмыгая носом, известил Гаврош в треухе.

– Яниса? – всполошился Крылов, – ты знаешь Яниса?

– Выставка в Георгиевском переулке, – уточнил парнишка и, не попрощавшись, исчез в переулке.

– Ловушка, – насупился Валентиныч, – заманят нас беспризорники, потом не выберемся.

– А откуда он Яниса знает? – пытался понять суть происходящего Андреич, – пойдём, посмотрим. Терять нам нечего, если в ближайшие пару часов с местом ночлега не определимся, всё равно пропадать.

Сжимая рогатки и шокеры, коллеги вошли в арку. Там действительно было достаточно людно и весело. В помещении выставочного зала жгли факелы и лучины, раздавался женский смех и мужской гогот. Врачи подошли ещё ближе. При входе висел большой плакат: «А ты принёс вязанку дров»? Кучки неприкаянных посетителей топтались по кругу. Художники вносили последние штрихи в предстоящую выставку: поправляли и так идеально висевшие картины, кашляли в кулак и одёргивали что-то скрывавшую рогожу. Но вот вошёл распорядитель и объявил: «выставка открывается». Сейчас же живописцы сдёрнули рогожу и взорам открылись остатки прежней роскоши: орешки и семечки, маленькие кусочки хлеба, нанизанные вместе селёдкой на зубочистки и, конечно же, солёные крекеры. Движения посетителей стали носить более осмысленный характер. Орлиным взором, оценив разнообразие яств каждого стола, они в единодушном порыве бросились к самому богатому.

– Какие солнечные краски.

– При очевидной камерности картина полифонична и открывает простор для ассоциаций.

– Дега просто отдыхает. А Пикассо нервно курит за дверью.

Сочтя увертюру достаточной, быстро устремились к накрытому столу. Художник неожиданно преградил путь ятаганом.

– Спирт покажите или самогон.

– Искусство не продаётся, – недовольно загудела толпа халявщиков.

– Не продаётся, – согласился брутальный меченосец, – зато меняется. На самогон или спирт. Халявы не будет. Предупреждаю.

Любители дармовщинки разочарованно откатились к менее роскошному столу. Охраняющий картины и стол с закусками живописец воинственно замахал бердышом, намекая, что первый художник абсолютно прав.

– Слушайте, да они серьёзно вооружены.

– Наверное, экспонаты из музея натырили.

– Экспонаты, не экспонаты, а по хребтине приварит, мало не покажется.

Левые посетители с проклятиями выкатились наружу и в залах остались только истинные ценители искусства. Они не спеша, бродили от стенда к стенду, тихо перешёптывались и недвусмысленно звякали тарой в авоськах, всем своим видом демонстрируя серьёзность намерений. Художники также быстро разоружились, приняли приветливые позы и радушно зазывали покупателей на просроченные крекеры. Андреич увидел в углу Вову и Луку. Наконец-то, можно было дать волю чувствам и обнять старых друзей. Выяснилось, что здесь вся команда. Уже в углу раздался завистливый вздох: «гляди-ка, а у Сидорова картина за двухлитровую банку самогона ушла. А у Полунина за пузырь денатурата». Уже маринист Погабало пробасил на весь зал: «да я свою картину и за трёхлитровую банку не отдам», а друзья всё хлопали друг друга по лужёным спинам, всё восхищались потерянным зубам и килограммам. И только мудрый Вова задумчиво лохматил отросшие волосы:

– Это неспроста. Так не бывает, чтобы мы встретились в разрушенном городе по чистой случайности. Точно какой-то кукловод дёргает за ниточки.

– Ну и что теперь, – развеселился Лука, – асфальта бояться – вообще не ходить. Кстати, Андреич, тебя тут спрашивали?

– Меня? – удивился Сева, – шутить изволишь?

– Тебя, тебя. Вон там две художницы, в соседней мастерской, – показал дорогу Лука.

Андреич вошёл в комнату и почувствовал себя в родной стихии. Художник лежал на кровати в трусах и жёлтой майке с надписью «Premium» и это при такой холодине. Почти двухметровое, прекрасное его тело тяжело страдало. Оно требовало водки. Впрочем, сгодился бы и самогон. Десятидневный запой это вам не хухры мухры. В глазах живописца читалась единственная просьба: «водки, дайте водки»!!! Одна, но пламенная страсть слышалась в его хриплом голосе и даже угадывалась в движениях головы. Две юные художницы суетились вокруг богатыря, они искренне хотели ему помочь. Их срывающиеся голоса взлетали беспомощно к потолку и таяли в густом перегаре, наполняющем комнату.

– Доктор, вы представляете, мы хотели выехать на пленэр, порисовать пейзажи.

Слово «пленэр» с таким прононсом могут произносить только девушки из хороших семей, в жизни, не нюхавшие пороха, кокаина и недельного перегара.

– Водки, дайте мне водки, – заканючил художник по имени Андрей, – мне очень плохо.

– Трезвый художник творит, пьяный вытворяет, – констатировал доктор.

– Андрюша, ты потерял человеческий облик, возьми себя, наконец, в руки, – щебетала одна.

– Вы знаете, доктор, он гениальный художник, он должен выставляться в Третьяковке, – вторила другая.

– Водки, – стонал великий художник, которому в данный момент было глубоко наплевать на все музеи мира, включая Лувр и Прадо.

Сева считал, что похмелье и ломка – это расплата, придуманная Богами за блаженство опьянения. Чем больше эйфория, тем сильнее муки. Боги не прощают, когда люди взлетают слишком высоко в ощущении счастья и наказывают их страданием. Нельзя приближаться к Богам слишком близко. А пейзажиста крутило как бельё в барабане стиральной машины, корёжило как металл после взрыва и накрывало дугой как загнанную лошадь. Художницы, видевшие запой впервые в жизни, говорили много, мило и бестолково, предлагая Андрею то поесть, то поспать. Увы, живописец был лишён простых человеческих радостей. Сон пьющего человека, как известно, чуток и тревожен, а о каком аппетите может идти речь после десятидневного запоя. Холсты валялись в одном углу комнаты, краски в другом. В ближайшее время им не суждено было встретиться.

– Водки! – неслось по долинам и по взгорьям.

Художника можно было понять – ацетальдегид бушевал в его крови, настойчиво требуя новой порции огненной воды. Сева принялся поправлять творца подручными средствами.

– Неужели все мужчины так пьют? – искренне удивлялись девушки, – мы не видели такого никогда.

– Неужели вам попадались только непьющие? – искренне недоумевал Андреич, – а вы точно жили всё это время в России?

Когда нет возможности делать уколы и ставить капельницы, остаётся старый добрый активированный уголь, фестал и витамины группы Б. Добавляем молоко или воду по вкусу и запираем двери, чтобы оградить пациента от тлетворного влияния улицы. А он, конечно, будет рваться в магазин или к знакомой самогонщице. Правильно, а куда ему бежать, в музей что ли?

– А что теперь? – в один голос спросили нежные создания.

– А теперь посматривайте за ним и молитесь, чтобы «пружина распрямилась до конца».

– ?

– У наркологов это выражение означает, что пациент сам устал гробить своё здоровье и хочет «обсохнуть». В противном случае даже после серии грамотно поставленных капельниц, череды уколов и горстей таблеток, эта скотина опять пойдёт за огненной водой.

Всё обошлось, и на следующее утро живописец лежал тихий и трезвый как ангел. Его человеческое происхождение выдавала только крупная дрожь, бившая истерзанное тело, да запах чудовищного перегара, пропитавший все стены. Ангел молитвенно сложил руки на груди, грешные его глаза рассматривали трещины на потолке. У него было время их все запомнить и перенести на полотно.

Вечером, уничтожая провизию, вырученную за картины художников, друзья держали совет, как добывать пропитание. Решено было для начала объесть колдунов, а Севе подготовить почву для едоков по партийной линии.