Текст книги "Раскодированная Россия"

Глава 7

Ястребиный Клик под чутким руководством Палыча собрал всё племя в конференц-зале. Загипнотизированый вождь был краток:

– Выступает Старый Шаман. Он расскажет, как нам жить дальше.

Палыч несколько раз молча продефилировал вдоль рядов гуронов. Индейцы послушно вертели головами как подсолнухи вслед за солнцем. Неожиданно Старый Шаман завопил:

– Сцепите руки в замок! – и на личном примере показал неразумному племени, как нужно скрестить пальцы.

Большинство гуронов последовало примеру, однако, некоторая часть отмороженных краснокожих стала хмыкать и подтрунивать над выжившим из ум старикашкой.

– Я повелитель вампиров, упырей и духов! – страшным голосом взвыл Палыч, – я оживляю умерших и умерщвляю непокорных. Ожившие злые духи явитесь народу гуронов!

Из подсобки, покачиваясь и держа копья на уровне груди, вышли Сева и Валерец. Андреич страшно закатывал глаза и подвывал, всячески пытаясь походить на злостного вампира. Валера, находясь в гипнотическом трансе, понятное дело, не мог похвастаться такими театральными эффектами, но роль свою исполнял добротно и слаженно.

– Ястребиный Клик, – замогильным голосом произнёс один из вампиров, – я пришёл за тобой из самого ада. За тобой должок. Ты испытываешь адские боли в мышцах и суставах, как при наркотической ломке. Тебя плющит и кумарит, как будто ты переламываешься всухую.

Ястребиного Клика всего перекорёжило и перекосило. Наркоман со стажем, он невыносимо страдал, как будто действительно находился в наркотической абстиненции. Вождь жалобно застонал и стал извиваться как грешник на сковородке: каждую его мышцу перекручивало узлом, каждый сустав дробило на части.

– Сцепите руки в замок, – гневно приказал вампир Андреич, – слушайте, что говорит Старый Шаман, иначе я возьму в ад кого-нибудь из вас. Тебя, или тебя, или тебя.

Севе надоело держать тяжеленное копьё, он отбросил его в сторону и стал тыкать пальцем в побледневших гуронов. Те мгновенно сцепили пальцы в замок и с ужасом уставились на вампиров. Упырь Валера законопослушно держал копьё у груди и молчал, зато второй вурдалак как с цепи сорвался:

– Вы не можете расцепить пальцы! Они приросли друг к другу! Вы хотите разжать руки, но вам это не удаётся!

Гуроны безуспешно стали разрывать руки, рыча и крутя головами, помогая себе всем телом и наполняясь священным ужасом. Сева подождал пару минут, а потом рявкнул:

– Спать!

И племя сразу ушло в гипнотическое состояние. Конечно, это было пижонство, без гипнотической песни сразу загнать всех в сомнамбулизм, но хотелось повыделываться перед Палычем.

– Вы слышите только мой голос, – вещал Андреич, – вы забываете, где находится золотовалютная комната. Вы становитесь добрыми и чуткими, любящими и кроткими. Теперь вы будете слышать голос Старого Шамана. Вы перестанете слышать мой, голос и будете слышать голос Старого Шамана.

– Спать, – подхватил раппорт как знамя Палыч, – теперь вы слышите только мой голос. Подул ветер, сильный холодный ветер, вам зябко на ледяном ветру.

Индейцы стали кутаться в свои косухи, Ястребиный Клик съёжился как замёрзший котёнок, а Валерца с его копьём ветер сдул аж на несколько метров.

– Мы организуем движение Тимуровцев, – загнул Палыч, – разобьёмся на звёздочки. В каждой звёздочке по пять тимуровцев…

Сева вскинул руку в знак прощания и, посмеиваясь, начал выбираться на поверхность. Сначала он методично записывал на бумажку: один поворот налево, три поворота направо, потом плюнул и не стал отвлекаться на ерунду. «В конце концов, Палыч автомобилист, у него хорошая зрительная память и способности к ориентированию», – успокоил себя Андреич и бодро зашагал наугад. Подземные переходы, кое-где выложенные плиткой, тянулись бесконечно как рабочий день, казалось, им не будет ни конца, ни края. Сева тупо перебирал ногами, уже не боясь, ни встречи с каким-нибудь новым полоумным племенем, ни с диггерской бандой. Он окончательно отчаялся выбраться на поверхность и глотнуть свежего воздуха. И когда внезапно доктор увидел падающий снег, то просто съехал по стенке на пол. А снег всё падал и падал, белый и пушистый как в мультфильмах. Андреич вышел под чёрное небо и стал ловить снежинки губами. Через пять минут он сообразил, что на улице горят фонари, не все, конечно, но горят. «А жизнь-то налаживается»! – заорал он во всё горло и стал осматриваться, куда на этот раз занесла его судьба. Это был Яузский бульвар.

Глава 8

Как только Андреич попал в Георгиевский переулок, пожал руки друзьям и выпил стакан чая, он сразу же устремился читать свои бестолковые лекции. Он, видите ли, соскучился по аудитории.

Лекция № 3

Вы хотите бросить курить? Правда, хотите? Тогда слушайте сюда. Забудьте всё, чему вас учили раньше. Так кажется, говорят выпускникам учебных заведений, ставшим молодыми специалистами.

Миф 1. Человек бросивший курить чувствует себя гораздо хуже, чем курящий. У него останавливается сердце, он задыхается, кашляет, кашляет, практически умирает без сигареты. Так вот это сказки. Человек, бросивший курить, чувствует себя однозначно лучше курильщика. Это даже не обсуждается.

Миф 2. Курильщик, завязавший с куревом, на протяжении нескольких лет хочет курить «аж ухи пухнут». Вредная и порочная выдумка. Объясняю – табачная зависимость состоит из трёх составляющих: физическая зависимость, психическая зависимость, психологическая зависимость.

А) Физическая зависимость длится восемь – двенадцать часов. И всё. В среднем табачная абстиненция начинается через сорок минут. Сидят студенты на лекции и смотрят на часы, когда же этот змей-лектор замолчит и можно будет пойти перекурить. Перекурили, уровень никотина в организме повысился. Следующие сорок минут курильщик чувствует себя относительно комфортно. Хотя он ещё три раза может покурить – за компанию. То есть на физическую зависимость повлиять невозможно. Весь никотин должен выйти из обмена веществ. Иглоукалывание, электропунктура, гомеопатия, антиникотиновые препараты только облегчают состояние пациента. Но страдать ему так и так придётся, пока физическая зависимость не угаснет. Она длится, как я уже говорил, от восьми до двенадцати часов. Всего-то.

Б) Психическая зависимость продолжается от трёх до пяти суток. И всё. За годы своей многолетней практики я убедился в одном: психическая зависимость длится максимум пять суток. На неё-то и направлено лечение. Нужно вытеснить её и дать что-то взамен.

В) Психологическая зависимость держится всю жизнь. То есть всю оставшуюся жизнь пациент будет помнить об утраченном удовольствии.

Лекция № 4

В Москве очень много бесполезных людей. На что они живут непонятно, чем занимаются, покрыто мраком. Они всегда полны творческих замыслов и прошлогодних идей. Они очень хотят денег. Это видно даже по их походке. Как птица-подранок отпрыгивает от голодной кошки, собрав последние силы, так и эти люди движутся навстречу богатству. Большими прыжками и не в том направлении. От одной мысли, что нужно каждый день ходить на работу и надрываться там по двенадцать часов их тошнит. Они хотят всего и сразу. Их любимые слова: «встреча, сделка и откат». Их любимые выражения: «присосаться к трубе, упасть в дольку и попилить федеральный бюджет». Употребление этих выражений в нужном контексте поднимают их в собственных глазах и глазах окружающих. Звучит это приблизительно так: «У меня сегодня встреча. Сделка на сто миллионов евро. А как без откатов? Главное, мы присосёмся к нефтяной трубе. Конечно, упадём в дольку. А иначе, зачем затеваться? Сейчас все пилят федеральный бюджет, а мы что рыжие что ли? Заплати за обед и возьми ещё кофе капучино. За мной не пропадёт. И ещё нужно потом заплатить за бензин». Часто у них дорогие костюмы и машины, взятые напрокат. Живут они при этом в съёмных комнатах, где из мебели продавленный матрац и один ржавый гвоздь, на котором торжественно висит костюм за две тысячи долларов. По идее они должны были исчезнуть в конце забойных девяностых, когда бремя грузовых перевозок в виде составов с углём и сахаром, наконец-то перешло в надёжные руки транснациональных корпораций. Но бесполезные люди не исчезли, они просто мимикрировали и пытаются торговать био добавками и китайскою водорослью, гарантирующей бессмертие. Гарантия – пятьсот процентов. Бывает, что они лечат ещё по фотографии, а если нет фото, то можно и по фантому, что очень удобно, так как можно сэкономить на ателье. Кстати, насчёт гарантии они не обманывают – ни одна фотография еще, ни разу не напилась.

Бесполезные люди возникают ниоткуда и исчезают в никуда. Тот промежуток времени, который они займут своей кипучей деятельностью, уходящей в свисток, вы можете смело выбрасывать из своей жизни. Потому что ничего ровным счётом не произойдёт. Вы лишний раз убедитесь, что по настоящему дельных людей очень мало, что не нужно создавать себе чужих проблем, и что из ничего ничего не вырастает, кроме геморроя. Хотя, нужно отдать им должное, бесполезные люди не смогут вытянуть ваши деньги и не сумеют втянуть вас в свои авантюры. Этого им не удастся. Вы просто потеряете время, но безвозвратно. Эти люди будут хлопать вас по плечу, говорить, что всё на мази, они нарисуют вам чудные перспективы и раскрасят их цветными фломастерами. А потом исчезнут из вашей жизни. Аминь. Но на смену им явятся новые. В Москве много бесполезных людей.

Лекция № 5

Вы никогда не лечились от алкоголизма? Вы много потеряли. В нашей стране, где у восьмидесяти четырёх процентов населения проблемы с алкоголем, манкировать обязанностями больного недопустимо, чревато и преступно. «Пьянство – тормоз, трезвость – резерв» – это изречение золотыми буквами нужно написать на фонтане в ГУМе, где так любят фотографироваться приезжие. При этом нужно обязать доморощенных фотографов, чтобы надпись обязательно попала в кадр. Вы, конечно, сейчас возразите, что не алкоголик. Вот сосед Петруха с третьего этажа – это да, он конченный алканюга. И сослуживец Юрец, сидящий за соседним столом и обдающий всех перегаром как пароувлажнитель – тоже. А вы нет. Вы особенный. Вы счастливчик и входите в те шестнадцать процентов, которые могут, смело поддавать, не опасаясь за последствия. Вы выпиваете два раза в месяц по пятьдесят грамм коньяка и ложитесь спать, предусмотрительно отвернувшись к стенке. Если вам предлагают выпить в неурочный час, вы делаете оскорбленное лицо, как женщина в картине Репина «Не ждали». А, может, вы выпиваете три раза в месяц, или даже семь, а бывает и все десять? И искренне радуетесь любому предлогу наковыряться с друзьями и родственниками? Чего уж шифроваться. И почудить бывает? А как выпить, да не почудить? И наутро не всё вспомнить? И с похмельной головой карабкаться на работу, кляня себя последними словами: «ну, зачем? Ну, зачем, я вчера мешал водку с пивом? Неужели нельзя вовремя тормознуться? Обязательно нажраться до поросячьего визга, вертолёта в голове и странной гибкости в теле. В следующий раз буду умнее. Я выпью одну рюмку водки, закушу огурцом, а дольше буду пить только клюквенный морс, который освежает полость рта и повышает иммунитет. А в следующий раз – опять в дрова. Вы будете смеяться, но без квалифицированной помощи вам не обойтись.

И вот, наконец, человек созрел, чтобы пойти сдаваться. Это нужно видеть. Практически никогда пациент не приходит один. В окружении родных и близких, трёх шебутных детей и, конечно, тёщи, он переступает порог лечебного учреждения. Дети сразу затевают подвижные игры. Тёща обмахивается носовым платком и требует воды, невзирая на время года. Ей душно и томно. Жена, как правило, смотрит доктору в глаза, пытаясь прочесть, что у него в дипломе по патологической анатомии: три или четыре. Почему-то, она заранее уверена, что не пять. На фоне активной родни, пациент как-то теряется и даже становится ниже ростом. Его извлекают из задних рядов и силой выводят на первый план. Он с трудом вспоминает своё имя и с тоской поглядывает на дверь. Бодрая родня не даёт астеничному виновнику торжества слова воткнуть. Выясняется, что в детстве у него «был большой прыщ на попе, что он любил пасти коров и лазить с соседским Колькой по деревьям». Жена напирает грудью на доктора и с придыханием, спрашивает: «а какие гарантии? Где гарантия»? Ей вторит тёща: «а, сколько процентов гарантия»? Вот тут-то и выясняется, чем отличается малокровный и хилый доктор от румяного и плечистого колдуна. Пока человечек в белом халате мямлит, что медицина это такая наука, где гарантии дать сложно. Что многое зависит от реабилитационного ресурса самого больного и так далее; колдун, выкатив глаза и выпятив грудь, сразу отметает нелепые подозрения. Гарантия – пятьсот процентов вас устроит? Не устраивает? Тогда тысяча процентов. Кто может устоять против таких цифр? Таких гарантий даже Сбербанк не даёт, невзирая на то, что основан ещё в 1872 году. Когда родственники, притащившие за шкирку пациента, лечится, начинают вести себя чересчур резво, неплохо достать большой шприц на двадцать милилитров и задумчиво покрутить его в руках. Дети сразу затихают и на всякий случай перемещаются ближе к двери. И даже горластые тёти замолкают на полуслове. Потом желательно уточнить: кого же всё-таки мы будем сегодня лечить? Все, кроме пациента, мгновенно делают вид, что они здесь нипричём и виновный обречёно проходит в смотровую. Здесь он присаживается на самый край кушетки и затравленно озирается вокруг. Почему-то ему кажется, что сейчас его лишат самого дорогого на свете – возможности накатить стопочку по поводу или даже без. Он ждёт удара шприцем в спину или, что капельница обернётся удавкой и навсегда перекроет доступ кислорода в его прокуренные лёгкие.

– Ай, яй, яй, – говорит добродушно доктор, – поднимите-ка рубаху, любезный, там, где русская душа, там и больная печень.

– Что? – не врубается в происходящее пациент.

– Ох, тяжёлое, наверное, у вас похмелье? – спрашивает мудрый доктор.

– Ох, тяжёлое, – легко соглашается больной, – сушит, трусит, вяжет, долбит. Раньше такого не было. Помнится, с утра стакан чая выпил и огурец. А сейчас без опохмелки – кажется, глаза лопнут, и швы на голове разойдутся.

– С каждым годом здоровья всё меньше, батенька. А как вы хотели? При здоровом-то образе жизни организм изнашивается, а при российских дозах, когда если пьют, то литрами, если курят, то блоками, откуда здоровью-то взяться?

– Да, – пыхтит пациент.

– Но вы, надеюсь, на тот свет не хотите? – дожимает доктор.

– Нет, – открещивается жизнелюбивый больной.

– А вы слышали фразу: «он умер оттого, что у него было слишком много здоровья»? – загоняет очередной шар нарколог.

– Нет, то есть да, – путается пациент.

– А вы знаете, что от похмелья умирает каждый тридцатый? Настолько пагубные изменения в организме вызывает состояние абстиненции. Наверняка, уже несколько ваших бывших собутыльников отдали Богу душу.

– Трое уже преставилось, – сопит больной.

– А вы знаете, что виски литрами пьют только в нашей стране? Именно в вискаре содержится самое большое количество сивушных масел. Из-за них виски и имеют такой вкус и цвет. Во всём мире его пьют по тридцать грамм, да ещё со льдом и содовой. А у нас бутылками глушат. А вы знаете, что в пиве содержатся трупные яды: путресцин и кадаверин?

– Не-е-ет, – блеет пациент, задавленный силой факта.

Дальнейшую беседу опустим, чтобы не утомлять ваше внимание и не отвлекать от сюжета, но в конце психокоррекции практически каждый голосует за временный отказ от спиртного. Семя упало во взрыхлённую почву. Все хотят жить долго, хотя некоторые это тщательно скрывают.

Глава 9

Андреич, вернувшись из индейских подземелий в партийные коридоры, был неожиданно обласкан властью и повышен до депутатов. Как это у нас случается сплошь и рядом, никакой его заслуги в этом не было. Просто один раз, оказав помощь Сручкину, Крылов мог рассчитывать на бесконечные дивиденды. Сева с жаром принялся вникать в политическую жизнь Антикодов. Заседания обычно проходили в Тронном зале. Огромный зал венчал витражный потолок. Свет дробился в разноцветных стёклышках и играл на лицах ответственных чиновников как блики разноцветного костра. Ещё это напоминало дискотеку восьмидесятых с вакханалией цветомузыки. В противоположность легкомысленным солнечным зайчикам, всё остальное звало к труду и обороне: овальный полированный стол, тридцать строгих стульев и столько же чиновников, вынужденных решать государственные вопросы. Перед каждым государевым человеком стоял открытый ноутбук, бутылка воды и чисто вымытый стакан. Первым слово взял Однопозов.

– Господа. Отечество в опасности. Страна на краю пропасти. Кризис в обществе. Кризис во властных структурах. Дефолт духовных ценностей. Деноминация самого понятия Родина. Перемен, мы ждём перемен…

Однопозов говорил умно и долго, осторожно обходя существо вопроса. Сева начал засыпать. Всхрапнув и уронив голову, доктор взял себя в руки и пристыжено кашлянул. Было очень неудобно. В то время как лучшие люди страны ломали голову над проблемой выхода из кризиса, он имел наглость похрапывать на заседании государственной важности. Осторожно скосив глаза влево, Андреич посмотрел на экран соседнего ноутбука. Там ожесточённо рубились в «тетрис». Сева приподнял брови и посмотрел вправо. Там резались в покер. Ещё дальше рассматривали сайт: «фотомодели без лифчиков».

«Так вот зачем им нужны ноутбуки» – наконец, допёр Сева, – «а я Вася Хрюкин, не знаю, чем мне заняться. Может свежие анекдоты просмотреть? Нет, нельзя. Начну хихикать. Лучше новости почитать». Так потихоньку Андреич стал осваивать азы чиновничества. А Однопозов тем временем распинался о сплочении всех прогрессивных сил перед лицом общей опасности. Самое интересное, что говорил он без бумажки. Слова, ладно пригнанные друг к другу, превращались в такие же стройные предложения. Предложения в ровные абзацы, а абзацы в такое редкостное словоблудие, что хотелось уложить краснобая на клавиши ноутбука одной щекой, а крышкой со всего размаха так припечатать, чтобы уши раздавили язык к чёртовой матери. Однако Андреич взял курс на карьерный рост и мужественно вникал в секреты государственной политики. Потом слово дали Сручкину. Он не стал тянуть резину и сразу предложил объединиться, оставив за его фракцией пятнадцать голосов. Причину его поспешности Сева прекрасно видел: играя в карты на раздевание, он практически раздел «студенток из общаги». И в этот момент ему дали слово. Какой облом. Игра стояла на паузе, но через десять минут её снесёт, и тогда все усилия Сручкина пропадут зря. Придётся снова отвоёвывать вещичку за вещичкой у роскошных студенток. Сручкин спешил и не делал из этого секрета.

– Пятнадцать голосов наша фракция заслужила. Пятнадцать и не голосом меньше. Наша фракция стояла у истоков освободительного движения. Пятнадцать голосов – моё последнее слово.

– Дайте ему его пятнадцать голосов, – загрохотал силовик Шевкомуд Егор Лукич, – пусть подавится. Он имел здесь самый большой политический вес и естественно претендовал на первенство.

– Да пусть берёт, – поддержали остальные.

Сручкин с облегчением плюхнулся свой стул и продолжил раздевание классных тёлочек. Довольная улыбка расплылась по его лицу – он успел. Следующим выступал профессор Стучебрюков. Он не первый раз присутствовал на совещании такого уровня, но почему-то сильно робел.

– Мы тут посоветовались, – начал он несмело, – покумекали, так сказать, и выяснили, что без иностранной помощи нам не обойтись. У меня неплохие связи в Колумбийском университете и я…

– Да что ты нас Колумбийским университетом пугаешь? – пошутил силовик Лукич, и все заулыбались.

Заулыбался и Сева, хотя смысла шутки не уловил. Видимо пока не дорос ещё до уровня государственного юмора.

– Хотелось бы… – робко продолжил Стучебрюков.

– Хотеть не вредно, вредно хотеть вручную, – сально и грубо перебил его Шевкомуд.

Все опять засмеялись. Стучебрюков покраснел как рак, сел на своё место и постарался слиться с пейзажем. Следующим вскочил академик Озабочко, метящий в министры здравоохранения. По всем его повадкам было видно, что он свой в коридорах власти и стул за овальным столом занимает по праву.

– Хотелось бы указать уважаемой аудитории на один неоспоримый факт: народ устал пьянствовать. Устал смертельно. Всякий развязавший обычно преувеличивает свои силы. Находясь в ремиссии в состоянии сжатой пружины и уходя в запой, он собирается год не просыхать. Но хватает его на неделю, редко на две. Пружина распрямляется, снеся спокойствие окружающих и все бьющиеся предметы, тихую семейную жизнь и ежедневное путешествие на работу. А через две недели, робкий, скромный, с подбитым глазом пациент идёт сдаваться к наркологу. И все довольны. Особенности данного исторического промежутка таковы, что запила вся страна. Запила страшно и скандально. Социальные институты вроде семьи и школы, работы и квартплаты внезапно прекратили своё существование. Поэтому запой получился необычайно продолжительный. Не всякий организм его выдержит. Да, господин Стучебрюков?

– Что Стучебрюков? Что Стучебрюков? – фельдфебельский голос профессора сорвался на визг, – ну, не могу я выпивать! Ну, не могу! Мне врачи запретили.

– А по какой специальности врачи? – осуждающе пророкотал Шевкомуд.

– Отоларингологи.

– Кто?

– Ухо, горло, нос.

– Что у тебя, старого хрыча, водка не в то горло попадает что ли? – поставил вопрос ребром Лукич.

– Я же уже рассказывал, – дрожащим голосом стал оправдываться Стучебрюков, – что уснул лицом в салате и чуть не задохнулся. Отоларингологи спасли меня, но теперь, когда я пью спиртное, всё вытекает через нос. Я же сам страдаю.

– Не видно, чтобы ты страдал, – забил фразу как гвоздь Лукич, – я вообще хочу поставить вопрос о твоём переводе в область. Ненадёжный ты стал Евсей, сомнительный какой-то. Не нравишься ты мне.

– Я искуплю, – всхлипывая, заверил Стучебрюков, – после операции наверстаю.

– Смотри, Евсей. Партия многое может простить кроме отступничества. Вон, Озабочко тоже как птичка больше дюжины рюмок не пьёт. Однако никогда не противопоставлял себя коллективу. Евсей, ты не прав.

Стучебрюков захлюпал носом и стал вытирать слёзы кулаками. Никто не протянул ему носового платка. Следующие три оратора также базарили о необходимости сплотиться и ударить сообща по другим партиям. В конце выступления краснобаи требовали по тридцать голосов для своей фракции. Им давали по пятнадцать, и они удовлетворённо доигрывали в тетрисы и прочие компьютерные игры. А Сева ждал, когда очередь дойдёт, наконец, до него. Когда уже казалось, что Андреич вышел на финишную прямую, и все заслушают его доклад, раздался надсадный кашель Лукича.

– Кх-х-х-х, не пора ли нам отобедать, – веско молвил он, – а то от государственных дел живот совсем подвело.

– Пора, пора, – единодушно закивали чиновники.

– Можно не голосовать по этому поводу? – тяжеловесно сострил Шевкомуд и все покорно заулыбались, а некоторые даже и прыснули.

Двустворчатые дубовые двери бесшумно отворились, и радушная красавица в сарафане и кокошнике пригласила присутствующих за накрытый стол. Те же тридцать стульев окружали обеденный стол, уставленный многочисленными яствами. Андреич захлопал глазами и чуть не подавился слюной. Чёрная икра соседствовала с красной. Баклажанной не было, врать не будем, но зато осетрина источала такой аромат, что мысли о политической карьере стали приобретать навязчивый характер. Устрицы во льду, мраморная говядина и т. д. только укрепляли подобное решение. И всё это при ужасающем голоде за стенами жёлтого здания с малоприметной табличкой. Куда там банде гуронов или команчей до такого вкусового изобилия, до такой азиатской вычурности и французского изыска. «Нет, что ни говори, а нужно непременно идти в политику», – стал нашёптывать внутренний голос, – «смотри, как их питают – прямо на убой».

«Пошёл ты», – Сева, посылая подальше внутренний голос, тем не менее, усердно накладывал еду в свою тарелку.

– Пореже мечи, – тихо предупредил Сручкин, – это только начало. Тут семь перемен блюд положено.

«Слышал, дурашка, только начало», – забубнило второе Я, – «если бы ты меня так питал, я бы уже ого го какой был. Нравится мне здесь. Только смотри, не облажайся. Всё делай, как велят. И помни, я буду внимательно за тобой наблюдать».

«Тоже мне смотрящий», – отмахнулся Андреич и занёс вилку над тарелкой. Но что-то вокруг было не так. Осмотрелся осторожно по сторонам – никто не ел. Все наложили полные тарелки, но никто не смел, прикоснуться к еде. Сева быстренько вернул вилку на место и благочестиво сложил ручки под скатертью. Слюна мощным фонтаном орошала ротовую полость. Запахи деликатесов плавали между тарелок и давали совершенно неожиданные сочетания. Например, запах авокадо и заливного из языка, смешиваясь, отдавали сиренью. «Ещё десять таких минут», – тоскливо подумал Андреич, – «и я научусь различать запахи сахара и соли».

«Терпи», – приказал внутренний голос, – «есть такое слово – надо. Все терпят, и ты терпи. Что ты лучше всех что ли»?

«Что за скотство», – начал внутренне закипать Крылов, – «посадили перед миской с едой как собаку и жрать не дают. Дрессируют что ли»?

«Никто же не ест. Все выдерживают характер», – резонно заметил внутренний голос, – «интересно, кто же даст команду»?

«Да уж», – поддержал Андреич, – «Интересно. И как же она будет звучать? Наверное, фас».

Прошло ещё пять томительных минут. Сева начал уже различать по запаху один белый яд от другого.

– Хм-м-м-м, – призывно закашлялся Лукич.

Сразу из двери лебёдушкой выплыла давешняя красавица. На её вытянутых руках как спящий младенец покоился поднос с внушительными фужерами водки. Лебёдушка стала обносить присутствующих горячительным и делать книксен каждому, кто тягал рюмку с подноса. Двадцать девять рук ухватили по рюману. Тридцатый, Стучебрюков, просквозил. Строя рожи, одна страшнее другой, хватая себя то за кадык, то за переносицу, закатывая глаза к небу и дыша ртом, он стал напоминать нищего на паперти, просящего пятачок. Но никто не подал ему даже копеечки. Маркитантка шарахнулась от него, как от прокажённого. Стучебрюков тихо всхлипнул, и его слёзы подсолили лобио до необходимой кондиции.

– За наши партийные принципы, – произнёс тост несгибаемый Лукич, – пьём стоя и до дна.

Все вскочили как подорванные за исключением изгоя и калеки Стучебрюкова и опрокинули содержимое фужеров в рот. Андреичу водка пошла тяжело. Застряв на уровне пищевода, попросилась назад. «Да», – глубокомысленно заметил внутренний голос, – «водку пить – это вам не в тапки пукать. Держать вес. Держать. Главное, дышать носом и думать о хорошем». На глаза навернулись слёзы, дыхание спёрло, но спазм потихоньку отпустил. Сева раздышался и принялся усиленно закусывать.

– Дзин-н-нь, – это Шевкомуд стучал ребром ножа по бокалу, не давая расслабиться партийным функционерам.

– Между первой и второй…, – сделал театральную паузу.

– Перерывчик небольшой, – покорно договорили остальные.

Лебёдушка вновь поплыла с подносом, полным «русского Эроса», как описал спиртное один философ.

Сева легко отличал пьющих людей от непьющих. Для непьющего человека первые глотки – самые трудные. Потом уже пьётся легче. Опять же аппетит разыгрывается и хочется мести со стола всё подряд. У пьющего индивидуума всё наоборот. Он как манны небесной ждёт первого глотка, ведь он непросто выпивает, он похмеляется. Вздох облегчения сопровождает попадание алкоголя в бездонную глотку. Да и с аппетитом у него проблема. Судя по тому, с каким облегчением вздохнуло подавляющее большинство функционеров после первой рюмки, работы у Севы было непочатый край.

«Две трети конкретно бухает», – оценил положение дел Крылов, – «а Лукич, похоже, специально спаивает. Гонит как на пожар и закусывать не даёт. Пора принимать меры». Он расстегнул кнопку в левом рукаве своей волшебной куртки и начал незаметно сливать туда спиртное. Выглядело это так: Андреич одновременно подносил ко рту правую руку с рюмкой и левый рукав. Молниеносное движение, отточенное за несколько месяцев, и спиртное сливалось в прорезиненную подкладку. Это легенды, что пьющие смотрят за соседом. После второй рюмки всем уже всё равно. А если кто-то и заметит фокусы с рукавом, значит, он сам хитрит. У трезвого человека обзор – сто восемьдесят градусов. С каждой рюмкой он сужается и становится прожекторным. Сто семьдесят, сто шестьдесят, сто пятьдесят, сто сорок, сто тридцать и так далее, пока пьяный с трудом фокусирует внимание в одну точку, а боковое зрение полностью выпадает. Вот почему так опасен пьяный водитель и беззащитен выпивший пешеход. Боковые поля зрения отсутствуют, пьяный вынужден крутить головой как прожектором, чтобы увидеть, что творится вокруг.

– Бог троицу любит, – уже призывно гудел Лукич, и красавица опять «плеснула колдовства в хрустальный мрак бокала».

– Между третьей и четвёртой пуля не пролетит.

– Между четвёртой и пятой мышь не проскочит.

– Между пятой и шестой позвони жене домой.

Тосты следовали как пулемётная очередь, и избранники народа нажирались как свиньи. Озабочко уже беседовал с салатом оливье, жалуясь на свою ненасытную молодую жену. Сручкин старательно морщил лоб, пытаясь казаться трезвым. Чем больше он этого хотел, тем меньше это ему удавалось. Однопозов, красный как помидор, пытался, зачем-то подвинуть стол. Вместо этого уронил тарелку с устрицами и льдом, превратив и так гладкий пол в олимпийский каток. Первой рухнула лебёдушка, привыкшая плыть павой, а не кататься на коньках. Блюда с седлом барашка взлетели беспомощно вверх, на секунду зависли и посыпались на головы вершителей судеб народных подобно кассетным бомбам. Все остались живы, но атака с воздуха не прошла даром и основная часть чиновничества была уделана в муку. Тут Крылов почувствовал дыхание над левым ухом. Обернувшись и пьяно закатив глаза, обнаружил Лукича. Силовик приобнял его и ласково спросил: «как дела, доктор»? Спиртным от него не пахло. Совсем. «Вот змей», – понял Андреич, – «сам воду взахлёб дует, а остальных спиртным накачивает». Сева икнул и показал большой палец.

– Хорошая у вас водочка, – пьяненьким голосом рассмеялся он, – и снедь достойная.

– Давай-ка, брат, мы с тобой выпьем, – задушевным голосом предложил Лукич, – за Бориса Николаевича нашего. Подтиробу. Пусть земля ему будет пухом. Давай, не чокаясь и до дна.

Уже другая красавица, осторожно переступая ножками, принесла поднос с двумя огромными фужерами. Сева обратил внимание, что рюмки стояли на разных салфетках. Первым потянулся за посудиной, конечно, Егор Лукич. Он взял бокал с красной салфетки. Сева, соответственно, с зелёной.