Текст книги "Воспоминания"

Глава VI
Наши любящие кузены

1

1920-е годы ворвались в нашу жизнь с грохотом, как будто за ними гналась толпа безумцев.

Изгнанного кайзера обещали повесить к Рождеству; а молодой король Греции[20]20
  Александр I (1893–1920), король Греции в 1917–1920 гг., сын короля Константина I (двоюродного брата Николая II) и королевы Софии, сестры германского императора Вильгельма II.


[Закрыть] умер от сепсиса после того, как его укусила его ручная обезьянка.

Тело Неизвестного Солдата захоронили в пышной гробнице под Триумфальной аркой; на всем протяжении торжественной процессии искалеченные фронтовики просили милостыню.

Двадцать громких сирен известили население Парижа о том, что в далеком Нью-Джерси нокаутирован боксер Жорж Карпантье; а президента Франции как-то на рассвете нашли на железнодорожных путях в шелковой голубой пижаме[21]21
  24 мая 1920 г. 65-летний президент Поль Дешанель, ехавший в поезде, ночью подошел к окну, потерял равновесие и выпал из него. Поезд шел на низкой скорости, и Дешанель остался жив. Когда президент в пижаме пришел на ближайшую станцию, его приняли то ли за бродягу, то ли за сумасшедшего и хотели арестовать. История попала в печать, и президент стал объектом насмешек и героем карикатур.


[Закрыть].

Многословно объясняли государственным деятелям Германии, что выплата 64 миллиардов долларов контрибуции должна считаться привилегией и радостью. Судя по переписи населения, которую проводили в Берлине, подавляющее большинство берлинских детей знало о существовании сливочного масла лишь по слухам.

1920-е годы летели вперед, мимо ночных клубов и очередей за хлебом.

Я наблюдал за этим завораживающим зрелищем, затаив дыхание. Я не пропустил бы его ни за что на свете. Правда, прибытие новой эры застало меня в роли простого зрителя, одного из трех миллионов других русских беженцев, которые приплывали на кораблях, приезжали на поездах, приходили пешком, ехали верхом на конях или на верблюдах. Однако я нисколько не жалел, что меня вычеркнули из списка главных действующих лиц. Новое положение лишало меня всякой ответственности за успех представления. Оно позволяло мне радоваться и свистеть. Поскольку почти все исполнители главных ролей, выжившие европейские монархи, доводились мне родственниками и хорошими знакомыми, мне позволялось видеться с ними за кулисами. Более того, большую часть

1920-х годов я перемещался между Лондоном, Римом и Копенгагеном, где члены моей семьи пользовались гостеприимством наших королевских кузенов.

Сначала нам было не по себе в присутствии друг друга. Мы произносили ничего не значащие слова, красноречиво молчали. Мы, Романовы в изгнании, стеснялись из-за избытка смущения. Они, правящие Виндзоры, Савои и Глюксбурги, скрывали смущение под толстым слоем чрезмерной учтивости. В глубине души мы считали: скоро и они пополнят наши ряды, это лишь вопрос времени. Они же в глубине души полагали, что в основе наших невзгод лежит наша собственная глупость. Мы их предостерегали. Они надеялись, что наша болезнь не заразна. Опытные специалисты в вопросе революций, мы с понимающим видом наблюдали за демонстрациями безработных напротив королевского дворца, и такая наша «профессиональная привычка» вызывала сильное раздражение наших хозяев, которым до смерти надоела Россия.

Впрочем, внешне мы оставались так же близки, как прежде, называли друг друга уменьшительными именами, справлялись о здоровье жен и никогда не забывали добавлять слова «твой любящий кузен» в конце писем.

Посторонние удивлялись, потому что письмо, отправленное из Букингемского дворца в скромную двухкомнатную квартиру в Париже, было подписано: «Твой любящий кузен Георг». Один мой американский друг предположил, что мы «совсем как южане». Его сравнение показалось мне остроумным, хотя ему недоставало точности. Помощь, оказанная богатым уроженцем Виргинии его менее успешному родственнику из Алабамы, не вызывает язвительных замечаний у соседей первого, в то время как наши одиннадцать «любящих кузенов» никогда не забывали о существовании оппозиционных партий в парламентах своих стран.

2

Королева одной балканской страны пригласила мою племянницу поехать в Париж королевским поездом, но в последний момент ее попросили путешествовать обычным составом, чтобы журналисты радикальных газет не обвинили ее величество в молчаливом согласии на то, чтобы ее страну считали бывшей провинцией России.

Пожилой кузен, который собирался обосноваться в Италии, с ужасом узнал, что его приезд способен вызвать всевозможные осложнения для королевской семьи. Народ еще готов был «простить» его за то, что он возглавлял «реакционные армии». К несчастью, его жена доводилась сестрой королеве Италии; политики никак не могли смириться с близкородственными связями[22]22
  Имеется в виду великий князь Николай Николаевич-младший, бывший в 1914–1915 гг. Верховным главнокомандующим русской армией.


[Закрыть].

В довершение всего, нам ясно дали понять: для того чтобы оставаться персонами грата в странах Антанты, мы не имеем права даже переписываться с нашими германскими родственниками. Как мне ни хотелось навестить племянницу, кронпринцессу Германии[23]23
  Цецилия Мекленбург-Шверинская (1886–1954), жена принца Вильгельма, старшего сына и наследника кайзера Вильгельма II; дочь Фридриха Франца III, великого герцога Мекленбург-Шверинского, и сестры автора, великой княгини Анастасии Михайловны.


[Закрыть], и любимого кузена, принца Макса Баденского[24]24
  Максимилиан (Макс) Баденский (1867–1929) – принц, последний канцлер Германской империи (с 3 октября по 9 ноября 1918 г.), двоюродный брат автора: отец Максимилиана и мать Александра Михайловича – родные брат и сестра.


[Закрыть], пришлось думать о благополучии моих сыновей, живших в Лондоне и Риме… Со временем такие жесткие ограничения сняли, и теперь я часто получаю письма от кронпринцессы, исполненные большого понимания и трогательной чуткости. К моему огромному сожалению, принц Макс умер в то время, когда возобновление давней дружбы с последним канцлером Германской империи еще считалось в высшей степени предосудительным. Судя по всему, его «непростительное преступление» заключалось в том, что он хранил такую же верность своей родине, как и представители королевских семей Англии, Бельгии и Италии. Много лет назад, когда мы с ним играли в теннис с молодыми американками на баден-баденских кортах, никто и подумать не мог, что настанет день, когда я не посмею послать моему бедному Максу даже письмо с выражением сочувствия!

Когда первое волнение, вызванное нашим чудесным спасением, улеглось и наши «любящие кузены» узнали все, что можно было узнать, о гибели Ники, а репортеры перестали охотиться за нами в поисках «эксклюзивных интервью», нам пришлось как-то приспосабливаться к новой жизни. Мы справлялись храбро, пусть и неуклюже. Согласившись с выделенными европейским странам квотами на выживших Романовых, мы пытались следовать линии наименьшего сопротивления. Как оказалось позже, мы допустили серьезную ошибку, но в то время мы ничего не знали.

Поскольку великий князь Борис Владимирович дружил с королем Испании, он отправился в Мадрид. Его брат Андрей Владимирович считал, что он крайне популярен на Французской Ривьере, поэтому он поехал на Ривьеру. Их старший брат Кирилл Владимирович следом за женой отправился в Румынию, где жила сестра последней, нынешняя королева-мать Мария.

Хотя нашу семью приглашали в Лондон, мои близкие продемонстрировали редкий здравый смысл, разделившись на две группы: моя теща, жена и младшие дети воспользовались гостеприимством моей тетки, королевы-матери Александры; в то время как моя дочь, ее муж, князь Юсупов, и два моих старших сына обосновались в Риме.

Следуя этой логике и примеру своих родственников, великая княжна Мария Павловна и ее брат, великий князь Дмитрий Павлович[25]25
  Мария Павловна (1890–1958) и Дмитрий Павлович (1891–1942) – дети великого князя Павла Александровича и греческой принцессы Александры Георгиевны, внуки Александра II, праправнуки Николая I (по материнской линии), двоюродные брат и сестра Николая II.


[Закрыть], должны были отправиться в Грецию, на родину их покойной матери, а великим князьям Николаю Николаевичу-младшему и Петру Николаевичу, женатым на двух сестрах королевы Италии, черногорских принцессах, следовало отдать предпочтение либо Италии, либо Черногории. К сожалению, король Греции Александр погиб от сепсиса из-за укуса обезьянки. Страны Антанты «разобрались» с Черногорией[26]26
  Хотя Черногория была на стороне победивших держав, она утратила свою государственность, а ее территория была аннексирована и вошла в состав сначала Королевства сербов, хорватов и словенцев, а в 1929 г. – в состав Королевства Югославия.


[Закрыть]. Италия же в то время переживала волнения, характерные для домуссолиниевского периода. Вот почему Марии и

Дмитрию пришлось жить попеременно в Париже и Лондоне, а Николай и Петр обосновались на Французской Ривьере.

В последующие годы мы постоянно перемещались, но в начале 1920-х годов Романовыми «распорядились» именно так.

3

Конечно, никто из нас не располагал обширными средствами. Самым богатым из всех считался мой зять, князь Юсупов, потому что ему удалось вывезти из России две картины Рембрандта. В конце концов картины продали за четыреста пятьдесят тысяч долларов известному коллекционеру Джозефу Уайденеру из Филадельфии[27]27
  Историю продажи картин Рембрандта см. в мемуарах князя Ф. Юсупова (М.: Центрполиграф, 2024).


[Закрыть]. Поскольку Юсуповы привыкли жить на широкую ногу – их дореволюционные доходы исчислялись восьмизначными цифрами, – нетрудно догадаться, что Рембрандтов хватило ненадолго.

У каждого из нас сохранилось немного фамильных украшений. Их цена для других равнялась целому состоянию. Мы же безуспешно пытались их продать, демонстрируя отсутствие проницательности. Не смея обращаться лично в магазины, где покупали украшения поколения наших родственников, мы пользовались услугами «третьих сторон». Ювелиры улыбались: «Это очень красивое жемчужное ожерелье. Лет двадцать пять назад его продали великой княгине Ксении. Оно представляет большую ценность как музейный экспонат. Как товар оно практически не имеет цены. Теперь, когда Романовых, Габсбургов и Гогенцоллернов больше нет, кто его купит?»

Они приводили веские доводы и действовали мудро. Меньше чем за неделю новость о том, что мы «продаем камни», стала известна всем торговцам в Париже, Амстердаме, Лондоне и Нью-Йорке, и цены резко упали. В конце концов мы были безмерно рады, получив за драгоценности меньше двадцати процентов того, что сами заплатили за них двадцать пять лет назад. Хорошо помню тот день. Я должен был созвать семейную встречу и объявить результаты. Моя жена пришла к выводу, что на следующие пять лет мы обеспечены, и решила переехать в Копенгаген. Я считал, что, если мы разумно инвестируем деньги, нам удастся продержаться до 1930-х годов. Мы оба ошибались. На жемчуга Ксении мы прожили ровно три года. И все же она переехала в Копенгаген. К тому времени Лондон ей надоел; она надеялась, что скромная, почти провинциальная жизнь, какую вела датская королевская семья, позволит ей лучше воспитывать сыновей. Она обожала короля Георга, и ей нравились младшие Виндзоры, но они, правители величайшей империи в мире, естественно, обязаны были поддерживать атмосферу античной роскоши, которая производит впечатление на простолюдинов, но совершенно невыносима для тех, кто хранит воспоминания о трагическом прошлом. Переезжая в Копенгаген, к высоким и молчаливым Глюксбургам, в поисках более простой обстановки и «здорового» деревенского воздуха, моя жена и сыновья как будто уезжали на ферму. Окончательное решение зависело от моей тещи. Я боялся, что внезапное возвращение в страну, которую она покинула пятьдесят пять лет назад, выйдя замуж за российского императора, ее потрясет и, возможно, создаст опасность для ее здоровья. И все же она решила ехать.

– Я умру в Видовре, – решительно объявила вдовствующая императрица, заглушив мои возражения.

Она имела в виду просторный дом, построенный ею в 1890-х годах. Там семья собиралась каждую весну. Дом находился на побережье. Сидя в своей аскетично обставленной гостиной, вдовствующая императрица смотрела на корабли, которые отплывали в сторону России. И сам дом, и окрестности помнили визиты ее покойного мужа, императора Александра III. Его любимое удобное кресло в библиотеке, колода карт, которой он играл в «волка», его адмиральская фуражка на столе, его охотничьи трофеи на стене… Всякий раз, как он приезжал в Копенгаген, на пост у ворот заступали два казака – настоящие великаны. Я очень удивился, когда увидел их, прощаясь с тещей на вокзале в Лондоне. Судя по возрасту, они были сыновьями или даже внуками гвардейцев моего тестя… Как бы там ни было, вдовствующая императрица собиралась взять их с собой в Видовре.

– Как в старые добрые времена, – смеясь, заметил я.

– Ты имеешь в виду казаков? – спросила она. – Да, дорогой мой, что делать? Я не могу бросить их на произвол судьбы в Лондоне.

Я кивнул. Созданный ею культ императора Александра III – не та тема, какую можно обсуждать на железнодорожном вокзале.

4

Всегда будучи индивидуалистом, я отказывался признать, что ничего не могу сделать, только жить, пользуясь великодушием моих правящих родственников. Я часто виделся с ними, но постоянно жить предпочитал в Париже.

Всякий раз после поездок в Лондон, Рим или Копенгаген я возвращался с чувством, что напрасно потратил много времени. Приучившись в изгнании свободно говорить на любые темы, без каких-либо ограничений, я с отвращением вспоминал необходимость при обсуждении чего-то неприятного прибегать к прежнему лицемерию или умалчиванию. Неприятных тем было множество: индийская проблема в Англии, фашистский режим в Италии, возможность торговых отношений с Советами в Дании. Почти всегда моя точка зрения не совпадала с той, какой придерживались мои «любящие кузены». Поэтому разговоры приходилось сводить к «нейтральным» темам, которые, в свою очередь, были скучны мне. Все чаще я замечал, что представители правящих семей, предоставленные сами себе и временно освобожденные от напряжения, создаваемого их рангом и титулами, – отвратительные собеседники. Истории о принце Таком-то, который не хочет жениться на принцессе Такой-то, оставляли меня совершенно равнодушным: и несговорчивый жених, и невеста, мечтающая о свадьбе, казались мне людьми, не представляющими никакого интереса.

Я не желал им зла, но, слушая бесконечное повторение их имен, надеялся, что еще успею на ночной поезд в Париж…

5

Разговоры за столом типичного европейского правителя выгодно отличаются от того, что можно слышать в доме влиятельного банкира с Уолл-стрит, но куда менее занимательны, чем беседы в подпольном роскошном нью-йоркском баре. Домашние разговоры европейских монархов лишены всякой высокопарности, однако им недостает остроумия и блеска.

Менее самоуверенные, чем их заокеанские аналоги, монархи Старого Света не так остро сознают собственное влияние и не любят приправлять свои трапезы идолопоклонством.

Я говорю о еде, главным образом обедах и ужинах, потому что только за обеденным столом монарх расслабляется. Правитель дает аудиенции прибывающим и отбывающим послам, закладывает основы политики, отмечает многочисленные «юбилеи» и «годовщины», посещает сельскохозяйственные и промышленные выставки, животноводческие ярмарки и картинные галереи; очевидно, все эти действия имеют жизненно важное значение. Даже король Италии Виктор Эммануил, чья власть стала чисто номинальной[28]28
  Имеется в виду роль, отведенная королю при фашистском режиме Б. Муссолини.


[Закрыть], редко может себе позволить провести день в кругу семьи.

Трудна и безжалостна жизнь представителей королевских семей, и влияние расписания на характер жертв можно себе представить. Когда какой-то рабочий-кокни обозвал принца Уэльского «богатым бездельником», принц с большим чувством ответил:

– Богатый? Возможно. Но пропади оно все пропадом, старина, совсем не бездельник!

Вполне естественно, оставшись наедине с детьми и родственниками, европейские монархи стремятся хоть на время забыть о прошедшем дне или о проблемах мировой важности. Всем им нужна какая-то отдушина; у каждого имеется свое любимое времяпрепровождение.

Если в семье есть маленькие дети, как, например, у нынешнего короля Югославии, разговоры за столом, скорее всего, вращаются вокруг их проделок и остроумных словечек. Завтра может наступить конец света, но юный наследник престола какой-нибудь балканской страны непременно должен рассказать отцу о том, какой бой он устроил во дворцовом парке против невидимых армий воображаемых врагов.

В непростые дни реформы палаты лордов в замке Балморал разрядить обстановку помогал любимый внук короля Эдуарда, Дэвид, нынешний принц Уэльский. Поглощенный своими мыслями, усталый и умирающий от скуки король, бывало, поворачивался к внуку и спрашивал просто для того, чтобы поддержать разговор:

– Послушай, Дэвид, что ты думаешь о возможности восхождения на престол твоих предков?

– Это самое ужасное, – отвечал Дэвид, радуя гостей и восстанавливая бодрость духа короля.

Общеизвестно, что нынешние английские монархи проводят много свободного времени с внуками, сыновьями их старшей дочери принцессы Марии, и дочерьми их второго сына, герцога Йоркского[29]29
  Будущая королева Елизавета II и ее младшая сестра, принцесса Маргарет.


[Закрыть]. Если не считать естественной любви, которую невозможно не испытывать к этим красивым и живым малышам, гораздо приятнее смеяться над последними проделками белокурой принцессы Елизаветы, чем напоминать всем сидящим за столом о том, что они знают и так: Британская империя в самом деле переживает очень тяжелые времена.

Всякий раз, когда я возвращаюсь в Париж, постоянное место моего изгнания, после визита к тому или иному правящему родственнику, друзья просят, разумеется, «по секрету», рассказать, о чем говорилось в узком кругу, за столом у короля. Мне трудно убедить их в том, что главной темой для беседы в скандинавском дворце стал великолепный удар слева «первой ракетки мира» среди любителей, американца Уильяма Тилдена, а король Бельгии, который очень любит железные дороги, подробнейшим образом обсуждал достоинства и недостатки моста через Большое Соленое озеро.

– А что говорят в Лондоне? Что известно о будущем фунта стерлингов? Когда там решат стабилизировать британскую валюту?

Я краснею, вздыхаю и нехотя признаю, что «они» говорили о рождественских подарках, полученных принцессой Елизаветой, и обсуждали, можно ли разрешать девочке так часто фотографироваться.

А что же литература, современная музыка, театр? Интересует ли искусство моих собеседников знатного происхождения? И да и нет. Все зависит от конкретного представителя той или иной правящей семьи. Конечно, принц Уэльский значительно опережает своих ближайших родственников и европейских кузенов в знании современного искусства. Он не пропускает ни одного вернисажа и не только хорошо осведомлен о «последних новинках», но способен во всех подробностях обсуждать оркестровки Пола Уайтмена[30]30
  Пол Уайтмен (1890–1967) – руководитель и дирижер джазового оркестра, джазовый скрипач.


[Закрыть] и различия между джазом коммерческой музыкальной индустрии и оригинальным джазом хлопковых плантаций. Низложение монархии в Испании устранило единственного «соперника» принца Уэльского. Вплоть до весны 1931 года вопрос о том, кто лучше разбирается в современном искусстве – «Счастливый принц» из дома Йорков или король Испании Альфонсо[31]31
  Альфонсо XIII (1886–1941) – король Испании (1886–1931). В 1931 г. подписал манифест, в котором признавал свои ошибки, не изъявив, однако, готовности к отречению.


[Закрыть], – оставался открытым. На фоне интересов наследника вкусы других членов британской королевской семьи кажутся немного старомодными. Киплинг и Харди в литературе, Бетховен и Вагнер в музыке по-прежнему занимают главное место в художественных интересах короля и остальных членов его семьи. Открыто и публично выступив против, по его словам, «перенасыщенной сексом» литературы нашего времени, принц Джордж выражал лишь свои взгляды, взгляды своих родителей и двух своих братьев, герцога Йорка и герцога Глостера, но едва ли взгляды принца Уэльского. Последний прекрасно осведомлен о существовании Эрнеста Хемингуэя, Уильяма Фолкнера и их британских последователей; маловероятно, чтобы он считал их произведения литературой, «перенасыщенной сексом».

Я искренне сожалею о том, что Альфонсе Капоне[32]32
  Альфонсе Габриэль (Аль) Капоне (1899–1947) – американский гангстер итальянского происхождения, яркий представитель организованной преступности США во времена сухого закона и Великой депрессии. Действовал на территории Чикаго.


[Закрыть] временно отошел от дел. Его жизнь представляла неисчерпаемую тему для разговоров за столами представителей европейских правящих кругов! Хотя не все они были так хорошо осведомлены о деятельности этого господина, как Альфонсо, король Испании (он упрекал меня за то, что я не знаком с подробностями взаимоотношений Капоне с Джеком Даймондом по кличке Ноги[33]33
  Джек Даймонд (1897–1931) – гангстер ирландского происхождения времен сухого закона. Действовал в Филадельфии и Нью-Йорке.


[Закрыть]), гость, недавно побывавший в Америке, точно знал, что порадует хозяев очередным эпизодом похождений Аль Капоне. Должен признаться, что в бытность мою во Флориде я подробно расспрашивал тамошних жителей об острове Капоне; я не сомневался, что добытые мною сведения будут по достоинству оценены в Европе. Европейские монархи, переживавшие непростые времена, хотели на что-то отвлечься.

6

Независимо от размера жалованья я хотел что-то делать, чем-то занять свое время. Вставая по утрам, я впадал в тоску, так как в моих планах не было ничего, кроме обеда, чая и ужина. Другие великие князья, привыкшие к такого рода существованию в Санкт-Петербурге, гораздо лучше были подготовлены к своей нынешней праздности. Я же с шестнадцати лет и до самой революции всегда был чем-то занят. Я был произведен в контр-адмиралы; был председателем Совета по делам торгового мореплавания и руководил Главным управлением торгового мореплавания и портов; я строил самолеты… чем бы я ни занимался, я трудился ежедневно с восьми утра до семи вечера.

Желая найти работу, я звонил друзьям, банкирам и кораблестроителям. Они смеялись. Сама мысль о том, чтобы нанять на работу великого князя, казалась им верхом нелепости. Они просили меня не беспокоиться. Они напоминали о существовании английского закона, согласно которому человека юридически объявляют мертвым через десять лет после его исчезновения.

– И что же? – озадаченно спрашивал я.

– А вот что: всего через пять лет твои жена и свояченица вступят во владение миллионами покойного царя, которые лежат в Банке Англии.

Я ругался. Как бы часто я ни объяснял друзьям, что ни в Англии, ни в других странах царь не оставил ни фартинга, они упорно повторяли слухи о двадцати миллионах фунтов Романовых.

Наконец, мне удалось встретиться с человеком, который как будто воспринял мои слова всерьез.

– Вам нужна работа, – задумчиво сказал он. – Вполне вас понимаю. Но каковы ваши профессиональные навыки? Что вы умеете делать?

Я вздохнул с облегчением и начал описывать свои таланты. Упомянул опыт в руководящей работе, обширные теоретические и практические познания во всем связанном с кораблями и кораблестроением, знание многих языков. Когда я закончил, он с грустью покачал головой.

– Боюсь, – сказал он, – вам нелегко будет продать свои навыки. Возможно, ваш руководящий опыт пригодился империи, но где теперь империи? Пароходные компании неуклонно теряют деньги и даже не мечтают о строительстве еще одного судна. Что же касается знания языков, позвольте сказать откровенно и грубо: вы слишком стары для того, чтобы поступить на службу в наш иностранный отдел, и я не думаю, что вам понравится служить секретарем при каком-нибудь путешествующем миллионере. Возможно, конечно, я ошибаюсь, но именно так все представляется мне.

7

Он не ошибался. Опыт моих кузенов, племянников и племянниц подтверждал его правоту.

Одной молодой великой княжне показалось, что она сможет стать портнихой в Лондоне[34]34
  Вероятно, Мария Павловна-младшая. Свой дом моды в эмиграции основали также дочь и зять автора, княгиня и князь Юсуповы.


[Закрыть]. Она сняла маленькую квартиру и начала придумывать собственные фасоны. К ней ходили толпы посетителей. Все восхищались созданными ею фасонами платьев, называли ее «молодчиной» и «по-настоящему храброй маленькой женщиной». Нет, им самим пока не нужны новые платья, однако они непременно порекомендуют изобретательную великую княжну своим многочисленным друзьям. Шли недели. Нужно было платить за арендованную квартиру. Восхитительно красивые платья никто не покупал. Нужно было немедленно что-то делать. Великая княжна, забыв о гордости, пожаловалась на свое положение одному члену королевской семьи. Да, это было очень унизительно, но она испытала огромное облегчение, узнав, что помощь будет ей оказана немедленно. На следующее утро к ней в дверь позвонил посыльный в расшитой золотом ливрее. Письмо для ее императорского высочества! Посыльный вручил ей толстый запечатанный конверт. Его вид намекал на деньги.

– Слава богу! – воскликнула великая княжна и дрожащими руками вскрыла конверт. Банковский чек можно выписать самыми разными способами; вначале ей показалось, что на трех листах веленевой бумаги содержатся инструкции, которым ей надлежит следовать. Она внимательно прочла письмо. В нем содержались имена – двадцать четыре имени дам, которые охотно станут ее клиентками.

Еще один молодой великий князь[35]35
  Дмитрий Павлович.


[Закрыть] решил, что профессия должна быть основана на каком-то из его прошлых хобби. Он сразу подумал о Реймсе с множеством погребов, заполненных шампанским.

– На этот напиток я прежде тратил массу денег, – сказал молодой великий князь, – поэтому он должен поддержать меня сейчас. При всем уважении, не сомневаюсь, что разбираюсь в видах шампанского больше, чем сама вдова Клико!

Он отправился в Реймс и целую неделю занимался дегустацией. Он считал, что внимания суперпосредника, представителя императорской семьи, достойно лишь самое лучшее. Издавая звуки, как при полоскании горла, и причмокивая, он выбрал шампанское одной известной марки и подписал соглашение с производителем. Потом он отправился «работать», очень довольный принятым решением.

Выражаясь языком Советов: «Кто не работает, тот не ест». Молодой великий князь хотел есть. Спустя короткое время он пришел к первому потенциальному покупателю, оптовому торговцу и бывшему поставщику двора его императорского величества. Нетрудно догадаться, они очень обрадовались друг другу. Они вспоминали добрые старые времена и три империи, в которых очень любили шампанское. Они расчувствовались. Раскупорили бутылку «экстра-особого» винтажного шампанского. Торговец сказал, что вина такого качества в Реймсе больше не достать, ни за любовь, ни за деньги. Великий князь улыбнулся и извлек свои образцы. Он думал, что окажет услугу своему дружелюбному хозяину, продав ему тысячу дюжин бутылок шампанского еще более высокого качества по цене, которая посрамила бы каталоги всех конкурирующих фирм. Оптовик разинул рот от удивления. Он хотел что-то сказать, но молодого великого князя невозможно было остановить. И все же последнее слово осталось за торговцем. Он сказал: «Нет». – Бедная Франция – бедное шампанское! – уныло воскликнул он. – Если им вынуждены торговать даже русские великие князья, кто же его купит?!

Там же и тогда же благородная отрасль промышленности лишилась своего знатного посредника.

8

Стоически, но без особого успеха попробовав силы в двадцати различных профессиях, мои родственники-мужчины решили вернуться к истокам. В начале 1920-х годов среди них появилось три претендента на несуществующий российский престол.

Первым из них стал мой племянник Кирилл Владимирович. Он сознавал свои права законного наследника короны и императорской власти.

Двое других – мой кузен Николай Николаевич и мой племянник Дмитрий Павлович – пали жертвами безудержного воодушевления своих сторонников.

Столкновение их интересов в обстановке общей бедности и изгнания изрядно озадачивало сторонних наблюдателей. Так как Советский Союз начал шестой год своего существования[36]36
  Автор имеет в виду шестой год Октябрьской революции 1917 г., тогда как Советский Союз был образован лишь 30 декабря 1922 г.


[Закрыть] и не выказывал признаков скорого краха, битва претендентов казалась в высшей степени неуместной, чтобы не сказать больше; тем не менее многочисленные русские беженцы воспринимали ее всерьез.

Они общались; они группировались; они интриговали. И по старинному русскому обычаю, они заговаривали друг друга до бесчувствия. Бледные, в поношенной одежде, они собирались на митингах монархистов и заполняли душные, прокуренные парижские залы, где видные ораторы почти каждый вечер обсуждали сравнительные достоинства трех великих князей.

Кто-то слушал длинные цитаты из законов Российской империи, подтверждавшие неотъемлемые права Кирилла. Их приводил пожилой сановник в пальто, которое было в моде в эпоху принца Альберта. Он напоминал живой труп, которого сзади поддерживала пара невидимых рук. Кто-то внимал увешанному орденами генерал-майору, который кричал, что «большие массы населения России» настаивают на том, чтобы видеть на троне Николая Николаевича, бывшего главнокомандующего императорской армией. Кто-то восхищался красноречивым московским адвокатом, который так пылко отстаивал права молодого Дмитрия, что, выступай он в суде, он вызвал бы слезы в глазах присяжных.

Монархисты собирались совсем недалеко от Больших бульваров, где толпы беззаботных парижан распивали спиртные и безалкогольные напитки, не ведая о том, как важно избрать нового правителя России.

Так как мои политические взгляды были хорошо известны и не поддерживались в среде русских монархистов, мое имя не произносилось даже шепотом. Но однажды мирным декабрьским утром, проснувшись, я прочел, что на собрании «раскольнической» фракции роялистов царем провозгласили моего сына Никиту. Новость меня расстроила. Я пылко протестовал. То, что начиналось как невинное развлечение, все больше приобретало масштабы трагической и сомнительной силы. Мне не было дела до того, как мои кузены и племянники будут приспосабливаться к новой жизни, но я хотел оградить родного сына от перспективы стать посмешищем. Он служил в банке, был счастливо женат на подруге детства, графине Марии Воронцовой, и не испытывал никакого желания конкурировать с великим князем Кириллом Владимировичем. Последовало абсурдное и болезненное объяснение. Бывшие русские либералы, ставшие монархистами из-за превратностей судьбы, уверяли его, что они считают мое вмешательство дополнительным доказательством моего «дрейфа к большевизму». Подобные слова, произнеси их кто-то другой, рассердили бы меня, но, когда их бросили мне в лицо те же болтуны, которых я считаю напрямую ответственными за гибель империи, я счел их едва ли не комплиментом.

9

Я понял, что, хотя и не большевик, не мог не согласиться с моими родственниками и друзьями. Я огульно осуждал все, что делали Советы, лишь потому, что это делали Советы. Правда, они убили трех моих братьев, но они же спасли Россию от превращения в вассальное государство союзников.

Я попеременно то ненавидел большевиков и жалел, что не могу убить Ленина или Троцкого собственными руками, то, узнав об очередном конструктивном поступке московского правительства, едва не кричал: «Браво!» Подобно всем не слишком убежденным христианам, я не знал, как избавиться от ненависти – разве что растворив ее в еще более пылкой ненависти. Повод для такой ненависти представили поляки.

В начале весны 1920 года, когда я увидел заголовки французских газет, которые объявляли о триумфальном марше Пилсудского по заснеженным полям Юго-Западной России, что-то во мне щелкнуло, и я забыл, что не прошло и года с убийства моих братьев[37]37
  Братья автора, Николай и Георгий, были расстреляны в январе 1919 г., то есть к началу польского наступления с момента их гибели прошло больше года. Третий брат, Сергей, был убит под Алапаевском еще раньше – в июле 1918 г.


[Закрыть]. Я мог думать только об одном: «Поляки скоро возьмут Киев! Вечные враги России отрежут империю от западных границ!» Я не смел громко делиться своими опасениями, но, слушая бессмысленную болтовню беженцев и глядя на их лица, расцвеченные улыбками, я всей душой желал победы Красной армии.

То, что я великий князь, не имело значения. Я был русским офицером, который поклялся защищать страну от врагов. Я был внуком человека, который угрожал распахать улицы

Варшавы, если поляки еще раз посмеют нарушить союз с Российской империей. В голову мне пришли слова моего предка, произнесенные 72 года назад. Поверх рапорта, в котором описывались «ужасающие поступки» бывшего русского артиллерийского офицера Бакунина, поведшего толпу немецких бунтовщиков в атаку на крепость в Саксонии, император Николай I написал большими буквами: «Ура нашим артиллеристам!»

Сходство нашей реакции сильно поразило меня, но я радовался, когда Буденный разбил легионы Пилсудского и вытеснил их назад, в Варшаву. На сей раз комплиментов удостоились русские кавалеристы, но во всем остальном немногое изменилось с дней моего деда.

– Но вы, кажется, забываете, – заметил мой верный секретарь, – что среди прочего победа Буденного означает конец надеждам белой армии в Крыму.

Хотя его замечание было верным, оно не поколебало моих убеждений. Тогда, в богатое событиями лето 1920 года, мне стало ясно, как ясно и сейчас, в более спокойные дни 1933 года, что, одержав решительную победу над поляками, советское правительство сделало то, что обязано было сделать любое нормальное правительство страны. Каким бы странным ни казалось, что единство Русского государства отстаивают члены Третьего Интернационала, факт остается фактом: с того дня Советы вынуждены были отстаивать принципы национальной политики, заложенные еще Иваном Грозным, укрепившиеся при Петре Великом и доведенные до своего пика при Николае I: защищать границы государства любой ценой и шаг за шагом продвигаться к естественной границе на западе! Я уверен, что мои сыновья доживут до того дня, когда будет положен конец не только вздорной независимости балтийских республик, но Бессарабия и Польша вновь будут отвоеваны Россией, а границы на Дальнем Востоке будут значительно перекроены.