Текст книги "Воспоминания"

Глава X
История двух сестер

Они обе дожили до восьмидесяти лет.

Со смертью старшей из них хоронили старую Англию. Три года спустя, когда скончалась младшая, исчезли последние представители имперской России.

Обе они и по праву рождения, и по характеру были датчанками, но, если бы кто-то назвал их датчанками в лицо, они бы смертельно обиделись. Александра была британкой, больше британкой, чем «Юнион Джек». Мария была русской, более русской, чем московские колокола. Способность датских принцесс приспосабливаться практически безгранична.

Я не могу думать о них по отдельности. Всякий раз, как меня спрашивали: «Как поживает ваша теща?», я почти механически отвечал:

– Хорошо, она только что получила замечательное письмо от сестры.

И лишь в самом конце, в тот день, когда я увидел ее в гробу в Копенгагенском соборе, до меня дошло, что моей бедной теще никогда не было «хорошо» и что три с лишним тысячи писем, полученные ею от ее английской сестры – по одному в неделю, на протяжении шестидесяти с лишним лет, – три с лишним тысячи раз напоминали ей о резком различии между двумя империями.

Еще в 1860-х годах принц Уэльский и цесаревич казались одинаково выгодными партиями. Король Дании считал обоих в высшей степени желательными зятьями. Обе принцессы были милыми и привлекательными. В результате любых изменений в работе соответствующих канцелярий Александра могла бы поехать в Санкт-Петербург, в атмосферу хаоса, а Мария – в Лондон, в гармоничную обстановку. Когда сестры прощались на копенгагенском вокзале, Александра завидовала Марии. Романовы были фантастически богаты; кроме того, в России не было королевы Виктории.

Богов винить не стоит: они изо всех сил старались предостеречь Марию. Ее жених, цесаревич Николай Александрович, умер вскоре после ее приезда в Санкт-Петербург. Суеверная особа вернулась бы домой и поспешила выйти замуж за кого-нибудь из пятидесяти доступных, щелкающих каблуками немецких принцев. Однако отец Марии, король Дании Кристиан IX, надеялся, что дочери обеспечат его стране то, чего ей всегда недоставало: союзнические флот и армию. Посол Дании в Санкт-Петербурге считал, что еще не все потеряно. Он благоволил к новому цесаревичу, Александру Александровичу. Правда, ростом разочарованная принцесса едва доставала до локтя будущего жениха, что, впрочем, соответствовало лучшим традициям «открыточной евгеники». На открытках той эпохи представлены высокие мужчины и миниатюрные женщины. Причина того, что Россия желала видеть на престоле Романовых датскую принцессу, оставалась неизвестной; возможно, нашему министру иностранных дел таким образом хотелось задеть короля Пруссии. В качестве сватов русские дипломаты всегда были отважными воинами.

И вот венчание состоялось, и моя будущая теща упустила возможность бежать.

– Так было предначертано судьбой, – говорила она и никогда не жаловалась.

Однажды, во времена нужды, когда наше будущее казалось особенно мрачным, я обмолвился, что судьба обошлась с нею несправедливо. Она решила, что я тронулся рассудком. Она не поменялась бы со своей сестрой Александрой ни за какие богатства индийских раджей, ни за все бриллианты Южной Африки.

Ей казалось, будто все «предрешено». Поэтому сестер целых пятьдесят пять лет разделяла бурная, начиненная динамитом Европа, а оставшиеся восемь лет – Европа с зачатками демократии. С 1863 по 1917 год Мария с грустью сознавала, что русский медведь и британский лев не питают друг к другу особой любви, несмотря даже на трехлетний военный союз. С 1917 по 1925 год ее величеству королеве-матери постоянно напоминали, что Англия ничего не выиграет, если окажет слишком щедрое гостеприимство пожилой «бывшей», которая когда-то была русской императрицей. То, что Гейне писал о другой расе, можно применить к британцам: Für das Gewesene gibt er nichts[54]54
  Что случилось, того не вернешь (нем.).


[Закрыть].

К счастью для Александры, в загробном мире с мнениями Даунинг-стрит можно не считаться. Поэтому она позволила себе роскошный посмертный жест. Когда вскрыли и прочли ее завещание, оказалось, что почти все свои украшения и немного денег она оставила своей 77-летней сестре. Александра решила, что ее любимый сын Джорджи и невестка Мэри, обеспеченные и жившие в сравнительном комфорте, поймут ее желание помочь отчаявшейся изгнаннице. И они поняли.

В канун Рождества 1925 года миниатюрная чопорная дама сидела в кабинете виллы Видовре в Дании. Она держала в руках список людей, которым раньше посылала рождественские телеграммы, и никак не могла вычеркнуть имя, которое стояло на первом месте.

«Даже в 1917-м, – сказала она, – когда большевики нас арестовали, мне удалось послать телеграмму в Англию. Ни разу за шестьдесят два года я не пропустила случая».

2

Хотя тщеславные любители пытаются постичь искусство «белой лжи», или лжи во спасение, свидетельством чему жалкие потуги американских правителей, всеми тонкостями такого искусства владеют лишь подлинные мастера. Даже во всегда улыбчивой официальной Европе прошлого две царствующих сестры из Дании оставались непревзойденными. Когда они отправлялись на утреннюю прогулку – Александра в Гайд-парке, а Мария по Невскому – казалось, что Маркс никогда не писал «Капитала» и что мир по-прежнему состоит всецело из подданных, обожавших своих государынь. Серьезность передалась им по наследству, блеска же они добились благодаря собственным неустанным усилиям. Бесконечно терпеливые, они очаровывали, когда хотели кричать, а оптимизм в их случае достигал величия культа Брахмы.

Слова «великолепно» и «прекрасно», которые встречаются в их корреспонденции, можно считать кодами, обозначавшими гордый отказ признаться даже родной сестре, что дела идут все хуже и хуже.

«Моральное состояние русского народа великолепно», – писала Мария в трагические дни Русско-японской войны.

«Все прекрасно», – писала Александра, когда в Санкт-Петербурге стало известно о продолжительных визитах короля Эдуарда на юг Франции.

Каждую весну они встречались в Копенгагене. Их встречи продолжались три недели. Они обнимались, говорили о приятных пустяках, вздыхали над тем, как летит время, а потом снова обнимались и говорили:

– До следующей весны!

Ни слова о беспорядках в России, ни намека на семейные неурядицы в Букингемском дворце.

– Как дела в России?

– О, великолепно.

– Как Ники? Говорят, его популярность растет с каждым днем.

– Да, действительно. А как Берти?

– Прекрасно. Я очень счастлива.

– Как я рада! А дети?

– Знаешь, Джорджи скоро женится.

– Милый мальчик! Я по-прежнему думаю о нем как о ребенке.

И так далее до бесконечности.

Обе, конечно, понимали, что из Ники ни за что не получится хорошего императора и что даже придворные льстецы не назовут Берти «идеальным мужем», однако сестры по умолчанию щадили чувства и иллюзии друг друга. Довольство, как они его понимали, состояло из иллюзий, а иллюзии покоились на лжи во спасение.

Живя на своих яхтах, стоящих в водах нейтральной Дании, вдали от европейских раздоров, они проводили счастливые три недели в атмосфере взаимного обожания и взаимного поощрения. Сам король Эдуард в то время подчинялся правилу «никакой политики». В течение трех недель никто не позволял себе даже намека на русско-британские разногласия, способные расстроить двух радостных дам. Должно быть, он огорчался из-за необходимости часами сидеть за столом, а не проводить импровизированные международные конференции, но тайные договоры не обсуждают на детских утренниках, тем более в присутствии двух седовласых девочек.

На обедах и ужинах присутствовали дети всех возрастов. Ничто, кроме смерти, не могло помешать участвовать в весенних копенгагенских встречах. Оглядываясь назад, я вижу лица: принца и принцессы Уэльских (позже короля Эдуарда и королевы Александры), императора Александра III и императрицы Марии, цесаревича Николая Александровича (позже царя Николая II), императрицы Александры Федоровны, Альберта-Виктора, герцога Кларенса, Джорджа, герцога Йоркского (теперь король Георг V), принцессы Луизы (позже герцогини Файф), принцессы Виктории, принцессы Мод (позже королевы Норвегии), великого князя Георгия, великого князя Михаила[55]55
  Георгий и Михаил – младшие братья Николая II.


[Закрыть], великой княжны Ксении (позже моей жены), великой княжны Ольги, очень молодого принца Дэвида (нынешнего принца Уэльского), его сестры Мэри (нынешней старшей дочери монарха) и его брата Джорджа (нынешнего герцога Йоркского), меня и моих братьев, моей сестры, великой герцогини Мекленбург-Шверинской, и двух ее дочерей (нынешней королевы Дании Александрины и нынешней кронпринцессы Германии), принца Кристиана и принца Карла Датских (нынешние короли Дании и Норвегии) и так далее.

Все мы собирались в святилище двух матриархов, которые сидели на противоположных концах длинного стола. Высокие прически, прямые спины, торжественное выражение лиц. Они наблюдали за раздачей «сюрпризов» детям и благожелательно улыбались взрослым. Их улыбки словно говорили: «Вот видите, имея дело с родственниками, легко забыть о существовании дипломатических канцелярий! Кровь гуще тайных договоров».

На что бы ни намекали их слова и улыбки, они никогда не говорили банальностей. Обе обладали редкой искренностью, благодаря которой в их устах даже старые пословицы не звучали избито или обидно. Когда, положив руку на рукав своего внушительного зятя, императора Александра III, Александра предполагала, что главным качеством в отношениях великих держав должна стать доброжелательность, он кивал и почти с воодушевлением говорил:

– Ты права.

Любого другого за подобный совет он послал бы в нокаут!

Для того чтобы вычеркнуть весенние копенгагенские встречи из календаря европейских монархов, понадобилась мировая война. Весной 1924 года, когда я в последний раз поднялся на яхту королевы Александры после десяти пропущенных лет, я пожалел, что приехал. Одно дело – просто знать, что большинство сидевших за длинным столом умерли; и совсем другое – видеть пустоту в столовой и слушать тишину на яхте.

– Как в старые добрые времена, – сказала моя теща и героически улыбнулась.

О старых добрых временах не напоминало ничего, кроме присутствия двух сияющих улыбками сестер. Король Георг, королева Мария и их дети не могли приехать из Лондона. Кронпринцессу Германии по-прежнему считали «врагом»; естественно, она не могла приехать. Дети моей свояченицы, великой княгини Ольги[56]56
  Тихон (1917 г. р.) и Гурий (1919 г. р.) Куликовские – дети Ольги Александровны от ее второго (морганатического) брака с ротмистром Н.А. Куликовским.


[Закрыть], сидели на тех местах, где раньше сидели их кузины, дочери покойного дяди Ники.

– Давайте сыграем в палубный теннис, – предложил я им и выбежал вон.

Они последовали за мной, исполненные любопытства и легкого скепсиса.

– Ты умеешь играть в теннис, дядя Сандро?

– О да, – ответил я, – мы всегда играли в теннис здесь, на палубе.

– Царь тоже любил играть?

– Очень любил. Они с вашим покойным британским дядей, герцогом Кларенсом, были нашими чемпионами.

– Вы умеете плавать?

– Да. Видите тот британский эсминец? – Я показал на то место, примерно в полумиле от нас, которое в прошлом было зарезервировано для русской императорской яхты. – Раньше мы доплывали до того места, выпивали по стакану молока и плыли обратно.

– Разве на эсминцах продают молоко?

– Нет, – ответил я, – в то время там стоял другой корабль. Русский.

Дети зашептались, бросая на меня вопросительные взгляды. – В чем дело? – спросил я.

– Дядя Сандро, – сказал самый старший мальчик, – нам интересно, трудно ли было вам с дядей Ники получать разрешение, чтобы приезжать сюда.

– Разрешение? Что вы имеете в виду?

– Разве вчера ты не рассказывал маме, что вы провели несколько дней в датском консульстве в Париже, пытаясь получить визу?

– Да, верно, – согласился я. – Но, видите ли, датский консул в Санкт-Петербурге довольно хорошо нас знал.

У меня ушло бы довольно много времени, чтобы объяснить моим юным племянникам, что русский царь и его родственники не привыкли путешествовать с паспортами. Рожденные после революции в Копенгагене, где их мать жила в самых скромных условиях[57]57
  Неточность автора: дети Ольги Александровны родились в России: Тихон в Крыму, а Гурий – на Кубани.


[Закрыть], они не сомневались, что все русские до единого всегда считались в Дании персонами нон грата.

3

Трудно осознать, что обеим сестрам, когда они умерли, было всего по восемьдесят лет. Они пережили столько эпох, империй и политиков, что кажется, будто им было лет по двести.

Когда они уехали из родной Дании, Дизраэли считали старательным выскочкой, а лучшие европейские стратеги предсказывали победу генералу Роберту Э. Ли[58]58
  Э. Ли – главнокомандующий армией южной Конфедерации в Гражданской войне в США, один из самых талантливых военачальников в этом конфликте, одержал ряд громких побед над северянами. Однако в войне победил Союз (север), в 1865 г. армия генерала Ли капитулировала перед армией северян под командованием У. Гранта.


[Закрыть].

В день смерти Марии Уинстон Черчилль опубликовал четвертый том своих мемуаров, а американские банкиры пытались разрешить задачу европейских репараций.

До самого конца сестры говорили о короле Георге, как будто он был еще мальчиком («Всегда забывает надеть теплый плащ»), а при упоминании Бисмарка обе морщили красивые лица («Знаешь, эти прусские юнкеры такие грубияны!»). Нет, им не нужно было напоминать основные события европейской истории и точный возраст их детей и друзей, но, проведя жизнь словно на сцене, в бесконечной театральной постановке, они не считали нужным проводить различия между вчера и завтра.

Старший сын Александры, герцог Кларенс, умер в 1892 году. Второй сын Марии, великий князь Георгий Александрович, скончался от туберкулеза в 1899 году. Король Эдуард скончался в 1909 году. Царя и его семью убили в 1918 году. Даты различались, но даты никогда не имели значения, только факт четырех трагедий, только осознание потери.

– Какое счастье, – говорила Александра, – моя сестра отказывается поверить в то, что Ники мертв.

На самом деле она имела в виду другое: жаль, что сама она не сомневается в смерти своего мужа и любимого сына.

– Какой гармоничной и красивой была ваша жизнь! – сказал я ей однажды. – У вас на глазах Великобритания стала самым влиятельным государством на свете. Вы были свидетельницей высших побед вашего мужа и вашего второго сына. Вы самая любимая женщина во всей Британской империи, а ваш внук – кумир всего мира.

– Но я похоронила двух людей, которых любила больше всего, – тихо ответила она, – и мне не повезло видеть, как погибло все, чем дорожила моя сестра.

Мы оба были правы. Судя по всему, не прав был кто-то другой. Последние восемь лет Александры и одиннадцать лет Марии были посвящены неблагодарной задаче обнаружения этого «другого». Обе убежденные христианки, они никогда не сомневались в конечной мудрости Создателя, и склонность винить во всех больших трагедиях себя и свои недостатки не позволяла им идти на компромисс с совестью. Достаточно просто было согласиться с тем, что «людей карают за грехи их». Гораздо труднее было понять, должен ли страдать праведник А, потому что наказание предназначено грешнику Б. Мои слова звучат откровенно по-русски, но подобные отношения со Всевышним появляются практически у всех пожилых людей, будь то невозмутимые датчане или скептически настроенные французы.

Увеличилось ли счастье в мире, после того как Российская империя была уничтожена? Искупились ли грехи хоть одной души из-за того, что шестьдесят лет назад принцессу Дагмар привезли в Россию из мирной Дании и ей пришлось пережить гибель своего свекра, двух сыновей и пяти внуков?

Обеим сестрам хотелось верить, что в словах «Бог дал, Бог и взял» содержится ответ на все их сомнения. И Александра, и Мария часто повторяли эту формулу. У них всегда были общие мысли, даже когда одна находилась в Лондоне, в холодной роскоши Мальборо-Хаус, а вторая тосковала в уединении своей датской ссылки.

– Вам следовало остаться в Англии, – сказал я теще вскоре после того, как в 1924 году она переехала в Данию. – Разлука с сестрой вредна для вас. Она делает вас мрачной.

Она покачала головой:

– Ты не понимаешь, Сандро. Я гораздо ближе к сестре, когда нас разделяет расстояние. Живя в Лондоне, я больше отдалялась от нее.

Застенчивость и гордость мешали ей признать, что она не хотела делить сестру с ее семьей и с Англией. Находясь в Видовре, когда между сестрами лежало море, она безраздельно владела образом Александры. Там, в Лондоне, в Мальборо-Хаус, ей приходилось проводить много вечеров в одиночестве в своих апартаментах, если Александра посещала званый ужин или дворцовый прием. В Видовре ничто не изменилось: домашние по-прежнему относились к ней как к императрице. В Лондоне ей не давали забыть, что с точки зрения Даунинг-стрит она всего лишь бедная родственница и неудобная гостья, способная скомпрометировать.

Королева Александра умерла 20 ноября 1925 года. В ответ на мое письмо с соболезнованиями король Георг написал:

«Дорогой Сандро!

Благодарю тебя за доброе письмо и соболезнования по случаю кончины моей бедной матушки. После нее осталась пустота, которая никогда не будет заполнена. Пропало последнее звено, связывавшее меня с моим счастливым детством. Но она, слава богу, упокоилась с миром и избавлена от всех дальнейших тревог и страданий. Ее смерть была прекрасной; она мирно скончалась во сне. Я очень рад возможности сдать милой Ксении домик в Фрогморе, где она живет с внуками, и помогать ей любыми возможными способами.

Моя жена передает наилучшие пожелания.

Остаюсь твоим любящим кузеном,

король Георг».

Как ни сочувствовал я королю Георгу, естественно, меня больше заботила собственная теща. Я понимал, что скоро настанет ее очередь. Никто, ни ее дочери, ни я никак не могли возместить ей потерю сестры. Для короля Георга мать символизировала «последнее звено», связывавшее его со счастливым детством. Для моей тещи сестра была первым и единственным звеном, которое связывало ее с жизнью. Она любила дочерей и была очень привязана к внукам, но всегда говорила, что они без нее обойдутся. С 1918 года ее мир ограничивался Александрой. После ее смерти ее мир опустел и обезлюдел.

Ей не терпелось уйти.

Она прожила еще три года, но, хотя она занималась обычными повседневными делами, она не выказывала интереса к тому, что происходило вокруг нее. Она не одобряла писем из Парижа, в которых ей сообщали о стычках между сторонниками Кирилла и сторонниками Николая Николаевича. По ее мнению, существовал только один император России – ее сын Ники. Она довольствовалась мыслью о том, что он еще жив. По крайней мере, она так говорила.

Все остальные казались ей нелепыми, несносными – или теми и другими. Она считала ниже своего достоинства вставать на чью-либо сторону, выпускать манифесты, принимать участие в показных боях. Лишь однажды она дрогнувшим голосом выразила протест. Это случилось, когда она узнала о притязаниях объявившейся в Нью-Йорке полячки, которая выдавала себя за великую княжну Анастасию, младшую дочь царя.

– Что они воображают? – вскричала она. – Что я буду сидеть здесь, в Видовре, и не поспешу защитить родную внучку?

Я пробовал объяснить ей, что бесполезно сражаться со страстью американцев ко всяким уродам и самозванцам, но она была смертельно оскорблена.

В начале осени 1928 года она заболела, и 12 октября того же года я получил от жены телеграмму, в которой она просила меня немедленно ехать в Данию. К тому времени, как я приехал, она умерла. Известие о ее смерти потрясло датчан; ей устроили пышные государственные похороны. Сама она, несомненно, предпочла бы покоиться рядом с сестрой, но это было невозможно. Александра принадлежала Англии. Мария принадлежала империи, которая прекратила свое существование. Поэтому ей пришлось остаться в стране своего рождения, среди людей, которых она считала чужаками[59]59
  В 2006 г. останки Марии Федоровны были перезахоронены в соборе Святого Петра и Павла Петропавловской крепости рядом с могилой ее мужа Александра III.


[Закрыть].

В последний раз в ее жизни и впервые после революции ее несли во главе пышной процессии, как подобает императрице. После смерти ее вернули на то место, где она находилась до отречения своего сына. Несмотря на то что ее ближайшие родственники были изгнанниками без гроша за душой, за гробом шли около сорока представителей европейских правящих домов, а послов, чрезвычайных представителей и полномочных министров, толпившихся в Копенгагенском соборе, хватило бы, чтобы начать еще одну мировую войну. Большинство из них, будь она жива и выкажи желание путешествовать, отказались бы поставить визу в ее паспорт! Они пришли, потому что хотели, чтобы их сняли американские фотографы. Кроме того, все понимали: пышные похороны станут прекрасным материалом для будущих мемуаров. «Она умерла, как жила, – трагическая императрица», – заявил один из них, напыщенный дурак, которого я знал очень давно. Услышав его голос, голос пожилого евнуха, я вдруг почувствовал непреодолимое желание схватить тяжелый канделябр и ударить его по голове.

После похорон я несколько часов пожимал руки и беседовал с моими европейскими правящими кузенами; некоторых из них я не видел с 1914 года. Жаль, говорили они, что из-за своей «неумеренной гордости» покойная в последние десять лет жизни упорно отказывалась от их помощи.

– Да, наверное, – соглашался я, решив, что обвинять короля во лжи на похоронах – дурной тон.

Вернувшись в Видовре, я увидел двух преданных казаков. Они сидели на крыльце большого дома, безутешные, изможденные, и смотрели в пространство. Что им делать сейчас? Всю жизнь, и до, и после революции, они зависели от императрицы. Они остались единственными из ее телохранителей, которые сохранили ей верность после 1917–1918 годов.

– Не беспокойтесь, – сказал я. – Мне известно, что ее величество оставила распоряжения относительно вас в своем завещании.

– Не в том дело, – сказал младший из двух, бородатый великан выше шести футов ростом.

– А в чем же?

– Как-то одиноко без ее величества, – застенчиво признался он.

4

Болтовня… болтовня… болтовня…

Мои кузены словно участвовали в конкурсе банальностей.

«Поистине великая женщина».

«Прекрасная мать».

«Благородная душа».

«Совесть европейских королевских семей».

«Само очарование».

«Трагический образ трагической эпохи».

Когда они наконец надели цилиндры и ушли до следующих похорон, я отвел жену и свояченицу в знакомую комнату, где тридцать пять лет назад мы играли в «волка» с императором Александром III. Нам нечего было сказать друг другу. Мы все понимали, что России, которую мы любили, больше нет и очень скоро настанет и наш черед уходить. Жизнь была по-прежнему прекрасна, и под окнами шумело море, но отныне наши пути расходились. Никто из оставшихся в живых уже не мог сказать: «Не обращай внимания на Сандро, просто дай ему время. Он всегда возвращается». Из-за своего обычного эгоизма я думал о том, что потерял единственную женщину, к которой испытывал подобие сыновней любви. Моя мать умерла, когда мне было двадцать пять лет, и моя любовь к ней никогда не переходила границ обычной преданности.

На следующее утро зачитали завещание. Как мы и ожидали, помимо сумм, предназначенных слугам, моя теща оставила все свое имущество и драгоценности – и свои, и унаследованные от Александры – двум своим дочерям. Единственным своим душеприказчиком она назначила короля Георга, что было полезным для наследниц, но очень огорчило всевозможных акул и парижских ювелиров. Они-то надеялись, что ценной собственностью будет распоряжаться их любимая жертва! Как ни мало вдовствующая императрица разбиралась в денежных делах, она понимала, что в целом мире нет человека, менее способного бороться с лощеными гангстерами с Рю-де-ла-Пэ, чем ее седовласый зять Александр.