Текст книги "Суицидология: прошлое и настоящее: проблема самоубиства в трудах философов, социологов, психотерапевтов и в художественных текстах"

В юности гордый и надменный Людвиг II доходил до того, что считал за вольность и непочтение, когда врач брал его за руку для исследования пульса во время болезни. Проснувшись, король обыкновенно звонил камердинеру. Последний входил к Его Королевскому Величеству, низко согнувшись. Став на колено и положив на другое записную книжку, камердинер записывал целый ряд вопросов короля, иногда до 20. Затем после приказания короля «Теперь отвечай!» камердинер должен был давать ответы. По окончании опроса камердинер низко кланялся и спиной уходил из комнаты короля. Однажды королю показалось, что камердинер недостаточно низко поклонился. «Ниже кланяться!» – закричал на него король. Камердинер поклонился до земли, причем получил удар в лицо. Из официальных данных известно, что 32 его прислужника были королем биты, оскорблены действием, получили толчки и проч. Часто он также наказывал свой служащий штат арапником. Оружие короля было убрано и далеко спрятано. Многократно король приказывал заковывать своих подданных в цепи и сажать на хлеб и воду в воображаемую Бастилию. Других он приказывал казнить и тело бросать в озеро. Об исполнении приказаний короля Его Величеству докладывалось, хотя можно благодарить Бога, что королю неудобно было присутствовать при исполнении казни. Раз Людвиг послал в Мюнхен кавалерийского офицера с таким письмом: «Посланный вчера обедал со мною, а теперь посадить его в тюрьму». Когда министр финансов заявил королю, что денег у государства на его постройки нет и что государство и без того вошло в значительные долги, то Людвиг II дал такой приказ в королевскую комиссию относительно дерзкого министра: «Высечь его, собаку, и потом выколоть ему глаза». Кроме того, было еще издано три приказа за подписью короля о наказании розгами министров. Однажды Людвиг приказал заключить в тюрьму государственного секретаря von Zieqler’a, и королю ежедневно производились ложные доклады о том, что von Zieqler сидит.

Одно время министр финансов Ridel был осужден на смерть, а за ним были осуждены на смерть и все остальные министры. Существуют данные, из которых видно, что король произносил ужасные слова в адрес отца и матери, германского императора и других государей. Способствовавший созданию мощи и величия единой Германской империи, Людвиг II Баварский умел отстаивать независимость собственного государства и неприкосновенность баварской армии. Несколько раз он не позволял приводить в исполнение приказы о преобразованиях в баварской армии, идущие из Берлина. Скоро это, однако, превратилось в ненависть ко всему идущему из Берлина, особенно же к инспектировавшему войска германскому крон—принцу Фридриху. Несколько раз Людвиг приказывал схватить Фридриха, засадить его в каземат и извести голодом и жаждой. Такие приказы издавались и по отношению ко многим баварским принцам и министрам.

Страсть к вагнеровской музыке скоро перешла у Людвига в обожание самого Вагнера и в воплощение в себе героев его опер. Следующее письмо Людвига характеризует его отношение к Вагнеру.

Приводим это послание:

Высочайший божественный друг!

С трудом могу дождаться завтрашнего вечера, до такой степени истомился после второго представления («Тристан и Изольда»). Вы писали Пфистермейстеру (интимный секретарь короля), что вы надеетесь, что моя любовь к вашему произведению не уменьшится вследствие действительно довольно плохого понимания Миттервургерта роли Курвеналя.

О нежно любимый! Каким только образом могла зародиться в вас подобная мысль? Я в восторге. Я желаю дальнейших представлений.

Это возвышенное и священное произведение.

Твой гений создал наш.

Кто бы могущий понять его не стал расточать похвал?

Произведение, столь великолепное, столь приятное, столь возвышенное, должно было укрепить мою душу!

Привет его творцу, мы преклоняемся перед ним!

Друг мой, будьте добры и скажите превосходной артистической чете, что истолкование ими ролей привело меня в восхищение и восторг, объявите обоим мою сердечную благодарность. Прошу вас, доставьте мне радость вашим следующим письмом!

Неправда ли, мой дорогой друг, вас никогда не покинет мужество для создания новых произведений. Прошу вас не падать духом, прошу вас от имени тех, которых вы наделяете наслаждениями, которые мог бы даровать одни лишь Бог. Вы и Бог!

До смерти, до перехода в иной мир, в царство ночи миров, пребываю верным вам

Людвиг.

Берг, 12 июня 1865 года.

Очень часто Людвиг одевался в одежды пилигрима и воображал себя пилигримом из Тангейзера. Нередко также он изображал рыцаря Тристана. Но самым большим любимцем его был Лоэнгрин. Старая баварская легенда с ее героем, сыном короля Лоэнгрином наэлектризовала болезненное воображение короля до крайних пределов. Он не только хотел выглядеть Лоэнгрином, но хотел даже жить Лоэнгрином. Для этого он одевался в костюм Лоэнгрина и плавал в лодочке по озеру Штарнберг в сопутствии лебедя. Но это показалось королю слишком скучным, и он приказал устроить резервуар с водой на крыше замка, где он и катался в лодочке в сопровождении лебедя. Небо и солнце, луна и звезды взирали на причудливые затеи короля—мечтателя. Эти прогулки в лодочке под покровом небесного свода были омрачаемы тем, что вода была бесцветна. Недоставало лазурной воды с отблесками в ней голубого неба. Пришлось удовлетворить невинное желание короля. В воду пущен был медный купорос. Вода была лазурная. Король счастлив и доволен. А купорос проел металлический резурвуар, и вся вода ушла в кабинет короля.

Пришлось измышлять новый способ окраски воды. Ее окрасили оптическими способами, путем известного преломления световых лучей в стеклах и воде. Король счастлив и доволен. Но счастье никогда не бывает продолжительно. Вода была слишком тиха и покойна. Нужно, чтобы она волновалась и бурлила. Тогда устроили приспособления для волнений на этом искусственном озере. Машины поставлены. Но, видимо, волнение было очень большое. Солдаты переусердствовали. Лодочку волнением перевернуло. Лоэнгрин принял холодную ванну и на этом покончил свои поднебесные прогулки.

Король стал горным духом. Он таинственно бродил по пустым залам дворца, освещенным бесчисленным количеством свечей. Иногда в лунную ночь король бродил вокруг замка. Зимою он часто по ночам предпринимал поездки в горы на санях, освещенных электрическим светом, одетый в фантастический костюм духа. Масса народа содержалась для того, чтобы дорога была в порядке. Часто крестьяне видели, как дивное видение мчалось по дороге в санях, запряженных четверней лошадей, украшенных перьями.

Король начал увлекаться Версалем. Устроил его миниатюру до мельчайших подробностей. Людвиг преклонялся перед Людовиком ХIV и воплотил его в себе. Одетый в костюм этого короля, он разгуливал по комнатам дворца и повторял все то, что считал достойным из жизни короля.

Король заказывал обеды на 20 и более сотрапезников. Обедал он один, но пища подавалась всем тем невидимым лицам, для которых поставлены были приборы за королевским столом. Кого именно приглашал король – это вскоре обнаруживали таинственные разговоры, которые он вел с пустыми приборами. В его воображении за этими приборами сидели знаменитые личности времен Людовика XIV. Он обсуждал события того времени и всего охотнее разговаривал о версальских постройках и дворцах, которые он начал строить. Подобные разговоры иногда продолжались по нескольку часов, и никто не дерзал прерывать их. Иногда места за столами обозначались билетами, на которых были начертаны имена маршалов Людовика XIV или архитекторов и художников того же времени.

Наскучив постоянными приставаниями министров, король собирался продать Баварию и купить себе необитаемый остров, где его не стесняли бы ни конституция, ни совет министров. Это желание короля оказалось неосуществимым. Людвиг II приказал директору государственных архивов отправиться в глубь Гималайских гор, чтобы найти там такую страну, где Людвиг мог бы царствовать неограниченным монархом. Этот подданный объездил Канаду, Кипр, Крит и даже Крым, чтобы отыскать такой укромный уголок, где бы его монарх мог прожить покойно несколько лет. При этом ему даны были указания для ведения переговоров с местными властями относительно того, может ли король в своем новом местопребывании обладать всеми принадлежащими ему верховными правами или же одною только личною независимостью.

Посланный доставил королю разочарование и посоветовал ему бросить свои фантазии.

Все эти поступки: чрезмерные траты, бессмысленные постройки, страшные и небезопасные выходки политического характера – не могли не обратить на Людвига внимания как в Берлине, так и особенно в Мюнхене, где быть министром финансов было не особенно приятно и безопасно.

Назначена была комиссия из четырех выдающихся психиатров, которая 9 июля 1886 года дала следующее заключение:

1. Его Величество страдает резко развитой формой душевного расстройства, известной под именем паранойя.

2. Вследствие слишком большой давности и запущенности в течение многих лет болезнь Его Величества должно считать неизлечимой, причем исходом болезни может быть только слабоумие.

3. Такая болезнь уничтожает свободу воли, и дальнейшее вмешательство короля в государственные дела будет только мешать управлению королевством. Это состояние душевной деятельности короля является пожизненным.

Такое заключение специалистов было, однако, не последним актом в жизненной трагедии короля. Нужно было объявить это решение королю, а равно и решение государственного совета о назначении опеки. Для этого к королю послана была особая комиссия. Комиссия состояла из министра иностранных дел и двора профессора Gudden’a, Dr Muller’a, советника Rumper’a, назначенного состоять при Людвиге полковника и необходимого медицинского служебного персонала. Король находился в замке Шванштейн. Стража, состоявшая при короле, не получила приказания ни о признании короля больным, ни о назначении регентства. Поэтому когда комиссия явилась в Шванштейн, то была встречена весьма грозно и отослана в замок Гогеншвангау, где она состояла под строжайшим надзором. Спустя некоторое время в Шванштейн потребовали из комиссии министра двора, а через некоторое время и остальных членов комиссии, «которые утром хотели ворваться туда силою», причем король издал приказ: «Выколоть членам комиссии глаза и содрать шкуру живьем». Дело обстояло для комиссии не вполне благополучно и могло окончиться весьма плачевно, прежде чем подоспеет разъяснение из Мюнхена. К счастью комиссии, через два часа начальник стражи получил точные приказания из Мюнхена, и члены комиссии были выпущены на свободу. Не будет удивительным, если мы добавим, что они бежали из Шванштейна, бросив там даже свои вещи, и поспешили в Мюнхен.

Оборотная сторона этого дела состояла в следующем: комиссия, посланная к королю, не прямо направилась в Шванштейн, а предварительно занялась надлежащим приспособлением дворца, куда должен был быть перевезен Людвиг II. Весть об этом быстро достигла Шванштейна. Впервые об этом король узнал от своего кучера. Возвратившись домой, Людвиг собрал жандармерию и пожарных, из соседних деревень вызвал полк егерей и издал воззвание к армии, отдавая себя под ее защиту. Армия и егеря были уже осведомлены о положении дела, почему не двинулись с места, зато жандармы и пожарные вооружились в защиту короля и встретили комиссию с оружием в руках.

11 июня комиссия явилась в замок вновь, причем король встретил ее вполне спокойно. Говорят, что он покушался выброситься из башни замка, но его от этого охранили приближенные. Находясь под надзором жандармов, принявших присягу на верность регенту, король держал себя спокойно, ровно и разумно. Он отказался от всякой попытки к бегству, хотя для этого приближенными все было приготовлено. «Я признаю за лучшее подчиниться судьбе, – говорил он. – Мой дядя не мог устранить меня от правления, если бы мой народ не был бы на это согласен». Несколько позже Людвиг заявил: «Мне было бы очень легко освободиться, стоило бы только выпрыгнуть из этого окна, и всему конец. Что меня лишают правления, это ничего, но я не могу пережить того, что меня делают сумасшедшим».

Вечером король принимал советника Muller’а и говорил с ним несколько времени спокойно и разумно. На рассвете король ходил взад и вперед по комнате, посетил домовую церковь, концертный зал и заметил при этом камердинеру:

«Я предчувствую, что вижу тебя в последний раз». Комиссия беспрепятственно увезла короля в приготовленный для него замок Берг. Окрестные жители очень жалели короля, многие плакали, и дело могло бы кончиться кровопролитием, если бы король изъявил на то свое согласие.

В Берге король был покоен, милостиво беседовал с докторами Gudden’oм и Muller’oм и высказал удовольствие, что все было устроено согласно его вкусам. 12 июня прошло вполне благополучно. 13 утром Людвиг гулял с Gudden’oм и ласково с ним беседовал. Вечером, в начале седьмого, Людвиг пожелал вновь прогуляться, для чего и отправился вместе с Gudden’oм. Сзади их шли два служителя. Заметив служителей, король просил их удалиться, что и было исполнено. В 8 часов король не вернулся с Gudden’oм с прогулки. Поднялась общая тревога. Начались поиски, и тела были найдены в озере Штарнберг. Часы короля, залитые водою, остановились на 7 часах без шести минут. О несчастье на озере газеты передают следующее:

Отправившись на прогулку, король некоторое время шел рядом с Gudden’oм. Дорога от берега озера в том самом месте, где случилось несчастье, отстоит на 10–15 шагов. Судя по положению трупов в озере, а также по направлению следов на дне его событие произошло так: король шел справа, а Gudden слева. Подойдя к тому месту, где они утром сидели на скамье, Людвиг ускорил шаги и зашел несколько вперед; потом он, бросив дождевой зонтик, побежал по каменистому берегу к озеру. Gudden, также бросив дождевой зонтик, побежал за ним. Но так как Людвиг его опередил, то Gudden’у пришлось бежать наперерез водою. У воды Gudden схватил короля за сюртук. Людвиг быстро сбросил пальто и сюртук (эти вещи были найдены на берегу). Оба бросились в воду. Завязалась борьба не на живот, а насмерть. Бой происходил в 10–15 шагах от берега. Боролся молодой, сильный и крепкий человек, спасающий свою честь, с 62–летним стариком, душевно преданным своему королю и верным своему долгу даже до последней минуты жизни. Король губил свою жизнь. Преданный врач спасал чужую жизнь ценною своей жизни. Король победил. Знаменитый ученый, профессор Gudden поплатился жизнью. Его труп был найден в полусогнутом положении, его голова была под водою, тогда как спина выдавалась из воды. Лицо Gudden’a было исцарапано. Утопив Gudden’a на мелком месте, Людвиг пошел в глубь озера, где нашел и свою смерть.

Так безвременно погибли два человека: один – молодой, сильный, мощный и властный король, другой – почтенный старец, знаменитый ученый и примерный верноподданный.

Изложив, однако, вышеприведенные факты, мы должны сделать следующую оговорку: наш больной – король, то есть лицо, по своему общественному положению стоящее вне общества. Его жизнь скрыта от глаз простых смертных. Достоянием общества стали только отдельные случаи, остальная же жизнь скрыта в душах его приближенных. Приведенные нами факты разбросаны по всей его жизни в течение многих лет, едва ли не 20. Если приведенные случаи слишком ярко и резко обрисовывают болезненное состояние короля, то только потому, что они соединены нами в единое целое; будучи же разбросанными на много лет, они несравненно меньше оттеняют болезненность данного лица. Мы должны добавить, что положение короля, то есть пребывание его вне и выше общества, лишает нас возможности иметь больше свидетельств, указывающих на болезненное состояние короля, так как его жизнь стояла вне ведения простых смертных. Очевидно, болезненных явлений было несчетно больше, но они остались для нас неизвестными. Наконец, принимая во внимание особенное положение нашего больного, мы не можем отрицать и того, что некоторые из приведенных нами фактов есть плоды фантазии и праздного воображения людского. Может и это быть. Мы привели только то, что появилось в газетах о жизни короля, и на основании этого делаем свои заключения.

Невольно напрашивается вопрос: каким образом, однако, при такой массе примеров, ясно указывающих на очень давнее расстройство умственных способностей короля, он не только мог оставаться королем, но и заслужил любовь приближенных, расположение окрестных жителей, уважение всех граждан и почтение от иностранных правителей? На это мы ответим: король жил крайне уединенно и одиноко. Его жизнь была известна лицам, только близко к нему стоявшим. Кроме того, министры свидетельствуют, что в государственных делах Людвиг отличался замечательным знанием дела, ясностью понимания и необыкновенною проницательностью. Наконец, самые его болезненные увлечения художеством, музыкой и архитектурой могли в его подданных возбуждать только беспредельное уважение и восхищение.

Но чтобы лучше понять это странное положение дела, мы на минуту оставим короля и обратимся к его болезни.

Знаменитый ученый профессор Gudden, не менее знаменитый психиатр Grashey клятвенно заявили государству, что король Людвиг II страдал душевным расстройством, известным в науке как паранойя.

Что же такое это за болезнь?

Под именем паранойи, или первичного помешательства, разумеется такое расстройство умственных способностей, при котором в обычный круг мышления, в обычное сочетание представлений, в обычный, признаваемый нами за правильный образ жизни и действий врывается круг безумных идей в виде ограниченного бреда. Таким образом, при этом происходит раздвоение сознания в человеке: с одной стороны, он живет здоровою жизнью, ее интересами, делами и обстоятельствами, с другой стороны, внутри себя такой больной таит болезненные мысли, бредовые идеи и целый ряд безумных представлений. Так, например, невинный чиновник, всю жизнь свою проведший в канцелярии в обществе бумаги, всю жизнь занимавшийся писательством, вдруг вообразит, что он социалист и что его преследует за это правительство. Он по—прежнему продолжает составлять и строчить бумаги за №, он прежний семьянин, товарищ и служака, только в нем начинают замечаться странности. Он стал слишком наблюдателен ко всему окружающему, очень подозрителен и чрезвычайно скрытен. Такой человек сторонится людей. В обычных их действиях и поступках он видит нечто необыкновенное, что—то против него направленное. Сторож Федор – не сторож уже, а агент тайной полиции, приставленный исключительно для того, чтобы следить за ним. Его товарищи – тоже только «так себе товарищи», а в сущности и они его враги. Начальство тоже «себе на уме», все «они» образуют между собою общество, которое за ним следит и по пятам его преследует.

К этому бреду скоро на помощь присоединяются иллюзии и галлюцинации. Больной во всех действиях и поступках окружающих видит особенный таинственный оттенок. Входя в канцелярию, больной услышал, как Федор кашлянул. Понятно. Это он дал знать, что иду я… При входе больного Иван Федорович громко произнес: «Ах это вы!..» «Какой тон… Какой оттенок… Этим он дал понять «им», что иду я …»

А между тем, дома жена, дети. Со службы могут выгнать. Уже теперь они подозревают его. Издеваются над ним. Подают на его счет какие—то знаки… и скрипит несчастный больной, скрипит день и ночь над бумагами. Старается не сделать ничего такого, что послужило бы указанием на его неисправность. «Они за мной следят… Бог с ними… буду чуждаться их..» И он сторонится. Уклоняется от беседы с товарищами. Отмалчивается. Не договаривает, тем все больше и больше возбуждает действительную уже подозрительность и действительный надзор над несчастным больным.

А тут новая беда приключается. Сосредоточенный на «них» обуреваемый страхом и ужасом перед своим положением, раздраженный и ознобный, утомленный работой и разбитый бессонницей больной начинает делать в бумагах пропуски, ошибки, бессмыслицы. Следуют замечания, выговоры, а равно и мысли о преследовании и несправедливости.

К сожалению, и дома уже больной не находит покоя. Жена и дети тоже уже не те, что были прежде. И они стали к нему присматриваться, следить и преследовать. Больной начинает принимать меры к предупреждению и пресечению преступления. Он тщательно по ночам запирает окна и двери. Запасается заряженным револьвером, вешает над постелью сабли, кинжалы, топор. Десятки раз за ночь он обходит дом, чтобы осведомиться, не забрались ли воры.

К жене и детям он становится во враждебные отношения, так как видит в них врагов. Часто в разговоре их оскорбляет, а однажды ночью под влиянием безумных идей и галлюцинаций он нападает на них с топором и совершает ужаснейшие преступления.

А между тем поговорите с этим Иваном Ивановичем о делах, и он прекрасно излагает все обстоятельства дела. Помнит все подробности всех прежних дел. Отлично излагает механику производства дела. Все обстоятельства обычной жизни вполне отчетливо в нем существуют и все отношения вполне правильно поддерживаются. Одним словом, это прежний Иван Иванович, но только несколько странный, скрытный, подозрительный, сосредоточенный и несколько причудливый.

Количество и степень его причуд стоят в прямой зависимости от того, насколько в тот или другой момент жизни данного больного преобладает здоровое миросозерцание над больным или больное над здоровым.

Но вот проходит некоторое время. Больной измучен своею двойственностью. Больной исстрадался. Больной приходит в отчаяние.

Невольно у него является мысль: за что мне все сие? Почему меня преследуют? Где кроется тому причина?

В дальнейшем болезнь развивается вполне естественным и логическим путем.

Людей посредственных, ничем не выдающихся, обыкновенно никто не преследует. Преследует тех, кто по своим правам, дарованиям или способностям чем—нибудь выдается над другими. Некоторое время человек остается в недоумении: кто он? Решению вопроса часто способствуют совершенно случайные обстоятельства. Из Болгарии был изгнан принц Баттенбергский, Болгарский престол освободился. Итак, я король Болгарский.

При этом больной вспоминает, как еще в детстве бабушка в сказке ему говорила, что царского сына украли и отдали на воспитание рыбакам. Теперь он прозрел. Теперь он ясно понимает, что рыбаки эти были не рыбаки, а его бедные родители. Царский сын – это он. Его бедные родители вовсе не родители, а только лишь воспитатели; он и есть царский сын, а его родители – царь и царица. Теперь он ясно помнит, как в детстве к ним приходили цыгане. Это были вовсе не цыгане, а царские соглядатаи, хотевшие разведать о его житье—бытье. Теперь только он понимает, что и в книжках, что он читал, говорилось все о нем.

Ясно и понятно, почему его сослуживцы так нетерпимы к нему. Они узнали о его царском происхождении, о его правах на престол. Им завидно, они ненавидят его. А, быть может, они все и подкуплены, чтобы уничтожить его, извести его. Недаром они объявили его социалистом. А семья… семья тоже знает истину и боится за свое существование.

На помощь к этому бреду являются галлюцинации и образы фантазии. Больной начинает пренебрегать службой. Он уединяется. Он замыкается в себе. Он живет образами своей фантазии. Он представляет себе дворец, свою жену, не эту настоящую, а другую – королеву. Богатство и роскошь убранства. Масса разодетых слуг. К нему приходят с докладом министры. Он делает войскам смотр. Музыка играет. Всюду неимоверный шум и крик «ура». Он величествен. Он могуществен. Дни и ночи он проводит в этом фантастическом мире.

Посмотрите на этого человека издали, не давая заметить своего присутствия. Какая у него мимика, какая жестикуляция. Часто он схватывается, быстро бегает по комнате, машет руками, иногда даже кричит. Это он командует войсками. А вот иная картина. Он величественно стоит. Лицо спокойное, но торжественное и величественное. Поза величия и могущества. Рука делает честь величия и снисходительности. Это он принимает иноземных послов.

А подойдите вы к нему и вы увидите вновь прежнего Ивана Ивановича, отлично знающего отношение за № таким—то и могущего вновь составить новое отношение за № следующим…

Содержание бреда таких больных может быть разнообразно, в зависимости от политических и общественных обстоятельств данного времени и от данных свойств, симпатий и антипатий человека, воспитания и увлечений.

Во время войны мы имеем бред военного характера. Во время усиленного движения социализма у нас была масса больных с бредом социалистического характера. Во время усиленного развития спиритизма больные бредили о преследовании их посредством спиритических приемов. Ныне большое значение имеют гипнотизм, телефон и магнетизм.

Не менее, если не более важную роль в содержании и развитии болезни играют и личные особенности человека. Болезнь эта в огромном большинстве случаев развивается на наследственно болезненной почве. Зачатки нервной неустойчивости, зачатки болезненных проявлений характера, влечений и прочего в дальнейшем возрастают и в зрелом возрасте дают уже готовый созревший болезненый плод. Особенно хорошо обработанным и выкристаллизованным этот плод бывает в тех случаях, когда унаследованные качества и свойства характера и душевной деятельности находят себе поддержку и укрепление в воспитании и обстоятельствах дальнейшей жизни данного лица.

Изложив коротко некоторые части учения о паранойе, нам легко теперь будет понять болезненное состояние Людвига II, короля Баварского.

Людвиг II имел ряд предков с несомненным отягощением центральной нервной системы. Естественно, что и на свет Людвиг явился уже с неустойчивой и подорванной нервной системой. Что это предположение верно, мы видим подтверждение в том обстоятельстве, что заболеванию подвергался не он один, а и другие члены его семейства, брат его Оттон.

Одаренный от природы прекрасными умственными способностями, Людвиг, однако, воспитывался так, что не получил отвлечения от своих болезненных задатков, напротив, в дальнейшей жизни он нашел им только поддержку и укрепление. Имея по природе особенное влечение к уединению, одиночеству и устранению от общества, он и в силу своего положения как будущий король должен был стоять несколько особняком от подданных. Такое положение дела не отвлекло его природного сосредоточия, не привязало к обычной человеческой жизни, не заинтересовало нуждами простого человека. В этом отношении он не получил отвлечения, не получил широкого развития и не проникся потребностями нужд и забот простых людей. Не найдя отвлечений в столь широком жизненном призвании, Людвиг II еще больше сосредоточивался на своих болезненных влечениях, чувствах, инстинктах и потребностях.

В роде Виттельсбахов веками поддерживалось стремление ко всему прекрасному: изваяниям, живописи, особенно же к музыке и архитектуре. Получив по наследству особенное влечение, болезненную страсть к музыке и архитектуре, а вместе с этим и особенное, необыкновенное развитие фантазий, преобладающее над действием чистого рассудка, Людвиг нашел еще большую поддержку своей фантазии в воспитании. Юношу окружили лучшими артистами и художниками, этого требовали предания рода Виттельсбахов, и, таким образом, подлили в огонь масла. Но кроме воспитания насильственного, воспитания, назначенного ему родителями, Людвиг попадал под непосредственное художественное воздействие преданий и памятников, замечательных архитектурных построек, созданных его предками Виттельсбахами, знаменитых картинных галерей, прекрасных собраний картин. Все это Людвиг видел, все это изучал, все это говорило ему, как завет предков, об их достоинствах, и все это поощряло его на дальнейшее совершенствование. При таких сочетаниях обстоятельств диво ли, если у Людвига явилась особенная страсть к постройкам, страсть, побеждающая доводы рассудка и порицающая представления министров…

На горе Людвигу при его блестящих, но болезненных природных художественных дарованиях в это время явилась музыка Вагнера. Музыка Вагнера, по отзывам многих знатоков, – это наркотическое создание, действующее на мозг человека так же опьяняюще, как опий, гашиш, морфий. И вот на этот—то наркотик всеми фибрами своей больной души нападает Людвиг II. Его увлекающаяся, мечтательная и фантазирующая душа целиком отдается этой музыке и не отличает создания от создателя, героев от себя лично и образов фантазии от действительной обстановки. Это тот запой, который наиболее расслабил рассудок и погубил короля.

Несчастные обстоятельства жизни оттолкнули молодого короля от его невесты, создали отвращение к женскому полу и тем самым парализовали в нем чувства, инстинкты, страсти, заботы, стремления и действия мужа и отца. Это отклонение еще более бросило его в область фантазий и породило подозрительность к окружающим, мысли о надзоре за ним, идеи о преследовании и целый ряд поступков, указывающих на боязнь не только женщин, но и вообще людей.

От природы вообще гордый и высокомерный, Людвиг и в болезни своей проявлял болезненно небрежное и высокомерное отношение к окружающим в виде грубостей и наказаний.

Удалившись от людей, Людвиг жил образами фантазии. Не испытывая горестей и радостей обычной жизни, он жил жизнью, созданной его мечтами. Не имея повышений и отличий обычной жизни, он превращал себя в фантастической жизни то в Людовика XIV, то в Лоэнгрина, то в горного духа.

Масса фактов, собранных нами, ни на одну секунду не оставляет сомнения в болезни короля. Но все эти факты говорят нам, что в жизни этого человека не было ничего нового, ничего необыкновенного, ничего неожиданного. Все болезненные проявления суть только естественное развитие природных его дарований. Уже от природы он унаследовал болезненную, мечтательную и фантазирующую натуру – дарования, в которых блестящие умственные способности заглушались гениальными созданиями воображения. Воспитание, образование, обстановка, обстоятельства жизни и случайности сделали то, что не рассудок взял перевес над образами фантазии, а воображение и фантазия одержали победу над рассудком. Рассудок подломился, создалась душевная болезнь.

Но мы знаем, что душевная болезнь, поразившая короля, такого свойства, что она представляется государством в государстве. Она представляет болезненный остров в живом и здоровом море жизни. У такого больного является двойственность сознания: с одной стороны, вся обычная жизнь с ее нуждами, требованиями и делами, с другой – жизнь личная, жизнь воображения и фантазий. Первая жизнь дозволяет ему быть обычным человеком, исполнять государственные и общественные обязанности, быть мужем, отцом и гражданином, вторая – делает его сумасшедшим. Эти две жизни могут существовать совместно при подчинении второй жизни требованиям первой, на этих условиях такой больной мыслим в обществе, но когда требования второй жизни начинают тяготеть и преобладать над требованиями первой – этот человек неправоспособен.