Текст книги "Суицидология: прошлое и настоящее: проблема самоубиства в трудах философов, социологов, психотерапевтов и в художественных текстах"

Хайнц Хензелер
СУИЦИДЫ: СЛУЧАИ И ТЕНДЕНЦИИ

Основную проблему я хотел бы сформулировать на основании истории одного пациента. Когда его спросили, что его беспокоит, то он ответил, что его невроз сердца был вызван счетом из налоговой инспекции. Теоретически это было его осознанной причиной. По мнению пациента, именно это сделало его больным. Если бы мы согласились с его концепцией, то сеанс психотерапии должен был бы выглядеть следующим образом: я пошел бы в финансовое учреждение и попросил бы вернуть обратно деньги для того, чтобы пациент выздоровел. Но такое разрешение ситуации не является правильным. Если бы мы послушали пациента дольше, то нашли бы справедливым, что болезнь вызвал у него счет, но это случилось только тогда, когда все предпосылки к болезни были уже сформированы. Иначе говоря, болезнь состояла в том, что он страдал от конфликта между желанием быть любимым и страхом стать зависимым. Совершенно понятно, что счет, который ему прислали, только усилил страх того, что всю оставшуюся жизнь он должен будет находиться в зависимости от своей жены. И важно сказать о том, что причина невроза или соматических расстройств, которую выдвигает пациент, не является ошибочной, но это только частичное объяснение. Я представляю себе модель невроза таким образом: невроз – это верхушка айсберга, сверху – сознательная причина, однако полная причина – весь айсберг. Или по—другому: верхушка айсберга – это внешний повод, а то, что под водой, – внутренние предпосылки. А значит, исходя из этой концепции, не стоит давать соблазнить себя полностью тем внешним объяснениям, которые дает пациент. Это не означает, что мы не должны серьезно относиться к его толкованиям. Но мы должны брать во внимание весь концепт, а именно те состояния, в первую очередь неосознанные состояния, которые вызвали картину заболевания. Сформулировав иначе, можно задать вопрос: как мы можем перейти от внешней видимой причины к главной неосознанной причине? Эту же проблему мы имеем у людей с угрозой суицида. Относительно тех объяснений, которые дают суициденты, почему они хотели покончить жизнь самоубийством, мы должны быть очень критичными. Опираясь на три примера, я попробую сформулировать правила, с помощью которых можно проложить себе дорогу от внешней проблематики к неосознанной.

Начнем с первого примера. Семнадцатилетний ученик школы совершил суицидальную попытку. Он объяснил мне, что уже два года вынашивал план самоубийства: «И вот, наконец, появилась возможность реализовать этот план». Четыре недели тому назад у его шестнадцатилетней возлюбленной не началась менструация. Они оба со все возрастающим напряжением ожидали беременности. За день до попытки самоубийства они пошли гулять в лес. Оба были в пониженно—раздраженном настроении. Это плохое настроение сохранялось до самого вечера. Во время прощания они поссорились. Он вернулся домой совершенно угнетенный и провел вечер, куря сигареты в своей комнате. И, наконец, в полпервого ночи он решил осуществить свой план и покончить с жизнью. Он пошел в лес, надеясь, что его там не найдут, и принял тридцать таблеток снотворного, которые длительное время собирал и держал под рукой, затем запил их бутылкой вина для усиления действия. На следующее утро он был случайно найден лесничими и отвезен в больницу. Конечно, то, что я сейчас рассказал, сжато, но те детали, которые необходимы для понимания, здесь присутствуют. Как происходил процесс выяснения? Во—первых, мне позвонила его плачущая мать (она слышала, что я специалист по суицидальным попыткам в клинике) и сказала, что она несчастна из—за своего сына. Раньше он был очень милый и верующий мальчик. Но два года тому назад он примкнул к группе ровесников, которые исповедовали очень странные взгляды, и с этого времени она вообще не может найти общий язык со своим сыном. Он перенял убеждения, что все в жизни абсурдно и для каждого человека только самоубийство есть единственный по—настоящему свободный поступок. Она уже в это утро встречалась с пастором, рассказала ему о своем несчастье, и священник дал следующее толкование: «Очевидно, попытка самоубийства была следствием потери смысла жизни». Тогда я пошел в отделение к врачам. Было еще очень рано, и они пока не провели детального обследования этого юноши. Но его осматривали вечером, и одна доктор сказала, что этому худому, высокому парню, наверное, не хватает витаминов и минералов и, кроме этого, ему необходимо немного педагогики. Тогда я встретился с социальной работницей, которая уже поговорила с юношей. Парень рассказал ей историю о беременности своей подруги. Она была очень возбуждена этой историей и сказала: «Господи Боже мой, семнадцатилетний юнец и шестнадцатилетняя девушка! Надо создать комиссию и пойти на легальный аборт». Наконец я сам пошел к этому юноше, и он рассказал мне почти то же, что и социальной работнице. Полученная информация позволяет выделить пять мотивов и причин суицидального поведения. Во—первых, это философское убеждение в том, что жизнь бессмысленна и что с ней нужно покончить. Во—вторых, мнение пастора о том, что попытка самоубийства свидетельствует о потере смысла жизни. В—третьих, мнение врача о том, что юноше не хватает витаминов и минералов, а также, в—четвертых, он нуждается в сильной руке, то есть в надежных, уверенных педагогах. В пятых, угроза беременности. Если мы подумаем над этими мотивами, то все они имеют что—то правильное в себе. Действительно, несколько лет тому назад в Германии появился философ, который путешествовал по стране и пропагандировал свою философию. Он проповедовал следующий тезис: «Мнение о том, что мы свободны, является лишь иллюзией, а на самом деле мы ведомы разными неумолимыми силами, и поэтому единственное свободное действие, которое мы можем себе позволить, – это самоубийство». Это был Жан Амери. Его спросили: «А почему вы сами еще живете?» Он ответил: «Подождите, подождите». И действительно – он покончил с собой. Мнение священника тоже было правильным, так как юноша ранее был верующим христианином, а потом отказался от христианства, значит, в некотором смысле, он потерял ориентацию в жизни и смысл. Можно допустить версию о недостатке витаминов и минералов. И мнение относительно недостатка педагогического воспитания является правильным. Стало известно, что в семье юноши мать беспомощна, что отца часто не бывает дома из—за разъездов, что сын пропускает занятия, гуляет целыми ночами, эксцессивно курит гашиш, в школе чуть ли не остается на второй год. Когда отец возвращается домой, он делает попытки авторитарно навести порядок, но эти попытки имеют мало успеха. И, наконец, история с угрозой беременности. Это действительно катастрофа. Что должны делать семнадцатилетний ученик и шестнадцатилетняя ученица, если она действительно забеременела? Относительно этого есть современная формулировка, которая звучит так: «Самоубийства мультипричинно обусловлены. И поэтому в терапии должны присутствовать многоизмеримые методы». Если серьезно отнестись к этой концепции, то тут нужно было поступить следующим образом: позвать квалифицированного философа, чтобы он поговорил с юношей о смысле жизни; попросить пастора, чтобы он снова обратил его в христианство; попросить доктора, чтобы дала ему витамины и минералы; попросить отца, чтобы чаще был дома и, наконец, созвать комиссию, которая решила бы вопрос о возможности аборта. Вы, очевидно, поняли, что такое форсирование, нагромождение терапии является бессмысленным. Пациенты—суициденты, которые, как вы знаете, чрезвычайно ранимы, будут оказывать сопротивление такой чрезвычайно массированной попытке их лечить. Но из дидактических соображений я попробовал немного вас обмануть. Я создал видимость того, что все пять мотивов имеют одинаковую ценность. Конечно, этого не могло быть. Если сравнить угрозу беременности с астеническим телосложением, то это были бы несопоставимые вещи. Более точным было бы предположение, что есть одна основная причина и много побочных причин. Можно было бы надеяться, что после устранения основной причины отсеются и вторичные причины. Вопрос только в том, что является главной причиной. Тут всплывает то, что предлагает сам пациент, а именно – угроза беременности. Значит, можно было бы надеяться, что если бы каким—нибудь образом удалось решить проблему беременности, то пациент перестал бы быть суицидальным, во всяком случае остросуицидальным. Но Бог видит все, и на следующий день началась менструация. К моему большому удивлению, когда я сказал об этом пациенту, ему стало немного легче, но в основном его настроение не изменилось. Он говорил, что жизнь – это «дерьмо» и что он хочет со всем этим покончить. И выглядело все так, будто я абсолютно не угадал главный мотив. Что мне оставалось делать? У меня была возможность выдвинуть как главную причину версии одну за другой: отсутствие строгой педагогики, уход от веры и т. д. Но я не буду этого делать, поскольку и так долго «вожу вас за нос». Я создал иллюзию того, что эти четыре мотива, которые остались – это все, и больше ничего нет. Но вполне возможно, что пациент утаил мотив или несколько мотивов. А если он о них несознательно умалчивал, то, возможно, они неосознанные или полуосознанные. Или он их осознавал, но они были настолько неприятными, что он их со временем просто вытеснил. Каким бы мог быть мотив самоубийства именно в этой ситуации: при опасении беременности пойти на самоубийство? То, чего не хватает, – это острый толчок, потому что все остальное длится уже годами. Мы ищем то, что произошло вчера, причем такое, после чего пациент не хочет жить. Я думал о том, что сознательная причина никогда не может быть полной, и размышлял, что бы там такого еще могло быть.

И тут я обратился к идее ссоры. Я спросил: «Как выглядела ваша ссора во время прощания?» Он поставил защиту и сказал: «Ничего не было!» И, конечно, для нас это лишнее доказательство, что все—таки было что—то очень важное. Если кто—то о чем—то не хочет говорить, так как ему это неприятно, значит, что для него это важно. Я сказал ему: «Вы говорите себе что хотите, но у меня сложилось впечатление, что вы хотите уменьшить значимость ситуации». Конечно, это все не происходило так просто, как я это тут подал в сокращенном виде. В конце концов он смог рассказать, что произошло в действительности во время этой ссоры. Юноша рассказал, что при прощании его подруга стала очень нежной, и он расценил это как ее желание переспать с ним этой ночью. Но он сказал, что при таких обстоятельствах он не может этого сделать. На что приятельница абсолютно разозлилась и сказала: «Что ты за мужчина, я постоянно должна тебя соблазнять». Это очень глубоко обидело пациента, так как подруга была права – именно она была активной в сексе, а не он. И мои дополнительные вопросы выяснили почему. Он никогда не решался взять инициативу в свои руки, потому что боялся, что окажется импотентом. В действительности он никогда не был импотентом, но постоянно беспокоился, что может им стать. Когда я спросил: «Господи, почему вы боитесь стать импотентом, если никогда им не были?» – то он ответил, что впервые в жизни может поговорить с другим человеком о своем онанизме. Он где—то вычитал или сам выдумал теорию, что при онанизме мужчина теряет белки, и это лишает его жизненной энергии. И вдруг беседа с пациентом стала очень легкой. Мне удалось перевести разговор с внешнего уровня на уровень неосознанной внутренней проблематики. Мы восемь последующих часов провели в беседе о том, почему он как мужчина стал таким робким. Конечно, вы подумаете, что это не связано только с проблематикой онанизма, но я не могу более детально остановиться на описании терапии. Важно сказать, что при помощи беседы о мужской слабости этого пациента я смог значительно облегчить его ситуацию, и было очевидно: ему стало легче. И мы уже не должны были говорить ни о философии, ни о религии, ни о жизни. На протяжении многих лет этот пациент постоянно писал мне письма. И первое правило, которое я хочу сформулировать, звучит так: всегда ищи обидный повод. Поводом мы называем то, что происходит незадолго перед самим поступком. А это значит, что повод не может быть удален от суицида на три года. Даже если дистанцирование от веры, недостаток педагогики, философские убеждения существуют уже много лет, надо искать что—то отдаленное во времени дистанцией в несколько часов или максимально в несколько дней перед поступком. И надо искать не что—либо, а именно обиду. Очевидно, что угроза беременности подруги, какой бы большой неприятностью она ни была, не являлась обидой в этом смысле. Часто бывало так, что, выслушивая разные причины, которые толкали пациента на самоубийство, мы прибегали к различным формам терапии за исключением правильной формы. Этот обидный повод приводит к тому, что активизируется такая черта, как обидчивость, которая существует уже давно. Иначе говоря, мы имеем здесь такую модель, при которой внешний повод является каналом, ведущим в глубину неосознанной проблематики, вследствие чего и возникает болезнь. Но если удастся перейти от внешнего повода к обидчивости как таковой, к обидчивости как черте характера, то, как правило, суицидальное поведение исчезает.

Перейдем теперь ко второму примеру. Двадцатисемилетняя художница—график совершила суицидальную попытку, используя сильный яд. Ее удалось спасти только при помощи искусственной почки. Поводом для такого поступка послужило то, что год тому назад она влюбилась в женатого архитектора, который был на десять лет старше ее. Архитектор воспользовался возможностью короткого романа с красивой женщиной, а потом «бросил ее, как горячую картошку». Пациентка отреагировала на это чувством абсолютного непонимания, недоверия и была совершенно обескуражена. Она была убеждена, что происшедшее является недоразумением. Целый год она украдкой ходила вокруг дома архитектора с тайной надеждой встретить его. Но когда через год она его встретила, то оказалось, что он забыл даже ее имя. Это стало обидным поводом. Она приобрела яд – сублимат – у приятельницы и совершила попытку отравления. В беседе она доказывала, что теперь должна покончить жизнь самоубийством, так как просто не может отказаться от такого мужчины. Но я ей пытался объяснить, что, к сожалению, любовные проблемы – это вещи, которые очень часто встречаются в жизни. И если бы все, кто имеет любовные проблемы, заканчивали жизнь самоубийством, то весь мир выглядел бы как сплошное кладбище. Но она подумала, что я просто наивный глупец и не понимаю, что этот мужчина – настоящая жемчужина, и она с надменной улыбкой сказала: «О’кей, вы просто неспособны понять. Он был художник жизни, он был оптимист, здоровый, маскулинный, натуральный, спонтанный, страстный, то есть просто не мужчина, а чудо». Я узнал, что год тому назад она уже совершила первую попытку самоубийства. И тогда поводом послужило то, что ее тоже бросил мужчина. Когда ей было 23 года, она познакомилась с будущим офицером. И это был первый мужчина, которому она позволила себя поцеловать и соблазнить. Он тоже был артистом жизни, оптимистом страстным, спонтанным, здоровым. В один прекрасный день его перевели в другой город, и это было последнее, что она о нем слышала. Первым ее импульсом было купить револьвер и застрелить негодяя. Тогда она подумала о возможности иного решения. Она купила билет в Нью—Йорк и зарезервировала себе неделю отдыха. Она решила так: если после этой недели кайфа боль не исчезнет, тогда она покончит с собой. И действительно, в последний день этой недели она очень далеко заплыла в море и думала, что вернуться уже не сможет. Но жизнь удивительно играет с людьми – именно в это время там проходил теплоход и спас ее. Я узнал, что и это была не первая попытка. Еще в 21 год и в 19 лет она совершала попытки самоубийства, о которых не хотела рассказывать подробно. И я просто допустил, что причиной этих попыток были какие—то несчастливые влюбленности. Но оказалось, что это не так. Она оставалась дома со своим братом, когда родители уезжали в отпуск, и чувствовала себя такой покинутой и ненужной, что подумала: жить просто не стоит. Она открутила газовый кран, чтобы отравиться. В другой раз она хотела сделать искусственную эмболию легких, введя воздух в вену. Что было в 14 лет, она не смогла уже точно припомнить, но фоном, на котором все это происходило, было чувство неудовлетворенности от того, что растут груди. Почему я обратился к этому примеру? Потому что на его основании я хочу сформулировать второе правило. Если кто—то совершает многочисленные попытки самоубийства или много раз попадает в суицидальные кризы, не совершая попыток самоубийства, то можно допустить, что есть какой—то общий знаменатель всех этих попыток. И тут общей темой, которую я нашел для всех этих случаев, была тема покинутости – покинутости мужчинами или покинутости вообще. Что это была за история с грудью в 14 лет, мне не удалось выяснить. Но мы знаем, что очень часто в случаях с анорексией возникает эта тема. Значит, если бы мы допустили, что у этой пациентки имеется особая ранимость по отношению к чувству покинутости, то можно было бы поработать вместе с ней, основываясь на ее жизненной истории. У своих родителей пациентка была седьмой из восьми детей и единственной девочкой. Когда ей было три года, мама умерла от карциномы. Пациентка имела только туманные воспоминания о своей матери. В последующие годы она чрезвычайно трогательно заботилась об отце. Имеются целые истории из семейной хроники, которые это подтверждают.

Например, девочка всегда настаивала на том, чтобы принести отцу чай или кофе. Когда отец ел, она всегда пробовала еду – как бы не оказалась случайно слишком горячей. Между отцом и дочерью возникли тесные взаимоотношения, которые внезапно оборвались (девочке было тогда шесть лет), когда вдруг в один прекрасный день отец привел женщину, не предупредив детей. Пациентка сообщила, что она совершенно отбросила мачеху и до сегодняшнего дня не может простить отцу его решения. Тут она сообщила такое удивительное наблюдение, что когда она находится в другом городе, ее безумно тянет к отцу, но стоит ей оказаться поблизости от отца, как ей хочется плюнуть ему в лицо. Когда нам удалось добраться до основной проблемы, а именно темы покинутости (сначала, когда ее покинула мать из—за своей смерти, а потом отец из—за своей женитьбы), то тема самоубийства сама по себе исчезла. Пациентка постепенно осознала, что все эти разочарования были только последующими звеньями одной цепи. И она прислушалась к моему настоятельному совету заняться длительной психотерапией. Итак, если кратко, второе правило звучит следующим образом: ищи для всех случаев общую тему. Комментарий, который я хочу сделать к этому правилу, является следующим: это правило имеет отношение только к тем пациентам, у которых было несколько попыток самоубийства. Но это касается не только попыток самоубийства, но и острых суицидальных кризисных состояний. К сожалению, второе правило по сравнению с первым может быть использовано далеко не во всех случаях, потому что пациенты, совершавшие частые суицидальные попытки или находившиеся в острых суицидальных кризисных состояниях, чаще всего предпочитают об этом не рассказывать. И поэтому совсем непросто, а иногда и очень тяжело получить более детальную информацию о совершавшихся суицидальных попытках или суицидальных кризисных состояниях. Тем не менее имеется большое количество пациентов, для которых это правило может быть успешно использовано.

<…>

Перейдем теперь к третьему примеру. Я расскажу о двадцатисемилетнем фотографе мод, влюбившемся в тридцатипятилетнюю женщину, которая была замужем и имела ребенка. Он очень убивался из—за нее, и до него совершенно не могло дойти, как это она может его не хотеть. Когда пришел муж этой женщины и сказал ему: «Если ты не исчезнешь, то я вызову полицию», от испуга наш фотограф перестал добиваться этой женщины. Тогда он обратился за советом к студенческому священнику, с которым беседовал много часов. Как вы увидите, священник сделал ошибку, которую очень легко совершить, а именно, он говорил только о внешних причинах. Содержание этих разговоров состояло в том, что пастор говорил: «Оставь эту женщину в покое». А фотограф отвечал: «Нет, я хочу только эту женщину и все, а иначе я покончу жизнь самоубийством». Тут речь идет не о попытке самоубийства, а о суицидальном кризисном состоянии. Священник позвонил мне и в присутствии молодого человека спросил, не мог бы он прислать ко мне этого пациента. Я попросил его позвать молодого человека к телефону, чтобы проверить, действительно ли он готов ко мне прийти. «Да, – сказал он, – я к вам приду, но только при условии, что вы мне вернете эту женщину». Тяжелая проблема. По его голосу, интонации, экспрессии, с которой он говорил, я ожидал, что ко мне придет мастодонт и скрутит меня в бараний рог. Тем большим было мое удивление, когда передо мной возник маленький, странно одетый мужчина. Рост его был приблизительно 1,65 м; прежде всего бросалось в глаза то, что он был очень чудно одет. На нем был плащ из кожи до самой земли и берет тоже из кожи, оба предмета выглядели так, как будто он сам их себе сшил. Позже я узнал, что это должно было быть что—то художественное, творческое, богемное. Он очень возбужденно сел в кресло, сделал попытку вести себя свободно и уверенно, и прошло некоторое время, прежде чем он смог успокоиться и начать рассказывать. То, что он рассказал, было действительно драматичным. Он был единственным ребенком фабриканта из бывшей ГДР (это было еще до воссоединения). Я не подозревал, что в ГДР были фабриканты, но оказалось, что маленькие фабрики были. Как сына фабриканта его считали на протяжении всей жизни аутсайдером, капиталистом. Он отказался унаследовать отцовское дело и взять фабрику в свои руки. Вместо этого он стал фотографом мод. Он постоянно подчеркивал, что является фотографом мод, а не каким—нибудь там простым фотографом, то, что он фотографирует, – это настоящее искусство. И он описывал, как он с фотомоделями прогуливался по Берлину, как летал в Болгарию, чтобы фотографировать фотомодели на берегу Черного моря. Он сделал попытку уклониться от военной службы в ГДР. Из—за этого у него возникли большие проблемы с штази. Его часто вызывали ночью на допросы и в определенный момент его просто выбросили из Восточной Германии. В Западной Германии он попал «из огня да в полымя» —

не нашел жилья, работы, не мог фотографировать и жил очень одиноко. Потом он, наконец, нашел рабочее место, но не был счастлив. Прежде чем получить квартиру, он жил в домах для бездомных. Тогда он попробовал сделать выставку своих фотографий моды, но она прошла без успеха, и в это время он познакомился с тридцатипятилетней женщиной. Еще никогда в своей жизни он ни в кого не влюблялся, но говорит, что эту женщину полюбил страстно. Она была приветлива с ним и сказала: «Послушай меня, ты мне нравишься, но я тебя не люблю». Но он не мог в это поверить. Когда он каждый второй вечер стал посылать ей розы, то ее муж ему пригрозил. В ответ на это пациент только еще больше стал страдать. Он каждый вечер стоял у нее перед домом, блокировал телефон и однажды, когда увидел, как от этой женщины выходил какой—то мужчина, то заявил, что изобьет его, так как решил, что это ее любовник. И это привело к тому, что муж этой женщины пригрозил ему полицией. Это анамнез.

Теперь что касается интеракции. Я уже немного описал свое впечатление об этом пациенте, когда рассказывал о том, как он разговаривал со мной по телефону. Особенно я подчеркнул несоответствие между его угрожающим голосом и скромной внешностью. Беседа со мной протекала сначала вежливо и спокойно. Я действительно был поражен его судьбой. Но, как только пациент заметил, что я им интересуюсь, диалог превратился в монолог. Он бесконечно говорил, добавлял все больше новых и несущественных деталей – деталей, которые служили для того, чтобы изобразить его как неординарного художника, который разбирается в искусстве, имеет вкус, и особенно он подчеркивал свои качества любовника. Он изобразил себя Ромео, которому не может противостоять ни одна женщина. Из того, что говорил я, он усваивал лишь отдельные фрагменты, подходящие к его собственным соображениям. И мне тут стало из—за этого немного не по себе. Если его послушать, то он был политический мученик, человек с неординарной и уникальной судьбой, он был талантливый художник и человек, который не пропадет в жизни, и, прежде всего, он был абсолютно фантастический любовник. А на самом деле в это время он был очень бедным; друзья, про которых он рассказывал, были ненастоящими друзьями; его творческие акты – такие, например, как выставка – окончились крахом, и в 27 лет он впервые влюбился в женщину. Каких—то более близких отношений с женщинами у него никогда не было. У меня сложилось такое впечатление, что передо мной сидит павлин, который распускает свои перья. И тут я подумал: «Что я должен сделать? Должен ли я ему сказать: «Не важничай и не говори ерунды»? Это бы его чрезвычайно обидело. Или я должен последовать за его желанием и позвонить этой женщине? Почему этому пациенту необходимо так раздуваться? Почему он не только мне, но и этой женщине, и священнику, да и всем должен был доказывать что—то, что вообще не было правдой? Почему есть потребность изображать себя таким удачливым любовником, которым он на самом деле не был?» И мои размышления были совершенно простыми с психоаналитической точки зрения. Если кто—то имеет потребность совершенно нереалистически ставить ударение на чем—то, подчеркивать что—то, значит, на самом деле все совершенно иначе. Итак, я ему сказал: «Я не думаю, что вы хотите добиться этой женщины, чтобы действительно жить с ней. Мне кажется, что вы всегда сомневались в том, настоящий ли вы мужчина. И эта женщина была первой, которая вселила в вас чувство, что вы мужчина, заслуживающий любви. И добиться этой женщины вы хотите не для того, чтобы жить с ней, но для того, чтобы убедиться с нею в своей мужественности». Эффект, который произвело мое толкование, превзошел все мои ожидания. Слезы стояли у него в глазах, и он сказал: «Я бы так это не рассматривал!» Потом он сказал, что давно уже размышлял над тем, что он на самом деле большой мальчик, а не взрослый мужчина. И я с ним начал обсуждать то, какого происхождения, по его мнению, может быть чувство, что он не является настоящим мужчиной. Иначе говоря, верхушка айсберга была: «Я хочу эту женщину», но то, что было под водой: «Почему я думаю, что я не являюсь настоящим мужчиной, и откуда это могло появиться?» На основании этих интерпретаций я несколько недель работал в психотерапевтическом ключе с этим пациентом. И тут я узнал, что его мать была актрисой. Он был единственным ребенком, его новорожденный старший брат умер. После этого мать всем объявила, что больше никогда уже не хочет иметь сына, а только дочку. И когда она родила сына, то вплоть до школьного возраста воспитывала его как девочку – отпустила длинные волосы и одевала в юбочки. И шаг за шагом мы смогли установить, что та оппозиция, которую он всю жизнь демонстрировал, была проявлением сомнения в том, какой должна быть настоящая мужественность. Если мы вспомним его прошлое, то увидим, что он постоянно подсознательно пытался попадать в такие ситуации, где должен был бороться (вспомним только штази). И тут я понял, что пациент верит: «Если я борюсь с мужчинами, то это вообще мужественно». А его роль фотографа мод, который ходит под ручку с красивыми фотомоделями, была идентификацией с женской ролью. И, таким образом, его идентификация постоянно колебалась между вопросом: «Каким я должен быть – мужественным или женственным?» Поработав несколько недель на «подводном» уровне, он смог окончательно отказаться от женщины, которую прежде так безуспешно преследовал, попробовал отпустить бороду, такую, как у меня, попробовал соблазнить другую женщину, пригласил ее домой, и все удалось. Он не нарушил запрета, который наложил на него священник, а именно: никогда не звонить той замужней женщине. И не потому, что он упрямый, а потому, что почувствовал, что ему это больше не нужно. И, наконец, он смог принять то, что сказала ему эта женщина: «Послушай, ты очень милый, но я тебя не люблю». И когда однажды он встретил ее с сыном на улице, и когда сын с огромным восторгом приветствовал его, то он обрадовался возможности, которая все—таки оставалась у него в этих отношениях. Вот такая история. И решающим тут было то, что я слушал не только то, что он говорил, но и то, как он говорил и как на это реагировал, а именно: протестом, непониманием, раздражением, восхищением. Все эти наблюдения над собой и над ним я смог использовать для своих интерпретаций и, как оказалось, все эти интерпретации были точными. Тем самым я подошел к концу лекции об этих трех правилах, но остается еще коротенькая тема.

Вы спросите меня: «Существуют ли только две темы: ранимость и обидчивость? Первая тема – образ мужественности и вторая тема – тема покинутости?» Это две частные темы. На самом деле таких тем три. Третья тема – это тема ценности и власти, связанная со шкалой социальной оценки. Это уверенность или неуверенность в том, что человека воспринимают в обществе. Тема звучит так: «Воспринимают ли меня как удачливого, старательного, работящего, талантливого мужчину или женщину или как неудачника?» И эти сомнения касаются не роли мужчины или женщины, а социального успеха. Тема неуверенности в своей мужской или женской роли в конце концов сводится к сомнению: «Заслуживаю ли я того, чтобы кто—то в жизни вообще меня любил?» Это базальная нарциссическая тема: «Воспринимают ли меня вообще?»

<…>