Текст книги "Тайник на Эльбе"

– Жарко сейчас в ваших краях, – сказал директор.

– Жарко? Никак нет. У нас же всегда ветерок с моря. Дует и несет прохладу…

– Я говорю о другом, – с досадой прервал его Кюмметц. – Сейчас Пруссия переживает тяжелые дни Губе.

Аскер чуть наклонил голову.

– Тяжело, господин директор, – сказал он. – Что правда, то правда.

– А как вы очутились в наших местах? – спросил Кюмметц, еще раз внимательно ощупывая взглядом стоявшего перед ним посетителя.

– Сам не знаю, господин директор. Последнее, что я помню, это вой пикировщика русских, затем меня что-то толкнуло в голову… Очнулся в санитарном эшелоне. И вот – оказался в Гамбурге, госпиталь 22–40. Вылечили – приехал сюда. Прочитал ваше объявление в «Остбургер цейтунг». Хотел было…

– Но почему не едете к себе, в Пиллау? Кюмметц видел, как стоящий перед ним человек смущенно опустил голову, как ссутулились его плечи, раскрылись сжатые в кулак пальцы.

– Говорите, – потребовал Кюмметц.

– Вы же сами заметили, что там горячо, господин директор, – тихо сказал Аскер. – А я хлебнул войны – вот до сих пор. – Он провел рукой по горлу. – Не поеду. Здесь проведу те несколько месяцев, что положены мне на отдых. Я ведь знаю: и полгода не пройдет, как опять повестка, и будь добр – надевай погоны.

– А в Гамбурге почему не остались?

– Та же причина, господин директор. Дня не проходит, чтобы не прилетели англичане или американцы. Порт горит, город горит. Да в Гамбурге и в Пруссии – один черт.

– Шофер Генрих Губе – счастливчик, родился в сорочке, – сказал заведующий канцелярией.

Кюмметц повернул к нему голову.

Кригер пояснил:

– Через день после того, как Губе выписался, госпиталь 22–40 взлетел на воздух.

– Д-да, – пробормотал директор. – Но откуда об этом знаете вы, Кригер?

– После того как Губе явился ко мне, я звонил в Гамбург. Комендатура подтвердила все то, что сейчас он рассказал. Хотя, конечно, это предварительно, и мы пошлем туда официальный запрос. Туда и в Пиллау.

Кюмметц задумался. Затем он задал Губе еще несколько вопросов – о службе, о семье, об автомобилях, на которых шоферу приходилось работать. Ответы давались четкие и точные. Все свидетельствовало о том, что Губе человек уравновешенный, и Кюмметц немногим рискует, доверившись ему как шоферу.

Зазвонил телефон. Директор снял трубку, назвал себя. Внезапно лицо его расплылось в улыбке. Он даже привстал с кресла.

– Приветствую вас, господин группенфюpep, – радостно сказал Кюмметц. – Счастлив слышать ваш голос, еще более рад тому, что не забываете старых друзей!.. Ну, разумеется, и я. Послушайте, а не позавтракаете ли вы у нас, милейший Упиц? Фрау Кюмметц была бы счастлива… Дела? Да, да, я понимаю. Ну что же, если не гора к Магомету, то Магомет к горе, как говорят на Востоке. Я так хочу видеть вас, что бросаю все и немедленно еду!

Кюмметц положил трубку. Он был весел, довольно потирал руки, улыбался. Что-то насвистывая, вышел из-за стола, снял с вешалки шляпу. Аскер подал ему плащ.

– Кригер, – сказал директор, направляясь к двери, – займитесь этим человеком. Мы возьмем его на испытательный срок.

– Не начать ли испытание сейчас, господин директор? – сказал Кригер. – Быть может, новый шофер и отвезет вас?

Кюмметц остановился, озадаченно поглядел на Аскера.

– Хорошо, – сказал он. – Отведите шофера Губе в гараж, и пусть он подает мой автомобиль.

Кригер и Аскер вышли. Вскоре Аскер подкатил к подъезду в легковом автомобиле. Директор ждал на тротуаре. Новый шофер плавно притормозил, выскочил из машины, распахнул перед Кюмметцем дверку.

– К зданию абвера, – сказал тот, усевшись.

3

Проводив взглядом автомобиль, Кригер вернулся к себе и принялся за работу.

Вскоре зазвонил телефон.

– Слушаю, – сказал Кригер, сняв трубку. – Да, это я. Нет, нам уже не требуется шофер. Мы только что взяли подходящего человека.

И он дал отбой.

На другом конце провода, в телефонной будке на окраине города, повесил на рычаг трубку Отто Шталекер.

– Молодец, – прошептал он.

Похвала эта относилась к Кригеру, ближайшему другу и помощнику Оскара Шуберта…

В тридцатых годах партия Гитлера развернула деятельную подготовку к захвату власти в стране. Силы фашистов, поддерживаемых финансовыми и промышленными магнатами, непрерывно росли. Тень паучьей свастики легла на немецкий народ. Противостоять фашистам мог только рабочий класс. Но пролетариат Германии был ослаблен предательской деятельностью социал-демократов, влияние которых в те годы было еще довольно сильно. Коммунисты трезво оценивали обстановку. Они понимали: в этих условиях может случиться так, что фашисты добьются своего. И компартия предприняла ряд мер, чтобы не оказаться безоружной перед лицом надвигавшейся опасности.

Первое, что следовало сделать, это сохранить кадры. И вот в трагические для страны дни февраля – марта 1933 года, когда провокация с поджогом рейхстага помогла фашистам привести к власти своего фюрера, и отряды штурмовиков взламывали двери в домах, отыскивая коммунистов, партия рабочего класса Германии ушла в подполье.

Некоторые члены КПГ задолго до этого получили особое задание. Сущность его заключалась в том, чтобы проникнуть в партию Гитлера – НСДАП и в ее органы, закрепиться там и вести работу в стане врага.

Такое задание выполнил и экономист Карл Кригер. Помогло то, что он, как это знал ортсгруппенлейтер[14]14
  Ортсгруппенлейтер – руководитель городской организации НСДАП.


[Закрыть] Остбурга и другие фашистские заправилы города, был выходцем из мелкобуржуазной среды: отец Кригера имел магазин меховых изделий.

В 1932 году Карл Кригер оформил свое членство в НСДАП. На стене гостиной его дома появился большой портрет Гитлера, на бархатной скатерти ломберного столика – экземпляр «Майн кампф» в переплете алого сафьяна с тиснением.

С тех пор Кригер жил двойной жизнью, полной опасностей и тревог. Он должен был непрестанно доказывать свою преданность режиму. И Кригер делал это весьма старательно. Он, в частности, принимал активное участие в июньских событиях 1934 года, о которых уже упоминалось, охотился, как и Гейнц Упиц, за сподвижниками Эрнста Рема, был беспощаден к тем, кого должен был разыскать и уничтожить. Что ж, совесть его не протестовала – эти люди, находясь в оппозиции к Гитлеру, все равно были нацистами, злейшими врагами рабочего класса Германии.

После июня положение Кригера в НСДАП окончательно укрепилось. Он был принят в СС и получил тепленькое местечко управляющего канцелярией завода «Ганс Бемер». Директор Кюмметц высоко ценил его за точность и исполнительность и полностью ему доверял.

Таков был Карл Кригер.

…Закончив телефонный разговор со Шталекером, он задумчиво полистал бумаги нового шофера, вызвал стенографистку и продиктовал запрос в гамбургскую военную комендатуру на Генриха Губе.

– Чья подпись? – спросила стенографистка.

– Директора завода. Отпечатайте, отнесите господину директору подписать и отправляйте.

Стенографистка взяла блокнот и вышла.

Кригер был спокоен за результат запроса. Выполняя поручение Шуберта устроить на завод Краузе, он специально побывал в Гамбурге и перепроверил то, что днем раньше узнал по телефону: госпиталь уничтожен, а комендатура располагает только списками находившихся в нем на излечении людей. И в одном из этих списков, после того как с ними «ознакомился» Кригер, появился и Генрих Губе…

Через десять дней Аскер, встретившись с Кригером на заводе, шепнул, что хотел бы поговорить. Вскоре он сидел в кабинете заведующего канцелярией, старательно заполняя анкетный лист.

– Вам знакома такая фамилия: Гейнц Упиц? – спросил Аскер.

– Группенфюрер СС?

– Да. Человек этот прибыл в Остбург, и я несколько раз возил к нему своего хозяина.

– Они хорошо знают друг друга. Кюмметц – матерый нацист, окончил в прошлом «Хоэ шуле»[15]15
  «Хоэ шуле» – фашистская партийная школа в гитлеровской Германии.


[Закрыть], занимал пост целленлейтера[16]16
  Целленлейтер – руководитель низовой организации НСДАП.


[Закрыть]. Фигура, словом, достаточно мерзкая. – Кригер усмехнулся. – О лучшем «хозяине» вы не могли и мечтать. Ко всему, он еще и старый член СС.

– Да… – Аскер помедлил. – Мы уезжаем с ним. И не куда-нибудь, а в Аушвиц[17]17
  Аушвиц – немецкое название лагеря Освенцим.


[Закрыть].

– Что там понадобилось Кюмметцу? Ага, понимаю, пленные? Рабочая сила? Странно, но он ничего мне не говорил.

Кригер встал, прошелся по кабинету.

– Когда вы едете? – спросил он.

– Послезавтра.

– Так… Кстати, вчера пришел ответ из городской полиции. Проверка закончена, и вы утверждены в должности.

– Спасибо… Я бы хотел напомнить о сварщике Висбахе.

– Да, я знаю. Шуберт говорил мне. Висбахом занимаются. К вашему возвращению кое-что проясним. Все предпримем, что в наших возможностях. Но не рассчитывайте на слишком многое. Боюсь, что в отношении этого человека вы ошибаетесь. Сегодня вновь наводил справки. О нем говорят только хорошее.

– Вы не так поняли меня. Я ни в чем его не подозреваю. Просто хочу ближе приглядеться, вот и все.

4

На следующий день утром, когда Аскер вез директора на завод, Кюмметц осведомился, готов ли «мерседес» к поездке.

– Вчера, поставив автомобиль в гараж, я бегло его осмотрел, господин директор. Полагаю, надо будет вскрыть мотор и задний мост.

– Хорошо, – сказал Кюмметц, – действуйте, да поторапливайтесь; я распоряжусь, чтобы вам помогли.

Приехав на завод, Аскер поставил машину в бокс. Почти тотчас же явился присланный Кригером механик. Им оказался Отто Шталекер.

Они быстро исследовали мотор, затем подлезли под автомобиль. Аскер возился у заднего моста, в то время как механик проверял тяги рулевого управления и тормозную систему. Внезапно гаечный ключ, которым действовал Шталекер, сорвался и с силой ударил в раму автомобиля. Послышался резкий дребезжащий звук. Вдвоем они очистили раму от грязи и обнаружили трещину. У Аскера мелькнула мысль…

– Позвоните Кригеру, – попросил он, – сообщите о повреждении и попросите, чтобы прислал сварщика. Самого лучшего!

Шталекер вылез из-под машины и поспешил к телефону.

Расчеты Аскера оправдались. Кригер прислал Макса Висбаха. Это был человек лет сорока пяти, с приятным открытым лицом, высоким лбом, обрамленным волнистыми седеющими волосами. Особенно красивы были его глаза – большие и умные.

Висбах приветливо поздоровался со Шталекером, которого знал по заводу, коротко кивнул Аскеру и полез вниз. Он внимательно осмотрел поврежденное место, простучал по остальным частям рамы, чтобы убедиться в их исправности.

– Продолжайте работу, – сказал он, – я подойду к концу смены, покажу, куда подогнать машину. Там и заварим.

Висбах ушел.

Аскер и Шталекер вновь принялись за работу, вычистили и промыли карбюратор и фильтр, осмотрели свечи, аккумулятор, подкачали шины.

Висбах пришел в пять часов. Аскер вывел автомобиль из бокса и направил в цех, где находилось хозяйство сварщика.

Ремонт был закончен в десять минут.

– Признателен вам. – Аскер протянул сварщику руку. – За мною пиво.

– Что же, – усмехнулся Висбах, – пиво – это не так уж плохо. Особенно если рядом хороший собеседник.

– Завтра мы уезжаем с господином директором. На несколько дней. Вернемся, и я отыщу вас.

– Хорошо. Значит, до вашего возвращения.

К концу рабочего дня автомобиль ждал директора у подъезда.

– Машина готова, – сказал Аскер, распахивая перед Кюмметцем дверку. – Можем ехать хоть сейчас.

– Обращаясь ко мне, надо добавлять «господин директор», – ворчливо напомнил Кюмметц, хотя в душе был доволен расторопным и исполнительным шофером.

Глава четырнадцатая

1

Утром Аскер и Кюмметц покинули Остбург. Путешествие начали рано, и часам к десяти машина уже въезжала в Берлин. Огромный город был мрачен, молчалив. Шел дождь, по краям мостовых текли мутные ручейки. Вода несла в канализационные решетки щепу, обрывки бумаги и прочий мусор, смытый с тротуаров. То и дело попадались дома без крыш, без окон, одиноко торчащие стены, иссеченные осколками, покрытые копотью, в которой дождевые струи промыли длинные грязно-серые полосы. Такими же унылыми, бесцветными показались Аскеру немногочисленные прохожие, встречавшиеся на пути, – мокрые, сгорбленные фигурки, торопливо шлепающие по лужам.

Итак, путешествие началось. Что принесет оно?

Освенцим!.. Название этого гитлеровского конц-лагеря все чаще появлялось в документах советской разведки. И было очень полезно добыть побольше сведений об Освенциме.

Мысли Аскера перенеслись к Висбаху. Первая встреча с ним ничего не дала. Разумеется, Аскер и не надеялся разобраться в человеке, побеседовав с ним несколько минут. Но какое-то впечатление, пусть самое поверхностное, должно же было остаться! А его не было…

Директор прервал размышления Аскера.

– Ведите машину через центр, – сказал он. – Едем в Бреслау, там и заночуем.

Они миновали Шпандау, затем проехали по другому району Берлина – Моабиту, свернули на широкую Унтер-ден-Линден. Здесь пришлось замедлить ход – по улице сплошным потоком двигались военные грузовики и бронетранспортеры. Видимо, шла переброска войск.

– Сворачивайте на юг, – распорядился директор, когда проехали под Бранденбургскими воротами, миновали Тиргартен и рейхстаг, – проедем мимо аэродрома Темпельхоф, там начинается великолепнейшее шоссе.

Аскер повиновался. Вскоре машина выбралась из города и устремилась на юго-восток.

Кюмметц сказал правду. Дорога и впрямь была хороша. Выложенная большими бетонными плитами, широкая и ровная, она будто сама стлалась под колеса автомобиля. И Аскер все увеличивал скорость.

– У вас прекрасный автомобиль, господин директор, – сказал он, чтобы поддержать разговор. – Я ездил на многих марках, но никогда еще не водил «бьюика». Видимо, трофей?

Кюмметц кивнул.

– Эти американцы умеют делать автомобили, – проворчал он. – Что правда, то правда.

– Нет! – Аскер оторвал от руля и значительно поднял руку. – «Бьюик» хорош, но я бы не променял «мерседес» или, скажем, «хорьх» ни на какие «бьюики» или «линкольны». И мотор, и коробка скоростей, и система подвески – все несравненно, господин директор!

– Да, это и мое мнение. – Кюмметц с интересом взглянул на водителя. – Давно вы за рулем, Губе?

Аскер рассмеялся:

– Вот не поверите, господин директор. Но бывает же так: вы задаете вопрос, а я должен ответить – сегодня у меня юбилей: исполняется двадцать восемь лет мне и десять лет моему шоферскому удостоверению.

Он полез в нагрудный карман, извлек и передал Кюмметцу документ.

Директор считал себя добряком и демократом. Кроме того, он хорошо помнил указание фюрера, сделанное еще до войны на одном из партейтагов в Мюнхене, о необходимости крепить единство германской нации, нации господ и покорителей мира. Поэтому, просмотрев удостоверение и найдя его в полном порядке, Кюмметц сказал, что следует отметить этот двойной юбилей. Вон, впереди зеленеет лужайка и на ней – группа деревьев. Там они и сделают привал. Кстати, уже давно наступило время завтракать.

Проговорив это, Кюмметц взглянул на шофера и с удовлетворением отметил на его лице смущение и признательность.

– Мы с вами немцы, Губе. Мы немцы, и этим все сказано! – Кюмметц снисходительно похлопал шофера по плечу.

Путники провели на лужайке отличные полчаса. Аскер расстелил на траве газету, уставил ее припасами – у Кюмметца оказался солидный запас еды. Директор извлек из кармана плоскую флягу с гофрированной пробкой.

– Спирт, – сказал он, отвечая на вопросительный взгляд шофера. – Этот спирт, Губе, панацея от всех несчастий и бед.

Кюмметц выпил и предложил флягу Аскеру. Тот решительно отказался.

– Нельзя, – проговорил Аскер. – Когда я за рулем – в рот не беру ни капли.

Директор одобрительно кивнул. Это была проверка, которую он устроил новому шоферу.

Кюмметц вновь выпил, налил себе еще, затем опрокинул в рот и третий стаканчик. Тощий затылок и дряблые щеки директора порозовели, в глазах зажглись огоньки. Длинными тонкими пальцами он то и дело брал и отправлял в рот большие куски холодной свинины, громко чавкая и щуря свои и без того небольшие глаза.

Ел Кюмметц долго и жадно. Он дважды ослаблял брючный ремень. Наконец с завтраком было покончено. Директор завинтил флягу, поднес к уху, взболтал и с сожалением покрутил головой. Затем встал, походил по траве, разминая затекшие ноги. Аскер собрал остатки еды и отнес в машину.

– Продолжаем путешествие, – сказал Кюмметц, закурив и усевшись в автомобиль.

Спирт скоро подействовал. Директор сидел, привалившись к борту машины, улыбался и что-то негромко напевал.

– Но вы не спрашиваете, Губе, за каким чертом понесло меня в этот Аушвиц? – вдруг проговорил он, хитро взглянув на Аскера. – Что я там потерял, в лагере?

Аскер пожал плечами:

– Я полагал, это не касается меня, господин директор.

– Вы верно полагали. – Кюмметц качнулся. – Но вы хороший шофер, и я посвящу вас. Мы едем за людьми. За новыми рабочими для завода.

– Но у вас и так трудится много пленных.

– А теперь… их будет гораздо больше!

Речь Кюмметца стала отрывочной, бессвязной. Он вдруг смолкал на полуслове, потом торопливо выкрикивал фразу. Временами голос его спускался до шепота, и тогда Аскер вообще не мог ничего разобрать. Все же он понял, почему директор так спешил с отъездом. Оказывается, военные власти Остбурга предупредили, что через неделю с завода будет взята в вермахт новая большая группа рабочих-немцев, и Кюмметц должен успеть заменить их пленными.

– А почему мы едем так далеко?

– Э, мне предложили людей из окрестных лагерей: «Берите, герр Кюмметц, что вам нравится!» – Директор гневно качнул головой. – Берите!.. А что я там найду, если уже давно перерыл весь контингент? Ведь не дремлют и директора других заводов.

– Конечно, – подтвердил Аскер.

– И тут вмешалось провидение, Губе. Оно явилось в образе моего старинного друга, который неожиданно приехал в Остбург по делам службы. О, мой друг занимает высокий пост. Конечно, он нашел, как мне помочь. Два пятиминутных разговора по телефону с Берлином – и я получил право как следует порыться в Аушвице!

– И все же вы могли бы не ехать так далеко, господин директор. Я слышал, большой лагерь есть близ Веймара – это куда ближе.

– Бухенвальд?

– Да, Бухенвальд.

Кюмметц затряс головой, визгливо рассмеялся.

– Браво, Губе! – воскликнул он. – Вы мне все больше нравитесь. Но я уже был в том лагере. Был, понимаете? Я забрался в Бухенвальд еще весной, мой мальчик! О, у меня отличные связи, и для Бухенвальда я не искал бы протекции. Заместитель коменданта лагеря – мой племянник. Понимаете, племянник? И все же мне нечего делать в Бухенвальде. Там действуют люди Круппа и Хейнкеля. А после них мало что остается…

2

Часам к пяти прибыли в Бреслау. Утром путешествие продолжалось. Вскоре замелькали городки Верхней Силезии – Опельн, Беутен, Катовице. В этих местах год назад Аскер действовал под именем оберштурмфюрера Краузе, выслеживая руководителя агентурной школы, здесь, в лесном убежище, он и повстречал впервые Оскара Шуберта…

Проехав Катовице, машина свернула на юг. Спидометр «бьюика» отсчитал еще километров тридцать. Впереди замаячили какие-то строения. Местность была всхолмлена. Машина взлетела на возвышенность, и строения стали видны лучше.

– Аушвиц, – сказал директор.

Аскер с удивлением вглядывался в открывшуюся перед его глазами картину. Он был озадачен. Ему не раз приходилось видеть гитлеровские концентрационные лагеря на востоке. Это были участки, наспех огороженные колючей проволокой, где вкривь и вкось торчали грубо сколоченные бараки, темные и смрадные. А иной раз не было и бараков – только огороженная ржавой проволокой и рвами земля, на которой вповалку лежали, умирая голодной смертью, люди. Теперь же он видел огромную территорию, тщательно распланированную и, как казалось, благоустроенную. Большие бараки стояли ровными рядами, полускрытые в зелени деревьев. Лагерь во всех направлениях пересекали прямые широкие дороги. В центре высилось квадратное сооружение – по виду фабрика или завод, из труб которого шел густой дым, вырывались языки пламени. Повсюду виднелись группы людей, выполнявших какие-то работы. Общее впечатление было такое, что здесь царят мир и спокойствие.

Машина скользнула по широкому пологому склону. У подножия холма ей преградил путь шлагбаум.

– Куда и зачем следуете? – спросил вышедший из будки лейтенант. – Предъявите документы, пропуск.

Кюмметц протянул ему бумагу. Офицер прочитал и сделал знак стоявшему поодаль солдату. Тот поднял шлагбаум…

…Аскер ночевал в маленькой комнатке одного из коттеджей административного городка, расположенного вне зоны концлагеря. Поднялся он рано и чувствовал себя скверно, так как почти всю ночь провел без сна.

Он побрился, спустился вниз, где, как ему объяснили, имелась столовая, выпил стакан кофе. Есть не хотелось. Еще вчера, подъезжая к лагерю, Аскер почувствовал какой-то странный запах. От Освенцима шел ни с чем не сравнимый густой, тяжелый дух. Аскер, сколько ни старался, не мог определить его природы. Он даже подумал, что это только чудится, – перенервничал, и вот мерещится всякая чертовщина. Но прошла ночь, наступило утро, а смрад не пропадал. И это начисто отшибало аппетит.

Выйдя из столовой, он оглядел машину. «Бьюик» следовало помыть – бока его были серы от пыли. Неподалеку стоял щегольский «мерседес». Аскер направился к нему.

– В чем дело, приятель? – окликнул его шофер «мерседеса», высовываясь из кабины.

Аскер показал руками, как поливают из шланга.

Шофер вылез из машины, протянул руку.

– Фриц Фиттерман, – сказал он.

– Очень рад. – Аскер пожал руку, назвал себя.

– Недавно здесь?

– Да. Вчера привез хозяина. Дружок группенфюрера Упица. Слыхали о таком?

Шофер с уважением кивнул.

– Так вам что, помыть машину?

Аскер провел ладонью по пыльному боку «бьюика»:

– Бедняга очень в этом нуждается. Мы проехали без остановки почти от самого Гамбурга.

– Далеко забрались! Серьезное дельце?

– Не знаю. – Аскер пожал плечами. – Кажется, за людьми. – Он вынул сигареты, угостил шофера. – А ты кого возишь?

– Помощника коменданта.

– Ловко. – Аскер хлопнул Фиттермана по плечу. – К нему мы и приехали. Виделись вчера. А хозяин, верно, и сейчас с ним. – Он взглянул на часы. – Приказал приготовить машину к десяти, сейчас девять с минутами. Может, успеем помыть, а?

– Садись за руль.

До мойки было не больше километра. Аскер и Фиттерман постояли в стороне пока рабочий – пожилой сухонький заключенный – старательно поливал машину из брандспойта.

– Давно ты здесь? – спросил Фиттермана Аскер.

– С самого основания лагеря. Скоро будем праздновать пятилетие Аушвица. Прибыли сюда в тридцать девятом году. Вокруг было картофельное поле и ничего больше. А теперь? – Шофер значительно поджал губы. – Нет, ты погляди вокруг. Город, настоящий город!

– А это что, завод? – Аскер показал на здание с трубами, из которых шел густой черный дым.

– Завод! – Фиттерман ухмыльнулся. – Послушай, да ты, оказывается, и вовсе желторотый. Ведь ты в Аушвице, парень!

– Ну так что?

– А то, что дымить круглые сутки здесь может только один «завод» – крематорий.

Крематорий! Теперь не надо было и доискиваться причины смрада, которым был отравлен воздух Освенцима.

Из ворот зоны лагеря показалась группа женщин – истощенных, одетых в серые балахоны, свисавшие с плеч длинными грязными лохмотьями.

– Повели на прогулку невест, – сказал Фиттерман.

Окруженные эсэсовцами с овчарками в поводу, женщины куда-то брели, стараясь не отставать друг от дружки. Сбоку шла красивая немка в офицерском мундире, с огромным догом на цепочке.

– Оберауфзеерин[18]18
  Оберауфзеерин – начальница женского отделения концлагеря.


[Закрыть] Мария Мандель, – проговорил вполголоса шофер, кивнув на немку в мундире.

– Куда их ведут? – спросил Аскер.

– На Унион.

– Унион?

– Завод боеприпасов. Расположен недалеко. Там работает много этого сброда.

Подошел мойщик со шлангом.

– Ваш автомобиль готов, мсье, – прошамкал он беззубым ртом.

Фиттерман швырнул ему сигарету. Аскер раскрыл портсигар и извлек еще пару сигарет – больше дать он не рискнул, это было бы неосторожно.

Глаза мойщика радостно блеснули. Он схватил сигареты, низко поклонился, отбежал в сторону, закурил.

– Кто же эти женщины? – проговорил Аскер, оглядывая узниц, которые подошли совсем близко.

Мойщик услышал, спрятал сигареты в рукав.

– Я мог бы помочь, мсье.

– Подойди! – приказал Фиттерман.

Мойщик приблизился.

– Ты знаешь их? – спросил шофер «мерседеса».

– Здесь женщины из разных стран, мсье. Я не знаю всех, но что касается француженок… Вы слышали такое имя: Поль Вайян-Кутюрье?

В сознании Аскера мгновенно возник образ одного из основателей и руководителей коммунистической партии Франции, выдающегося деятеля международного рабочего движения, талантливого писателя и публициста. В свое время Аскер с увлечением прочел его рассказы из сборника «Солдатская война».

– Так вот, – продолжал мойщик, – женщина, идущая в третьем ряду, в халате, который разодран на боку сверху донизу, и в обмотанных брезентом башмаках, – это его жена, Мари-Клод Вайян-Кутюрье.

– За что она здесь?

– Не знаю, мсье. Мари-Клод – видная общественная деятельница, депутат, кавалер ордена Почетного легиона… Наверное, провинилась, вероятно, было за что. О, мсье Анри Петен знает, что делает!..

– Дальше! – потребовал Фиттерман.

– Вы, может быть, слышали также имя Жака Соломона, зятя профессора Ланжевена – видного физика, ученика великого исследователя атомного ядра, академика Пьера Кюри? Поглядите на ту, что идет рядом с госпожой Вайян-Кутюрье, справа. Это – дочь профессора Ланжевена, жена Жака Соломона – Элен Соломон.

Фиттерман присвистнул:

– Смотри-ка! Любопытно, кто это заарканил этакую кралю?

Мойщик, опустив глаза, молчал.

Одна из женщин, захромав, стала отставать. Видно было, как спутницы пытаются принудить ее идти, подталкивают, поддерживают под руки. Но ничего не помогало. Узница быстро теряла силы, двигалась все медленнее и постепенно оказалась в хвосте колонны. Здесь она задержалась и, напрягая последние силы, некоторое время шла вровень с другими: Аскер облегченно вздохнул. Но вдруг лицо женщины исказилось гримасой боли, она вскрикнула, резко качнула головой, как бы отказываясь от борьбы, которую с собой вела, вышла из колонны и села.

Аскер взглянул на мойщика. Тот был бел. Рука, в которой он держал сигарету, мелко дрожала.

Оберауфзеерин Мандель обернулась и что-то прокричала заключенной. Та с отчаянием покачала головой.

Колонна продолжала путь. На женщину, которая сидела, обхватив руками голову и раскачиваясь из стороны в сторону, никто не обратил внимания. Шедший последним эсэсовец вытащил пистолет и выстрелил ей в спину. Узница мягко ткнулась лицом в землю и, скрюченная, осталась лежать без движения.

Мойщик обернулся. Он часто дышал, судорожно раскрывая рот.

– Кажется, я знал и ее, – прошептал он. – Кажется, это была мадам Майя Политцер, жена философа, профессора Жоржа Политцера…

И пленный криво усмехнулся.

3

Где же блоки советских военнопленных? Этот вопрос Аскер задавал себе уже не раз. Фиттерман, которого он осторожно спросил, только неопределенно махнул рукой.

– Блок НН, – сказал он.

…На следующий день Кюмметц появился у «бьюика» в сопровождении помощника коменданта лагеря гауптштурмфюрера Кранца. Директор был доволен, улыбался, шутил. Он и Кранц громко разговаривали. Из их беседы Аскер понял, что первые двести рабочих уже подобраны, а сегодня подыщут и остальных. С этой целью Кюмметц и Кранц направляются сейчас в зону, где размещены пленные с востока.

Они прошли к автомобилю Кранца, уселись. Машина уже готова была тронуться, когда Кюмметц увидел своего шофера и подозвал его.

– Поедете с нами, – сказал Кюмметц. – Быть может, придется помочь: нам нужно несколько шоферов и механиков.

Аскер сел рядом с Фиттерманом.

Поездка длилась долго – лагерь был разбросан на огромной территории. Побывали в блоках, где содержались чехи, поляки, сербы, словаки.

Наконец эта часть лагеря осталась позади. Машина выехала на дорогу.

– К русским, – распорядился помощник коменданта.

Фиттерман направил машину в сторону, где смутно белели строения. Это были блоки советских военнопленных. Зону окружали две стены из колючей проволоки с оголенным электрическим проводом вверху, по которому шел ток высокого напряжения. Перед проволокой был ров.

– Район зондербехандлунг[19]19
  Зондербехандлунг – особое обращение с пленными, имеющее целью их уничтожение.


[Закрыть], – сказал Кранц. – Здесь содержится категория пленных НН.

– Категория «нахт унд небель эрлас»[20]20
  «Нахт унд небель эрлас» – «мрак и туман», гитлеровская директива об уничтожении пленных.


[Закрыть], – усмехнулся Кюмметц.

– Ого, – воскликнул Кранц, – вы и это знаете!

Кюмметц хмыкнул, иронически скривил губы:

– Все, что здесь творится, не такая уж большая тайна. В Германии знают об Аушвице и не обманываются в отношении того, что в нем происходит. Разве только не совсем точно представляют себе масштабы.

– Да, – задумчиво протянул Кранц, – такое не спрячешь…

Машину помощника коменданта лагеря знали. Ворота раскрылись, и она въехала в зону. Фиттерману пришлось тотчас же принять в сторону – навстречу двигалась большая колонна заключенных.

– Куда это их? – спросил Кюмметц.

– Работать.

– Ловко. – Директор взглянул на часы. – Скоро полдень, а они только отправляются. Вот тебе и особая зона. Да это курорт, а не лагерь.

– На работу их выгоняют с рассветом, – сквозь зубы процедил Кранц. – Сегодня задержались – пересчитывали стадо.

– Это так важно для категории НН? – В голосе Кюмметца звучала откровенная ирония.

Кранц промолчал. Он не забывал, что въедливый старик имеет бумагу от самого Гейнца Упица.

– Много их у вас? – спросил Кюмметц.

– Порядком. Раньше в Аушвице одновременно содержалось тысяч полтораста-двести, сейчас – почти четверть миллиона.

Колонна приближалась. Фиттерман прижал машину к обочине, выключил мотор.

Аскер взволнованно разглядывал узников. Почти никто из советских пленных не имел обуви – ноги лагерников были замотаны в какое-то невообразимое тряпье. Лохмотья, заменявшие одежду, едва прикрывали тело. Люди находились в последней степени истощения. Вдобавок почти у каждого чернели многочисленные ссадины и кровоподтеки – на голове, на руках, на теле, где оно проглядывало сквозь лохмотья.

А пленные все шли. Большинство составляла молодежь – вероятно, бывшие солдаты. Это чувствовалось еще и по тому, как они стремились идти в ногу, держать строй. На стоящий в стороне автомобиль пленные старались не глядеть.

Один из сопровождавших колонну эсэсовцев отсалютовал Кранцу фашистским приветствием.

– Песню, – скомандовал он пленным, желая доставить удовольствие начальству. – Петь песню, вы, скоты!

Десятка полтора заключенных затянули:

Если весь мир будет лежать в развалинах,

 
К черту, нам на это наплевать.
Мы все равно будем маршировать дальше,
Потому что сегодня нам принадлежит Германия.
Завтра – весь мир[21]21
  Куплет одной из подлинных фашистских песен.


[Закрыть].
 

Пение фашистских песен было одним из звеньев длинной цепи унижений, которую здесь специально разработали для советских людей. По мысли эсэсовцев это должно было помочь подавить волю узников, сломить их, покорить.

Запевалы, которых никто не поддержал, едва добрались до конца куплета и смолкли.

– Снова! – заорал конвоир. – Петь, черт вас побери!