Текст книги "Тайник на Эльбе"

Глава шестнадцатая

1

На следующий день, после того как Аскер и Кюмметц вернулись из Освенцима в Остбург, заведующий заводской канцелярией Карл Кригер попросил у директора машину.

– Моя неисправна, господин Кюмметц, что-то с дифером. А надо срочно съездить к поставщикам, согласовать счета.

– Берите, – сказал Кюмметц, – только ненадолго.

– Нет, часа на полтора, не больше.

И вот Аскер и Кригер едут в автомобиле, направляясь на завод-поставщик, расположенный в окрестностях города.

– Рассказывайте, – попросил Кригер, когда машина выехала на магистраль.

– Как Шуберт? – в свою очередь спросил Аскер.

– Спасибо. Он и просил, чтобы я встретился с вами… У нас с ним будет свидание на днях…

По мере того как Аскер говорил, Кригер все больше мрачнел, ниже опускал голову.

– Многое было известно, – сказал он, когда Аскер закончил рассказ. – Многое, но не все. Говорите: газовая камера на две тысячи человек? Год назад там не было такой камеры.

Аскер на секунду повернул голову. Они встретились взглядами. Некрасивое, квадратное лицо Кригера с большими, широко посаженными глазами было печально.

– Как, наверное, вы презираете немцев! – сказал он.

Помолчали.

– Вы ничего не подготовили для меня? – осторожно спросил Аскер.

– О Висбахе?

– Да.

– Кое-что собрали.

Кригер извлек листок бумаги, прочитал запись.

– Ничего нового. Все это уже известно, – заметил Аскер.

– Значит, подтверждается наша точка зрения. – Кригер поджег бумагу и держал ее в пальцах, пока она не сгорела. – Как видите, сведения, полученные из различных мест, полностью совпадают. Это говорит в пользу Висбаха, не так ли?

Аскер задумчиво кивнул.

Вскоре подъехали к заводу. Кригер вышел из машины, пообещав скоро вернуться. Аскер следил за ним взглядом, пока он шел по тротуару, направляясь к конторе предприятия. В отлично сшитом костюме, высоко подняв голову, он двигался легкой, непринужденной походкой, небрежно кивая в ответ на почтительные приветствия служащих завода, попадавшихся на пути. Да, минуту назад в машине сидел совсем другой человек.

«Держится великолепно», – подумал Аскер, профессионально оценивая поведение Кригера.

Минут через пятнадцать Кригер вернулся. Тронулись в обратный путь. Ехали молча. Кригер просматривал какие-то бумаги. Аскер был погружен в раздумье. Пришло время вплотную заняться сварщиком, от которого перебежчик Хоманн узнал об архивах и тайнике. Рождался новый план проверки Висбаха и еще одного человека, который, как и Висбах, должен был иметь отношение ко всему тому, что рассказал Георг Хоманн.

2

Кладовщик Кребс работал на заводе «Ганс Бемер» третий десяток лет. В сорок первом году его мобилизовали в вермахт, а спустя шесть месяцев он вернулся в Остбург без ноги, которую потерял где-то под Смоленском.

Это был человек лет пятидесяти, шумный, жизнерадостный, заядлый спорщик, любитель скачек. Где бы ни появлялся Кребс, он сыпал шутками, острил, что-то мурлыкал под нос.

На характер его не повлияло даже увечье. Кребс быстро привык к своей деревяшке и так ловко с нею управлялся, что со стороны казалось, будто она у кладовщика всю жизнь.

Закончив работу, Кребс обычно отправлялся в расположенный близ завода бар «Нибелунги», где можно было встретить знакомого, поболтать, обменяться новостями. Кребс здесь и обедал – приносил еду в свертке и заказывал кружку пива.

Сегодня Кребс несколько запоздал. И, войдя в бар, обнаружил, что почти все места заняты. Только в дальнем углу был свободный столик. Кладовщик поспешил к нему, ловко лавируя между официантами и посетителями.

С противоположной стороны зала к столику шел высокий мужчина с наголо обритым, будто полированным, черепом, в очках, из-за которых приветливо поблескивали светлые глаза. Он уже готовился усесться, но, увидев Кребса, посторонился и, улыбнувшись, кивнул.

– Простите, – сказал он, пригладив небольшие темные усы, – кажется, я опоздал…

Кребс замотал головой.

– Нет, нет, вы, как говорится, первый у столба, обошли меня не меньше чем на полкрупа. Поэтому садитесь. Садитесь же, не теряйте времени!

Незнакомец продолжал отказываться.

– Столик все-таки ваш, – сказал он. – Сейчас погляжу, где можно будет устроиться… Черт! Ни одного свободного места.

Тогда Кребс предложил компромиссное решение: столик занимают вместе – они отлично поладят.

Посетитель не стал возражать. Они сели, заказали пива.

– Ваше лицо мне знакомо, – сказал кладовщик, разглядывая соседа. – Любопытно, где это я мог вас видеть?

Тот пожал плечами.

– Но как вас зовут? – допытывался Кребс.

– Генрих Губе.

– Погодите, погодите – шофер?

– Шофер.

– Тупица! – Кребс хлопнул себя по лбу. – Вы же возите директора Кюмметца?

– Да, я его шофер.

– Ловко! – воскликнул кладовщик. – Оказывается, мы трудимся на одном и том же заводе… Ага, вот и пиво. Самое время спрыснуть знакомство!

– Нет, серьезно, вы тоже служите на «Бемере»?

– Черт возьми, более двадцати лет!

– Тогда действительно ловко. – Аскер поднял кружку. – Ваше здоровье, приятель. Но, простите, за кого я должен пить?

– За Эриха Кребса. Я кладовщик Кребс, заведую складом материалов и запасного инструмента.

– Ого! Знакомство, которое приятно вдвойне.

Они выпили.

Аскер угощал собеседника сигаретами, смеялся, шутил. Кребс отвечал тем же, рассказал новому знакомому несколько забавных историй.

– Я в восторге от вас, дружище! – воскликнул Аскер. – И если когда-нибудь понадобится мой «бьюик»…

– Не могу ответить тем же, – сказал Кребс. – Машины у меня нет. А склад – это склад, порога которого не переступает никто. Кроме меня, разумеется. Я там – круглые сутки.

– Вы говорите так, будто и ночуете в своей кладовке! – Аскер рассмеялся.

– Если и не ночую, то уж во всяком случае нахожусь неподалеку. Я-то ведь живу на заводе.

– Живете на заводе? Как это понять?

– В самом прямом смысле. – Кладовщик пожал плечами. – Так уж пришлось. В прошлом году мой дом разбомбили. Это счастье, что я одинок и мне не пришлось оплакивать семью, которая бы наверняка погибла. Оставшись без крова, я долго искал квартиру. Но все было либо слишком дорого, либо чересчур далеко от завода, а мне трудновато ездить за несколько километров.

– Конечно, – сказал Аскер.

– Так вот, я уже собирался перейти на соседний завод – там обещали помочь с жильем. Тогда директор Кюмметц распорядился, чтобы мне отвели каморку, которая примыкает к кладовой.

– Там и живете?

– Что же делать? Комнатка, правда, мала, но мне, бобылю, много ли надо!

– Еще по одной. – Аскер сделал знак официанту, прошел к механическому пианино и опустил монету. Зал бара наполнился звуками старинного тирольского вальса.

Кребс принялся подпевать, Аскер – тоже.

– Вероятно, у вас богатый выбор различного инструмента и материалов, – сказал разведчик, когда пианола, отгремев положенное число минут, смолкла. – Представляю, чего только нет в вашей кладовке!

– Грех жаловаться. – Кребс хитро подмигнул. – Я запаслив и скуп, как Гобсек. Поэтому есть все, что нужно.

– Ну, это вы хвастаете, приятель. Бьюсь об заклад, что не все.

– А ну-ка! Говорите. Говорите, и я ставлю три против одного, что ошибаетесь. Три кружки пива против одной вашей, что обязательно проиграете!

– Идет. – Аскер подумал и сказал: – Аккумуляторов для моего «бьюика» наверняка не найдется!

Кребс рассмеялся.

– Целых три комплекта. Один бог ведает, где и как я их раздобыл. Но это уже другой вопрос. А теперь гоните-ка пивко!

– Но я не хочу на этом кончать. Ведь проигравший имеет право на реванш.

– Ваша правда. Реванш так реванш. Говорите, только все равно проиграете. Говорите же!

– Уверен, что в вашей кладовой нет сварочных аппаратов.

Кребс оборвал смех, удивленно выпятил губы.

– Здорово, – пробормотал он. – Угадали, друг. Что правда, то правда. Сварочных аппаратов не имеется.

– Отыгрался! – воскликнул Аскер. – Но, значит, вы без них обходитесь?

– Были аппараты. Больше года валялись два комплекта. Лежали без дела, и я тратил уйму времени на то, чтобы протирать их и расправлять каучуковые шланги.

– Что же с ними стало?

Кребс пожал плечами, потянулся за пивом.

– У меня их забрали, Губе. Могу даже, если хотите, сказать кто. Какие-то военные. Они явились ночью, с запиской главного инженера – бумага и сейчас у меня, ну я и выдал им оба аппарата. Их унесли и не вернули.

– Да бог с ними, – рассмеялся Аскер. – Избавились раз и навсегда.

…Они распрощались поздно вечером. Кребс пошел на завод. Аскер же отправился к себе, размышляя над тем, что ему довелось узнать. Итак, намеченное удалось. Он познакомился с кладовщиком, убедился, что тот действительно выдавал сварочные аппараты ночью каким-то военным. Все совпадало с тем, что сообщил перебежчик Хоманн. Вывод из всего этого был один: сварщик Висбах не лгал, рассказывая Хоманну о тайнике близ Остбурга. А раз так, Висбаху можно довериться!.. В сознании возникли умные, внимательные глаза Макса Висбаха, глядящие из-под седых клочковатых бровей, его красивое лицо, большой чистый лоб. Сварщик Висбах! Теперь Аскер должен пойти к этому человеку и узнать, наконец, правду о тайнике с архивами.

3

Незадолго до конца рабочего дня цеховая рассыльная отыскала где-то у станка механика Отто Шталекера и позвала его к телефону. Разговор был коротким. Собеседники обменялись несколькими ничего не значащими фразами.

Шталекер возглавлял одну из подпольных антифашистских пятерок, действовавших в городе. Члены пятерок знали только своего руководителя и никого больше. Лишь руководители пятерок имели доступ к Шуберту, да и то встречались с ним крайне редко. Как правило, связь между ними и Шубертом осуществлял Карл Кригер.

И вот сейчас гардеробщик бара «Нибелунги» Ганс Дитрих, член пятерки Шталекера, сообщил по телефону своему старшему товарищу, что должен его немедленно увидеть. Дело весьма важное и не терпит отлагательства.

Шталекер отправился на свидание с Дитрихом прямо с завода. Войдя в бар, он сдал кепку гардеробщику. Вместе с номерком в руках Шталекера оказалась записка.

– Иди в уборную, она свободна, – шепнул Дит-рих. – Там и прочтешь.

Шталекер так и поступил. Прочитав бумагу, изорвал ее и спустил клочки в канализацию. Да, сообщение было действительно важное. Стараясь казаться спокойным, он прошел в зал, спросил кружку пива, выпил не торопясь, и направился к выходу.

Возвращая кепку, Дитрих шепнул:

– Тянешь хвост!

Шталекер подошел к зеркалу, надевая кепку, оглядел зал, ряды столиков, посетителей. Один из них держал в руках номер «Остбургер цейтунг».

– Тот, что с газетой? – спросил Шталекер.

– Да…

Одно к одному! Сидя в зале за пивом, Шталекер мысленно вновь прочитал тревожное сообщение Дитриха и принял решение немедленно повидать Шуберта. Но как отделаться от наблюдения?.. Ага, Вилли, кажется, сейчас на работе!

Шталекер имел в виду другого члена своей пятерки – шофера грузовика, который доставил Аскера к Шуберту.

Покинув бар, Шталекер отправился на завод. Вышел и человек, читавший газету. Это был штурмфюрер Адольф Торп. Он «довел» механика до заводских ворот, убедился, что тот вошел в них, и остался ждать неподалеку. Торп знал, что Шталекер уже отработал и, следовательно, на заводе не задержится.

Минут через двадцать из заводских ворот выехал большой грузовик. Машина прошла мимо Торпа, который не обратил на нее никакого внимания.

Отъехав на порядочное расстояние, шофер Вилли огляделся и сказал:

– Кажется, все в порядке.

На полу кабины, скорчившись, сидел Шталекер. Он поднялся и занял место рядом с шофером.

– Сейчас сойдешь?

– Поезжай дальше. Скажу где.

Грузовик миновал еще несколько улиц.

– Здесь, – сказал Шталекер, когда они оказались на оживленной магистрали.

Он сошел и затерялся в толпе.

Вскоре Шталекер был у Оскара Шуберта, рассказал о звонке Дитриха, о встрече с ним в баре и полученной записке.

Дитрих сообщал о беседе, которая состоялась сегодня утром между ним и его дружком – кладовщиком завода «Ганс Бемер» Кребсом. Он и Кребс были на войне, получили увечья. Они лежали в одном и том же госпитале, так и подружились. У Кребса нет более близкого человека – он ведь один, без родственников и семьи. И Кребс под большим секретом поведал другу о своем разговоре с шофером Губе.

– Ну и что же? – спросил Шуберт.

– А то, что, как утверждает Кребс, сварочных аппаратов у него никогда и не было!

Шуберт поднял голову.

– И аппаратов не было, – продолжал Шталекер, – и военные не приходили за ними. Вот ведь какая история!

– Продолжайте, Отто. – Шуберт шевельнул плечом, будто ему стало холодно.

– Кребс признался Дитриху в следующем. Не так давно его вызвали к директору завода. Он явился, но Кюмметца в кабинете не оказалось. Вместо него за столом сидел незнакомый человек. С полчаса опрашивал Кребса – кто он, откуда родом и все такое. Потом вынул и дал подписать бланк обязательства о неразглашении государственной тайны. Кребс пробовал было возражать, но ему показали удостоверение сотрудника абвера. Собеседник сказал: «Может случиться, что кто-нибудь спросит, не приходилось ли вам выдавать два сварочных аппарата, ночью, по записке дежурного инженера. Так вот, если будет задан такой вопрос, ответить надо утвердительно. Вы скажете: да, выдавал, и получали их какие-то военные».

Тревога Шуберта росла. Уже посвященный в задание, которое выполнял разведчик, он начинал догадываться, почему Краузе завел такой разговор с кладовщиком.

Между тем Шталекер продолжал:

– Кребсу приказали немедленно позвонить в абвер, если появится человек, который будет интересоваться сварочными аппаратами, запомнить его и подробно описать. Вот и все. Как утверждает Дитрих, Кребс напуган, растерян. Поэтому и обратился к своему дружку, чтобы тот посоветовал, как ему быть.

– Что же сказал Дитрих?

– Что он, Кребс, волен поступать, как велит ему совесть.

– Правильно. Ведь это может быть и провокацией.

– Так подумал и Дитрих.

– Но Кребс еще не звонил туда?

– Нет. Сказал, что подумает денек. А, впрочем, кто знает?..

– Кто знает, – раздумчиво повторил Шуберт. Он помолчал. – А что он за человек, этот кладовщик?

– Дитрих давно над ним работает. Отзывается хорошо. Говорит: честен, прям, ненавидит нацистов… Теперь еще одно.

И Шталекер рассказал о человеке с газетой.

– Да, новости, – поморщился Шуберт. Он встал. – Где Краузе?

– Сегодня не видел его.

– Надо отыскать.

– Сейчас?

– Да.

– Быть может, отложим до завтра? Глядите, уже вечер.

– Нет, нет, сейчас же, – сказал Шуберт. – Положение очень серьезное.

– Тогда я отправлюсь. – Шталекер тоже встал.

– Идите и передайте ему все то, что сообщили мне. На всякий случай, на самый крайний случай, скажите, что через два часа я буду на второй квартире.

– У железнодорожного моста?

– Да. Учтите: Краузе в большой опасности. Предупредите его – он ни в коем случае не должен встречаться со сварщиком Висбахом. Ни при каких обстоятельствах!

– Ясно.

– И еще. – Шуберт взял товарища за рукав. – На все даю вам один час сроку. Сюда больше не приходить. Позвоните. Вы знаете, как? Номер помните?

– Да.

– Телефон в этом доме… Мне передадут. Вам надо будет сказать: «Курт здоров», и я буду знать, что все в порядке.

Шталекер направился к выходу. Шуберт остановил его у двери.

– Все-таки надо рискнуть, Отто. Повидайте Дит-риха, и, если он не будет возражать, пусть скажет Кребсу, чтобы тот покуда не сообщал о своем разговоре с шофером Губе. Повторяю, это риск, но на него надо пойти.

– Я тоже так думаю.

– Значит, условились. – Шуберт взглянул на часы. – Сейчас восемь без нескольких минут. В девять жду звонка. В девять, не позже. Если не найдете Краузе, не звоните.

Шталекер ушел.

Шуберт взволнованно заходил по комнате. Он понимал, что теперь, после беседы с Кребсом, разведчик мог рискнуть и на встречу с Висбахом. А тот сейчас выглядит весьма подозрительно. В самом деле, если гестаповцы не приезжали на завод за сварочными аппаратами, а кладовщик этих аппаратов не выдавал, то ими, естественно, не мог работать и Макс Висбах там, в тайном хранилище. Как же быть с его рассказом Георгу Хоманну?.. Только бы успел Шталекер, только бы успел!

А время шло. Час, который был дан Шталекеру на розыски разведчика, истекал. Тревога Шуберта росла. Не давала покоя мысль: быть может, в эти минуты Краузе разговаривает со сварщиком Висбахом. Или – разговор уже состоялся, и Висбах, если он предатель, уже докладывает обо всем своим хозяевам. Из ворот здания абвера выезжают машины – в них люди, которые должны схватить Краузе…

Бум! – гулко пробили часы в углу, будто ударили по натянутым нервам. Бум!.. Бум!.. Девять ударов.

А звонка нет. Где же Шталекер? Вдруг и с ним несчастье? Вдруг перехватили по дороге?..

Шуберт все так же ходил по комнате. Сейчас, в минуты томительного ожидания, вспомнилась почему-то вся жизнь. Он видел себя за школьной партой в Гамбурге, где прошло его детство, потом в далеком Веймаре – здесь, в университете, молодой Шуберт слушал курс естественных наук. Вот он в окружении студентов жарко спорит в одной из пивных города. Тема – только что купленная газета с телеграммой об убийстве в Сараеве эрцгерцога Фердинанда. Будет война или нет? А если будет, то чем кончится? Победит ли народ? Сбросит ли, наконец, ярмо угнетения и рабства?..

И – война. Как в хронике, мелькают перед глазами кадры. В еще необмятой, пахнущей нафталином шинели он шагает в строю новобранцев, а с боков беснуется толпа – их забрасывают цветами, лентами. Так для него началась война. Совсем иначе закончилась. С русского фронта он вернулся в вагоне с решетками: за братание с солдатами противника, за агитацию против войны он осужден. Был приговорен к расстрелу, но меру наказания смягчили – он кавалер двух «Железных крестов» за храбрость.

Шуберту предстояло отсидеть десять лет в тюрьме. Там-то он и связал окончательно свою судьбу с партией Тельмана. Да, по-настоящему все началось там… Шуберт вспоминает день, когда вышел на свободу – его амнистировали. У тюрьмы ждала Эмми. Она была с ним всюду – и на войне, хотя их разделяли тысячи километров, и в тюрьме… И вот Эмми ласково улыбается, протягивает руки. У нее такие же, как прежде, золотистые волосы, а глаза – с ними не сравнится никакая небесная синь!.. В этот день они стали мужем и женой.

«Эмми», – шепчет Шуберт, и к горлу подступает ком. Ее нет. Никогда не будет. Она подарила ему дочь, такую же голубоглазую, как и сама. Но у Шуберта нет и дочери.

Он вспоминает: зима, ночь; та ночь, когда взяли и его и их; уже шла Вторая мировая война, уже было страшное поражение армий Гитлера под Москвой, под Сталинградом. К ним ворвались в тот час, когда Шуберт заканчивал статью в подпольную газету партии. И – десять месяцев в лагере под Прагой. Десять месяцев, каждый день, каждый час которых – пытка, медленное умирание. Эмми и малютка не могли выдержать. А он – бежал. Он бы хотел остаться подле них. Но он не принадлежит себе. И – бежал, с группой людей, которые смогли сберечь свою волю, силы. То было год с небольшим назад. Тогда-то он и повстречал впервые этого человека – светловолосого, ясноглазого, с твердым подбородком, действовавшего под именем оберштурмфюрера Краузе… Встретил и полюбил. Ведь бывает же так – поговоришь с человеком час, а запомнится на всю жизнь!.. Смелый человек. Смелый и многое умеет. Он, Шуберт, знает толк в этих делах…

Бум! – снова бьют часы. Половина десятого. Шталекер не дает о себе знать. Что же делать? Ясно одно: ждать больше нельзя!

И Шуберт решился. Погасив свет, поднял с окна маскировочную штору. Темно. Небо затянуто тучами. Накрапывает дождь. Погода подходящая. Он опустил штору, вновь включил свет. Надел плащ, шляпу, переложил в боковой карман пистолет. Вышел в коридор. Сказал несколько слов хозяйке. Потом хлопнула входная дверь.

Шуберт отправился на поиски Аскера. Он не мог оставить его в беде.

Глава семнадцатая

1

В девять часов вечера штандартенфюрер Больм вошел в кабинет генерала Упица и доложил, что вернулся штурмфюрер Торп, ездивший по заданию в концлагерь.

– Позовите его, – распорядился Упиц.

Больм позвонил по телефону. Торп явился.

– Вы прямо оттуда? – спросил Упиц.

– Да, господин генерал, только что. День выдался напряженный, и я едва успел обернуться в оба конца. Всего доставлено семьсот человек. В пути от Аушвица до Остбурга происшествий не было. Партию тотчас же разместили в отделении лагеря, близ завода. Для этого очистили несколько бараков.

– Но там все было заполнено, – сказал Больм. – Куда же девали тех, что содержались прежде?

– То была категория «зондербехандлунг». К тому же, в бараках вспыхнула эпидемия дизентерии. Они, словом, ни на что не годились…

Группенфюрер Упиц понимающе кивнул.

– Продолжайте, – сказал он. – Кто этот человек?

– Один из вновь прибывших… Обычный пленный.

– Что побудило его доносить на своих товарищей? Вы разобрались в этом, Торп?

– Весьма веская причина, господин генерал. Он надеется на лучшую участь. Он хочет жить.

Упиц поднял свою тяжелую голову, долго разглядывал Торпа, будто видел его впервые.

– Значит, – медленно проговорил он, постукивая карандашом по столу, – значит, Торп, если я правильно понял вас, тысячи пленных, которых тщетно вербуют в национальные легионы вермахта, в формирования остполиции, в осведомители гестапо и абвера, – все они жить не хотят и только о том и мечтают, чтобы подохнуть?

Упиц говорил негромко, четко выговаривая слова. Торп нервно переступил с ноги на ногу. Он, как и другие контрразведчики, успел за недолгий срок пребывания Упица в Остбурге изучить его характер. И Торп знал, как легко подвержен группенфюрер приступам безудержной ярости.

– Я неправильно выразился, – пробормотал Торп, – я хотел…

– Так говорите, черт вас побери, ясно, коротко, четко! Кто этот человек? Что собой представляет? Поймите: я должен знать, можно ли ему верить!

– Он в плену почти два года, господин группенфюрер. На хорошем счету. За дисциплинированность был назначен капо[22]22
  Капо – заключенные, занимавшие какие-либо должности в гитлеровских тюрьмах и лагерях. Находились на привилегированном положении как прислужники лагерной администрации.


[Закрыть], работал на сортировке одежды ликвидированных. Утверждает, что у себя на родине был репрессирован. Что-то уголовное… кажется, воровство изделий на заводе.

Доложив это, Торп смолк, нерешительно поглядел на шефа.

– Дальше, – сказал Упиц. – Говорите дальше.

Почувствовав, что генерал остыл, Торп облегченно перевел дыхание, приободрился.

– Быть может, вы пожелаете сами допросить этого человека, господин группенфюрер? – спросил он.

– Вы привезли его? – Упиц удивленно откинулся в кресле. – Зачем вы это сделали?

– Я рассудил, что это не лишнее, – пробормотал контрразведчик. – Человек меня заинтересовал, и я подумал: господину группенфюреру будет любопытно на него взглянуть, быть может, возникнут дополнительные вопросы…

– В самом деле, не вызвать ли его сюда? – вставил штандартенфюрер Больм.

– Где он? – спросил Упиц.

– Внизу, господин группенфюрер.

– Ладно, давайте его.

Торп вышел и вскоре вернулся. Следом шел пленный, конвоируемый автоматчиком. Оставив узника у порога, солдат вышел.

Упиц оглядел лагерника. Это был худой, высокий человек с длинным лицом, одетый в полосатую робу.

– Говори! – сказал Упиц по-русски.

– Я знаю по-немецки, – поспешно сказал пленный, угодливо улыбнувшись. При этом его тощее, костистое тело резко согнулось, будто переломилось в пояснице.

Упиц кивнул. Пленный продолжал. Он рад, что может оказать услугу германским властям. Он всей душой ненавидит страну, в которой имел несчастье родиться. И сделает все, чтобы доказать свою преданность великой Германии, ибо его давнишняя мечта – заслужить право навсегда в ней остаться.

– Короче, – пробурчал Упиц. – Повтори свои показания.

Лагерник закивал, шагнул вперед:

– Я из Аушвица, господин генерал, прибыл с партией пленных, отобранных, чтобы…

– Известно. Говори дальше.

– В Аушвице мне посчастливилось узнать… Я давно подозревал этого человека, господин генерал… Я только не мог… Я хотел…

– Короче!

– Это случилось ночью. Я не спал, молча лежал в чуть освещенном бараке. Не мог заснуть – разболелся зуб. Вдруг – голоса. Прислушался: беседуют двое на соседних нарах.

– Кто такие?

– Одного не опознал – было темно, господин генерал. Другой оказался моим соседом по нарам.

– Звать?

– Андрей.

– Фамилия?

– Все называют его просто Андрей. У него есть, конечно, и фамилия, но я ее не знаю. Вообще, в лагере только номера…

– А как звать тебя?

– Станислав Цюпа, господин генерал.

– Продолжай, Цюпа.

– Слушаюсь, господин генерал. – Пленный, облизнув губы, сделал еще шаг. – Так вот, чую разговор. Тихо говорят. Этот самый Андрей взволнованно рассказывает: «Поднял голову – и обомлел: он!» – «Да не может быть такого!» – шепчет другой. – «Он, он самый!» – «Командир?» – «Да. Командиром моим был, гвардии старшим лейтенантом». Они перешли на шепот, – продолжал Цюпа, – и я долго не мог ничего разобрать. Но было понятно: Андрей убеждает в чем-то того, другого. А этот сомневается, не верит. «Ладно, сказал Андрей, я тебе докажу!» Он слез с нар, исчез. Через минуты две вернулся. «Гляди, говорит, внимательно гляди!» Я незаметно приподнялся, передвинулся к краю нар. И увидел в руках Андрея кинжал. Запомнил: ручка винтом, блестящая.

– Кому доложили? – спросил Упиц.

– Не мог, господин генерал. – Предатель весь подался вперед, затряс головой. – Никак не мог, вот как перед богом! Это же ночью происходило. Разве выйдешь? Высунешь голову за дверь – пуля. А наутро нас построили, разделили на группы. Одну, в которую попал и я, погрузили в вагоны и отправили сюда. Здесь только и смог…

– Как же ты узнал Андрея, видел кинжал, но не опознал второго?

– Тот, второй, спиной ко мне был, затылком. А по затылку разве определишь? Мы же все… обросшие, да и халаты одинаковые. Уши только запомнил – уши у него большие и торчат…

– Уши, – проворчал Упиц. Он заглянул в лежащие на столе бумаги. – Это было?..

– В ночь с восемнадцатого на девятнадцатое число, господин генерал.

– И тот, Андрей, он что – утверждал, будто видел своего командира накануне?

– Да.

– Восемнадцатого?

– Выходит так, господин генерал.

– Тогда и кинжал получил?

– Именно!

– И в тот день лагерника Андрея за черту блока не выводили? Точно помнишь?

– Не ходил он в тот день никуда.

– Чем же он занимался?

– А возле бараков работал. Утром проверка была, осмотр одежды. Потом половину отправили на Унион, остальные в лагере были. Он площадь обходил, камни подбирал, траншею рыл.

– Хорошо. – Упиц обернулся к Торпу. – Проследите, чтобы в бараках ни о чем не догадались. – Генерал вновь взглянул на предателя. – Учти, Цюпа, ты должен видеть все, слышать все, докладывать все. Будешь полезен – будешь жить, и жить хорошо. Теперь иди!

Лагерника увели. Упиц обратился к штандартенфюреру:

– Теперь слушаю вас, Больм.

– Справки навел, господин группенфюрер. Восемнадцатого числа в блоке русских, точнее – близ блока, посторонних не было всю первую половину дня. Имеются в виду люди, которых лагерник по кличке Андрей не мог бы видеть раньше. Во второй половине, дня этот блок посетили помощник коменданта Аушвица гауптштурмфюрер Вернер Кранц, его шофер шарфюрер Фиттерман и с ними – директор завода «Ганс Бемер» Артур Кюмметц с шофером Генрихом Губе.

– Кого же из четверых подозреваете? – Упиц скривил губы. – Уж не помощника ли коменданта лагеря Аушвиц?

– Разумеется, не его. Кранц и Фиттерман работают в Аушвице со дня основания лагеря, пять лет. Оба – на самом лучшем счету.

– Тогда остается мой друг директор Кюмметц, с которым мы вместе росли и учились, вместе вступали в НСДАП и воевали против врагов фюрера и нации. Видимо, Артур Кюмметц и есть тот самый неуловимый советский разведчик, за которым вы так безуспешно охотитесь!

– Имеется еще шофер господина Кюмметца – Генрих Губе, – сказал Больм.

Упиц пожал плечами:

– Что ж, проверьте его. Проверьте шофера, это не так уж трудно. Но сдается мне, дело в ином. Там были и другие посетители, штандартенфюрер Больм!

– Но, господин группенфюрер…

– Вы не знаете о них, Больм?

– Врачи из «Аненэрбе»?[23]23
  «Аненэрбе» – институт по изучению наследственности, находившийся в ведении Гиммлера, где проводились садистские опыты над заключенными.


[Закрыть] – услужливо подсказал Торп.

– Они самые.

– Какие же это посторонние? Они находятся в Аушвице более двух недель! – Больм с сомнением покачал головой.

– А в блоке русских появились впервые. Причем именно в тот день. Именно восемнадцатого числа, Больм. Цель? Выполняли предписание руководителя института штандартенфюрера Вольфрама Зиверса – отобрать для опытов по стерилизации около сотни молодых русских. Вот среди этих-то врачей и надо пошарить как следует. Вы понимаете меня?

– Да, господин группенфюрер.

– Звоните в Берлин, распорядитесь от моего имени, чтобы вплотную занялись Аушвицем. Не забудьте Андрея.

– Слушаюсь.

2

В начале одиннадцатого часа ночи от здания абвера отошла большая закрытая машина. В ней находились штандартенфюрер Больм и штурмбаннфюрер Беккер. Автомобиль пересек почти весь город и остановился метрах в двухстах от небольшого двухэтажного коттеджа, находившегося на восточной окраине Остбурга. В этом обособленном домике, скрытом от посторонних глаз густо заросшим садом, была одна из конспиративных квартир местной контрразведки, где принимались и инструктировались наиболее тщательно засекреченные агенты абвера.

Здесь сегодня должна была состояться встреча Больма и Беккера с агентом по кличке «Зеленый».

Высадив офицеров, шофер тотчас отъехал за угол и приготовился к длительному ожиданию.

Контрразведчики направились к домику, пересекли сад, поднялись на крыльцо. Беккер вынул ключ, отпер входную дверь, пропустил начальника, вошел сам.

Десятью минутами позже у домика появился мужчина в плаще с поднятым воротником и надвинутой на лоб кепке. Дверь была не заперта. Он отворил ее и вошел.

Гейнц Больм и Бруно Беккер сидели в небольшой гостиной, курили, лениво переговариваясь.

Беккер первый услышал как скрипнула, отворяясь дверь.

– Он, – сказал Беккер.

Больм кивнул.

В передней раздались шаги. В комнату вошел человек. Он откинул воротник плаща, снял кепку.

Это был сварщик Макс Висбах.

…Висбах стал секретным сотрудником контрразведки лет двадцать назад. Он был хитер, ловок, действовал изобретательно и потому весьма высоко ценился местным руководством, а также группенфюрером Упицем, который лично знал Зеленого и не раз прибегал к его услугам.

Висбах, работавший одно время в Берлине, первый разнюхал о том, что в окружении начальника штурмовых отрядов Рема назревает недовольство, произносятся крамольные речи. И, быть может, доклад Зеленого и положил начало закату карьеры этого ближайшего сподвижника Гитлера.

Затем Висбах помог гестапо отыскать и выловить двух работников компартии Германии, за которыми охранка безуспешно охотилась несколько лет. Он же, собственно, и подсказал абверу идею операции «Гиммлер» – провокацию с польскими военными мундирами, документами и оружием, благодаря которой фашисты получили возможность поднять шум по поводу мнимой польской агрессии и ввести в действие «План вейс» – то есть напасть на Польшу.