Текст книги "Крейсерова соната"

Глава 19

Счастливчик проснулся на широкой кровати под шелковым балдахином, отороченным горностаем; балдахин был увенчан золотым мальтийским крестом – подарок магистра тайного ордена; спустил босые ноги на пол, осторожно, чтобы не задеть фарфоровую ночную вазу с журавлями – подарок премьер-министра Японии; сунул ноги в удобные шлепанцы, изготовленные из шкуры кенийского козла, – подарок любезного африканца; потянулся к тумбочке, где находился автоматический массажер в виде лягушки, – подарок американского Президента; стянул с вялого после сна тела ночную рубашку, улегся, поставил себе на грудь массажер, нажал кнопку, и электронная лягушка стала скакать по всему его телу, перебирая лапками, массируя каждую жилочку, при этом приятно пела голосом Элвиса Пресли.

В эти минуты, перед началом тяжелого рабочего дня, под нежные, возбуждающие прикосновения лягушки, его посещали странные томления, загадочные недоумения, необъяснимые предчувствия, которые объединяло таинственное, не оставлявшее его вопрошание: «Кто я?» Он знал, что является Президентом могучей страны, любимцем многочисленного народа, героем многих повествований, баллад и красочных комиксов; помнил, что получил в управление эту русскую державу из рук своего великого предшественника, совершавшего теперь кругосветное турне, в котором только вчера показывал изумленным полинезийцам, как ловко и бесстрашно поглощает мохнатых пауков-птицеедов; помнил, как упрямо шел к этой заветной цели, посещая сначала горнолыжную школу, а потом секцию карате: упорные схватки за власть – передние и задние подсечки, кувырки, подножки, работа прессом и ягодицами; упоительная сладость стремительных спусков по сверкающей, полной опасностей трассе и мерные, успокоительные подъемы в вагончиках канатной дороги, откуда отлично видны все коварные места, резкие изгибы, незаметные выбоины и ухабы; помнил юность, когда впервые был отмечен на конкурсе любителей природы, сделав удачное чучело тушканчика, а также детство, которое прошло в собирании фантиков и спичечных коробков.

Однако младенчество было покрыто туманом. Родословной не существовало. Имена отца и матери оставались неведомы. И это мучило его, рождало беспокойные сны, побуждало вести дневник, где на всех страницах, помимо записи погоды, перечня съеденных блюд и рейтинга, присутствовал неизменный вопрос: «Кто я?»

Электронная лягушка остановилась, повинуясь таймеру, соскочила с паха и вспрыгнула на тумбочку. Счастливчик, разогретый массажем, отправился совершать водные процедуры.

Напуская воду в большую белую эмалированную ванну, глядя, как падает шумная вода из блестящего хромированного крана, испытал знакомое, посещавшее его каждое утро переживание. К этой белой гладкой, покрытой эмалью ванне, наполняемой прозрачной, чуть зеленоватой водой, он испытывал сладкую нежность, безграничное доверие, какие ребенок испытывает к матери. Ее белизна, овальные формы, теплая влага рождали в нем реликтовую память о материнской груди, млечных ароматах, глубоком, теплом вместилище.

Ванна наполнялась, в прозрачной воде бегало и изгибалось отражение света, и этот электрический блеск, острые, пронизывающие воду молнии также волновали его, рождали сыновье чувство к отцу, к его мужественной воле, импульсивному пылкому нраву, который присутствовал в мерцающих, плещущих отражениях, странным образом сочетался с его жизнью и происхождением.

Счастливчик медленно погрузился в ванну, повернулся на бок, прижав колени к подбородку, замер в позе эмбриона, вызревающего в материнском чреве, сладостно забылся под плеск струи, продолжая задавать себе неразрешимый вопрос: «Кто я?»

Он был готов так лежать целую вечность. Этим чудесным плещущим звуком, белой теплой эмалью, волнообразными токами, омывающими его чресла и грудь, был отгорожен от жестокого, враждебного мира, который нетерпеливо ждал его появления, насылал угрозы, обременял заботами и страстями. Его тяготило бремя власти, тяготил настойчивый и своенравный Модельер, который требовал от него противных его воле поступков. Он не любил доставшуюся ему власть, был создан для иного. Он бы и теперь с наслаждением собирал конфетные фантики, обмениваясь ими с коллекционерами из Токио, Рио-де-Жанейро и Калькутты, строил бы из спичечных коробков удивительные сооружения, напоминающие космические станции, стыкуя одно с другим. Вместо этого его теребили, дергали, требовали, чтобы он выглядел героем, сражался с Мэром и Плинтусом, посещал выставки отечественных товаропроизводителей, присутствовал при операции разделения сиамских близнецов, да еще это предстоящее помазание, это мировое торжество, с участием Президентов, Папы Римского и африканского колдуна из Камеруна.

Но, слава богу, все это потом, не теперь. Теперь же – любимое материнское лоно ванны, родной искрометный отцовский взгляд, похожий на молнию света.

Его память о себе начиналась с туманного сновидения, из которого он всплывал, как рыба из студня. Едва рожденного, в желеобразной, стекавшей по ножкам жиже, его завернули в немецкую газету, кажется «Нойес лебен», в результате чего на теле навсегда отпечатались немецкие тексты и узорная готика заголовка. Затем его положили в чей-то склеп, где было очень холодно, пахло тленом, в нежную детскую кожу впивались мертвые кости, и противно пахли полусгнившие ботфорты. С тех пор он не мог без содрогания думать о Петре Первом, о городе на Неве и особенно о Петропавловской крепости, где похоронены царские останки.

Еще один эпизод – в виде красного коврика, его постелили у входа в огромный дом на Лубянке, и он сполна испытал на себе тяжесть генеральских подошв. Однажды услышал фразу, обращенную к наступившему на него человеку: «Юрий Владимирович, вы заказывали манный пудинг». И ответ человека: «Скоро все там будем». Этот эпизод многим давал повод считать его агентом КГБ. Он не отрицал. Тихо улыбался, когда его называли разведчиком.

После омовения телесного предстояло омыть душу. Для этого к нему от Патриархии был приставлен духовник Тихон, суровый, немногословный пастырь, в прежние времена работавший стеклодувом. От тех времен у него сохранилась привычка носить длинный клеенчатый фартук и кожаные грубые боты, а также складывать губы трубочкой, делая сиплые вдохи и выдохи. Лишь потертая скуфейка и длинные черные волосы, смазанные лампадным маслом, изобличали в нем духовное лицо. Он приходил во дворец к Счастливчику раз в неделю, для душеспасительных бесед. Счастливчик странно робел его, чувствовал некую сочетавшую их тайну, нуждался в Тихоне, верил в то, что духовник не воспользуется этой тайной ему во вред.

Вот и теперь они остались с глазу на глаз. Счастливчик сбросил с себя одежды, послушно стоял перед Тихоном бос и наг, а тот из-под косматых бровей оглядывал его, обходя по кругу, легонько щелкнул в лоб, прислушиваясь. Это тоже была привычка, привезенная в столицу из Гусь-Хрустального, когда стеклодув ударял стеклянное изделие, по звону определяя, нет ли где брака.

– Не болит ли что? – поинтересовался Тихон, делая глубокий вдох, отчего грудь его непомерно расширилась.

– Здоров, отче, твоими молитвами… – смиренно отозвался Счастливчик.

– Нет ли трещин в душе? Может, какой надкол? – Тихон выпустил воздух, направляя сильную струю в спину Счастливчика, в район копчика.

– Как будто нет, отче… Никакого надколу…

– Не мучают ли видения? – Тихон осуществил вдох такой глубины и силы, что в комнате образовался вакуум и от перепада давления были сорваны занавески.

– Давеча было видение, будто вставили мне в задний проход соломинку и дуют, дуют, а меня все пучит, пучит… Что бы это значило?… Разве я лягушка какая?

– Ты – сосуд Божий, – ответствовал Тихон, выпуская воздух, отчего со стуком раскрылись форточки.

Счастливчик был заворожен этой шумной работой легких, воспроизводивших пневматику мира, приливы и отливы бытия, сжатие и разреженность Вселенной. Он улавливал свою первородную связь с этими пульсациями, когда клеенчатый фартук вдруг мощно выгибался и Тихон увеличивался вдвое, а потом грудь его опадала и он становился плоским, как лист бумаги.

– Еще мне мнилось, отче, будто Национальная гвардия Саддама Хусейна вся была надувной: танки, артиллерия, самолеты, ракеты среднего радиуса действия, и Саддам Хусейн надувной. Сначала их всех надули, а потом сдули, и нет их… Возможно ли такое, отче?

– Возможно, если дуть аккуратно, – подумав, ответил пастырь.

Он порылся под клеенчатым фартуком и вытащил оттуда большую, закупоренную пробкой бутыль, наполненную мутным снадобьем. Счастливчик знал этот сосуд, каждый раз тайно ожидал встречи с бутылью. К ней, стеклянной, созданной могучим дыханием Тихона, рожденной в его огромных закопченных руках, напоминавших длани Творца, Счастливчик испытывал нежность, словно это была его сестра, и он, боясь обнаружить это неявное родство, тянулся к ней, испытывал потребность заботиться, по-братски воспитывать, а когда придет ее девический срок, удачно выдать замуж.

Тихон достал из кармана тряпицу, побрызгал на нее из бутыли и, обходя Счастливчика со всех сторон, мазал его в некоторых местах, словно прикладывал к телу жаркий целящий компресс, от которого по всем суставам растекалась медовая сладость, а в копчике начинала звучать чудесная классическая мелодия, напоминавшая «Неоконченную симфонию» Гайдна.

– Тихон, родной, не оставляй меня… Ты необходим мне… – просил Счастливчик, полузакрыв глаза.

– В делах государственных я тебе не советчик, – сурово ответил Тихон, пряча бутыль под фартук. – Но ежели разговаривать о Гусь-Хрустальном, или о венецианском стекле, или о прочих сущностях, – тут мне равных нету, – поклонился Счастливчику и, шаркая грубыми ботами, покинул покои.

Наступило время завтрака, когда перед ним появился Модельер. Счастливчик, повязав салфетку, вкушал разнообразные фруктовые и овощные салатики, а Модельер, блистая утренней свежестью, изящный, в напудренном парике, в облаке тонких благоуханий, держал свитки информационных донесений, приближал к ним лорнет и читал.

– Как сообщает Министерство топлива и энергетики, за истекшую ночь в различных районах страны сгорели девяносто восемь детей, среди них тридцать глухонемых и сорок пять из неблагополучных семей. Отопительный сезон не начат, а запасы топлива для малых котелен потрачены наполовину…

Морковный салатик, который Счастливчик поддевал серебряной вилочкой и отправлял себе в рот, был в меру сладкий, розовый, сочный, содержал необходимое количество витаминов, обеспечивающих нежный румянец ланит. Счастливчик тщательно пережевывал, слыша, как мягко и приятно выделяется слюна, как начинает вырабатываться желудочный сок и кишечный тракт пульсирует нежной, здоровой перистальтикой.

– Минувшей ночью в Москве, на проспекте Академика Сахарова, были застрелены губернаторы Магаданской, Чукотской, Камчатской и Сахалинской областей. На месте преступления найдены пули от автоматической винтовки М-16, обрывок рыболовной сети и крабовые палочки. Предположительный мотив убийства – ревность супруга, заподозрившего губернаторов в связи с молодой женой. В интересах следствия имя убийцы не разглашается, однако известно, что он является известным театральным режиссером и работает в районе Таганки…

Счастливчик насаживал на вилку ломтики ананаса, резаные кружочки банана, прозрачные дольки апельсина. Вкусовая гамма тропических плодов, капельки сладкого сока, вкусная душистая мякоть благотворно сказывались на деятельности предстательной железы. Этот таинственный орган редко давал о себе знать и теперь, когда его специально кормили, посылал Счастливчику сдержанные знаки благодарности.

– Непредвиденные паводки, селевые дожди и сходы лавин привели к затоплению Западной и Восточной Сибири, Среднего Поволжья, Ставрополья и Архангельской области, что заметно уменьшило миграцию китайцев в приграничные районы, снизило смертность от атипичной пневмонии и породило новый поворот в антикоррупционном скандале, связанном с хищением Бременской коллекции. Министр культуры, ссылаясь на глобальное потепление и таяние ледников Антарктиды, заметил по поводу исчезновения гравюр Дюрера: «Было, да сплыло…»

Счастливчик доедал свое любимое кушанье – растертые ядрышки лесных орехов, сдобренные сотовым медом. Еда была вкусной, калорийной, из рациона монахов-скрытников, ушедших в леса от суетного мира, вкушавших плоды дерев и диких пчел, настраивала на созерцательное отношение к бытию, возвращало к вековечным вопросам. Однако, похоже, Модельера в настоящий момент не интересовала метафизика.

– Дорогой друг, сегодня у тебя день Правительства. Ты должен пойти к этим педерастам и потребовать от них более амбициозных проектов. Нам нужны деньги на предстоящее венчание, и деньги немалые. Если они и впредь станут торговать одной нефтью, они заслуживают того, чтобы их окунули в сырую нефть. Давно ждет своего развития проект «Мир в обмен на мусор». Пущена первая труба, поставляющая нам из Европы отходы, в том числе и радиоактивные. Это одна из самых доходных статей бюджета после торговли детскими органами. Почему не пущена вторая очередь? Ты должен появиться сегодня в Правительстве, поставить вопрос об интефации в Европу и вылить на голову каждого министра канистру нефти.

– А как же плановые посещения объектов, рассчитанные на поддержание рейтинга? – Счастливчик все еще чувствовал на устах вкус меда, который, при словах Модельера, приобретал вкус полыни.

– Твоя работоспособность позволяет сделать и то и другое…

Они быстро прошли в гримерную, где перед зеркалом Счастливчик примерил себе длинный нос цапли – к посещению Общества любителей водоплавающих птиц; отрепетировал на ковровой дорожке, как станет заворачиваться в самый большой в мире блин, испеченный в его честь отечественными товаропроизводителями, а также продемонстрировал быстроту, с какой облачался в подгузники, – перед посещением парашютно-десантного полка, комплектуемого по контрактному принципу.

– Я готов, – сказал он со вздохом Модельеру. – Можем ехать в Правительство.

Дом Правительства на Москве-реке был построен коммунистами на проклятом месте, без благословения батюшки, с игнорированием народных преданий, вопреки рекомендациям ученого-краеведа из Общества охраны памятников. Последний, ссылаясь на летописи, уверял, что в древности тут стояла баня, где мылись московские ведьмы. Они сходились в деревянную, расположенную на берегу мыльню, окатывались из ушатов, хлестали свои розовые ягодицы парными пучками, размахивая грудями, всем скопом неслись и падали в воду. Москва замирала от ужаса, слыша неистовые крики колдуний, которые вместе с паром и дымом взлетали в небо верхом на вениках и с высоты плюхались в реку. После этих сатанинских омовений Москва-река мелела до самой Коломны, на поверхность всплывали мертвые пудовые сомы, а по берегам случались оползни, уволакивая в реку целые посады. Господь недолго терпел безобразие. Июльской ночью, когда ворожеи, затащив в баню проезжего купца, мучили молодца, в проклятый дом ударила молния и сожгла дотла вместе с ведьмами, чьи обожженные косточки были похоронены тут же, перемешанные с прахом незадачливого купца.

С тех пор здесь горели мельницы, проваливались под землю мануфактуры, случались самоубийства и частенько наведывались еретики и смутьяны, проповедующие Антихриста. Накануне революции здесь состоялось массовое душегубство, когда солдаты стреляли в народ, а народ пулял в солдат булыжниками.

Огромный белый дворец, облицованный мрамором, возведенный Советами, наполненный до отказа деловитыми, ничего не делающими чиновниками, унаследовал участь прежних строений. Именно в этом месте, в девяносто первом году, провалилась под землю коммунистическая власть, когда демократы, захватив из домашних библиотек книги по черной магии, обосновались во дворце; служили черную мессу под звуки виолончели Ростроповича; совершили ритуальную жертву, защекотав до смерти академика, дядюшку советской ядерной бомбы; выставили из окна замотанного в тряпку летчика-афганца и подожгли три боевые машины из подразделений маршала Язова. Ельцин перед телекамерами сжевал корень мандрагоры, запив его литром спирта. Несколько женщин-демократок, раздевшись донага, бегали купаться в Москву-реку, где в них влюбился десантник, ради их пленительной красоты изменивший присяге и сгоревший впоследствии от несчастной любви на электропроводах.

Воронка в вестибюле пятого подъезда, куда провалилась советская власть, была впоследствии тщательно замурована, но в этом месте бетон так и не мог никогда застыть.

Проклятье, лежащее на дворце, в полной мере подтвердилось в октябре девяносто третьего года, когда здание передали парламенту и тогдашний спикер смешно и весьма достоверно копировал манеру, с которой Ельцин пил из горла водку, занюхивал рукавом, заедал огурчиком из рук Коржакова, отирал рот оконной гардиной. Парламент хохотал целыми днями над талантливыми пародиями спикера, пока верные Ельцину гвардейцы, дабы прекратить безобразие, не прислали к парламенту танки. Те стреляли по дворцу, с особым удовольствием выбивая крестные ходы, которые водили вокруг парламента православные.

Дом горел. Спикер перестал смешить депутатов. Кто-то добром разошелся по домам. Кого-то пришлось поморозить в моргах. Кого-то согрели в крематориях. Демократы предлагали срыть дворец и поставить на этом месте памятник танку-правозащитнику, но в дело вмешались турки, отремонтировали дом, который затем передали Правительству.

С этих пор белый облицовочный мрамор, который, бывало, сверкал как янтарный мартовский снег, обрел странный синеватый оттенок, такой бывает у мертвенной осенней луны в печальные мглистые ночи. Тоскующий взор смотрит на ночное светило сквозь мутные тучи, вдруг замечая летящую на метле растрепанную ведьму или сидящего в ступе Бурбулиса. Особенно странная синева проступала в доме ночами, когда он напоминал голубоватого, всплывшего из реки утопленника. В довершение раз в году, а именно четвертого октября, в годовщину расстрела, в стенах дома начинали звенеть все осколки и пули, застрявшие в мраморе и не извлеченные торопливыми турками. Кусочки металла посвистывали, постанывали, скрежетали, наполняя дом бессловесным стенанием, от которого едва не сошел с ума тогдашний премьер-газовик. Чтобы морально уцелеть, он был вынужден улететь в Сибирь, где заколол в рукопашной нескольких трехмесячных медвежат, на всякий случай связанных егерями железной проволокой. Этот надрывный металлический стон осколков не выдержало несколько кабинетов, а один из премьеров, маленький, с шаткой студенистой головенкой взращенного в барокамере младенца, обезумел и устроил дефолт.

В годовщину расстрела в подвалах дома раздавались молитвы, христианские песнопения, звучали революционные и советские песни, а также слышались пистолетные выстрелы и беззлобная матерщина ОМОНа. Все это было наваждением, но в таких условиях Правительство не могло работать, на три октябрьских дня все целиком уезжало в Ниццу…

Шло заседание, и вошедшему без предупреждения Счастливчику открылась странная картина. Почти никто из членов Кабинета не сидел на месте. Высокие стулья вдоль П-образного, знакомого каждому россиянину стола оставались пустыми. Зато все множество министров и их помощников находились в непрерывном движении: кто-то качался на занавесках, разгрызая кокосовые орехи; кто-то карабкался по стенам, изображая ловких тараканов. Один министр топориком рубил паркет, другой ловко ловил блошку в шевелюре соседа, третий из жвачки делал прозрачный пузырек и хлопал его о лоб товарища. Раздавалось сочное баритонное пение – певец исполнял арию из оперы Верди «Травиата». Двое чистили на столе селедку пряного посола, вытирая друг о друга пальцы. Маленький язвительный министр без носа, специалист по жилищно-коммунальной реформе, вцепился в седые волосы специалиста по реформе здравоохранения, тянул что есть силы, но шевелюра оказалась шиньоном, наглец упал с пучком волос в руках, а объект нападения хохотал, сверкая лысым намасленным черепом. Одни министры были гигантского роста, но очень худы, покачивались и держались за стены, доставая головой потолка. Другие казались кругленькими упитанными карликами в шелковых колпачках, сновали между ног, закатывались колобками под стол и там, разорвав на клочки купюру в пять долларов, заново складывали ее, подражая игре «Собери сам». Было много знати, военных и штатских, чинов жандармерии, мундиров и фраков. Ярко и парадно алела лента камергера, сам же камергер отсутствовал, находясь в заграничном плавании. Присутствовало много звезд культуры, знаменитостей от науки и техники. Была женщина-сова, мужчина-изюбр, отроковица-орангутанг, талантливый отрок, который умер в раннем детстве и теперь был явлен гранитным памятником с надписью: «Я родом из-под Истры, там все скворцы – министры». И все это пестрое сборище веселилось, развлекалось, играло в шарады, разгадывало кроссворды, издавало забавные чмокающие звуки, что-то ковыряло, склеивало, латало огромной тяжелой иглой, которую втыкали сразу три члена кабинета, а другие три протягивали жесткую, скрученную из человеческой кожи дратву, сращивая кромки несуществующей, но очень добротной ткани.

Счастливчик несколько минут ошеломленно стоял на пороге, не замечаемый министрами, которых когда-то сам назначал, не требуя от них справок из наркологических и кожных диспансеров, не отсылая на тестирование к психиатру. Громко, с солдатской грубоватостью крикнул:

– А ну сядьте, мать вашу!..

Он был тут же замечен. Все опрометью кинулись по местам. Лишь Министр по безработице запутался в шторе, оборвал ее, неловко волоча по комнате, вместе с ней плюхнулся на стул.

Счастливчик негодовал. Он презирал эту стаю мелкотравчатых, лукавых и корыстных существ. Наставили на него заостренные рыльца с влажными, нюхающими носами, сложили послушно лапки, преданно взирали черными бусинами глаз, на дне которых светились красноватые искры ненависти и предательства. Он отвечал им тем же:

– Ну вы, мелкая министерская сволочь, португальские мопсы, еда для прокуроров, мусорные контейнеры идей, нефтяные скважины, забитые илом, колобки из помета, облысевшие лобки, содержанки сырьевых монополий… Долго вы еще будете полоскать мне мозги, обещая устойчивые три годовых процента роста?… Да если бы вы ничего не делали, а только мастурбировали, сидя за этим столом, экономический рост давно бы превысил двадцать процентов!.. Может быть, мне сделать премьер-министром Анпилова, чтобы он погонял вас вокруг стола под красным флагом?… Или опубликовать перехваты ваших телефонных разговоров с любовницами, которые золотят себе лобки церковным золотом и вшивают в гениталии бриллианты?… Где, спрашиваю вас, козлы вонючие, обещанные амбициозные проекты? Почему до сих пор, гниды, не запущена вторая очередь Трансъевропейского трубопровода, по которому Европа обязуется поставлять нам ежегодно триста миллионов тонн промышленных и пищевых отходов?… Из них мы сможем готовить пищу для малоимущих слоев населения и одновременно насыпать под Москвой горный хребет для лыжных катаний под названием «Альпы-2». Мне надоело вас уговаривать. Или вы, суки рваные, перестанете саботировать вхождение России в Европу, или я вас, дырчатые резинки, спущу в канализацию истории, где вам будет не скучно рядом с Лифшицем, таким же, как вы, экономистом, ядрена вошь! – Он замолчал, тяжело дыша. От возбуждения у него носом пошла кровь, которую тотчас благовонной тряпочкой отер Модельер.

– Кровинки твоей не стоят, лапушка ты моя, – шепнул он Счастливчику.

Воцарилась мертвая тишина, среди которой было слышно, как в желудке министра-чревовещателя кто-то, длинный и скользкий, голосом тележурналиста Крокодилова произнес: «Ой как страшно!» Молчание длилось минуту, час, всю половину двадцать первого века.

Молчание прервал Премьер. Он громко отодвинул кресло, встал в рост, эффектно выгнув колесом грудь, разбил о стол сырое яйцо, выпил, прокатив желток сквозь чуткое трепетное горло, положил одну руку за спину, другую просительно, привлекая к себе внимание, протянул к Счастливчику, откашлявшись, красивым баритоном, которому, как все знали, завидовал сам Паваротти, запел арию Мими из оперы Пуччини «Богема».

– «Зовут меня Мими…» – сообщал он всем присутствующим, прижимая руку к груди, где билось нежное, трагическое сердце натурщицы, которая, сраженная чахоткой, умирала в объятиях любящего ее живописца. Он пропел эти дивные строки, разом умолк и сел, поглядывая по сторонам властными глазами молодого ястреба.

Все закричали: «Бис!.. Браво!..» – направили театральные бинокли на оперную звезду.

Поднялся Министр по разоружению, выпускник филологического факультета Академии Генштаба. Утонченный острослов, лауреат конкурса бальных танцев, ненавидящий процветавшие в армии дурные манеры, а также ракеты класса «земля-земля», он рапортовал Президенту на отличном русском языке, отшлифованном опытными логопедами.

– Вы пожаловали на оперный спектакль, и поэтому вас не удивит, что армию мы формируем на антрактной основе, – скаламбурил он. – В перерыве позволю себе исполнить дивертисмент, он же дефиле, под аккомпанемент шотландских волынок, приобретенных как военный заказ. Входит в комплекс боевых упражнений спецназа ГРУ.

Вышел из-за стола строевым шагом; сделал крутой поворот через плечо, блеснув эполетом; направился в противоположную сторону, командуя себе самому: «Левой!.. Левой!..» – резко изменил направление, взяв на караул; повернулся на одной ноге вокруг оси, упирая в паркет отточенный мысок; вытянул вперед одну ногу, сделав несколько подскоков на другой, напрягая под трико красивое упругое бедро; легко вознесся, сделав в воздухе антраша, ударяя ножкой о ножку; выхватил из ножен саблю, как если бы приготовился рубить лозу, сам же сделал шпагат и сидел в этой позе, скривив рот от боли, ибо давали о себе знать раны, полученные под Аустерлицем; двинулся обратно к столу, но поскользнулся на банановой кожуре, подброшенной проказником из Министерства финансов; упал и охромел; добирался до своего места уже в гипсе, с орденом Кирилла и Мефодия за введение на Руси грамотности.

Следом докладывал остальной блок «слабовиков». Директор Федеральной службы бестолковости, ФСБ, тихо улыбаясь и недоговаривая, сообщил, что старанием служб обнаружена исчезнувшая армия Саддама Хусейна. Танки находятся в Сирии и под видом такси, перекрашенные в желтый цвет с клеточками, перевозят пассажиров в Дамаске. Сам же Саддам Хусейн, по всей видимости, выдает себя за одного из участников телепрограммы «Городок», скорее всего, высокого и дурковатого, что проверяется методами космической разведки.

Глава Министерства Внутренних Делишек носил прозвище Крыша, ибо постоянно повторял на коллегии министерства: «Крышата спасет мир». Он показал Президенту тщательно выведенные графики, из которых следовало, что если численный состав МВД увеличить вдвое, то и преступность возрастет вдвое, а если вовсе ликвидировать МВД, то и преступность скатится до нуля. Графики были выведены теоретически, с использованием тензорного анализа, но поразительным образом совпадали с эмпирическими данными, что изрядно забавляло Министра; сухощавый и белесый, как старая береза в лишайниках, он устал от беззакония, от заказных убийств депутатов и просился в публичную политику.

Доклад «слабовиков» внезапным и не совсем обычным образом прервала дама, Министр социальной беззащитности, нежности и любви. Безупречно одетая, в малиновом платье от Диора, украшенная бриллиантами, с пучком фиалок в искусственных волосах, с огромной изумрудной брошью, изображавшей фаллос Голиафа, она поднялась, чуть отошла и стала раздеваться: совлекла верхние одежды; отколупнула от могучих грудей металлический бюстгальтер, отчего груди пролились на живот как желтое, вываленное из самосвала тесто; устало расстегнула корсет, освобождая огромный синеватый живот с мертвым дуплом пупка; стянула бикини, переступая толстыми и венозными, как два баобаба, ногами, открывая могучие влажные заросли, в которых цвели дикие орхидеи и гнездилось множество ласточек-береговушек. Прислужницы быстро убрали сброшенную и слегка дымящуюся одежду, принесли свежее облачение из драгоценного французского шелка, с черными жемчугами и голубыми сапфирами, усыпавшими фаллос Давида. Все, что минуту назад в ней растекалось, вновь было собрано, упаковано, помещено в компактные удобные оболочки, превращавшие даму в образец красоты и моды.

Кабинет министров, затаив дыхание, наблюдал обряд переодевания. В чьем-то переполненном желудке голос Крокодилова с придыханием произнес: «Неужели такое возможно?» И лишь когда дама вернулась на место, слово взял Министр катастроф, паводков и песен в стиле кантри. Избегающий пустословия, привыкший к конкретике, умеющий убеждать не столько логикой, сколько фактом, он шумно шмякнул на стол поношенный туристический рюкзак, стал извлекать из него и показывать Президенту все, что удалось сберечь для народного хозяйства в череде захлестнувших страну катастроф. Здесь были кусок обгорелой фермы моста через Амур, вполне сохранившийся обломок турбины от упавшего накануне самолета, обрезок трубопровода с различимой надписью «Маннесман», лишь слегка помятый взрывом газа, хрупкая берцовая косточка глухонемого ребенка, извлеченная из огня героическим пожарным. Желая приблизить свое повествование к реальным условиям, он показал бутылку с водой, зачерпнутой во время паводка в Якутии, потряс над столом заклеенным целлофановым пакетиком, где витал завиток дыма, пойманный среди горевшей тайги, в жестяной коробочке от монпансье хранилась грязь селевого потока, сошедшего в Осетии, а в кожаном чехольчике – ссохшийся от голода желудок иракского мальчика. Доклад был выслушан с пониманием. Министру было обещано лидерство в крупнейшей проправительственной партии, созданной из бывших коммунистов на бесчеловечной основе.

Напряжение, возникшее вначале от нервного появления Президента, мало-помалу сменилось непринужденной дружеской атмосферой, какая обычно царила на заседаниях Правительства.

Министр по безработице и невыплате зарплат бюджетникам заявил:

– Господа, мне кажется, мы пренебрегаем нашими резервами. Вместо того чтобы устанавливать льготы инвалидам Чернобыля, можно добывать из них обедненный уран и затем, продавая Америке, изыскивать деньги на лечение спасателей. Американцы же, изготавливая из обедненного урана сердечники для снарядов, будут знать, кому они в конечном счете обязаны победами над арабами.