Текст книги "Крейсерова соната"

Все это он подглядел, пролетая над райскими кущами, где проводили безбедное время его далекие предки и праведники. Набрасывал лубки на омертвевшие части города, на ожоги и раны, и они заживлялись. Проигравшийся в пух художник, замысливший самоубийство, очнулся. Что есть мочи заторопился домой, к любимой жене и детям. И дома ждали его нечаянные деньги, на которые раскошелилась булочная под названием «Хлеб наш насущный».

Он исцелял Москву, останавливая ее потопление, запрещая совершаться злу.

В городе продолжались злодеяния: насиловали, убивали и мучили; замышлялись похищения и аборты; обдумывались людоедские законы, после принятия которых вымрут целые области; писались клеветнические статьи и срамные книжонки. Но Плужников, окруженный светом лампы, с наивными верящими глазами, исполненный любви, рисовал…

…Шумную ярмарку на снегах с каруселью, шестом, на котором моталась шапка, с кулачными боями молодцов, побросавшими оземь рукавицы, с рядами торговцев, где румянились булки и пряники и смешливая дева в платке торговала калеными орехами…

…Сумеречную избу, где на шаткой деревянной кровати под лоскутным одеялом лежали молодые муж и жена, на столе от вечерней трапезы оставались тарелки и крынки, за окном – вечерняя улица, по которой пастух гонит из лугов отяжелевшее ленивое стадо…

…Расписные качели, на которых взлетают парень и девка. Скрипят золотые столбы, пузырятся рубаха и платье. Взмывая над разноцветной землей, они видят синюю реку, рыбаков, волочащих тяжелый невод, табун лошадей в лугах, далекую белоснежную церковь и пролетную стаю уток, летящую на лесные озера.

И зло отступало, немощно опадало. Сберегались людские души. Сохранялись добрые имена. Каялись злодеи. Разбегались клеветники и лжесвидетели. Исчезнувший, поселившийся в Раю народ посылал своим ослабевшим потомкам живительные, целящие силы.

Он рисовал Москву, возвращая ей утраченную святость: любимый Кремль и святые монастыри, выход Царя и молебен Патриарха, соколиную охоту в Коломенском Алексея Михайловича и проповедь Аввакума на Крутицком подворье. Лубки, положенные один подле другого, были как драгоценный покров, который он набрасывал на оскверненный город, и бесы бежали из храмов, а богохульников побивала молния.

Он рисовал без устали, ночь напролет, посвящая свои рисунки неродившемуся сыну, завещал их неведомым, несуществующим потомкам, чтобы кто-нибудь через много лет раскрыл пожелтелый альбом, увидел его картинки и радостно, не думая о нем, улыбнулся.

Утром сидел, раскрыв широко глаза, не в силах шевельнуться, перед множеством рисунков, которые лежали на столе, на диване, на полу, словно лоскутья великолепного многоцветного мира, лепестки волшебного радужного цветка.

Из комнаты вышла Аня, сонная, утренняя, запахивая халатик, тихо ахнула:

– Ты не ложился? Это все ты нарисовал?

Он не отвечал, обнял ее, чувствуя, какая она теплая, близкая, родная.

– Как прекрасно, – сказала она, рассматривая коров, птиц, пахарей, воинов и монахов.

Плужников устало прижал к ней голову, чувствуя на своих волосах ее легкие пальцы.

– Красота спасет мир, – сказала она, переводя взгляд с рисунка на рисунок, отчего глаза ее казались перламутровыми.

– А кто спасет красоту? – спросил он, обнимая Аню, целуя ее теплые чудесные пальцы.

Глава 21

Перед началом помазания, которое подразумевало «черную мессу», незадолго до большого храмового действа, куда приглашалась вся доверенная московская знать, связанная узами «темного братства», в стороне от храма встретились два «брата», два оккультиста, два архитектора, на разных континентах возводивших своды единой мировой постройки. Прилетевший на торжества в Москву Маг американской военно-морской разведки из «Неви Энелайзес» Томас Доу и Модельер, позволивший себе оставить последние приготовления к помазанию, полагаясь во всем на Патриарха. Оба «брата» оставили в стороне бронированные дорогие машины, дабы не привлекать внимание, в одежде простолюдинов зашли в непримечательную «стекляшку», что в начале Пироговки, вблизи от Счетной палаты, уселись за неказистый пластмассовый столик, заказав у заспанной нелюбезной девицы лапшу быстрого приготовления «Роллтон» и фабричные пельмени «Новый век», и, пока заливалась кипятком похожая на спекшуюся больничную марлю лапша, пока булькали в большой кастрюле каменные пельмени, два друга предались беседе, наслаждаясь своим соседством и общностью.

Первая часть разговора протекала на древнехалдейском языке, которым как родным в совершенстве владел Томас Доу. Модельеру же приходилось напрягать память, восстанавливая разговорную речь, которой он учился на богословском факультете Сорбонны.

– Прежде всего я хочу передать привет, дорогой брат, от всех американских магов Атлантического и Тихоокеанского побережья, а также Пуэрто-Рико и острова Гуам. Мы следим за вашей деятельностью здесь, в России, и не находим ей равной.

– Мы, Россия, – молодая страна, ведем свое летосчисление с девяносто первого года и видим в вас своих почитаемых учителей, стараясь прилежно исполнять ваши уроки и наставления. Хотя, должен заметить, и у нас есть немалый, не до конца задействованный ресурс, оставшийся от древнерусских волхвов, мордовских деревенских гадалок и чувашских чародеев, среди которых я провожу работу, воскрешая культы Бабы-яги и кикиморы.

– Не скромничай, мой дорогой друг! Не принижай своей роли! «Малый мира сего да возвысится, а великий будет понижен». Все в руках Отца нашего, покрытого серебристой шерстью речной выдры, с золотыми рогами, напоминающими молодой месяц в синеве вечернего леса, с пурпурным хвостом, что, подобно заре, отделяет ночь ото дня, пустыню от моря, вавилонские холмы от садов Семирамиды.

– Воистину, един Отец наш, он же и Мать, чьи заостренные сосцы вскормили подкидышей Ромула и Рема. Именем последнего был наречен мой соотечественник, захвативший оккультными средствами все газоносные месторождения Восточного полушария, возжелавший стать владыкой всех газов мира. Однако, по несчастному стечению обстоятельств, он поскользнулся на ползущей улитке и сломал себе шею.

На этом они завершили изъявления взаимных любезностей и перешли с халдейского языка на русский, в котором Томас Доу был столь же свободен, как и в английском, суахили, урду, фарси, а также в других языках, возникших после разрушения Вавилонской башни.

– Теперь, дорогой друг, я хотел бы кратко проинформировать вас о последних событиях глобальной перестройки мира, где у каждого из нас своя стройплощадка…

Томас Доу, вслушиваясь, как булькают в кастрюле пельмени, проследил за роскошным лимузином, проскользнувшим мимо «стекляшки». Машина остановилась возле Счетной палаты. Из нее вышел импозантный человек с лицом похожим на комок вареного теста, исчез в золоченых дверях. Это был глава Палаты, прошедший тернистый путь демократических преобразований: от маленького политработника пожарной охраны, ответственного за тушение светлячков в ночном саду Президента, до Премьер-министра страны. Теперь он управлял заведением, где множество математиков считали звезды в небе, песчинки на морском берегу, веснушки на лице юмориста Задорного и остатки совести у члена партии «Либеральная Россия», еще не застреленного из ТТ. Мало кто знал, что глава Счетной палаты является членом секретной ложи и сегодня вместе с другими «братьями» станет участвовать в ритуале помазания.

– Итак, – продолжал Томас Доу, – я хотел объяснить вам истинный смысл иракской кампании, о которой в мире ходят небылицы и разнотолки. Это неправда, что во дворцах Саддама Хусейна унитазы из чистого золота. Они на тридцать процентов из платины. Неправда, что американские крылатые ракеты разрушили исторические ценности Вавилона и Месопотамии. Они их чуть-чуть подпортили. На самом же деле с помощью сверхточных ракет мы начертали клинописью на красно-глиняных, обожженных солнцем землях Ирака, как на глинобитной дощечке, текст Хаммурапи: «О страна, приемлю тебя в объятия свои…» В этом можно убедиться, поднявшись в космос на челноке «Колумбия» и прочитав оттуда священную строку…

Прямо из-под кадыка Томаса Доу выходил наружу пищевод, ребристая, кольчатая, полупрозрачная трубка, напоминающая пешеходный мост через Кольцевую автодорогу. Пешеходы двигались в этой мутно-желтой трубе, словно комки плохо пережеванной пищи. Этот пищевод выступал из рубашки и вновь погружался в тело в районе пупка, соединяясь с желудком. Сейчас он был пуст, слегка трепетал перистальтикой, которая перегоняла по нему струйки слюны.

– Все спрашивают, куда исчез Саддам Хусейн, и никто не задает вопрос, а как он возник… Несколько лет назад вы были у нас в гостях на секретном полигоне «Невада». Видели в пустыне вертикально пробуренные штольни, куда мы закачивали слабый настой жимолости, добавляли присадки из пивных дрожжей, вбрасывали в качестве катализатора яичники поклонниц Элвиса Пресли, а потом взрывали в штольне ядерный микрозаряд из «Калифорнии». Тогда вы спросили меня, что все это значит. Я уклонился от ответа, ибо вы, мой друг, еще не достигли тогда должной степени посвящения. Теперь же я вам отвечу. На этом полигоне, используя новейшие достижения биоинженерии, политтехнологии и древние учения о метапсихозе, мы синтезируем политических лидеров…

Им помешали. Нелюбезная девица небрежно поставила перед ними тарелки с лапшой и пельменями, положила бумажные промокашки с пластмассовыми ложками и вилками, подозрительно принюхивалась к Томасу Доу, который сделал в ее сторону выдох из своих глубоких ноздрей.

– В результате ядерного микровзрыва происходит реакция синтеза и получается политический лидер с заданными заранее параметрами. – Томас Доу с аппетитом ел лапшу, заталкивая в рот размякшие волокна. Модельер видел, как проваливается по пищеводу пережеванная лапша, льется бульон. Там, где пищевод соприкасался с желудком, что-то вспыхивало, вскипало, клубился малиновый дым, шло пищеварение. – Каждая использованная скважина сохраняет имя синтезированного лидера. Там есть скважина «Горбачев», скважины «Гавел» и «Валенса», есть штольни «Нарьега», «Маркос», «Ро Де By». На пыльной равнине спрятана штольня «Ельцин». И там же, чуть южнее шахты «Бен Ладен», вы отыщете шахту «Саддам Хусейн». Мы берем с полигона синтезированных нами лидеров, вживляем в политическое тело тех или иных стран. Они действуют в наших интересах, ничего не подозревая об этом. Как правило, рядом с ними находится человек, которого мы называем «активатор». В должное время он активирует синтезированного лидера, и тот послушно отрабатывает завершающий этап программы. Активатором при Горбачеве был Александр Яковлев, при Ельцине – Бурбулис, при бен Ладене – мулла Омар. Активатором при Саддаме Хусейне был Тарик Азиз. Когда наши доблестные войска подошли к Багдаду, Саддам Хусейн был активирован и отдал приказ войскам прекратить сопротивление…

Томас Доу жадно глотал пельмени. Они проваливались по желтоватому прозрачному пищеводу, падали в желудок, и там возникал голубоватый огонь. Начинали сгорать белки и углеводы, и выделяемая при этом температура растворяла жиры.

– Но, простите, куда же тогда делись грозные дивизии Саддама? Его непобедимая Национальная гвардия? Бессчетные танки и пушки? – спросил Модельер, не уверенный, должен ли он знать больше, чем ему положено.

– Мы применили в Ираке новую боевую технологию, позволяющую реструктурировать пространство. С авианосца «Авраам Линкольн» был поднят на самолете аппарат, чье действие приводит к изменению размеров. Большое может превратиться в микроскопическое, а малое обрести невиданные объемы. Так, например, влияние России на иракский конфликт стало столь огромным, что просто не вмещалось в поле зрения. И напротив, несметные войска Саддама Хусейна, его танковые колонны, ракеты «земля-земля», а также склады с оружием массового поражения стали крохотными, почти незаметными. Нашим войскам, входившим в Багдад, был дан приказ не выезжать на обочины, где двигались крохотные как муравьи бронеколонны Саддама, шли пешим маршем чуть различимые национальные гвардейцы. Один пьяный морской пехотинец из Аризоны свернул-таки на обочину и раздавил колесом транспортера две мотострелковые дивизии и штаб Северо-Западного фронта. А ведь среди раздавленных было много шиитов, и это могло привести к религиозным волнениям…

Модельер завороженно смотрел, как пролетают по ребристому прозрачному шлангу, падают в глубину желудка пельмени. Каждое падение вызывало небольшой разноцветный взрыв – зеленоватый, малиновый, голубой, ярко-красный, словно в пельменях содержались добавки из меди, марганца, хрома, вызывавшие цветные реакции.

– Теперь, мой друг, я хотел поговорить с вами о главном. Вам удалось много сделать, чтобы предотвратить очередную русскую революцию. Ваш замечательный крематорий известен во всем мире. Точно такой же, по вашим чертежам, мы собираемся установить на Ближнем Востоке. Однако, покуда существует русский народ с его мессианством, с уверенностью в богоизбранности, с верой во всемирность, с готовностью жертвовать «за други своя», до той поры нашим глобальным реформам угрожает опасность. Я хотел спросить у вас, дорогой друг, не прислать ли вам несколько аппаратов, реструктурирующих пространство? Мы запрограммируем их на этнические признаки, направим на территорию России, и все русские уменьшатся, не в количестве, но в размерах. Мы превратим русских в народ лилипутов, и никто не посмеет обвинить нас в геноциде. Население России останется прежним, но люди будут столь маленького роста, что их станет невозможно разглядеть в траве. И когда они начнут петь свои русские народные песни: «Степь да степь кругом…» или «Калинка-малинка…», – будет казаться, что где-то в траве дружно стрекочут кузнечики. Как вы на это смотрите, мой друг?

– Наверное, это было бы решением всех проблем, – ответил он, вдыхая исходящие от Мага трупные ароматы свежести. – Однако вернемся к этому разговору после венчания на Царство, ибо сам ритуал венчания предполагает массы народа. И было бы жаль, если бы мировая пресса не сумела разглядеть эти стекающиеся к Воробьевым горам толпы из-за их слишком малых размеров.

– Убедительно, – кивнул Томас Доу. – Тогда совсем последнее… Мы, не без вашей помощи, провели операцию по уничтожению крейсера «Москва». Вырвали из рук русских шовинистов глобальное оружие «Рычаг Архимеда». Теперь земная ось в безопасности, и мы контролируем скорость земного вращения. Однако в последнее время появились опасные симптомы. Наши оккультные лаборатории на Восточном побережье, центры восточной магии в Гималаях, пункты эзотерических наблюдений в Непале, на Тайване и на острове Хоккайдо зафиксировали появление в Москве источника небесного свечения, которое, по нашему мнению, может излучать человеческая личность, именуемая на языке Церкви праведником. Если факт праведника подтвердится, это поставит под угрозу наш грандиозный план перенесения в Москву столицы мира. Меня тревожат эти симптомы. Не могли бы вы их прокомментировать?

– Скорее всего, это сбой приемо-передающих антенн в ваших оккультных лабораториях. Однако несколько раз и мне казалось, что установленное нами в Москве экстрасенсорное поле в некоторых местах начинает искривляться или даже совсем пропадает. Я предпринял индивидуальные исследования с помощью магической призмы, однако не обнаружил ничего, что внушало бы мне беспокойство.

– Но причины для беспокойства остаются. Я буду просить вас о проведении специального мероприятия по выявлению возможного праведника. Вы должны затеять перепись населения. Ваши агенты из спецслужбы «Блюдущие вместе» под видом переписчиков должны проникнуть в каждый дом. Собирая данные о гражданах, они должны тайно проверять их на «эликсир злодейства». Капсулы с этим мутным раствором лимфы Мадлен Олбрайт уже доставлены в Москву и будут розданы вашим людям. В обычном случае жидкость остается мутной. В случае праведника она тут же светлеет и становится прозрачней слезы ребенка. Я надеюсь, что перепись будет начата в ближайшие дни. – Эти последние слова Томас Доу произнес голосом капрала американской морской пехоты, посылающего своих подчиненных на штурм дворца Хусейна. Модельер и не думал возражать.

За окном «стекляшки» шел человек. Он был высокого роста, с открытым синеглазым лицом, на котором виднелись следы ожогов. В руке он держал детский рисунок, на котором ловцы птиц дули в свистки, заманивая в тенета разноцветных фазанов. Томас Доу, глотая очередной пельмень, взглянул на прохожего. Пельмень застрял в прозрачном ребристом пищеводе. Маг посинел, стал кашлять, давился, погибал от удушья. Модельер что есть силы дубасил его в спину, пока пельмень не проскочил в желудок, взорвавшись фиолетовым пламенем.

С утра вокруг собора шли приготовления. Спецслужба «Блюдущие вместе» направила в храм агентов с собаками, и те исследовали помещение на предмет взрывных устройств. Территория вокруг собора была взята в оцепление, на соседних крышах разместились снайперы, а в окрестных переулках и улочках расхаживали агенты, замаскированные под бомжей и зевак.

Несколько монахов в черных подрясниках, опоясанных ремнями, вышли с двустволками и стали стрелять голубей и ворон, которые, прельщаясь позолотой, обклевывали купола, доводя их до облысения. Монахи ловко вскидывали ружья, палили вверх, ослепляемые блеском великолепных глав, и оттуда, как из солнца, выпадали подбитые птицы. Иные плюхались оземь растрепанными комьями, и их собирали в мешки. Другие, раненные, начинали скакать, растворяя клювы, волоча окровавленные крылья, а монахи гоняли их палками.

К началу службы стала съезжаться паства. Ко входу подкатывали роскошные лимузины. Из салонов с гордыми головами поднимались именитые москвичи, прославленные в богатствах миллиардеры, члены Кабинета, эстрадные и театральные знаменитости, украшенные позументами военные, депутаты Думы. Было несколько азербайджанцев, владевших московскими магазинами и фабриками, не замеченных прежде в христианских богослужениях. Пожаловал хозяин всех московских ювелирных магазинов и лавок, ликом грек, именовавший себя посланцем Византии. Были и те, кто имел репутацию безбожников и атеистов, как, например, держатель самого крупного в Москве казино под названием «Пурпурный дракон» и владелец гигантского мебельного магазина «Три кашалота», размером превосходящего златоглавый собор. Раскланивались как старые знакомые, обменивались рукопожатиями и еще едва заметными отличительными знаками – слегка приподнимали одну ногу, складывая губы ромбиком, прикладывая ладонь к низу живота.

Собор был полон голубовато-белого солнца, в котором величаво золотился тяжелый резной иконостас, вознесенный под самые своды, увитый виноградными лозами, райскими плодами, с бесконечными арками, в которых, среди райских кущ, пламенели ангельские крылья, золотились нимбы, взирали строгие лики. Повсюду жарко и трепетно горели свечи, пылали лампады, слышалось на хорах негромкое, рокочущее многоголосье. Все было как обычно во время праздничных, собиравших пол-Москвы богослужений. И лишь зоркий глаз мог заметить странную туманность воздуха, как во время лесных гарей, отчего белые стены с фресками казались чуть пепельными, сами же фрески и лики чуть размытыми, двоящимися. В пламени горящих свечей среди золотого и чистого блеска вдруг вспыхивала злая зеленая искра, как если бы перегорал медный провод. А из лампад на короткое время вдруг начинал валить густой дым, как если бы загорался кусок автомобильной резины. Хор пел негромко, чудесно, с волнующими переливами голосов, но если вслушаться, то вдруг начинали мерещиться звуки африканских ритуальных мелодий и отчетливо различались удары бубна.

Прихожане, переступая порог, крестились, иные, как депутаты Государственной думы, привычно и ловко, отбивая поклоны, иные, как политологи и телеведущие, с великим трудом, как если бы у них вместо рук были механические немецкие протезы. Кто-то, как, например, посланец Византии, не доносил щепоть от одного плеча до другого. Кто-то, подобно торговцу мебелью, и вовсе осенял себя странной геометрической фигурой, шесть раз прикасаясь к разным, не всегда приличным частям тела.

При входе все обзаводились свечами, расплачиваясь за них пачками долларов или евро. Кое-кто предъявлял чековую книжку, и служка с косичкой и золотой серьгой в ноздре заносил суммы платежей в компьютер. Свечи, которыми обзаводились прихожане, напоминали серебряные жезлы, увитые лентами. Никто не торопился их возжигать, но держал, как держат маршальский или милицейский жезл.

Негромко переговаривались, обмениваясь последними новостями.

– Цены на нефть полезли вверх, господа, как только авианосец «Авраам Линкольн» подошел к берегам Ирана… Господи, не дай обрушиться индексу Доу-Джонса еще на пять пунктов!..

– Ежели кому угодно обновить меблировку в спальне, извещаю: прибыли итальянские кровати из ливанского кедра, с воздушным обдувом и электрообогревом, фасона «Царица Савская», которые намного превосходят предшествующую модель «Софья Ковалевская»…

– В Госдуме, по приказу главного эпидемиолога, проводили диспансеризацию и выявили, что обе женщины вице-спикеры на поверку оказались мужиками, которые тут же стали лгать, что лишь недавно, по требованию электората, сменили пол…

– Как бы нам помирить Арнольда Исааковича из «Альфа-групп» с Исааком Арнольдовичем из «Гута-банка». А то ведь общее дело страдает, и дети их сиротами могут остаться…

– Мы подготовили законопроект о передаче Сибири Китаю в аренду на сто лет. Прохождение будет трудным, а у меня детишки есть просят…

Стояли степенные, с богомольными лицами, держа незажженные свечи. Маленький азербайджанец в камергерском камзоле с большой алмазной звездой тронул свечкой стоящего впереди чеченца в камуфляже и косматой папахе, привлекая его внимание.

Хор запел громче, торжественней. Среди песнопений зазвучал бархатный рокот органа, тугие удары бубна, переливы пастушьей свирели. В храме появился Счастливчик, опережая остальных на шаг, изящно и грациозно осеняя себя на ходу крестным знамением, чуть поднимаясь на носках и выгибаясь назад. Чуть позади шли, истово крестясь, Модельер и Томас Доу. Премьер-министр, почти отмытый от нефти, с легкой смуглостью лица, тут же проследовал на хор и занял место среди поющих. Его узнаваемый голос начал арию Тоски из одноименной оперы Пуччини.

Наконец страстно, огненно зазвучал хорал, вскипели пенистые, бурные звуки органа, грозно забил бубен. Царские врата, напоминавшие золотые заросли, растворились, и Патриарх, сияющий словно солнце, в высокой, усыпанной каменьями митре, в панагии с бриллиантами, ступил в храм. Его темное эфиопское лицо было торжественно. Ярко и празднично сверкали чуть выпуклые белки. Стеклянно блестела кольчатая бородка. Белели безукоризненно здоровые и свежие зубы. Среди них, как факел на бензозаправке «Шелл», пламенел красный язык. В руках Патриарха была свеча, большая, словно посох, на которую он опирался.

Он простер посох навстречу пастве, которая безропотно и послушно склонила свои гордые головы. Звуки песнопений умолкли. Патриарх раскрыл алый, словно полный вишневой наливки рот и певуче, с летящим под своды эхом, возгласил. Все ожидали, что это будет псалом с умелой инкрустацией пушкинского стиха: «Вечор, ты помнишь, вьюга злилась…» Но Патриарх изменил обычаю, и речь его была на непонятном для большинства эфиопском языке, с длинными, лишенными согласных воплями: «Оайя-оэу-ыюйа-эие… Ойю-ауы-ияо-яйуа…» К Патриарху подскочил проворный служка, извлек золотую зажигалку фирмы «Софрино», поднес трепетный язычок к свече. Свеча-посох едва заметно дрожала в черной Патриаршей руке, а потом вдруг зажглась ярко, пышно, рассыпая колючие серебряные искры, шипя, словно огромная огненная хризантема. Это был бенгальский огонь, который Патриарх воздел над головой, осеняя им стены, алтарь, высокие своды, бледно-голубые солнечные окна.

И храм преобразился. Высокие окна вдруг потемнели, словно в каждом встала насупленная грозовая туча. Внутри исчез свет, как в Планетарии. По черным стенам побежали световые зайчики, как от зеркального шара в ночных развлекательных заведениях. Не стало видно фресок и росписей, а летучие зайчики превратились в знаки и символы, в геометрические фигуры и каббалистические иероглифы, какие появляются в ночной телепередаче «Деликатесы» с ведущей ведьмой, у которой ногти как отточенные велосипедные спицы, и на каждую воздет пронзенный жук или лягушонок. Великолепный, с золотыми гроздьями алтарь сменился железной арматурой, и в каждом окне вместо прежних ангелов и святых проявились лики древних богов – Астарты, Гекаты, Изиды, изображения фавнов и леших, наяд и кентавров, образы драконов и змей, звериных и птичьих голов, ритуальные маски африканских богов любви, мексиканских демонов зла, духов войны и соитий.

Сам Патриарх, еще недавно золотой, сияющий, словно полдневное солнце, стал прозрачно-голубым, будто в нем горел спирт. Черное лицо его, натертое ртутью, источало металлический блеск, как вороненый ствол пистолета. Панагия превратилась в кристалл черного агата. Митра разошлась надвое, свернулась в тугие могучие рога горного архара, украшенные смальтой, перламутром морских раковин и хитином жужелиц. Все прихожане держали в руках горящие бенгальские звезды. Свечи в аналоях погасли. Из лампад, как из сигнальных ракет, валил цветной дым.

– Оаоу… – возглашал Патриарх. – Эоуа…

– Мне страшно, – шепнул Счастливчик Модельеру.

– Власть страшна, как и любовь. Если пугают тебя, значит, любят, – был ответ.

Служки в черных сутанах и оранжевых буддийских хламидах внесли треножник с чашей, поставили среди храма алтарь, покрытый черным бархатом, отороченным пушистыми хвостиками бурундуков и тушканчиков. Огромного роста псаломщик, бритый, в облачении лютеранского пастыря, положил на стол тяжелую книгу, отделанную кожей носорога, перевернул несколько негнущихся пергаментных страниц с неведомыми письменами и цветными буквицами в виде саламандр, летучих мышей и скорпионов, неожиданно тонким, как у евнуха голосом стал читать. В его речениях на этот раз отсутствовали гласные звуки, и выходило нечто, напоминавшее лошадиное ржание, или шипение змеи, или курлыканье и бульканье индюка. Все слушали чернокнижника. Несколько политологов пали на колени. Вице-премьер, ведающий распадом страны, плакал, не в силах постичь упоительный, как звуки джунглей, текст писания.

– Мне холодно, – шепнул Счастливчик Модельеру.

– «Священный холод зацветших верб. Кузнечный молот, пшеничный серп», – был загадочный, не успокоивший его ответ.

Служка сыпал на треножник угольки горящей серы, крошил сухие болотные травы, бросал комочки мхов и лишайников, тонкой блестящей струйкой подливал настой мухомора. Из чаши поднимался желтый пламень, красный дым, пахло убежавшим на плиту грибным супом. Все, кто был в храме, страстно молились. По их головам и спинам пробегали каббалистические знаки, и казалось, кто-то серебряной нитью вышивает на их пиджаках пауков, креветок и ящериц. В их душах торжественно поднимались совершенные злодеяния, в паху и подмышках вскипали неутолимые пороки, на лицах проступали трупные пятна, многие из которых повторяли «клеймо Горбачева».

– Мне нужно на минуту выйти. Где туалет? – наклонился Счастливчик к Модельеру.

– Кто выйдет на минуту в туалет, сюда вернется через много лет, – последовало предостережение.

Элита, которую можно было наблюдать на московских презентациях и увеселениях, высоколобых политологических симпозиумах и конгрессах, на политических и военных конференциях, звезды кино и эстрады, плейбои и знаменитости с глянцевых обложек, здесь, в храме, предавались истовой братской молитве, управляемые металлическим жезлом Патриарха, сгибаясь по его мановению, словно камыш под ветром.

Среди прочих выделялся тучный вельможа, бывший некогда премьер-министром, славный своим красноречием, из лексикона которого был составлен особый словарь. Этим словарем пользовались журналисты, члены Кабинета, послы иностранных государств и егеря, с которыми тот ходил на охоту. Как выяснили ученые-лингвисты, вельможа изъяснялся на одном из исчезнувших, «мертвых» языков, на котором говорили жители ушедшего под воду континента. Было неясно, достался ли ему древний язык по наследству либо возник сам собой, в результате долгого стояния на голове. В том исчезнувшем народе вельможа наверняка был бы краснобаем и златоустом. Здесь же его не понимал никто. Когда он пробовал остановить зверский расстрел из танков непокорного Дома Советов, танкисты приняли его уговоры за команду «пли» и раздолбали несколько этажей дворца. Когда он отдавал приказ подразделению «Альфа» штурмовать террористов Шамиля Басаева, те поняли это как указание прекратить наступление, и Басаев был спасен. Везде, где только можно, он призывал к честной экономике, боролся со взятками, в результате остался непонятым и стал самым богатым человеком в России. Он полетел к Милошевичу, желая научить его бороться с американцами до последнего серба, но выражался столь неясно, что Милошевич сдался американцам и оказался на скамье подсудимых. Потом его отправили послом в Экваториальную Африку, где он настолько стал походить на аборигенов, что получил прозвище Черная Морда. Сейчас он молился богу ямальской тундры, жившему в середине подземного газового пузыря, и шаман на клиросе в шкуре оленя бил в ритуальный бубен.

Рядом предавался возвышенной молитве Председатель Центральной избирательной комиссии.

Он был самым узнаваемым политиком России, ибо его изображение красовалось на всех трансформаторных будках и высоковольтных вышках с непременным добавлением двух скрещенных берцовых костей. Он жил в скромной четырехэтажной вилле с надписью «Честные выборы» и горько сетовал, надолго запираясь дома, когда узнавал о подметных бюллетенях, приписках, «черном пиаре», подкупе избирателей, убийстве депутатов, «административном ресурсе», угрозах со стороны ФСБ, снятии через суд конкурентов, околпачивании пенсионеров, об урнах с двойным дном, о лидерах с тройной моралью, о выдвижении губернаторов на четвертый срок, о единодушном, из года в год, голосовании татар и башкир, о создании избирательных блоков-фантомов, о «голосующих против всех», о «голосующих сердцем», о «голосующих легкими», о «голосующих почками», о проникновении криминала в депутатский корпус. В промежутках между выборами он выглядел комильфо, участвовал в телепередаче «Без галстука», демонстрировал, как ловко попадает жеваным хлебным мякишем в лоб собеседнице. Однако в период выборов, особенно в день подсчета голосов, он выглядел ужасно, как человек, в которого ударила молния и которого, в целях обесточивания, зарыли в землю. Черный, обугленный, с безумными глазами, он был подключен к электронной системе «ГАС – ВЫБОРЫ», которая действовала на него как электрический стул. Когда специалисты подкручивали рукоятку, увеличивая процент голосов, поданных за проправительственные партии, он кричал от боли, изо рта у него шла пена, успокаивался лишь тогда, когда становилось ясно, что коммунисты в очередной раз проиграли.