Текст книги "Крейсерова соната"

– Такую Победу, какую мы одержали над немцами, дарует народам один только Бог! Без Бога таких Побед не одерживают! От таких Побед в мире начинаются новые времена, исправляется порченая история, и люди спасаются на много веков вперед…

Мамушки и нянюшки встревожились появлением взрослого мужчины, который вторгся в игры их подопечных, стоял среди песочниц, деревянных грибков и качелей и что-то внушал «малым мира сего». Все разом приблизились, готовые дать отпор пришельцу, всматриваясь, не слишком ли тот пьян. Но лицо мужчины было светлым, добрым, глаза смотрели на детей с тихой любовью, а слова, которые он произносил, хоть и были поначалу непонятны, но таили в себе привлекательную и чарующую силу.

– Такую Победу русским велел одержать Господь, потому что любит Россию… Оттого и взял в свое Царство с полей войны двадцать пять миллионов самых лучших своих сыновей, погибших во спасение мира… Каждый теперь сверкает в Раю, как бриллиантовая росинка на лучезарной звезде «Победы»…

Мамушки и нянюшки внимали загадочному проповеднику, ибо у каждой из них был кто-то в роду и семье, кто, подобно бриллиантовой росинке, был взят Господом с полей сражения и украсил сияющую в сумерках русской жизни лучезарную звезду. Мимо проходили рабочие в робах и оранжевых фартуках, держа метлы, которыми они сгребали под деревьями опавшую листву. Остановились, дымя цигарками, чтобы тут же пройти, но ухватили последнюю фразу проповедника и остались.

– Если бы не Русская Победа, земная ось перегнулась, и Земля пошла бы крутиться в другую сторону, и мало бы кто на этой Земле уцелел. Люди бы превратились в животных, животные стали растениями, растения вернулись в минералы, а те – в летучие газы, и невидимый Божественный дух оставил бы нашу Землю, и солнце над ней погасло… Но Русская Победа земную ось распрямила, и опять солнце подходит к Земле с востока, и люди под солнышком еще могут спастись и одуматься…

Паства, которая внимала проповеднику, состояла из малых ребятишек, из женщин-пенсионерок, из двух рабочих, приехавших из безработной провинции, чтоб хоть как-то прокормиться самим и прокормить оставшиеся в Пермской губернии семьи. По бульвару проходила обнявшаяся влюбленная парочка – останавливались под деревьями, целовались, приблизились к детской площадке с блаженными, ничего не понимающими лицами, услышали несколько слов, да так и остались, забыв расцепить объятия.

– Красные герои, числом в двадцать пять миллионов, отдавшие жизнь за Россию, суть святые, хоть в церквах не крещены… Крестились кровью на полях сражений, в боях за любимую Родину. Я в Раю побывал и видел их всех в березняках на полянах. Им теперь хорошо среди берез на свежем снегу… Не сейчас, так позже Церковь причислит их к лику святых, и в городе Волоколамске будет построен храм Великомучеников, за Победу души свои положивших. В этом храме будет двадцать восемь лампад, по числу гвардейцев-панфиловцев, будут иконы с лампадами, возжженными перед ликами Талалихина и Гастелло, Зои Космодемьянской и Александра Матросова, будут фрески всех, кто мученически погиб в Краснодоне, а также генерала Карбышева и Якова Джугашвили. Полные списки героев, с которых надлежит рисовать образа, находятся у генерала Варенникова, и он уже видел и одобрил чертеж будущего храма…

Вокруг проповедника собирался народ. То были молодые служащие из ближнего банка, спешившие на бизнес-ланч в недорогой ресторан, дрессировщики из находившегося поблизости «Уголка Дурова», мастер по рекламе, присматривающий местечко на бульваре, где бы можно было пристроить рекламный щит, другие прохожие, кто праздно, кто по делу проходившие мимо детской площадки.

– Устроители храма уже побывали в Псковской земле, в которой, неподалеку от святых Печор, проживает дивный иконописец, монах Зенон. Заказали ему икону Русской Победы. Монах готовит доски, кроет их левкасом, растирает краски, которые доставили ему с Афона богомольцы… Постится перед началом трудов…

Плужников проповедовал, изумляясь тому, каким чудом слова возникают у него на устах вместе с дыханием, словно кто-то приложил свои вещие губы к его ушам, вдувает неслышно богооткровенные мысли, а он, Плужников, только старательно их повторяет.

– Ветераны войны, которые живы покуда, – все праведники! Кто увидит ветерана, – поклонись ему до земли, руку у него поцелуй, приложись к алмазной звезде «Победы»…

Он был языком, а слово, которое срывалось с языка, нисходило свыше; был воздухом, а звук, который нуждался в воздухе для звучания, прилетал из иных пространств; был тростниковой трубкой, в которой свистел ветер Неба; был зеркалом, в котором отразился дивный луч. Он не давал себе труда подыскивать мысли. Проповедь его лилась свободно, и он не знал, какая следующая мысль придет ему через мгновение.

– Победа множит своих святых по сей день! Десантная рота, полегшая вся до последнего в Аргунском ущелье, – суть святая. Мученик за Веру и Родину Евгений Родионов, обезглавленный на Чеченской войне, – святой. К святым же относятся баррикадники Дома Советов, погибшие от рук татей, по какому случаю уже написана святая икона…

Люди, окружавшие проповедника, внимали словам, которыми с ними никто не говорил уже долгие годы. Они забыли, что есть на свете такие слова. Людей учили становиться богатыми и думать каждого о себе, учили покупать как можно больше «сникерсов», пива «Пит» и «дирола» без сахара, любить Президента и голосовать за партию «Единая Россия» во главе с замечательным тувинским избавителем, который спасет каждого от паводка и землетрясения, от зимнего обморожения и от летних эпидемий холеры, от случайно возникшего голода и атомного взрыва. Людям предлагали читать слова, написанные писателями Акуниным и Донцовой, стихи, которые на разные голоса пели растрепанная, с заголенными ногами Алла Пугачева и прельститель, знающий свою неотразимость, Буйнов. Людям предлагалось ненавидеть Саддама Хусейна и почитать американскую администрацию, блок НАТО и Евросоюз. Их убеждали, что умные речи могут произносить лишь телеобозреватель Сванидзе, юморист Жванецкий и политолог Марков, он же Никонов, он же Левада, он же Цыпко, а в худшие для себя времена выступающий под фамилией Мигранян. Но теперь к ним обращались со словами чистыми, как ключевая вода, которую они давно не пили, душистыми и свежими, как луговая трава, по которой они давно не ступали, прозрачными и сияющими, как небо, в котором не было гари от бесчисленных труб и моторов. И люди жадно внимали.

– Многие, у кого на уме козни и злодеяния, хотят у русских отнять Победу, чтобы сделать народ беззащитным. Но это им никогда не удастся. Те, которые Советскую страну погубили и хулу на советский народ возводили, теперь за Победу прячутся. Говорят: «Победа, Победа», – а во рту у них одна кислота. Их, которые черные дела за Победу прячут, угадать легко. Спроси их – кто Генералиссимус Русской Победы? Ни за что не скажут, а изо рта пойдет зеленая пена. Спроси, как зовется город на Волге ниже Саратова, выше Астрахани? Не скажут, и губы посинеют, как у утопленника…

Уже многие толпились вокруг проповедника, и задние хотели пройти вперед, чтобы лучше слышать, а передние пересказывали задним слова, которые те не расслышали.

– Победа – это и дело, и время, и учение, и Дух живой, и Россия земная, и Россия Небесная, и Рай, который тоже – Россия. Не всякий это учение может сказать словами, но всякий им дышит, спасается и спасает других…

В толпе, что окружала проповедника, были не одни москвичи, но и резчики по дереву из Могилева, что столярничали в реставрационных мастерских, и грузинский ученый-атомщик, у которого в Тбилиси закрыли институт, и он переехал в Москву, и два армянина из Карабаха, где не на что было купить хлеб, и они переселились в Москву ремонтировать автомобили. Здесь оказался китаец, присматривающий, где бы открыть магазинчик для торговли пророщенными семенами пшеницы. И всяк находил в словах проповедника свое.

– В Победе все люди братья – и русские, и белорусы, и украинцы, и татары, и казахи, и узбеки, и евреи, и чеченцы, и англичане, и французы, и американцы, и немцы, которые нас победить захотели, много наших жизней отняли, иных пожгли, иных до смерти запытали, но святые мученики за них молятся и вымаливают у Бога прощение. Многие хотят Россию сгубить, русских извести до последнего. Но Победу победить невозможно. Потому Россия непобедима вовеки, и русские ее все равно отстоят…

Плужников видел, как сквозь толпу проталкиваются двое в темных шляпах, с остроконечными ушами, как у немецких овчарок, узнавал в них агентов спецслужбы «Блюдущие вместе», торопился досказать начатое.

– Чтобы нам устоять и не сделаться добычей злодеев, нужно любить армию, цветы, заслонять детей, благоговеть перед женщиной, чтить ветеранов, помогать друг другу! Это и есть – Победа, за которой Гагарин в космос летал, и многое из того, что слышите, узнано от Гагарина. Не надо отчаиваться… – закончил он проповедь задушевной фразой.

Агенты грубо расталкивали людей, подбирались к Плужникову. Но белорус подставил одному ногу, и тот плюхнулся носом в песок, разрушив детский замок.

Армянин напустился на разрушителя с криком:

– Зачем детей обижаешь!

Мамки и няньки кинулись на агентов, грозя позвать милицию. Изобличенные, утратив конспирацию, агенты поторопились убраться, успев сделать несколько снимков Плужникова скрытой камерой.

Вернувшись домой, он застал Аню встревоженной и огорченной.

– Я так волновалась!.. Хорошо, что пришел!..

– Это я волновался… Ходил, тебя повсюду разыскивал.

– Тебе нельзя появляться на улице!.. Это опасно!

– Теперь не опасно. Память ко мне вернулась. Адрес наш помню.

– Тебя ищут, хотят схватить!

– Кому я нужен?

– Мой милый, ты не знаешь новость! По Москве объявлена перепись населения. По квартирам ходят переписчики в черных шляпах, с песьими головами. Вежливые такие, обходительные. Все вынюхивают и выспрашивают… Сперва обычные вещи: сколько лет, где родился, русский ты, еврей или чеченец. Потом интересуются, сколько зарабатываешь, сколько тратишь, какое хобби. Потом – сколько колонн у Большого театра, сколько глаз у Кутузова, сколько ног у сороконожки. Спрашивают, каков на сегодня рейтинг Президента и в какой стране гостит Первый Президент России. Когда человек на все вопросы ответит, ему махонькой печаткой ставят на лоб значок, где перламутровый дракончик держит в зубах какие-то цифры, кажется рейтинг, и значок этот переливается как голографическая картинка и уже не смывается. Когда человек такой значок получит на лоб, он становится счастливым и уже не перестает улыбаться. Его щиплют, а он улыбается, кипяток льют на голову, улыбается, ребеночка маленького головой бьют об пол, а человек улыбается. Это называется у них «Юморина». Такого человека спрашивают, не видал ли он того, кто носит в руках голубиное золотое яйцо; не проходил ли такой, у кого пальцы в акварельных красках и он держит рисунок, похожий на детский; не останавливается ли он на углах, чтобы проповедовать о Русской Победе, при этом глаза у него небесно-синие, а лицо слегка обгорелое, и дают для опознания фото. Вот это!.. – Аня протянула Плужникову фотографию, на котором был изображен он сам, в парке, на детской площадке, окруженный детьми, их мамками, няньками и всем тем людом, перед которым он только что проповедовал. – Дают бесплатные пейджеры, чтобы могли перезвонить по телефону в ФСБ!..

– Когда же они успели снимок сделать? – изумился Плужников проворности агентов. – Что же теперь делать?

– Все очень опасно, мой милый. Я видела их песьи головы и красные, мокрые языки… Они выводили из дома мужчин, которые хоть немного на тебя походят. Сажали в тюремные машины с решетками и увозили. Я все продумала. Если они к нам постучатся, ты выходи на балкон и там по пожарной лестнице спускайся в боковой двор, подворотнями убегай на Остоженку и мешайся с толпой. А я их тут буду удерживать, уговаривать.

Только она это сказала, как раздался звонок, нежный и вкрадчивый, словно девочка-сиротка подошла к дверям, едва дотянулась до высокого звонка и нажала тугую кнопку. Плужников, на цыпочках, глянул в смотровой глазок. Песьи морды с черными носами, шерстяными ушами, рыжими злыми глазами притаились за дверью. Сочно краснели мокрые языки. Качались поля темных фетровых шляп. Мохнатые лапы сжимали папки, мобильные телефоны и пистолеты «беретта».

– Пришли, – прошептал Плужников, вернувшись на кухню. – Не открывай! Я разыщу тебя, как только минует опасность.

С этими словами он растворил дверь балкона, напустив в комнату холод и дождь, поцеловал Аню, ощутив сладостный аромат ее любимых волос, заметил, как бьется на ее беззащитной шее голубая жилка, похожая на крохотную птичку синичку, – и уже был на балконе; цепко перескочил на ржавую пожарную лестницу, ухватившись за мокрые поручни; стал спускаться вдоль фасада, заметив внизу крытый тюремный фургон, рядом с которым прохаживалась охрана – двое в фирменных шляпах, из-под которых торчали песьи носы; соскочил на землю, кинулся в соседний двор, неловко зацепив пустую пивную банку. Охрана обернулась на грохот, закричала: «Стой!.. Ответь на вопрос – сколько глаз у адмирала Нельсона?… Сколько ног у осьминога?…» Плужников не отозвался, хотя знал ответ, помчался что есть мочи дворами, слыша топот преследователей.

Выскочил на Остоженку, где все блистало, шелестело переполнявшими улицу лимузинами. В толпе мелькнули черные фетровые шляпы. Он помчался через зебру перехода, пробежал переулком на Пречистенку и увидел, как погналась за ним черная «Волга» с мигалкой, истошно воя. За лобовым стеклом отчетливо просматривались собачьи головы в нахлобученных шляпах. Пробегая мимо ресторана «Нью-Васюки», заметил, как сверху на него стала падать плетеная ловчая сеть, едва увернулся, а в тенета попалась субтильная старушка, видимо из потомственных дворян. Сучила сухими ручками, жалобно восклицая: «Господа, как мило!.. Какая тонкая шутка!..»

Плужников вилял дворами и дважды чуть не попал в волчьи капканы, лязгнувшие у него под ногами. Наконец, на просторном дворе, где стояли помойные баки и урчала оранжевая мусоровозная машина, заталкивая в свое гадкое нутро зловонное барахло, он попал в западню. С обоих концов двора надвигались на него псы в шляпах. Мягко, осторожно переступали на упругих лапах, держа пистолеты, высунув от азарта и нетерпения красные слюнявые языки.

– А какое твое хобби, голубчик?… Яичко не простое, а золотое?… Альбомчики для детишек «Раскрась сам»?… Нехорошо уклоняться от переписи… Иди, мы тебя перепишем…

Плужников понял, что погибает. Видимо, чем-то он прогневил Того, Кто послал его в этот город, либо город уже не поддавался спасению и отпадала нужна в спасителе, либо он, Плужников, совершил какой-то просчет и оплошность и сам нуждался в спасении.

«Спаси!..» – молча и молитвенно возопил он, видя, как смыкается кольцо собак. Все они были из породы немецких овчарок, и только одна, видимо их начальник, была поджарой рыже-белой колли. «Спаси!..» – повторил Плужников.

И спасение пришло. Откуда ни возьмись появился плечистый русоволосый красавец, показавшийся Плужникову знакомым. Это и был его знакомый – Сокол, прославленный футболист, которого Плужников остановил на краю пропасти, когда тот раскачивался на парапете гранитной набережной, намереваясь ухнуть в реку и умереть.

Сокол тоже узнал его:

– Ты?… От кого бежишь?… От этих вонючих псов?…

Они встали спина к спине, и только клочья полетели от нападающих. Лязгали у собак раздробленные челюсти, чмокали их прокусанные мокрые языки.

– Давай сигай в мусоровозку!.. – крикнул Сокол, глядя, как медленно отъезжает оранжевая машина и у нее в спине закрывается грязный короб. Они прыгнули один за другим в зловонное чрево. Сверху на них посыпались очистки, отбросы, груда помойной дряни. И, слыша, как визжат побитые псы, они притаились в темноте стучащей машины, окруженные со всех сторон спасительной гнилью.

Глава 23

Они долго колыхались в темноте, и у Плужникова было ощущение, что он находится в чреве огромной рыбы, наглотавшейся скользких водорослей, кислого ила и раздавленных холодных личинок. Эта рыбина ненароком сглотнула и его и теперь куда-то плыла, быть может на другой берег Средиземного моря, перевозя его, как библейский кит Иону. Наконец странствие окончилось, рыба остановилась, напрягла переполненный кишечник и вытолкнула содержимое наружу. Плужников и Сокол вывалились вместе с отбросами и очутились на огромной загородной свалке. И первое, что увидали, поднимаясь из нечистот, обвешанные картофельными очистками и грязным тряпьем, было небо с бессчетными стаями кричащих черных ворон, слетевшихся встречать очередную мусорную машину. Вторым видением была группа странных, обросших людей, облаченных в экзотические кожи, жилеты, косматые телогрейки, с палками и крюками, похожих на первобытное племя, в шкурах, вооруженных палицами и дротиками. Все это грозное оружие было нацелено на Плужникова и Сокола, готовое разить и колоть.

– По-моему, нам не рады… А мы так торопились! – произнес Сокол, снимая с головы прелый лист капусты.

– Вы кто, инспекция? – спросил воин, с клинышком бороды и в пенсне, похожий на Калинина, укутанный в желтую женскую кофту, в стоптанных полусапожках на высоких каблуках, потрясая над головой заостренной пикой, изготовленной из поломанного торшера.

– Да нет, какая инспекция! – воскликнул худой человек с косматой гривой и провалившимися аскетическими щеками, напоминавший Николая Островского. Он был в зипуне, перепоясан красным махровым полотенцем, в калошах на босу ногу, и в руках его была палица из ножки старинного письменного стола. – Это же Сокол! Нападающий «Спартака»!

– Оно и видно, – угрюмо произнес опухший мужчина с огромной нечесаной бородой, похожий на Бонч-Бруевича, в поношенном теплом пальто и войлочных ботах, потряхивая в руках ржавой цепью. – «Спартак» – команда «мусоров». Поэтому и ездит на мусоровозке…

– А за «мусоров» ответишь! – вспылил Сокол, подвигаясь к обидчику.

– Стоп!.. Разойтись!.. – между ними встал очень бледный человек с седой колючей щетиной и черными густыми бровями, похожими на хвосты пушных животных. Вылитый Брежнев, но в замызганной телогрейке зэка и с синими губами вечно мерзнущего человека. – Я тебя знаю, – обратился он к Плужникову. – Ты приходил ко мне с милой девушкой Аней, которая приносила мне письма и повестки в суд. Очень меня жалела славная барышня.

И Плужников узнал Ивана Ивановича, бывшего ученого и изобретателя, печального выпивоху, которого за неуплату выселили из квартиры на улицу, обрадовался встрече.

– Да, да, мы знакомы!.. Иван Иванович знает меня!.. Он может подтвердить, кто я такой!..

– А нам один хрен, кто ты такой… Здесь документов не спрашивают, – буркнул кругленький, укутанный с головой в бабий шерстяной платок человечек с темными печальными глазами Надежды Константиновны Крупской. – Если приехал жить, живи. Цветные металлы – одна цена. Стеклотара – другая. Ежели запчасти от машинок «Зингер» или от приемника ВЭФ на лампах – цена договорная.

– Оставь их в покое, – перебил его Иван Иванович, к мнению которого прислушивались остальные обитатели свалки. – Это мой друг и сосед, – указал он на Плужникова. – А этот – разве не видите? – он Сокол. Похож на молодого Чкалова. Он – сталинский сокол!

Плужников вздохнул с облегчением. Он ушел от жестокой погони и оказался на свалке, куда отдаленный город сбрасывал ненужные предметы, негодную в употребление пищу, а также пропащих людей, которые были извергнуты из горделивого и богатого города, превратились в бомжей, поселились среди отбросов.

Сокол отозвал его в сторону:

– Я должен возвращаться… Вижу, за тобой гоняются… Нынче за плохими людьми нет погони, сволочи сами всех загоняли. Нас судьба дважды с тобой сводила, сведет и в третий… Футбол я бросил, учусь летать.

Он подпрыгнул и улетел, распугивая стаи ворон, чуть сверкая оперением на солнце.

А Плужников остался на свалке.

Она занимала огромное пространство среди лесов и оврагов, куда непрерывно подъезжали машины, вываливали отбросы. Бульдозеры медленно ровняли рыхлые пестрые груды, утрамбовывали гусеницами, выдавливая зловонную жижу. Часть жижи испарялась, превращаясь в не исчезающий над свалкой жирный туман, который вдыхали птицы. Другая часть просачивалась в дренажи и донные канавы, скапливалась в подземных резервуарах, где медленно фильтровалась, оставляя ядовитые осадки. Свалка была кладбищем, где город хоронил израсходованные предметы, устаревшие механизмы, обветшавшую моду, отыгравшую музыку. Свалка была огромным трупом бездыханного времени, над которым, как над мертвым богатырем, вились прожорливые и крикливые стаи.

Бомжи, населявшие свалку и казавшиеся первобытным бестолковым племенем, на самом деле еще недавно являлись советскими людьми, за каждым из которых числилось какое-нибудь звание, почетное имя, достижение в науках и искусствах. Изгнанные из нового, прогрессивного общества, о котором так мечтал потомок бедуинов, сын солнечных пустынь академик Сахаров и за которое так страстно и мученически боролся писатель, чья фамилия странным образом передавала притчу про то, как задумала «соль жениться», эти люди с потерпевшего крушение корабля жили на необитаемом острове, как робинзоны, сохранив обычаи и нравы Красной Атлантиды. Материк утонул, но на крохотном острове обитали атланты, жившие по законам своей утонувшей Родины.

Они жили коммуной, где не торжествовала частная собственность, а вся свалка, со всеми отбросами, была общим достоянием. Здесь господствовал труд – по разгрузке и собиранию нечистот – не всегда добровольный, но всегда вознаграждаемый, согласно принципу: от каждого по способностям, каждому по труду. Сколоченный из старых ящиков стенд с надписью «Наши маяки» отмечал отличившихся при разборе мусора, кому удавалось среди испорченной пищи, кислых нечистот и изжеванной оберточной бумаги отыскать какую-нибудь хоть и наполовину поломанную, но чудом уцелевшую вещь, свидетельствующую о великой эпохе. Так островитяне выходят на кромку океана и ждут, не принесет ли волна доску корабля с драгоценным, полустертым именем или бутылку с посланием из другого, бесконечно удаленного мира.

Жили обитатели свалки в пещерах, которые сами же и вырыли в горах мусора. Там было тепло, ибо вечное разложение отходов создавало благоприятный микроклимат. Каждая пещера была рассчитана на одного человека, ибо советские люди презирали коммуналки. Каждое новое жилище строилось сообща согласно социальной программе «Твой дом». В подземной столовой все вместе трапезничали. Старый повар, уволенный из ресторана «Советский», когда там разместился ухарский купецкий «Яр», готовил великолепные обеды из тщательно промытых и отобранных капустных листьев, выброшенной, но вполне съедобной моркови и картофеля, из мяса и рыбы, которые, при соблюдении известных мер безопасности, можно было извлекать из банок с армейской тушенкой, отслужившей срок годности, или из объедков дорогих ресторанов, где пресыщенная публика позволяла себе не доедать жареную осетрину или форель. К обеду подавались также спиртные напитки, тщательно добываемые из бесчисленных опорожненных бутылок, на дне которых всегда оставалось несколько капель спиртного. Так, одни могли испить водки, другие красного вина, третьим же, с неизжитыми буржуазными наклонностями, доставалось виски, включая «Джонни Уокер». В подземном актовом зале проводились собрания и съезды, дискуссии на политические темы. По-прежнему актуально звучали доклады по экономике социализма, о международном рабочем движении, о монолитном единстве народов СССР.

Особое помещение, тщательно сберегаемое, было отведено под музей советского быта, куда складывались добытые из мусоровозов предметы, свидетельствовавшие о великой «красной цивилизации».

Среди обитателей Красной Атлантиды, если внимательно всмотреться в заросшие лица, в утомленные вечными трудами, экзотично разодетые и разукрашенные фигуры, можно было узнать тех, кто, казалось, давно почил, напрочь забыт, десятилетия не упоминался в газетных статьях и телепередачах, как если бы его не было в живых.

Так, например, здесь проживал герой космических исследований, автор Марсианского проекта, согласно которому в первое десятилетие двадцать первого века советские люди должны были построить на Марсе город под названием Москва-2, где были бы свои Красная площадь, Тверской бульвар, Садовое кольцо и Москва-река, для чего предполагалось наполнить водой один из пересохших каналов.

Здесь также коротал старость конструктор знаменитых атомных ледоколов, который задумал новую флотилию столь мощных судов, что они должны были прорубить во льдах коридор прямо через Северный полюс в Америку, что соединило бы два полушария самым коротким путем, дав расцвет всей заполярной цивилизации Советов.

Тут жил строитель установки по атомному синтезу, которая вот-вот должна была заработать, создав неисчерпаемый океан энергии. Но начавшаяся «перестройка» прервала проект, выпила из страны ту энергию, которой ей так не хватало, и огромная установка под стеклянным куполом лаборатории была разобрана на утиль цветных и драгоценных металлов.

Среди рывшихся в отбросах бомжей находился известный в свое время писатель, лауреат нескольких Государственных премий, чьими эпическими романами о подвигах советских людей зачитывалось несколько поколений, их экранизировали и даже превращали в оперы и балеты.

Рядом с ним, на корточках, в надежде отыскать капитель от какого-нибудь сталинского дома, рылся железным крючком известный в свое время композитор, под чьи торжественные марши и гимны шествовали праздничные демонстрации, открывались партийные съезды, проводились юбилеи городов-героев, отмечались годовщины победных битв. Музыка еще иногда звучала, игриво аранжированная проказливыми юмористами, но сам композитор считался давно умершим.

В бригаде бомжей, окруживших очередную привезенную груду, присутствовали директора некогда огромных заводов, производивших реакторы и турбины, председатели колхозов-миллионеров, кормивших целые области, телеведущие, бравшие официальные интервью у генеральных секретарей. Все были забыты. Заводы-гиганты ржавели без крыш. В недоделанных реакторах, турбинах и космических кораблях росла трава. Земля колхозов была распродана, и на ней новые хозяева устраивали сафари-парки, где пробовали открыть охоту на слонов и жирафов.

Тем не менее деятели великой эпохи были живы, принесли с собой на свалку технические и научные идеи, которые не захотели передать победившей Америке, отказались от грантов Сороса, спрятали скрижали «красной цивилизации» среди мусорных куч, веря, что когда-нибудь они будут востребованы победившими патриотами Родины.

Иван Иванович был явно не последним человеком на свалке. Ему было поручено какое-то важное, непонятное Плужникову дело. В его подчинении находились люди. Ему служил транспорт – автомобиль, собранный стараниями умельцев из остатков полуторки, четыреста первого «москвича», трофейного «опеля», с двигателем на газу, который добывался здесь же, из гниющих остатков. На этом грузо-легковом автомобиле с красным флажком на радиаторе Иван Иванович несколько раз уезжал куда-то за лес, где раздавались непрерывные чмокающие и чавкающие звуки, словно работала большая невидимая помпа.

Вернувшись в очередной раз, он привез на обед утомленную смену рабочих, которые тут же принялись поглощать лакомый суп из шпрот, партию которых привезли на свалку с таможни. Лукавые прибалты попытались протащить контрабандную рыбешку в столь ненавидимую ими империю, и вся конфискованная партия подлежала уничтожению.

– Если хотите, – обратился Иван Иванович к Плужникову, – мы можем осмотреть склад запчастей, из которых, когда наступит долгожданное освобождение, мы восстановим Советский Союз. Наша великая Родина была замечательной машиной, чертежи которой мы сберегли. Минимально необходимый комплект деталей у нас имеется. Недостающие будут восполнены самоотверженным трудом следующих поколений советских людей.

Иван Иванович был деятелен, с умным блеском трезвых озабоченных глаз, над которыми кустились густые черные брови. Он не был под хмельком, категорически отказался от порции водки, которую подали к обеду в бумажных, хорошо промытых стаканчиках. Было видно, что вся его натура поглощена каким-то важным, захватывающим делом, которое пьянило его само по себе.

Они прошагали на дальний край свалки, где мусор был утрамбован, посыпан сверху слоем земли, которая начинала прорастать молодой травой. Сквозь незаметный, хорошо замаскированный лаз проникли на глубину, двигались горизонтальной штольней. В стенах были видны спрессованные пивные банки, оберточный картон, сухая штукатурка и похожий на окаменелость скелет собаки с остатками рыжей шерсти. В потолке, освещая путь, горели газовые светильники. Дул ровный подземный сквозняк, обеспечивающий вентиляцию. Они шли довольно долго. Несколько раз их останавливали и спрашивали пароль, пока штольню не преградила бронированная дверь с поворотным замком, какие бывают у военных подземных бункеров.

– То, что вы увидите, не является музеем, – предупредил Иван Иванович. – Это лаборатория, где лучшие специалисты, используя марксистско-ленинскую диалектику, работают над воссозданием СССР. Если вы владеете каким-нибудь ремеслом или даром, посвятите их социалистическому Отечеству. – С этими словами Иван Иванович отворил дверь, и они прошли в секретное помещение.

Огромный объем был озарен множеством газовых фонарей, которые отражались в стеклянных стенах. Стены были собраны из мелких осколков столь тщательно и красиво, что возникало ощущение грандиозного цеха, или машинного зала, или стерильной лаборатории, какие изображались в советских научно-фантастических фильмах. По всему залу стояли стеллажи, и на них покоились всевозможные изделия и механизмы. Некоторые выглядели как новые, очищенные и блестящие, в машинной смазке или свежей краске. Над другими трудились люди, очищая их от ржавчины и окалины, скоблили, ремонтировали, возвращая поломанному изделию первозданный вид. Реставраторы имели на глазах сильно увеличивающие окуляры, действовали кто отверткой, кто паяльником, кто резцом или кистью. Тут же находились изделия, только что извлеченные из мусора, поломанные, жалкие, с недостающими элементами.

– Мы ждем момента, когда на складе соберется достаточное количество опорных предметов, составляющих символы нашего строя. Тогда методами генной, социальной и исторической инженерии мы восстановим нашу «красную цивилизацию», воспользовавшись для этого какой-нибудь знаковой «красной» датой. Днем Победы, или празднованием Великой Октябрьской социалистической революции, или Днем Советской армии. Ибо в этих днях сконцентрирована колоссальная энергия нашего общества, которая будет использована при акте воссоздания…