Текст книги "Черта"

22

Душа моя, ты помнишь, как я ораторствовал перед тобой? Помнишь наши восхитительные беседы, мое вдохновенное красноречие и твое ангельское терпение, с которым ты выслушивала мою чушь? Да, да, чушь! Только мне было все равно, о чем говорить. Я держал тебя в руках, как притихшую птицу и все время боялся, что ты выпорхнешь и улетишь. Чем еще я мог тебя удержать, если не умничаньем? Помню, как к месту и не к месту читал тебе какой-нибудь стих, и ты, внимательно выслушав, всегда находила в нем новую интонацию, о которой я даже не подозревал. Отзывчивостью и участием ты доводила меня до умиления, до близких слез. Чуткая моя, никто и никогда не слушал и не понимал меня как ты!

По справедливому мнению Набокова поэты говорят не прямо, а обиняками. С тобой мне было не до обиняков. Вспоминаю, как любил взобраться на гладкую возвышенность удивительно содержательной части твоего тела, которую бездушные медики зовут почему-то тазом и замереть там перед заманчивым и трудным выбором – отправиться ли к крутым, припудренным жеманной бледностью ягодицам, либо осторожно, чтобы не поскользнуться, перебраться на талию и оттуда спуститься на пружинистую лужайку живота; либо кинуться с отвесного обрыва и угодить в мягкую расщелину, что сужаясь, ведет в скрытый мелкими зарослями набухший чудесной влагой грот. Либо, съехав с твоих плавных чресел, пройти по внешней бархатной стороне бедра, дотянуться до окатыша коленки, затем повернуть вспять и, соскользнув на полпути, застать врасплох его внутреннюю сторону, что глаже стекла, нежней запястья и поэтичней первого свидания. Просунуть ладонь туда, где кожа сохранила глянцевую девичью упругость, и где само присутствие моей грубой руки выглядело неуместным и оскорбительным. Забраться и бродить по изнеженному сахарному предместью, чьи млечные пути ведут все в тот же мерцающий грот. Подобраться к его створкам, похитить проступивший наружу драгоценный елей и, стыдясь, тайком донести его до жадного языка, добавляя в него для вкуса специи твоих волос и подмышек. Увы, остановилось время и выпал черный снег…

Родная моя, твое прошлое для меня также свято, как и дни, проведенные рядом с тобой. Ты возвышала меня, облагораживала и вдохновляла. Помню, как-то в филармонии мы слушали 2-й концерт Рахманинова, и вдруг эта грандиозная, непостижимая, не раз мною слышанная музыка материализовалась и обрела плоть и кровь. Ночью я проснулся, сел за стол, и написанное тебе понравилось. Мы судим о времени со слов историков, а надо судить по партитурам композиторов. Вспомни, моя возвышенная муза:

Moderato.

Где-то качнули язык и ударили в колокол. Раз ударили, другой, третий, пятый, восьмой. Звуки, набрав силу, возвысились, вознеслись, вырвались на простор и, отдаваясь гулкой поступью великана, небесным пожаром понеслись над ширью полей и лесов, над гладью рек и озер, над деревянными крышами и золотыми куполами – суровые и мужественные, собравшие миллионы усилий в одну напряженную историю; грозные, как боевой звук трубы, что сотрясает щиты неприятеля и отражается эхом победы; изматывающие, как тяготы страды, как непролазная деревенская грязь по весне; исступленные, как воззвание о помощи, что летит единым вздохом к небесному защитнику и оттуда утешением оседает на землю, поселяясь в красных углах русской души, а утвердившись, распрямляется и наливается крепкой силой правоты.

Мелодия облетела границы и оракулом времени, вещей птицей уселась на купол деревенской церкви. Выйдем же за порог, други мои, поднимемся на холмы и окинем оттуда взглядом нашу землю, наши просторы, соединенные и осененные русским духом, его величием и доблестью!

Сияет, ликует, царит летний полдень! Обступили, теснятся, клубятся и вдаль влекут за собой взор бескрайние видения гордых владений, хранимых земными и небесными покровителями Руси. Колышется, переливается из края в край цветущее зеленое море, обрываясь у золотых берегов голубых рек, взбираясь на холмы, обступая и прикрывая собой безмятежные озера и желтеющие нивы. Приминая верхушки деревьев и трав, собираясь на пути по крохам и сбиваясь в душистые шары, катятся из конца в конец всем доступные ароматы плодоносной земли, дурманя голову и заполняя восторгом русскую душу до самых ее неухоженных уголков!

Упасть на спину, и под слаженный птичий хор, прославляющий земную благодать, искать продолжение земной красоты в голубом вестибюле небесных ворот, уносясь все выше и выше, растроганный и умиротворенный, пока крепнущие порывы ветра не опрокинут твой полет и не устремят к земле искать там убежища от набежавших черных облаков, так похожих на прежние нашествия. И воздушный вихрь, раскачавшись как татарский таран, вмятинами пойдет по потемневшей земле, пытаясь поставить на колени дружные леса. Ощетинится небо калеными стрелами, полыхнет гремучими колесницами, стремясь расколоть зеленые ряды и утопить их в черной крови. Но крепко цепляются зеленые воины за родную землю, выгибаясь и сбрасывая виснущих на себе врагов. И вот тают черные силы, уползают, гремя повозками, восвояси, освобождая небо для свежего чистого вечера, для тихого отдыха потрясенной, омытой вражеской кровью листвы, для тесного единения корней и гибких зеленых рук, для рассыпанных по черному небу серебряных звезд. Берите их, герои, всем хватит!

Adagio sostenuto.

Легенда ли проступает сквозь время, занавес ли открывается, только было это летним вечером, и вокруг порывисто дышала сирень. Уже небо потеряло глубину и стало ближе, темной волной тесня за горизонт тонущий парус заката. Напротив него луна набирает силу – желтая с красноватым оттенком, цвета червонного золота. Ее свет более подходит влюбленному вечернему небу.

Неловкие жесты, бледное смущение, незаметные взгляды, нежный голос, тихий смех, дрожь незнакомого соучастия. Соловьи, не стесняясь, бьются об заклад. Признается ли он сегодня? Что он скажет? Как он это скажет? Что и как ответит она?

Свет луны уже достаточно силен, и листья решают, что будет правильно украсить вечернее платье серебряными блестками. Их примеру следует трава, и вот уже модный глянец накрывает округу. Это час бархатного неба и атласного пробора волос. Вздыхает ночь, кипит сирень, луна бушует. Она явилась сюда из половецких степей, где ведет себя не робко – по-хозяйски.

Бредут в ночи две призрачные фигуры, исполняя безмолвный дуэт взаимного чувства.

«Где ты живешь, любовь?»

«Как время я – повсюду и нигде»

«Зачем ее ты облик приняла? Пришла, чтоб дань собрать с рабов твоих покорных и разрешенье дать на воссоединенье? Ты в гости или насовсем? Приходишь ты нежней, чем солнца первый луч, чтобы жару и пыль, и пот произвести с досадой. Ты с хищным временем в союзе заодно – отдашь ему, когда нужды тебе в нас больше нет. И все ж принудь ее ответить, обмани! Невыносимо мне без облика ее! В ее честь совершу я глупость или подвиг! Достойны лишь страдания дары мои убогие тебе. Прошу тебя, пусть подарит мне поцелуй, а после посмеется. Прекрасной Даме дань моя – тебе, на самом деле!»

Бредут в ночи две призрачные фигуры, излучая тихое сияние грядущего торжества. Захлебываются восторгом соловьи. Вот-вот грянет признание, и оживут заколдованные кусты сирени, и гроздья ее станут хрустальными огнями, чтобы осветить праздничный бал, который обязательно должен за этим последовать!

А время, как луна по капле вниз сочится с сиреневых гроздèй…

Allegro scherzando.

Слушайте все! Слушайте время! Это птица Гамаюн отверзла вещие уста, чтобы поведать будущее!

«Пришло время, други мои, взяться вместе нам и ударить в самый большой колокол, что есть на Руси, чтобы звуки его разбежались во все концы и проникли бы в самые дальние уголки, в самые черствые сердца! Пусть же бьет колокол и будит нетерпение народное, поднимает и зовет к трудам праведным! И будут говорить с нами его голосом предки наши – правители и пахари, воители и святые, радетели и первопроходцы, что собрали и отстояли землю русскую!»

Говорят они:

«Отразили вы кровавые нашествия и думаете, что устрашили всех врагов на долгие времена – живете смирно и неправедно, едите чужой хлеб и довольствуетесь чужой правдой. Отгородились друг от друга заборами да собаками, злоба и презрение съедают вас. И видят это басурмане, и радуются. Так всегда было – чем слабее мы, тем коварнее они. Наше смятение – их надежда. Не пора ли побороть скуку в ваших сердцах, да излечить равнодушие в душах ваших? Не пора ли опомниться и взяться за руки, чтобы пойти всем вместе к возрождению, а не пропадать в болоте прозябания? Пусть же бьет колокол и будит нетерпение народное, поднимает и зовет к трудам праведным! К этому взывают предки ваши, чьи православные души глядят на вас с небес и чей прах навсегда упокоился в этой земле!»

И услышала русская земля их зов, и народилось в самой глубине ее низкое ворчание, и глухая могучая сила заструилась от корня к корню, пробиваясь на поверхность чистыми ключами и устремляясь на зов колокола.

Бьет колокол, стекаются к нему ручьи, огибая коряги и пни, минуя гнилые болота, разгоняя лесную нечисть, питаясь сочувствием грибных дождей.

Бьет колокол – сливаются ключи в ручьи, ручьи в потоки, потоки в речки, речки в реки, а реки принимают в себя новые речки, потоки, ручьи, ключи. И уже не страшны им заторы и препятствия – все смоют они на своем пути, ни перед чем не остановятся!

Ликует небесное воинство, глядя на понятливых потомков, в чьих сердцах возгорелась братская любовь, увлажняя взоры и раскрывая объятия!

Ворчит земля, гудит земля, и глухая могучая сила струится от корня к корню, от дерева к дереву, от крова к крову, от человека к человеку!

Бьет колокол, зовет, неистовствует. Сливаются стремнины рек, крепнет, подгоняемое колокольным звоном очистительное половодье, и вот уже несется, растекаясь по Руси, один сплошной поток, с ревом и яростью расправляясь с прежней жизнью, опрокидывая басурманские планы, возрождая самые дальние пределы и выбираясь на Главный Путь!

Ослепительна земля, непорочно небо, русский народ – Солнце!

23

Ищу, за что в вас зацепиться и не нахожу. Любовь, говорите? О, да! Эта священная корова, испробовав молоко которой никогда не знаешь, каким расстройством пищеварения оно обернется, еще тот крючок! Вы ищите себе пару с одержимостью животных, ибо половое влечение – душа естественного отбора. Облагораживая себя любовной мишурой, идеализируя и возвеличивая зов плоти, вы на самом деле подчиняетесь не разуму, а инстинкту. Какой злой, какой оскорбительный жребий для разумного существа! Кстати, исходя из факта, что животные (в особенности приматы) способны совокупляться чаще, чем это необходимо для зачатия, ваши ученые делают вывод, что похоть универсальна, с чем вас и поздравляю.

Усердие, с которым вы поддерживаете культ любви воистину неистощимо. Вы цепляетесь за нее, словно за обломок кораблекрушения, вы превозносите ее и вслух, и мысленно. Устное и письменное творчество всех народов мира – от шумеров до наших дней, от сонетов до тюремной лирики преисполнено всеми видами любовных переживаний. Придавая ей сакральное значение, вы далеки от того чтобы считать ее бесплатным сыром в мышеловке природы. А всему виной ваша повышенная чувствительность. Вам даны переживания, которые так и просятся из вас наружу, как из курицы яйцо. Ваши откровения сродни ее кудахтанью. Вы окрашиваете переживаниями любое дело – даже сны. Имеют ли ваши эмоции значения для кого-то еще кроме вас самих? Нет, не имеют, и в этом все дело: вам нужен кто-то, кто мог бы их разделить, кто переживал бы с вами за вас не меньше вашего. Взглянули бы вы на себя с высоты моего роста – озабоченные муравьи, да и только!

Любовь относится к области сильных переживаний. Между мужчиной и женщиной то же притяжение, что и между двумя массами, только в метафорическом, негравитационном смысле. Однажды вы говорите себе: «Я хочу эту женщину (этого мужчину)». Ваше желание довольно быстро обретает непреложность аксиомы, чтобы стать затем доминантой, которую вы и величаете любовью. Две воли устремлены навстречу, и когда они сливаются в одну, вы называете это счастьем. И тогда в тихих спальнях творятся громкие дела. Полюбив, вы склоняетесь не только перед прекрасным, но и перед тем заурядным, что непременно заключено в предмете вашей страсти. Нужно лишь время, чтобы оно проявилось. Это как если вам в недетском возрасте вручают японский свиток. Таращась на невиданный способ узорного письма и удивляясь странным особенностям черного плетения, вы проникаетесь почтением к недоступному содержанию и его облачению и не пытаетесь понять, о чем там идет речь. Постепенно таинственный свиток обретает все свойства идола и занимает почетное место в вашей неяпонской душе, но однажды появляется переводчик и читает вам про раму, которую мыла японская мать. Гранича одним боком со смертью, другим – с жаждой жизни, любовь становится для вас самым, пожалуй, серьезным испытанием. Казалось бы, такое всеобъемлющее и повелительное чувство должно надежно защищать себя от вирусов зла – например, иммунитетом здорового эгоизма. Но нет: даже самая броненосная конструкция имеет слабые места. Уязвимость любви в ее неуступчивости, категоричности, болезненной чувствительности, в том же эгоизме, наконец. Но вот вопрос: свойства ли это самой любви или ее носителей? Ответ: вы слишком серьезно относитесь к себе и другим, и вам не хватает самоиронии.

Любовь, утверждаете вы, самая лучшая сыворотка правды. Неправда: любви не нужна правда, любви нужна иллюзия. А разве иллюзия может быть прочной? Нет, не любовь правит вами, а расчет. Каждый из вас изрекает то, что вам выгодно, и технология лжи родилась вместе с вами. Вам свойственно лгать или, говоря точнее, утаивать правду. Оговоры и наветы были у вас всегда в чести. Далеко ходить не надо – начните хотя бы с Христа. Но что есть правда? Правда – это одна из версий события, которая легче и охотней всего утверждается в ваших головах. В этом смысле для любовных качелей крайние версии одинаково верны: главное, чтобы захватывало дух. Ложь любимой женщины также дорога мужчине, как ее лицо, глаза, губы, руки, грудь и всё прочее. Ложь любимой женщины – это истина в последней инстанции. С другой стороны, суть женщины ситуативна, и ложь у нее, скорее, не ложь, а трактовка. Когда она трактует искренне, то полагает, что говорит правду, а в неискренней трактовке винит мужчин. Она считает, что именно мужчины вынуждают ее кривить душой. Как существо более слабое она не может им простить свою зависимость и вторичность. Разумеется, встречаются женщины, щеголяющие независимостью, только их так называемая правда сильно смахивает на оскорбления.

Брак, как логическое следствие любви, есть пусть искусственное, но необходимое условие продолжения человеческого рода. Чтобы знать, случаен ваш брак или уникален, вам согласно вашей теории надо побывать мужем всех женских особей – то есть, проверить его максимальным числом испытаний. Понимая, что это невозможно, вы придумали небесное покровительство, а чтобы конфуз был не так очевиден, прикрываете его химерой любви. Вот и получается, что любовь – это стремление одухотворить случайность, брак – желание ее легитимизировать, а жизнь – попытка с нею ужиться.

Где брак, там измена. Земля грешна: даже поднебесный снег, поселившись на ней, теряет невинность и чернеет. А если к этому добавить неизбежный экзистенциальный конфликт, который выглядит приблизительно так: «Понедельник, вторник, среда, четверг, пятница, суббота, все в том же ритме – вот путь, по которому легко идти день за днем. Но однажды встает вопрос „зачем“. Все начинается с этой окрашенной недоумением скуки», то неудивительно, что немногим из вас удается воспарить над пошлой и тошной обыденностью. Для прочих потери от столкновения с ней оказываются невосполнимы. Когда из вас двоих кто-то один не желает меняться, тут-то вас и поджидают неприятности. Приходит время, когда природа понимает, что с вас нечего больше взять. Она теряет к вам интерес, и тогда ваши воли начинают самоопределяться. И тут уж вам решать – терпеть или расходиться. Я могу вас к этому подтолкнуть, но как правило этого не делаю, отчего любовные отношения, предоставленные самим себе, рвутся долго и болезненно, а их пикантные подробности, которые ваше любовное чувство погрузило на самое дно сознания, всплывают, словно утопленники по весне. Любовь – это выбор, а значит акт воли. Разумный выбор предполагает разумные поступки. В любовном выборе инстинкт преобладает, и наступает время, когда разум убеждается, что инстинкт тоже ошибается. Супружеские измены у вас предопределены изначально, и осознавшая свои достоинства женщина всегда найдет повод для измены. Более того – чем крепче верность мужчины, тем навязчивее желание женщины ею пренебречь. Мужчины в этом смысле и вовсе незатейливы: пренебрегают, любя. Что ж, ваше право. Только имейте в виду, что у сводницы-природы на вас свои виды: лишившись ее путеводной нити, вы рискуете потеряться.

Возможно, вы спросите, откуда в моих заметках памятливая документальность, зрительная осязаемость, сюжетная емкость и убедительность сопричастия. Напомню, что я как никто другой чувствую пульсацию, тональность и эрекцию ваших наваждений. Судите сами:

 
Вальс на четыре четверти
 

Юноша с девушкой жили на свете. Может быть, рядом, а может быть, нет. Она – на восходе, он – на закате. Или все было наоборот? Время пришло, и они повстречались. Может быть, утром, может быть, днем. И лишь взглянули они друг на друга, как промеж них полыхнула любовь. Долго и счастливо жили, и дружно – целых три года – ах, что за года! Но их любовь постепенно угасла, обиду оставив вместо себя. И разошлись они, не понимая, куда и зачем улетела любовь.

Юноша с девушкой пепел недолго в сердце носили, каждый в своем: он на пороге столкнулся с другою, девушку новый уж юноша ждет. Глазом голодным окинув новинку, они оказались в плену у любви. Долго все четверо счастливо жили – может быть, рядом, может быть, врозь. Целых три года друг друга любили, но, по несчастью, расстаться пришлось. Вновь их любовь постепенно угасла, оставив обиду после себя. И разошлись они, не понимая, куда и к кому убежала любовь.

Юноши девушек встретили новых, девушки вновь обрели незнакомцев. Может, при этом солнце садилось или все было наоборот. Взгляды их встретились: им показалось, что точно друг друга они безуспешно по свету искали все это время. А, может быть, нет? Долго они и взаимно каждый другого к себе примеряли – целых три дня и три ночи, и вот, наконец, им совсем стало ясно, что это – любовь! Снова все восемь, разбившись на пары, стали друг друга любить беззаветно, кто – на восходе, кто – на закате, а потом разошлись.

Но перед тем, как сойтись по четвертому разу, сели они по привычке, кто – на восходе, кто – на закате, чтобы еще раз подумать над тем – куда и зачем летит-улетает, бежит-убегает, плывет-уплывает это странное чувство любовь! Каждый нашел свой ответ, и партнеров они поспешили себе завести, чтоб новый союз учредить. И когда взаимопокорно совпали их взгляды, ими легко завладела любовь, чтобы когда-нибудь, лет через двадцать, вновь погрузить их в недоуменье.

– Поймали в буфете, загнали на сцену, сунули какую-то тему непонятную – ну, дела! Я, конечно, свое выдам, но блюз был бы в жилу. А, между прочим, не одно ли это и тоже? Кстати, вот идея! Вы там, втроем, гоните бой по теме, а я на все это положу в голубых тонах. Получится супер! Погнали!

Короче, я смотрю на это спокойно. Ну, встретились, ну, разошлись! Так ведь нашему брату однообразие противопоказано! Попробуй, сотвори что-нибудь приличное без допинга! Одни любят нюхать яблоки, другие – травку… Да не смущайся ты там, за фано! Я – про свежескошенную, на газоне которая! То-то я гляжу, совсем ты занюханный стал, лепишь «гармошку» не по теме! Держись, старик! Так вот, герыч, или там, алкоголь – это не для меня. Мне девочки нужны. И чем больше – тем хуже для них! Работа, сам видишь, какая. Причем, что характерно, они сами ко мне липнут. На что, скажи, рассчитывают? Какой из меня отец семейства?! Ребятишкам, говоришь, пора уже быть? Ну, рассмешил! Ну, не знаю, не знаю. Не со всякой же… Хотя, наверное, где-то уже бегают. Нет, ну, конечно, была у меня одна, по молодости. Повстречались мы с ней не то на закате, не то на восходе – уже и не помню. И вроде опыт у меня был, а как глянул на нее – так и очумел! Она меня, конечно, тоже сильно любила. Что я только для нее не делал – даже жениться хотел! Правда, вовремя опомнился – сам знаешь, какая у нас работа. Я ведь тогда только начинал. Мотался туда-сюда по стране, очки набирал, имя делал. Но всегда скучал и рвался домой. Бывало, веду свой квадрат в каком-нибудь сельском клубе, а ее рядом нет, так у меня, не поверишь, слезы наворачиваются. Играю, а передо мной ее синие глаза. Долго я ее любил, не поверишь – года два! Сильно я тогда играл, не то, что сейчас. Теперь и имя есть, и техника на уровне, а завожусь редко. Чего расстались? А кто ж его знает! Вроде и любовь сумасшедшая была… Ну, да ладно, растравили вы меня до невозможности! Говорил ведь – давай блюз! А вы – вальс, вальс! Ну, ничего. Видишь, вон там девчушка сидит? Она меня вечером утешит. Говорит, что любит. Ну и я, само собой… Хотя, причем тут любовь? Ладно, я кончил. Гони дальше, пианист.

– Одно слово – сакс. Парень он с темпераментом, но простоватый, как хроматическая гамма. Имя, конечно, он заработал. Даже два. Первое -«телефонист», потому что свистит, как ветер в телеграфных проводах. А второе – «таксофонист»: пока сто баксов в нагрудный карман не сунешь – работать не будет. «Гармошка» моя его, видите ли, не устраивает! Да если б я его не вел, он бы на си бемоль так и сидел! Они все думают, что фано само играет! Сомневаюсь, что он когда-нибудь слышал про альтерированную субдоминанту, не говоря уж про минорную пентатонику! И потом, что этот кобель понимает в городской любви! В ней только мы, пианисты, знаем толк! Возьмем это ваше слово «любовь», которое, между прочим, тоже состоит из звуков, и обработаем его по музыкальной науке. Если, к примеру, я беру трезвучие «до-ми-соль», а затем обращаю его в «ми-соль-до» или «соль-до-ми», то как был у меня «до-мажор», так и остался. А что получится, если сделать то же самое с «любовью»? «Юбовьл». Вы когда-нибудь слыхали про такое? Я – нет. А «бовьлю»? А «Овьлюб»? А, между тем, это то, во что постепенно превращают свою любовь мальчики и девочки. Как вы думаете, они будут жить вместе, если между ними уже не любовь, а, например, «юбовьл»? То-то же. Есть, правда, один выход: смириться и полюбить атональность чувств и слов, их обозначающих. Лично я в них просто купаюсь! Но ведь это ж сколько кругов по жизни надо намотать, чтобы оценить и не искать большего! Пойдем дальше. Возьмем другое слово по теме – «влюбиться». Произведем над ним ту же операцию и получим – «битьсявлю». Вы хотите в кого-нибудь «битьсявлю»? Тогда и не «бляйтесьвлю»! Пойдем еще дальше. С помощью альтерации и модуляции, имитирующих неумолимое время, слово «любовь» можно обратить, например, в слово «лошадь» (это у которой муж – конь) или в «лохань» (жена лоха). Ну и как вам нравится то, во что с годами превращаются нежные, романтичные ростки? Теперь зайдем совсем далеко. Возьмем глагол «разлюбить» и по тому же методу трансформируем его в «любитьраз». Как видим, слово не рассыпалось, а приобрело неожиданный смысл: «любить раз»! Но тогда чем хуже «любитьдва» или «любитьтри»? Вот вам, неверные, и ответ: всякое «любить Х-раз» имеет право на существование! Ах, какое это музыкальное и полезное слово – «разлюбить»! Итак, из всего вышесыгранного следуют два вывода: первый – нерациональные словозвуки после применения к ним законов музыки разрушаются, а рациональные – обогащаются и приобретают новый смысл. Второй: сохранить любовь можно, если с двух сторон под руки ее будут поддерживать спутники по имени «атональность» и «алогизм». Я кончил. Бас пошел!

– Что он там несет, этот фанист? (ля-ля – соль диез-ля – соль диез-соль диез…) Какая «бовьлю»? (соль-соль – фа диез-соль – фа диез-фа диез…) У него там что, на пару с роялем крыша поехала?! (фа-фа – ми-фа – ми-ми…) Да если б я ему грамотный контрапункт не подкладывал… (ми-фа-ля – ми…) он бы уже в «Танец с саблями» откинулся! (соль – ми-ми-фа-соль…) А этот, на саксе, чего сопли распустил! (ля-ля – соль диез-ля – соль диез-соль диез…) Тоже мне – любовь, любовь! (соль-соль – фа диез-соль – фа диез-фа диез…) Кто бы говорил! (фа-фа – ми-фа – ми-ми…) Да у него кличка – «два саксофона»! (ми-фа-ля -ми..) Один – в руках, другой – в штанах! (ля – ми…) Ну и команду мне сегодня бог послал! (до диез-ре-до диез-ре-до диез-ре – ми…) И где они только эту тему откопали! (до диез-ре-до диез-ре-до диез-ре – ми…) И что за название дурацкое! (ми-фа-ми-фа-ми-фа – соль…) Кстати, надо потом спросить у этого сумасшедшего пианиста (ми-фа-ми-фа-ми-фа-соль…) Черт с вами, про любовь, так про любовь… (фа диез-соль-соль диез-соль-соль диез…!!) Я – хороший человек, и потому мне доверено самое главное в этой банде: ритм и контрапункт. Они могут брызгать слюной, ронять на клавиши пот, рвать шкуру барабана, но пока есть я – нас со сцены не прогонят. Скажу не таясь: да, я люблю это дело. Может, кто думает – обхватил свою деревяшку и трендит, не пойми что. Дилетанты! На самом деле, нет ничего проникновеннее моего инструмента. Когда я скольжу пальцами по грифу – звуки потревоженными бабочками слетают с его струн и порхают вокруг меня, пока низкая и нежная вибрация не разнесет их в разные стороны. Я поддерживаю его, как любимую девушку на первом свидании, я обнимаю его и прижимаюсь к его корпусу, глажу лаковую поверхность благородных оттенков и отдаю ему свое тепло, которое вместе с моим благоговением наполняет его звуки. Сдержанные и лаконичные, они повсюду ищут родственные мне сердца. Я знаю, как найти дорогу к женскому сердцу, я могу сделать так, чтобы звуки ласковыми и настойчивыми толчками проникали в женскую душу и вызывали там оргазм. От этого у меня десятки поклонниц, которые выстраиваются ко мне в очередь после выступления, чтобы разделить со мной тяготы любви; я люблю их всех, и они все любят меня, моя жизнь лишена серости, мне чужды корявые чувства, меня любят женщины, меня переполняет музыка, я лечу, я улетаю-ю-ю..!

– Э-э, чертов басюк! (дзинь-дзинь…) Когда ж он успел нанюхаться! (дзум-дзум…) Не рассчитал, видать (дзак-дзак…) Ладно (дзык-дзык…) Как-нибудь дотянем (дзям-дзям…) Не привыкать (дзад-дзад…) Не в самолете рулим (дзюк– дзюк…) Да и джем-сэшн – не концерт (дзет-дзет…) Пока я в порядке – все будет путем (дзынь-бум…) В нашем деле – я главный (тыц-тыц…) А не самый громкий (чак-чак…) Моя жена на кухне… (тсянь-тсянь…) тарелками громче гремит (дзяк-дзяк..!) Бой – это все (ты – ды-ды-ты…) Есть бой – есть музон. (дзах-дзах..!) Они все могут нанюхаться… (шс-шс-с-с…) и я один их всех заменю! (вах-вах-вах..!) Мне все равно, подо что стучать (трям-трям…) Хоть под роды, хоть под сигнализацию (у-а-а..!) Хоть на закате, хоть на рассвете (Сою-ю-з неруши-и-мый респу-у-блик свобо-о-дных…) Под любовь – так под любовь! (ё-ка-лэ-мэ-нэ…) Значит, так (ак-ак-ак…) Сам я женат четвертый раз (аз-аз-аз…) Много, говоришь? (ишь-ишь-ишь…) Не скажи (жи-жи-жи…) Вот у меня есть друган (ан-ан-ан…) Тоже ударник (ик-ик-ик…) Так он говорит (ит-ит-ит…), что у него жен столько (ко-ко-ко…) сколько барабанов в установке (ке-ке-ке…) Так что мне до него далеко (ко-ко-ко…) Все мои тетки были класс (ас-ас-ас…) С первой я познакомился в больнице (це-це-це…) когда мне сломали нос (ос-ос-ос…) Со второй – в вендиспансере (ре-ре-ре…) когда ходил чинить палец (ец-ец-ец…) С третьей – по пьянке (ке-ке-ке…) С четвертой – на концерте к Дню милиции (и-и-и…) Ну, понятно, сначала все идет хорошо (шо-шо-шо…) А потом постепенно наперекосяк (сяк-сяк-сяк…) Но если плохо (хо-хо-хо…) зачем мучится тогда? (да-да-да…) Для чего страдать? (ать-ать-ать…) Зачем посудой греметь? (еть-еть-еть…) К чему друг друга винить? (ить-ить-ить…) Вот этого я не пойму (му-му-му…) У меня правило: (ло-ло-ло…) если секс уже не помогает (ет-ет-ет…) – значит, конец (ец-ец-ец…) И еще у меня закон: (он-он-он…) пока женат (ат-ат-ат…) – с другими не гуляю (ю-ю-ю…) Что я думаю про любовь? А про что же я все это время брендю? Не про то? Ах, ты вот про что! Ну, это не для меня, это для маленьких. Я в эти игры уже не играю. И, вообще, я с вами больше не играю. Пошла тема и кода!

Юноша с девушкой жили на свете…

Юноша с девушкой пепел недолго в сердце носили…

Юноши девушек встретили новых, девушки вновь обрели незнакомцев…

Но перед тем, как сойтись по четвертому разу, сели они по привычке, кто – на восходе, кто – на закате, чтобы еще раз подумать над тем – куда и зачем летит-улетает, бежит-убегает, плывет-уплывает это странное чувство – любовь! И когда взаимопокорно совпали их взгляды, ими легко завладела любовь, чтобы когда-нибудь, лет через двадцать, вновь погрузить их в недоуменье:

Кто и зачем сотворил это дивное чудо, что поселяется в сердце навечно, чтобы однажды оттуда бежать навсегда?