Текст книги "Черта"

13

Пожалуй, самое употребительное среди вас понятие – это смысл. Как вместе с миром родилось время, так и с появлением разума обнаружились смыслы. Вы ищите их везде и во всем, а найдя, складываете в шкатулку вашего опыта, делая их отправными пунктами ваших целей и деяний. Вы словно рассыпавшееся ожерелье собираете: встаете на колени и заглядываете под реквизит вашей жизни. Да, да, там – закатилась одна под кровать с любовницей. И между половицами плохого предчувствия две штуки переливаются предательством. И под колыбелью две. И под шкафом трудовой деятельности. И под комодом робости, и под люстрой дерзости. И под небом несбывшихся надежд. И там, в самом дальнем и темном углу, что в конце срока. Ну, и как вам ваша жизнь? По-прежнему хочется начать все сначала?

Не стану придираться и соглашусь: в вашем старательном старательском усердии нет клинических признаков навязчивости. Напротив: в нем основание и оправдание вашего существования, его опора и резон. Добывая смыслы из карьера жизненной суеты, вы мостите ими ваш жизненный путь и шагаете по ним, как по брусчатой мостовой. Они связаны с вами задолго до вашего рождения, когда ваша мать решает, есть ли смысл производить вас на свет, и не оставляют после смерти (какой смысл отпевать атеиста?). Элитарная утилитарность смыслов особенно заметна при зарождении сознания, когда их так и хочется назвать повивальной бригадой рассудка. Сознание новорожденного – это вакуум, куда взрослые вбрасывают кванты слов. Слова возбуждают вакуум и постепенно наполняют его энергией. Это сосредоточие бессмысленного, эта энергия пустого пространства однажды вспыхивает, и начинается процесс образования галактик смыслов. Рождается, как вы любите говорить, новая человеческая вселенная, и как далеко она будет расширяться, зависит от силы взрыва. Смысл – это приманка девственного сознания, это блуждающие огни в ночи жизни, это гелий, с помощью которого надуваются, приобретаю форму и полет пустые вещи и понятия. С возрастом их подъемная сила слабеет, и к концу вашего срока полет продолжают лишь считанные единицы.

Кружным путем реализуя себя в поступке, смысл всегда окрашивает его в соответствующие тона – от черно-белых до радужных. Скажу прямо: мне безразлично, выдумываете вы смыслы или находите их в окружающих вас вещах, навязаны ли они вам кем-то извне или являются результатом столкновения с реальностью; объективны они или субъективны, уникальны или универсальны, креативны или реактивны, относительны или абсолютны. Мне все равно, верны они или надуманы, открываются ли вам через нравственный императив или через принудительные страдания, становятся ли ценностью или поводом для споров, отливаются в принципы или пасуют при первом же употреблении. Это все ваше, земное, плоскодонное. Не забывайте, что вы смотрите на меня, задрав голову, а я на вас – сверху вниз. К слову сказать, среди вас есть немало умников, которые считают, что мир не имеет смысла, из чего, между прочим, следует, что бессмысленный мир сотворил бессмысленный разум и обрек его на бессмысленное существование. И пусть хаос – моя стихия, но даже я вынужден протестовать. Вопрос в том, что понимать под смыслом мира. Раз и навсегда: смысл мира заключен в совершенном соединении и взаимодействии законов, состоящих на службе мировой воли. Но тот факт, что мир имеет смысл не означает, что у жизни он тоже есть.

Ваша воля – это всегда акт самоутверждения, и смысл есть предтеча и повод волеизлияния. Во избежание путаницы оговорюсь, что объективные смыслы – это то, что скрыто в природе вещей и поддается или не поддается осознанию. Природа смысла более-менее ясна, когда вы пытаетесь понять смысл природы и природу самих себя. Последним, превращая смысл в истину, занимается ваша наука. С точки зрения вашего существования смыслы следует разделить на экзистенциальные и сопутствующие. Главная цель жизни отдельного человека – выживание, и когда условия существования позволяют задвинуть эту цель на задворки самогò существования, возникает место для смыслов низшего порядка (женитьба, например) и уж вовсе игрушечных (к примеру, посещение театра). Но вот вопрос: существует ли такой вселенский смысл, который делает существование человека, а еще шире – Разума, необходимым и обязательным? Нет, такого смысла и такой цели у природы нет. Другими словами, есть ответ на вопрос почему вы есть, но не зачем.

Договоримся также различать предметный смысл и текстовый – то есть, будем различать смысл, как ценность и смысл, как сообщение с его особо ценимыми побочными оттенками, доставляющими штучное удовольствие рафинированному вкусу людей, относящих себя к породе избранных. Отделим смыслы, которыми пронизаны поучительные истории от внеязыковых понятий, куда включается и смысл жизни, и тут же их смешаем. Один из вас говорит: человеческому сердцу нет покоя, пока оно не найдет и не претворит смысл и цель жизни. Другой перечит: каждый следует за своей химерой, которая оправдывает его существование. Третий утверждает: тот, кто поймет, что смысл человеческой жизни заключается в беспокойстве и тревоге, уже перестанет быть обывателем. Четвертый перебивает его: в жизни нет ничего бесцельного, если не считать саму жизнь. И так далее, и тому подобное. Иначе говоря, в вашем бесплодном споре о смысле жизни на каждое утверждение найдется свое отрицание, так что общий баланс истины – нулевой.

Положение не только позволяет, но и обязывает меня быть до цинизма откровенным. Можете считать меня окрыленным клоуном или ангелом, претворившимся турманом, но я сделаю кульбит и распишусь в небе без обиняков: жизнь ваша – неизбывная мешанина общих мест и гротесков, и генерализованным смыслом ее могло бы стать их преодоление. Но вместо того чтобы осмыслив жизнь, обессмыслить ее, вместо того чтобы отбросить ходули смыслов и встать на ноги холодного, безжалостного просветления, вы цепляетесь за них и снашиваете, так и не научившись ходить. Жаль, что истина приходит к вам только с агонией.

Напоминаю, что сверхзадача вашего существования – выход за пределы смыслов туда, где их нет. Это не смерть, не измененное сознание и не преодоление боли, это другое: то, что подобно мне имеет все признаки вызова. Как это обнаруживается? Очень просто: некое тридевятое чувство должно встрепенуться внутри вас и объявить, что вы перешли черту. Если же вы из тех, кто полагает, что для того чтобы начать новую жизнь достаточно переименовать все улицы, полюбуйтесь, что из этого выходит:

 
Королевство
 

– Хочу в путешествие! – капризно сказало Я женского рода.

– Эй, Путешествие, ты слышало, что желает королева?! – грозно повело бровями Я мужского рода.

– Так точно, Ваше величество! – откуда-то издалека откликнулось Путешествие. – Спасибо, что вспомнили! Мне одной явиться или со всем семейством?

– Пока одной, а там видно будет, – повелело величество и обратилось к королеве:

– Обрати внимание, дорогая, вот она – старая школа. Не то, что эта лимита новоязовская…

Прошла минута.

– Эй, Путешествие! Ты где там? – нетерпеливо спросило королевское Я.

– Иду, иду! – по-прежнему издалека отвечало Путешествие.

Прошла еще одна минута.

– Да ты что, разбитое колесо, совсем из ума выжило?! – повысило голос мужское величество в направлении, где предположительно скрывалось Путешествие.

– Айн момент, Ваше величество! – донесся придушенный голос Путешествия.

Король по имени Я растерянно взглянул на королеву и запыхтел.

– Потерпи, – примирительно улыбнулась королева и возложила свою нежную ручку на перстни короля.

Стали ждать. Наконец перед ними возникло создание, одновременно напоминавшее старую даму с саквояжем и серо-зеленого мужчину с рюкзаком. И то, и другое выглядело изрядно потрепанным.

– Ты что, старое чучело, себя с кругосветкой попутало? – навис над ней король.

– Простите, Ваше величество, едва вырвалось! Не пускали! – борясь с одышкой, сообщило Путешествие.

– Кто посмел? – нахмурил брови король.

– Мигранты, Ваше величество! Совсем обнаглели!

– Кто такие?! Назови имена!

– Тур, Круиз, Ваучер, Отель и прочие, ваше величество! Но самый наглый у них – Шопинг!

– Кто таков?! Мужик?! Баба?!

– А кто ж его знает, Ваше величество! Но имеют его и мужики, и бабы!

– Ах, с-сукины дети, рожи заморские! А ну, тащите сюда всю эту сволочь! – крикнул король страже, и через минуту стражники уже волокли к подножию трона с десяток персон.

– Это все? – спросил король.

– Остальные успели разбежаться, Ваше величество! – доложил начальник стражи.

Король подался вперед и уперся взглядом в доставленных. Персоны, в свою очередь, столпились перед королем, поправляя одежду и пялясь на него, как на какой-нибудь саквояж или рюкзак.

– Кто такие, откуда будете? – наконец спросил король.

Из толпы выступил поджарый тип:

– Мы есть поданный великая заморская держава, прибывавший к вам с благородный и гуманный миссия, Ваше величество, да продлит Всемогущий ваш род! – сказал он нараспев и изобразил рукой заумное приветствие.

– Что еще за миссия?

– Миссия взаимопонимания, Ваше величество! Семейный обмен!

– Что еще за семейный обмен?

– Расширение и укрепление родственные связи семейства путешественных, Ваше величество, да укрепит Всемогущий семантические корни вашего королевства!

Король обратил взгляд на Путешествие и строго сказал:

– А говорило, что родственников за границей не имеешь!

– Врут они все, Ваше величество! Никакие они нам не родственники! Заявились нахально, без всякого приглашения, а теперь житья от них нет! – заверещало Путешествие.

– Ты слышал, что мой народ говорит?! – полоснул король заезжего взглядом.

– Ваш народ не есть прав, Ваше величество, да укрепит Всемогущий его доброта и терпение!

– Как не есть прав, как не есть прав?! – взвизгнуло Путешествие. – Да лично я сколько по свету мотаюсь – нигде не задерживаюсь, чтобы какое-то там взаимопонимание укреплять! Нам и своего хватает! А они!.. Заявились, не пойми откуда, порядки свои устанавливают, глаголам в лапу суют, прилагательными вертят, как хотят, предлоги в грош не ставят, а нас, простых существительных, так и вовсе за людей не считают! И вообще, если так дальше дело пойдет, скоро они нас всех справа налево иметь… пардон! – читать будут! – верещало Путешествие.

– Что-о-о?! Меня? Справа налево?! – взревел король. – Меня – Великого и Могучего?! В моем королевстве?! Ты соображаешь, что несешь, ведро с опилками?!..

– Делайте со мной, что хотите, Ваше величество, но больше нет наших существительных сил наблюдать, как чужаки родную речь к рукам прибирают!

Король побагровел и засопел. Королева успокоительно похлопала его по перстням:

– Не волнуйтесь, Ваше величество, и не таких видали…

– Позвольте отвечать, Ваше величество! – не смутился поджарый тип.

Король продолжал сопеть, и тогда сказала королева:

– Позволяем.

– Это еще один раз не есть правда, Ваше величество! Мы не устанавливать наши порядки, потому что если мы даже сильно захотеть, это невозможно сделать в ваше королевство, потому что это импосибл! Потому что больше беспорядка мы не видеть ни в одно другое королевство, да укрепит Всемогущий семантическая база ваше королевство!

– А ну, поясни! – угрожающе произнес король.

– Мы не совать в лапа глаголам, мы только их просить вставать на их законный место! Мы не вертеть прилагательные, так как они есть наши друзья, особенно очень похвальные, мы только их просить вставать, куда нам надо! Мы очень любить предлоги и другая часть тела! Мы только очень не любить, когда нарушать порядок!

– Тебя как звать? – неожиданно спросил король.

– Я есть Шопинь, Ваше величество, но здесь меня называть Шопинг, что не есть коррект!

– А кто я, знаешь?

– Вы есть глава королевский дом Личных Местоимений, Его Королевское Величество Король Я!

– Если знаешь – почему нарушаешь?

– Никак нет, Ваше величество, я не нарушать!

– А вот я тебе сейчас докажу, что нарушаешь, – выпрямился на троне король, – В моем королевстве только я могу говорить Я. Все прочие должны говорить «ваш покорный слуга такой-то, Ваше величество» или «такой-то к вашим услугам, Ваше величество»! Вот это и есть наш порядок. Усвоил?

– Простите, Ваше величество, но в великий заморский держава, откуда мы есть, всякий имеет право называть себя Я и писать с большая буква!..

– Так поезжай обратно в своя великий заморский держава и пиши там себя с большая буква, а у нас здесь свои правила! – рявкнул король, указывая рукой на выход.

Начальник стражи подбежал к трону, ожидая дальнейших указаний. Но тут королева шепнула королю:

– Бесполезно, Ваше величество. Раз они сюда попали, они отсюда так просто не уйдут. Диаспора…

– Так что же нам теперь – ждать, когда нас начнут иметь справа налево?!..

– Уже имеют, Ваше величество…

Король, справляясь с гневом, пребывал некоторое время в молчании, после чего спросил у начальника стражи:

– Регистрацию проверили?

– Так точно, Ваше величество! Регистрация и подтверждение об употреблении имеется!

– Когда только успели… – почесал корону король. – Диаспора, блин…

И подумав, вынес вердикт:

– Значит, так! Живите, но чтоб у меня тут тихо! Понятно?!

– Понятно, Ваше величество, да пребудет в веках ненормативная лексика вашего королевства!

– А будешь воду мутить – пол поменяем! Будешь не шопинг, а жопинг!..

– К вашим услугам, Ваше королевское величество!

– Всех вон! – велел король страже, и мигрантов выставили за дверь на просторы королевства.

– А как же мы? – захныкало Путешествие.

– Дорогая, тебе Путешествие еще нужно? – спросил король королеву.

– Нет, Ваше величество, передумала. Пусть лучше позовут Секс…

– Эй, вы там! – велел король страже. – Тащите сюда Секс и всех кто с ним! Да побыстрее!

Путешествие заплакало.

– Чего плачешь, бабка? – сказал король, вставая. – Хочешь, чтобы чаще вызывали – бери пример с Секса! Вот у кого порядок, так порядок! Даром, что мигрант, а дело знает! Одно слово – диаспора!

И король, взяв королеву под руку, заторопился с ней в покои.

14

Все так, моя хорошая, все так! И ночь, и полнолуние, и твое призрачное лицо, и нетающее тепло твоей щеки! Я беспрестанно думаю о тебе, и мысли мои текут, как горькие слезы. Незабвенная моя, вопреки всем доводам рассудка хочу верить, что впервые за четыре года слышу не себя, а тебя! Подумать только: этот чистый разум, этот бесчувственный тиран совсем отбился от рук! Ты только представь: он смеет утверждать, что тебя в моей жизни не было! Если дело пойдет так и дальше, то до чего же он договорится, и как долго я смогу ему противостоять?!

С другой стороны, в моем нынешнем плачевном положении есть и плюсы: например, размеренное круглосуточное бдение. Не надо лежать, уставившись в потолок, засыпать под утро с мокрым лицом и просыпаться с волчьей тоской во взгляде. Не надо жалкой заботой поддерживать никчемное существование. Ведь я и жил-то только для того чтобы каждый день приходить к тебе и разговаривать с тобой. Иногда сочинялось что-то траурное и несуразное. Вроде этого:

Уволь за выслугою лет

почившее стихотворенье

сними с распятия творенье

дай вечной памяти обет

Сравни с тем, что сочинялось, когда ты была со мной:

Измята ночь, частит дыханье

в глазах воды хрустальной свет

всхлип, сейсмограмма содроганья

и в одах радости рассвет.

Помню, отец рассказывал, как в детстве дыханием и пальцем проделывал в инистом узоре окна проталину размером с окуляр и припадал к нему, как к подзорной трубе. Однажды он увидел две черные фигурки на снежном просторе. Это были его отец и мать. Через десять минут они принесли замерзший коленкоровый патефон, и он, согревшись, хрипло запел: «У любви, как у пташки крылья…» За этим последовало приятное детское открытие: с патефоном в отличие от черного репродуктора музыку можно слушать по своему усмотрению и когда захочешь. Такой впервые предстала перед ним свобода пусть еще не творчества, но потребления. В памяти пожилого человека такие ничтожные события – как золотые крупинки на сите старателя. Мою же память тяготит самородок твоего образа.

Вёрсты, сутки – ткань разлуки

дерюга, бремя, мыши муки

день ночь грызут ее пустоты

мне не преодолеть и йоты

не перепрыгнуть через миг

не скинуть бренности вериг

Бедная моя, ты же знаешь – здесь мы предоставлены сами себе. Кто пожалеет, кто утешит? Не знаю, что будет со мной дальше, но в нынешнем моем существовании я не вижу никакого проку ни себе, ни тонкому миру. Знакомый критик – Зальцман, ты его знаешь, он почти два года здесь – намекнул (вот ведь всезнающая порода!), что по истечении первого срока предстоит отбор, и что заезженные пластинки дальше первой сферы не пройдут, а останутся здесь, пока не сотрутся окончательно. И если меня беспокоит моя дальнейшая участь, то только из-за желания достичь высших сфер и сделать мою память о тебе вселенским достоянием.

Милая моя, я никогда не рассказывал тебе о том сложении и разложении чувств, о той любовной философии, которой следовал, перед тем как встретить тебя. Не поверишь, но я считал, что любовь подобна мошенничеству. Я понимал под ней некое резиновое понятие, включающее в себя все виды дружелюбия: от сиюминутной симпатии до навязчивой привязанности, от гормонального всплеска до расстройства метаболизма. Она является без предупреждения и как предупреждение, охотно знакомится и не скупится на посулы, и никто не знает, что у нее на уме. Она встречает нас распростертыми объятиями и провожает издевательским смехом, обещает нам блаженство, а вместо этого возводит на Голгофу. Будь же начеку, не верь ей, беги от нее, и да не обманет тебя ее застенчивый лепет, стыдливый румянец и потупленный взор, ерничал я. Меня всегда пугали – вернее, отпугивали попытки женщин подвести истеричную черту под отношениями, когда на меня с рыдающей укоризной и взвинченным пафосом, с надрывной искренностью и абсолютной непогрешимостью вываливали гору моих недостатков, которых я за собой никогда не числил, и которые, тем не менее, незаметно складировались и заносились в толстый гроссбух. Расставаясь с очередной музой, я укрывался от шрапнели разочарования в философском блиндаже и говорил себе: все женщины на один манер – мы воруем для них олимпийский огонь, а они думают, как на нем поджарить яичницу. Как странно, однако, они устроены – ищут не счастья, а выгоды! Самое смешное, что их выгода всегда близорука и наказуема. Люди, а женщины особенно, не умнее самих себя, чтобы знать все наперед. Так думал я. Тем удивительней то самозабвенное, гибельное самоотречение, которое обуяло меня после нашей встречи. Помню, как представляя тебя, хозяин дома назвал твою фамилию, имя и отчество, и я подумал: не Ф.И.О, а кантата! Воодушевился и принялся воспевать твои женские качества, которых никогда не было у моих прежних подруг. Вспоминал эпизоды моей любовной биографии, которая представлялась мне одним сплошным недоразумением, чернил бывших любовниц и превозносил тебя. Признавался себе, что ничего не знал о любви и о том стонущем, ликующем упоении, которое испытывал, думая о тебе. Был взволнован и не знал, как выразить распиравшие меня чувства. Скажу так: человек либо любит, либо нет, и тогда он либо есть, либо его нет. Я любил и я был, я люблю и я есмь. С тобой я понял главное: женщину мало любить – в ней надо раствориться.

Радость моя, ты всегда со мной, и вместе мы выдумываем продолжение того, чего не было, но обязательно было бы, сложись все по-другому. И это сослагательное будущее прекрасно! Там мы гуляем с нашим малышом по тенистым дорожкам ренуарова парка, и над нашими головами колышутся зеленые, прошитые золотыми иглами шатры, в которых живут говорливые, иноязычные птицы. Вокруг такие же, как и мы принаряженные люди, и у всех мягкие улыбки, и все друг друга любят. Мы здоровы и счастливы, и нам не о чем беспокоиться. Внутри нас ощущение праведного, прочного, заслуженного покоя. И это ощущение не покидает нас, где бы мы ни были. А вот еще: мы идем по роскошному, как персидский ковер лугу, и я читаю нашему сыну считалочку, которую сочинил подростком:

Понедельник вторник

бездельник дворник

вторник среда

шорник балда

среда четверг

померк фейерверк

пятница суббота

телятнице забота

суббота воскресенье

Шарлотте обрученье

Малыш показывает пальчиком на цветы и спрашивает: а как называется этот цветок? На цветах плоские и яркие, как лепестки бальзамина бабочки, и я, собрав мои скудные познания, отвечаю: это ромашка, это зверобой, а это… А это анютины глазки! – опережаешь ты меня. Бубенчики, лютики, сурепка, полынь, кипрей, медовая кашка, гвоздика, колокольчики, васильки, сныть, мышиный горошек, горицвет, алтей, клевер, льнянка, пижма и еще с десяток неизвестных ни мне, ни тебе растений. Букетом полевым наш выбор расцветал, пока гербарием не стал. Они обволакивают нас своим дыханием и разбавляют зелень цветными мазками. Но самый красивый на свете цветок – это наша мама, говорю я сыну и целую тебя. А меня? – требует сын, и мы целуем его в обе щеки. Это ли не счастье? Воображение и память – что еще для этого надо!

Я завидую себе прежнему

я завидую себе вешнему

мятно-нежному, придыхательному

упоительно-восклицательному

Не завидую себе нынешнему

неживому, мнимому, вымышленному…