Текст книги "Затяжной конфликт"

Господарь Валахии

Господарь Валахии Влад III, более известный как граф Дракула, страдал обостренным чувством справедливости и исключительным упорством в достижении цели. Если ему казалось, что с ним дурно обошлись, то он не успокаивался, пока не изведет обидчика и не истребит его род. Однако подданные его недолюбливали. Он обижался и сажал их на кол или заживо варил в прованском масле. Никто не мог бы обвинить его в предвзятости, ибо он одинаково обходился со своими и чужими, с друзьями и врагами. Неукоснительно следуя старинной рецептуре, секрет которой ныне утерян, он щедро сдабривал кипящее масло турецкими пряностями и венгерскими специями, но все эти усилия так и не снискали ему народного признания.

Судьба не была благосклонна к бедному господарю. В ранней юности он провел четыре года заложником в Турции, откуда вернулся законченным пессимистом. Отец его за это время был обезглавлен, а старший брат похоронен заживо. Самому Дракуле пришлось трижды завоевывать трон: дважды его свергали, а на третий раз свои же воины с радостным гиканьем подняли его на копья. Он успел пожалеть, что вовремя не сварил их в масле и что теперь вряд ли сумеет это сделать. С этой благочестивой мыслью господарь отдал душу Дьяволу.

Теперь оставалось рассчитывать только на загробное отмщение неблагодарному человечеству – и Дракула со своей обычной решительностью сделался самым жутким из вампиров, когда-либо обитавших в подлунном мире. В те времена было трудно изобрести что-либо более разрушительное, вроде атомной бомбы, марксистского учения или телерекламы.

Всемирная известность пришла к графу триста лет спустя, когда выяснилось, что этот неугомонный покойник имеет обыкновение выходить из гроба и пить кровь живых людей. Бродячий кинооператор, случайно заглянувший в графский замок, заснял на пленку похождения сиятельного мертвеца. Шокирующие кадры стали достоянием публики, и Румынию наводнили стада кинолюбителей и солидных профессионалов, не говоря уж о толпах любопытствующих туристов, вооруженных только дешевыми фотоаппаратами.

Изложенные сведения выглядят весьма убедительно и подтверждены множеством кинодокументов. Однако пристальный анализ показывает, что в этом деле всё еще много неясного.

Если внимательно вглядеться в лицо графа Дракулы на разных кинолентах, то возникает вопрос: а действительно ли на них снят один и тот же персонаж? Всюду одинаковы только огромные клыки, но ведь они таковы же и у других вампиров. Не приписаны ли почившему господарю преступления всех румынских упырей вместе взятых?

К тому же сам факт питья человеческой крови нельзя считать доказанным. Так, помощник кинооператора со студии «Русьфильм» утверждал, что одна из укушенных дамочек на его глазах смыла следы укуса, оставленные, судя по всему, ярко-красной губной помадой. Конечно, мужчине, тем более давно усопшему, красить губы несколько неприлично, но нынче эта прихоть уголовно не наказуема.

Выяснению истины препятствует и чрезмерный ажиотаж вокруг графского поместья. Владельцы местных гостиниц, трактиров и сувенирных лавочек подогревают интерес туристов всеми дозволенными, а чаще недозволенными способами. Дошло до того, что они стали по очереди ночевать в фамильном графском склепе. Кроватью служил пустующий просторный гроб, в котором старая румынка дважды в неделю меняла постельное белье. При приближении кого-либо из посетителей дежурный обитатель гроба продирал глаза и издавал леденящие душу вопли. В результате один из трактирщиков чуть не расстался с жизнью, когда некий отважный турист из снежной России попытался вогнать осиновый кол ему между лопаток.

Итак, приходится с прискорбием признать, что мы всё еще далеки от взвешенной и объективной оценки посмертной деятельности графа Дракулы. Дракуловедам еще долго придется отделять невзрачные плевелы истины от пышно разросшихся злаков заблуждений и лжи.

Во имя справедливости мы должны изложить и почти невероятную версию израильских ученых, основанную на компьютерном анализе каббалистических книг. Согласно их теории, подлинная история жизни, смерти и посмертного существования Влада III, прославившегося под именем графа Дракулы, выглядит так.

Справедливый, благородный и целеустремленный господарь непомерной жестокостью и изощренным садизмом навлек на себя ненависть подданных и был ими подло умерщвлен в честном бою, сражаясь один на один с пятнадцатью противниками. Похороненный по христианскому обряду, он более ни разу не покидал своей могилы. За истекшие века его тело обратилось в прах, душа же пребывает в аду и вечно варится в прованском масле с турецкими пряностями и венгерскими специями.

Окончив чтение, Максим отправился разыскивать Бромштейна. Он нашел его у штабной палатки, беседующим с Самозванцем. Тот говорил:

– А коли не по случаю, но с намерением, тады причину познать надобно. Omnia habet causam1313
  Всё имеет причину (лат.).


[Закрыть]. – Тут он увидел Максима и обрадовался: – Мы как раз о те базарим. Чего ради нехристи снова на твою сотню нападают? Может, они про какое твое оружие сокровенное проведали?

– Нет у меня никакого сокровенного оружия, – сердито сказал Максим.

Воевода огорчился:

– Жаль. Оно бы нам пригодилось. А глядишь, еще и проявится, когда срок придет. Ну, бывайте!

Он ушел, а Максим стал излагать Бромштейну свои впечатления от прочитанного. Как обычно, ему не понравился шутовской стиль. Кроме того, ему хотелось понять, откуда взялись легенды о вампирах.

– Кто его знает, – ответил Бромштейн неопределенно, – наверное, были отдельные встречи с полувоскрешенными. Полноценных воскрешенных до начала Армагеддона не могло быть – кроме, разве что, Христа, двух-трех человек, оживленных им лично, и, возможно, Святого Георгия. А такие недоделанные, вероятно, встречались. Жертвы чародеев и чернокнижников.

– Но Вы-то в истории про Дракулу это высмеиваете.

– Мало ли что я высмеивал! Я же тебе сказал, что тогда еще в вампирах не разбирался. Сегодня писал бы осторожнее.

– А что по поводу осинового кола, серебряных пуль и тому подобного? Они действительно помогают?

– Осиновый или березовый, серебряные или свинцовые – это без разницы. Проблема в другом. Из-за отсутствия внутренних органов полувоскрешенные очень живучи. Надо попасть в голову или в сердце, иначе он залижет рану – и снова будет как огурчик.

– Ну, этот-то уже не воскреснет, – удовлетворенно сказал Максим.

– Чему ты радуешься? Если бы один из ударов не пришелся в сердце, был бы шанс многое узнать. Вампиры знают больше живых и даже больше воскрешенных. Положение на грани миров имеет свои преимущества. А теперь это всего лишь анатомический препарат.

– А почему у них глаза светятся?

– Понятия не имею. Светятся, и все.

* * *

Днем участникам облавы было позволено отоспаться, но Максим долго лежал без сна: он был уверен, что его будут преследовать кошмары. Однако опасение не оправдалось. Промучившись часа полтора, он наконец заснул без сновидений.

Когда-то Лариса – бывшая жена, в те времена начинающий психолог – объясняла, что не так страшны кошмары, как их предчувствие. Пожалуй, она была права. Во всяком случае, Максим напрочь утратил свою способность засыпать, едва улегшись в спальник. Ожидание вампиров – то ли настоящих, то ли снящихся – стало постоянной прелюдией ко сну. Да и в бодрствующем состоянии ему не раз мерещились в темноте светящиеся красные глаза, так что последствия ночного нападения оказались серьезнее, чем можно было ожидать.

Приуныли и другие дружинники. Хотя боевые качества вампиров оказались невысоки, зато ужас они навели куда больший, чем бомбы и танки. Кто-то пожаловался:

– Я как этих вампиров-кровопийц вспомню – мороз по коже.

– Да тут и без вампиров скоро всё развалится к чертям собачьим, – поддержал Слава. – Берут нас измором. Мы – в болоте, они – в деревне да в поле. Нашу армию прикончит не антихристова погань, а обычные комары.

Подошел Егор Егорыч.

– Была б самогонка от Ильича – ее духа никакой комар не сдюжит. А твои одеколоны… – Он махнул рукой, показывая, насколько мало полагается на репелленты Максима.

Тут вмешался Павел Матвеевич. Он потребовал прекратить пораженческие настроения и высказался в том духе, что хорошо смеется тот, кто смеется последним, а пока еще не вечер и мы скоро отделаем Антихриста, как бог черепаху, так что он своих не узнает и костей не соберет. В завершение он зачем-то добавил, что учение Христа всесильно, потому что оно верно.

Слава сделал ему замечание за избыток экспрессии, а Серега, не церемонясь, послал матом. Даже кроткий Егор Егорыч выразил недовольство:

– Вы, извините, зазря на нас высказываетесь. У нас не настроения, а обида за правое дело, что мы его почти что до конца проиграли без всяких сражений, а из-за комарья и расстройства чувств.

– Красиво излагаете, – одобрил Слава, и Егор Егорыч приосанился.

12. Нежданная встреча

Конный отряд. Поединок. Похороны. Приказ Босса. Рассуждения о добре и зле.

Максим проснулся от пронзительного сигнала общей тревоги, поданного дозорными. В эту ночь он был в вахтенной десятке и спал одетым, поэтому сразу же выскочил из палатки, на бегу надевая шлем и волоча за собой перевязь с мечом.

Уже рассвело, и была хорошо видна большая группа всадников с саблями наголо, летящая прямиком на расположение сотни. Кони стелились над землей, едва касаясь ее копытами: похоже, это были призраки.

– К брустверу! – приказал Максим, и все, кто успел выбраться из палаток, растянулись цепочкой вдоль насыпи.

Дозорные уже были тут. Изя – как всегда, в кафтане поверх кольчуги, – захлебываясь, рассказывал:

– Это я их первый видел! И таки давал сигнал за общую тревогу.

Доскакав до рва, всадники спешились. На земле они двигались неуклюже: явно не призраки, а живые люди. Или, скорее, воскрешенные. Подумалось: интересно, как могут призрачные кони нести всадников из плоти и крови? Однако углубляться в эту тему было некогда.

Нападавшие – человек семьдесят – не стали форсировать преграду, а начали огибать ее, заходя с тыла. Максим отдал новый приказ:

– Перемещаемся к лесу!

Теперь главное было – продержаться против превосходящих сил противника несколько минут, до подхода подкреплений из соседних сотен. Первые кавалеристы уже миновали сгоревший танк и вступили на территорию лагеря. Их командир, лицо которого показалось Максиму смутно знакомым, закричал:

– Кто у вас главный? Давай без лишнего кровопролития. Выходи, будем биться один на один.

Максим вышел вперед. Его мотоциклетный шлем развеселил кавалериста.

– Экая у тебя рожа, как у водолаза, – засмеялся он.

В этот момент Федя вдруг заорал:

– Не лепо ли ны бяшет, братие! – И, осенив себя крестным знамением, ринулся на врагов.

– Куда? Назад! – гаркнул Максим, но опоздал: навстречу Феде уже выскочил изящный бледный человек в черной сутане – судя по шапочке, иезуит.

Федя был могуч, как носорог, но столь же неуклюж, а занятия по фехтованию регулярно прогуливал. Шансов на победу в поединке у него было немного. Оставалось надеяться, что монах – не слишком военная профессия.

Максим и сам оказался в трудном положении. Его противник владел саблей лучше, чем он мечом, и сумел нанести ему несколько ударов. Выручали только доспехи и шлем.

Подбежали несколько бойцов из девятой сотни, но почему-то без оружия. Так что годились они только на роль зрителей, потребности в которых совершенно не было. Внезапно Максим заметил, что Федя, неуклюже взмахнув руками, валится на бок, а иезуит вытирает саблю о траву. Он крикнул: «Держись, Федя!», уже понимая, что всё кончено, и сделал неловкий выпад. Командир всадников, воспользовавшись этим, нанес мощный удар, который, наверное, рассек бы его пополам, если бы не наплечник. Да и так показалось, что жахнули дубиной. Неделю будет болеть, подумал он. И то еще, если кость не сломана.

Кавалерист зло рявкнул:

– Что, в броню заковался, трус паршивый? Боишься честного открытого боя? Хоть бы лицо показал!

– Нашел дурака! – так же зло ответил Максим, снова сделал выпад – и снова неудачный.

– Покажись, ясно солнышко. Взглянуть на тебя хочу, – настаивал кавалерист. – Я не трону. Вот, смотри. – И он вложил саблю в ножны.

Максим оглянулся: рядом никого, нападения сзади можно не опасаться. Он опустил на землю щит и, не выпуская из руки меча, снял шлем. Его противник застыл в изумлении.

– Ну и что? – спросил Максим довольно грубо.

– Черт побери! Ты же моя копия! – выдохнул кавалерист.

Это было очевидное преувеличение, но теперь и Максим уловил сходство воскрешенного с собой. Вот почему его лицо показалось знакомым!

– Как звать? – требовательно спросил противник.

– Максим.

– Фамилия?

– Скворцов.

– Ха! И я Скворцов. Был. Леонид Скворцов. Отца как звать?

– Он двенадцать лет, как умер.

– Болван! Как звали?

– Михаил Леонидович…

Получается, еще чуть-чуть – и я бы убил собственного деда? – содрогнулся Максим. – Или, скорее, он меня…

С обеих сторон надвигались дружинники из соседних сотен, на этот раз при оружии. Однако вступать в бой не спешили: никому не хотелось повторить Федину судьбу.

– В десять вечера на перекрестке дорог, где белая ленточка! Без оружия! – бросил кавалерист Максиму и, обращаясь к своим, коротко приказал: – По ко́ням!

Нападавшие выбежали из леса, вскочили на своих призрачных коней и умчались.

Над Федей хлопотали Изя и медсестра Даша. Максим тоже подошел, но сразу увидел, что всё бесполезно. Федино горло, не защищенное воротом кольчуги, было перерезано. Кровь уже почти не шла. Даша заплакала. Скорее всего, она впервые так близко встретилась со смертью. Изя бормотал что-то на непонятном языке: молился? просил прощения за недавнюю ссору? Кто знает!

Появились носилки. Мертвого Федю унесли.

– Вот гады воскрешенные! – высказался в сердцах Серега. – Мог бы – всех поубивал.

– А Федю ведь тоже могут воскресить? – неуверенно предположил кто-то.

Но Максим знал, что это невозможно. Короткий период, когда движение на дороге между жизнью и смертью стало двусторонним, закончился в момент высадки Антихриста. Эх, Федя, «не лепо ли ны бяшет». Нелепо, бессмысленно, непоправимо…

* * *

Похороны состоялись в тот же день. В лесу вырыли могилу, тело засыпали землей, установили крест с табличкой. Петя всхлипывал. Возможно, со смертью Феди у него на всем свете не осталось близкого человека. Максиму хотелось его утешить, но подходящих слов не нашлось. Он просто подошел, постоял рядом. Петя этого даже не заметил.

Речей не было. Азамат хотел сыграть похоронный марш, но его предложение не поддержали. Выпили по стопке водки за помин души и разошлись по своим сотням. Только теперь Максим до конца осознал, что Армагеддон – не игра. Это жизнь и смерть. Во имя чего? Неведомой справедливости? А сколько еще несправедливостей, подобных Фединой гибели, должно совершиться для ее победы?

Ближе к десяти часам он сообщил, что отправляется в разведку, назначил своим заместителем Славу и пошел на место, указанное командиром всадников, – туда, где он сам когда-то воткнул вешку с белой ленточкой. Теперь она замызгалась, побурела от грязи.

Максим подвесил к ветке фонарик, как он делал в лагере на вечерних посиделках, и стал поджидать давешнего кавалериста. Только успел подумать: «Придет или нет?», как тот появился и вместо приветствия произнес:

– Что же это? Выходит, ты мой внук? Мишке-то еще года не было, когда меня забрали. Значит, внучек мой к попам подался. Дела…

– Я не воцерковленный, – попытался объяснить Максим.

– Ты мне проще скажи: в бога веришь?

– Да как не верить? Ты же сам убедился, что есть загробный мир. Значит, и Бог есть.

– Ну, пускай есть. А что толку? Он тебе по жизни сильно помог?

– Бог не для того, чтобы помогать.

– Вот это верно, – поддержал дед. – Помощи от него не жди, одни неприятности. – И назидательно изрек: – Для человеческого счастья не бог нужен, а отсутствие эксплуатации. Чтобы не было бедных и богатых, начальников и рабов. Чтобы все были свободными. За это мы сражались и будем сражаться. И законы ваши подлые, которые на пользу только буржуям, отменим. Точка.

– Да ты, никак, анархистом заделался, – удивился Максим.

Бывший комиссар смутился. Анархисты – это «Черная гвардия», Гуляйполе, Махно. Одним словом, враги. В Гражданскую он с ними сражался. Хоронил друзей и единомышленников, убитых пулеметным огнем с тачанки. Забыв о своем интернационализме, над свежей могилой клялся «отомстить проклятым хохлам». Мстил жестоко и безжалостно. Снова хоронил товарищей… Максим слышал об этом от бабушки, хотя рассказывала она неохотно, не вдаваясь в детали. Остальное он домыслил сам.

Комиссар справился с минутной растерянностью и провозгласил:

– Называй хоть анархизмом, хоть ревизионизмом, а суть одна. Короче, бьемся за счастье простого человека. Чтобы он не боженьке молился, а сам свою судьбу решал.

– Давай не будем спорить на богословские темы, – предложил Максим. – Мне у себя в Дружине эти разговоры уже до смерти надоели.

Комиссар засмеялся:

– У нас тоже сплошные разногласия. Мы, кто посознательнее, хотим расправиться со всеми суевериями и мракобесием. А другие, напротив того, верят, что Черный Рыцарь – чуть ли не сам Иисус Христос. Комедия!

– Сплошная развлекуха, – согласился Максим. – Особенно если вспомнить, что Федя погиб, а мы с тобой друг друга чуть не поубивали.

– Верно, странные дела, – согласился дед.

Он стал прохаживаться взад-вперед, как часто делал и сам Максим. Вскользь расспросил о жизни, о семье. В отличие от Самозванца, выразил недовольство тем, что Максим не женат и не имеет детей.

Откуда-то прибежала лохматая собака с ехидным выражением морды. Остановилась чуть поодаль, пару раз гавкнула для порядка и завиляла хвостом, демонстрируя полное дружелюбие. Дед смотрел на нее и, кажется, завидовал. Наверное, подумал о том же, о чем Максим: какое дело этой дворняжке до человеческих и нечеловеческих войн? Собаки соблюдают нейтралитет. Хорошо быть собакой!

Дворняжка еще немного постояла, снова гавкнула и убежала. Комиссар неожиданно спросил:

– Значит, ты восьмой сотней командуешь?

– Да.

– Ну, всё точно. За что-то наш Босс на тебя взъелся. Короче, велел доставить ему тебя живым или мертвым. Посланец его указал на карте вашу позицию. Всё, как есть, верно.

Всюду висят ружья, и все стреляют. Даже не дожидаются последнего действия, подумал Максим и спросил:

– Да кто этот ваш босс? Как его хоть зовут?

– Не знаю. Какой-то богатей, снабжает всю армию.

– Он за мной охотится, а я понятия не имею, кто это. Но вы-то как можете не знать имени своего командира?

– Командиры у нас выборные. Как я, к примеру. И никого надо мной нет, помимо командарма. Командарм у нас один – Черный Рыцарь. Точка. А Босс – так, вроде коменданта по хозчасти.

– Тогда почему вы его слушаетесь?

Дед замялся на секунду, потом пробурчал:

– Обещал нам живых коней в награду.

– А зачем вам живые кони? Чем ваши плохи?

– Это не кони, это призраки. От них ни тепла, ни чувства. Так, одна видимость. Средство передвижения. Конь – это другое.

В его голосе появилась мягкость, глаза мечтательно прищурились. Может, он потому и пошел на Последнюю Битву, что захотелось снова в седло, подумал Максим. Больше-то, видать, ничего его по-настоящему не волнует.

– Понимаю. За настоящего коня можно и собственного внука прикончить, – кивнул он.

– Не дури! Я-то откуда знал, что внук? А тут еще и шлем водолазный.

– Мотоциклетный, – поправил Максим.

– Ты-то, как ни крути, тоже готов был своего деда угробить. Даже не за коня, а за просто так.

– Извини, – сказал Максим. – Как-то глупо все вышло. Я – с Архистратигом, ты – с Антихристом…

– Вот-вот! Объясни-ка, зачем в белую дружину полез.

– Сражаться со злом, за справедливость, – ответил Максим не очень уверенно.

Дед почувствовал его замешательство и удвоил напор:

– Знаю я эту вашу справедливость. Если у Коли ни кола, ни двора – значит, он в церкви недокланялся, потому его справедливо наказали. И раз он бунтует, то это, по-твоему, зло. А твои попы – это добро. Так?

– Не мои они.

– Командир твой, архангел – это добро? Посылает вас, несмышленышей, убивать и умирать. Очень человеколюбиво.

Что тут возразишь? – подумал Максим. – Да, нам всю жизнь внушали: во имя высокой цели приходится и убивать, и умирать. И учили убивать. Дескать, подходящая цель найдется. Хорошо, что пока не заставляли погибать для тренировки. Конечно, с точки зрения вечности, жизнь и смерть – пустяки…

– Так ты хочешь сказать, что Антихрист – это Добро? – нашелся он.

– Ничего я не хочу сказать, – насупился дед. – Нету никакого добра. Зло есть, а добра нету.

– Это как? Ты ж только что говорил, что свобода, независимость от буржуев…

– Эксплуатация – зло, – оборвал дед. – Уничтожаем ее – вроде бы делаем добро. И всегда так: когда становится меньше зла, это и называют добром.

– А вот, к примеру, ты накормил голодного…

– Я и говорю, – подхватил дед. – Уменьшил зло. Сытость-то сама по себе – вовсе не добро. Страдание – зло. Помочь страдающему – добро. А если он не страдал? Тогда и добра никакого нет.

Максим чувствовал в словах деда какой-то подвох, какую-то ошибку, но не мог понять, в чем она.

– А любовь? – спросил он наконец. – Разве это не добро, свободное от зла?

На этот раз готового ответа у деда не было. Он молчал, собирался с мыслями. Потом начал рассуждать вслух:

– Вот мужчина любит женщину. Пускай даже взаимно. Как, скажем, Вронский и Анна Каренина. А она, известно, бросается под поезд. Или он ее убивает – это я уже про Кармен и ее этого… как его? А сам сходит с ума – это Идиот. А какой-нибудь ученый любит истину. Изучает химию и вдруг изобретает порох. Или, того лучше, динамит.

– Атомную бомбу, – невольно подсказал Максим.

– Это что еще за штука?

– Неважно. Во всяком случае, пострашнее динамита.

Появилась еще одна дворняга – на сей раз тощая и облезлая. Эта комиссару не понравилась. Он топнул на нее и прикрикнул:

– Пошел вон!

Собака сочла за лучшее ретироваться. Комиссар удовлетворенно отметил:

– Вот так! Нечего шляться, подслушивать секретные переговоры. – Он чуть помолчал и завершил прерванную мысль: – Короче, я тебе так скажу: любовь – это и не добро, и не зло. Это закваска. А что на ней взойдет – один бог ведает. Да и наша любовь к людям не всегда добром оборачивалась, – признался комиссар. – Мы тоже немало дров наломали.

Он помрачнел. Вспоминал то ли свои ошибки, то ли учиненную над ним самим расправу. Возможно, справедливую – не с людской точки зрения, а в некотором высшем смысле: «Мне отмщение, и Аз воздам». А проще – за что боролись, на то и напоролись.

Максим набрался окаянства и спросил:

– Когда тебя расстреливают, это больно?

– Нет, не больно. Это очень страшно. Совсем не так, как в бою. Там страх злой, веселый, а тут… Нет, этого не опишешь. Ты не поймешь. Тебе-то такого пережить не придется. Ну, как объяснить? Думаешь только об одном: скорее бы всё кончилось. А он не стреляет и не стреляет. И еще думаешь: не может этого быть. Это не со мной, это не я, так не бывает… А потом, без всякого перехода, оказываешься непонятно где. Можно сказать, нигде. Кругом какие-то странные размытые формы. Короче, ты это увидишь, когда придет твой срок.

– А тебе самому доводилось кого-нибудь расстреливать, когда ты воевал?

Комиссар еще больше помрачнел и отрезал:

– Нечего об этом говорить. Я свои счета оплатил. Точка.