Текст книги "Затяжной конфликт"

* * *

Грузовик в очередной раз съездил за продуктами. Заодно он теперь выполнял функции почтовой кареты – или как там они назывались? Короче, был завален письмами чуть не по самые борта. Коллапс мобильников привел к возрождению эпистолярного жанра. Бумага стала высшей ценностью. У запасливой Анны Михайловны ее было, по-видимому, немало, но выдавала она по одному листку на руки в три дня, ведя строгий учет в бухгалтерской книге.

Максиму было проще остальных. Его выручал блокнот, из которого по мере надобности можно было вырывать листы. А всеобщего увлечения письмописательством он не избежал, хотя понимал, что его записки вряд ли вызовут восторг. Путаные объяснения того, почему он не может сообщить о себе ничего содержательного, не казались убедительными даже ему самому. Но нельзя же честно написать, что он бессмысленно торчит на мещерских болотах в кольчуге, при мече и щите, ожидая Последней Битвы с Антихристом. Дина бы тут же отправила на его поиски отряд санитаров со смирительной рубашкой.

Наверное, письма других дружинников были столь же нелепыми. Во всяком случае, почти все тщательно скрывали свое творчество от окружающих. Исключение составляли несколько человек, чьи послания состояли из зарифмованных любовных излияний. Эти охотно читали свои произведения всем желающим, особенно медсестрам, хотя стихи адресовались вовсе не им. Преобладали ямб и хорей, обычно четырехстопные:

 
Я люблю тебя безумно
И тоскую без тебя,
И считаю, что неумно
Жить на свете, не любя.
 

Встречались и более изысканные варианты. Максиму запомнились строки:

 
О тебе вспоминаю я часто,
Так как стала моей ты частью.
 

Он и сам пописывал стихи, не брезгуя четырехстопным хореем, но не делился ими с широкой публикой. Разве что с близкими друзьями, да и то обычно в подпитии.

* * *

Уроки фехтования продолжались. Бромштейн неплохо освоил парирование ударов, и Максим перешел на деревянные мечи: пора было заняться отработкой контратак.

Боевая подготовка его сотни, в которой сейчас насчитывалось сорок три бойца, проходила с меньшим успехом. В обязательных ежедневных тренировках участвовало не больше половины личного состава. Другие сотники не могли похвастаться и этим. Однако на командирских летучках все сообщали, что явка стопроцентная. Толстый Вася поддакивал:

– Верно, я проверял – всё в порядке.

Воевода делал вид, что верит. Потому что как иначе? Попробуй, накажи добровольца за непослушание! Он обидится и уедет. С кем тогда воевать будешь?

Однообразие жизни иногда нарушали теологические дискуссии, неизменным зачинщиком которых бывал Изя.

– Вы мне таки скажите, зачем столько много разговоров про ваш Апокалипсис? Наш пророк Даниил про него уже всё рассказал. Что встанет Российская империя – это как будто зверь с многими рогами, и что после разрушится. И таки разрушилась. И после придет Машиах, и всем будет по справедливости.

– И кто же это Даниилу наобещал? – осведомился Борис.

– Тот Единый, кто никогда не ошибается и не обманывает.

– Это который при исходе из Египта обещал евреям землю, текущую молоком и медом? А потом завел в пустыню, где все они померли?

– Тогда я тебе другое скажу. Они, пускай, в пустыне, а дети их таки попадали до Земли Обетованной. Ты смотри, как у нас в Израиле красиво! Три урожаев за один год. Всё цветет. Четыре морей…

Медсестра Аллочка, до сих пор благоговейно слушавшая беседу мудрецов, робко спросила:

– Изя, ты в Израиле где жил?

– В Ерушалаим. По-вашему, Ерусалем.

– О, в Иерусалиме, – с уважением сказала Аллочка. – Святой город. Город Христа.

– Зачем так? – ощетинился Изя. – В Ерушалаим уже других лжепророков не было? Зачем всегда за этого говорить? В Ерушалаим на каждом углу четыре лжепророков. Мы этого одного распинали, чтобы делать хорошо, тихо, а получилось, что мы таки делали ему паблисити на весь мир.

– Да ты что! – ужаснулась Аллочка. – Это же Спаситель, сын Божий.

– Или много он кого спасал? Тебя? Брата твоего? Таки нет.

– Это же Спаситель, – тихонько повторила Аллочка.

– Даже себя не спасал. Зачем такого спасителя?

– Это же Спаситель…

* * *

Более рискованная полемика развернулась, как значилось в дневнике Максима, во вторник. На сей раз Изю чуть не побил Федя за похабные высказывания о Богоматери и святом Иосифе. Максим едва успел вмешаться. Он отправил Федю к отцу Владимиру поучиться христианскому смирению и привлек Бромштейна к воспитанию Изи.

– Скажите, Изя, Вы давно в последний раз получали по физиономии? – серьезно спросил Бромштейн.

– Что вдруг?! – удивился Изя. – Таки да, уже давно. Вот перед тем днем, когда приехать сюда. Почему Вы спрашиваете такой вопрос?

– Интересуюсь, хотите ли получить снова.

– От Вас? – И Изя попытался встать в боксерскую стойку.

Бромштейн оценивающе посмотрел, слегка нажал ему на плечи, заставив согнуть колени, поднял повыше его левую руку и одобрительно заметил:

– Так уже лучше. Может быть, сумеете прикрыть нос.

Изя смотрел на него, ничего не понимая.

– Мои религиозные чувства не задеты, – успокоил его Бромштейн. – К тому же, если понадобится, я обойдусь словами. Но всегда найдутся люди, предпочитающие выразить свое отношение действием. Не надо их оскорблять. Вам бы понравилось, если бы кто-то стал насмехаться над Моше или, например, подозревать Эстер в прелюбодеянии с Мордехаем?

– Почему Вы говорите этих гадостей?! – закричал Изя.

– Чтобы Вы поняли, из-за чего Вас бьют. И будут бить, если Вы не перестанете высказываться так, как сейчас.

Кажется, до Изи дошло. Он кивнул, поднял упавшую шляпу и, обращаясь ко всем присутствующим, громко сказал:

– Я жалею, если сделал кому-то обиды. – Помолчал, подумал и добавил: – Но много ваших верований могут удивлять человека.

* * *

Максим сидел на своем излюбленном месте для чтения, когда к нему примчался Слава.

– Давай быстрей, наши побоище с соседями устроили!

Максим бросил книгу и вслед за другом поспешил в расположение соседней сотни. Драка шла вовсю. Хотя противник превосходил числом, шансы его были незавидны: один Федя стоил целой армии.

– А ну, прекратить! – крикнул Максим.

С тем же успехом он мог бы заклинать горную лавину. Мельтешня тел, казалось, стала еще отчаяннее. Федя с утробным уханьем наносил удары, изредка утирая со лба трудовой пот. Максим схватил его за руки. Воспользовавшись тем, что главный противник блокирован, на него тотчас бросились двое. Одного Федя лениво отпихнул ногой, другого, высвободив руку из хватки Максима, двинул кулаком по макушке. Оба свалились. Первый тут же вскочил и отбежал подальше, второй стал быстро-быстро отползать на четвереньках.

Максим задействовал последний аргумент:

– Кончай бузу! Антихриста воевать идем!

К дезинформации подключился Славка.

– Антихрист! – заорал он дурным голосом. – Антихрист на третью сотню напал, а вы тут махаетесь!

– Через пять минут всем быть в броне и при оружии! – продолжил Максим.

Несколько голосов подхватили:

– Атас!!!

– Что стоим?

– Давай быстрее!

Сотня Максима бегом бросилась к своим палаткам. Прибежали, стали напяливать кольчуги, подпоясываться мечами. Через несколько минут потрепанные бойцы выстроились на опушке.

– Молодцы! – похвалил Максим. – Быстро собрались. Учебная тревога отменяется. Отбой!

– Какая учебная?! А Антихрист, третья сотня?

– Это называется «легенда учений», – объяснил Максим.

– Нет, ты скажи, по какому закону они втроем на одного?!

– Зуб мне сломали, сволочи.

– Если б не твоя легенда … (непечатное определение), я бы этого татуированного достал. Он, паскуда, всю морду мне расквасил.

– Неправильная у вас контрацепция, – прокомментировал Егор Егорыч, наблюдавший за схваткой со стороны. – Бить надо так, чтоб не встал, извините за выражение. А иначе от пострадавшего никакой пользы.

Невдалеке собралась девятая сотня. Перед строем суетливо метался командир – Антон Панов. Максим подошел к нему, объяснил ситуацию, договорился не извещать воеводу о происшествии и вернулся к своим. Здесь уже хлопотали Даша с Аллочкой: прикладывали к ушибам примочки, смазывали йодом ссадины.

– Что ж вы так неосторожненько, – причитала Аллочка.

– Дурачье безмозглое, – поддерживала Даша.

Максим занялся разбором полетов.

– Они первые начали, – изложил свою версию Слава. – Мы с Серегой гуляли себе, подошли к их палаткам. Там ходит какой-то раскосый. Серега и говорит – мирно говорит, не ему, а мне, просто так: «Вот развелось у нас косопузых». А тот услышал и кричит: «А ну, вали отсюда, чурка. Упереть что-нибудь собрался?». Тут они все выскочили и стали его мутузить.

– А он на «чурку» никак не среагировал, – кивнул Максим, хорошо знакомый с повадками Сереги. – Утерся и пошел восвояси.

– Ну, немного среагировал ему по рылу, – нехотя признал Слава. – Так ты ответь, как положено: раз-два по морде и разошлись. А всем кагалом прессовать – это западло. Вон, он теперь даже из палатки вылезть не может. Похоже, ему жопобедренный сустав повредили.

– Значит, Серегу стали бить. А ты что?

– Что я? Побежал наших звать, потом к тебе.

– Жаль, нет у нас гауптвахты.

Славка дипломатично перевел разговор на другую тему:

– Про Антихриста – это ты вовремя впилил. Я уж боялся, что тебя самого сейчас упакуют.

Этот сюжет Максим счел за лучшее не обсуждать. Вечером он позвал Бромштейна прочесть лекцию об агрессии и разрешении конфликтов. Пригласил отца Владимира, тот произнес прочувствованную проповедь о любви к ближнему. Максим подвел итог:

– Всё поняли? Еще раз такое повторится – убью. Выгоню из Дружины к чертовой матери. И отправлю чистить гальюны во всем лагере. Потому что как с вами иначе?

Бромштейну он пожаловался:

– Пришли воевать с Антихристом, сражаться за высокие идеалы, а устраиваем битву с соседней сотней.

– Идеалы – это хорошо. Жаль, что они недостижимы, – вздохнул Бромштейн.

– За что же мы тогда воюем, черт подери?!

– Воюют только за одно: за власть. И за то, что к ней прилагается: богатство, привилегии, почести. А объявленные идеалы – это всего лишь инструмент. Его всегда можно поменять, если он затупился.

– Но Бог ведь на нашей стороне, верно?

– Который? Большой Бог, как называет его Азамат? Бог-Демиург, создатель всего сущего? Его, я думаю, мало волнует, которое из его творений победит. Мальчишка, играющий в шахматы сам с собой, не заботится о том, белые или черные выиграют.

– А Его Сын?

– Все мы его дети. Надеюсь, он достаточно беспристрастен, чтобы не выделять кого-то одного.

– Подождите! – не выдержал Максим. – Ведь Черный Рыцарь – посланец Дьявола. Или сам Дьявол!

– И что с того? Это у нас он пользуется дурной репутацией, а Создатель, насколько я понимаю, им доволен. Он разделил полномочия: Архангелу Михаилу с его присными отданы на откуп небеса, Дьяволу – преисподняя. Земля до сих пор была общей территорией, теперь вот решается, кто будет владеть ею безраздельно.

– Вы, кажется, любитель парадоксов? – осторожно предположил Максим.

– Не без того, – с удовольствием признал Бромштейн. – Куда денешься, если парадоксален мир, в котором мы живем?

Максиму всегда было трудно понять, говорит ли Бромштейн всерьез или острит. Вот и на этот раз… Неужели он искренне считает, что нет особой разницы между Архангелом и Дьяволом? Про мальчишку-шахматиста – это ведь он и о себе: просчитывает на десять ходов вперед и за белых, и за черных, но напрочь забыл, какими играет он сам.

Приковылял Серега. Весь забинтованный, несчастный, с заплывшим глазом.

– А, представитель великого русского народа! – приветствовал его Максим.

– Да пошел он … (непечатное выражение), этот народ, – отозвался Серега. – Как у кого волос черный, так они рады покалечить до полусмерти. Гяуры паршивые. Не, я больше не русский. Буду типа иностранец.

– Лучше волосы перекрась, – посоветовал Слава.

Серега понял, что сочувствия не дождется, и окончательно расстроился.

11. Облава

Предатель. Вечернее чаепитие. Засада и погоня. Господарь Валахии. Ночные страхи.

И был вечер, и было утро: день субботний. Около умывальников, как всегда по утрам, толпилась очередь из заспанных дружинников. Увидев Максима, к нему подошли те же пятеро легионеров, что и две недели назад. Всё было ясно без слов, глава делегации только спросил:

– Завтра как в прошлый раз?

– Не возражаю, – сказал Максим.

С предвидением у него оказалось слабовато. На следующий день после завтрака прибежал адъютант Сашка с наказом доставить Максима к воеводе. Нетерпеливо ждал, пока он соберется, пританцовывал на месте, словно хотел в туалет: с трудом сдерживался, чтобы не сообщить причину вызова. Расколоть его можно бы в два счета, но зачем? Ясно, что Самозванец задумал сюрприз – не надо его разочаровывать.

Сюрприз вышел пренеприятнейший. В семнадцатой сотне поймали шпиона, когда он надевал черной крысе ошейник с запиской. Изменника связали, крысу убили, записку прочли. Она гласила: «Вечером 8 сотня пьет. Ночью будет беспробудно спать».

Всё это сообщил Максиму Толстый Вася на входе в штабную палатку. Там находились воевода и связанный предатель, ожидающий допроса. Тут же, непонятно зачем, присутствовал отец Николай. Агент пытался держаться с достоинством, но видно было, что ему не по себе. Максим не знал его имени, хотя лицо было знакомо: в последнее время он часто мелькал поблизости.

– Теперь зачнем пытать, за сколько сиклей ты скурвился, – зловеще провозгласил Самозванец. – Такой те устроим Содом с Гоморрой, прости Господи, что запоешь и запляшешь.

– Не надо Гоморры, – возразил арестант, – я и так все расскажу. Мне скрывать нечего. С первого дня служу Спасителю, каковой в образе Черного Рыцаря явлен, и клевету вашу подлую не приемлю. А что вам лгал, так сам Предстоятель Святой Православной Церкви мне этот грех наперед отпустил. Уж он-то знает, на чьей стороне правда.

– Он знает, на чьей стороне деньги. А от правды отворотился и творит непотребства немеряные, – вступил в полемику отец Николай.

– А Вам, батюшка, совсем уж не к лицу порочить Святейшего, – укорил шпион. – Это как если бы овца стала препираться с пастырем.

– Вернее сказать, смышленый подпасок обличает вороватого пастуха, – поправил священник. – Но пусть даже мы употребим Вашу аллегорию. Не разумно ли овце взбунтоваться, если пастырь решил ее зарезать?

– Законопослушная овца не бунтует, а с радостью идет на заклание.

Максиму надоел их богословский спор, и он довольно резко сказал:

– Вот Вы и идите. Скоро Вам такая возможность представится, когда Вас будут вешать как предателя и шпиона. А пока скажите, зачем Вы крутились в расположении моей сотни.

Допрашиваемый забеспокоился: кажется, понял, что дело может не ограничиться угрозами. С него разом слетела напускная бравада.

– Меня никак нельзя вешать, я военнопленный! – стал убеждать он, заискивающе заглядывая в глаза Самозванцу.

– А об этом мы еще поразмыслим, – усмехнулся тот. – Коли будешь на вопросы отвечать правдиво да подробно, тады, пожалуй, помилуем. Ну, так что ты в осьмой сотне разнюхивал?

– Велено было обо всем докладывать, а про восьмую сотню – особенно. Я и докладывал.

– Кем велено?

– Не знаю, – развел руками шпион. – Мне крысы записки приносили – я и выполнял.

Отец Николай не удержался от назидания:

– Видишь, не на Спасителя ты работал, а на крыс.

Максим перебил его:

– Кто тебе рассказал, что сегодня собираются выпивать?

– Да все у вас в сотне об этом толкуют. И Вы же сами тому здоровому бугаю говорили: «Если сегодня снова напьешься, навешаю десяток нарядов вне очереди».

Воевода укоризненно посмотрел на Максима, который поторопился уйти от щекотливой темы, задав новый вопрос:

– Ты передавал сообщение о прошлом… как бы сказать… празднике? Две недели назад?

– Я-то передавал, но, видно, посланца моего собаки затравили. Брехали, подлые, со стороны дороги, а я и не догадался, в чем дело.

Больше ничего у него узнать не удалось. Воевода попытался еще раз напомнить про грозящую предателю казнь, на что тот упрямо заявил, что этого не позволяет Женевская конвенция.

– Что еще за невская венция?! – окончательно вышел из себя Григорий. – Будешь юродничать – на дыбу вздерну!

Отец Николай сообщил с плохо скрытым злорадством, не очень подобающим его сану, – видать, сильно обиделся за сравнение с овцой:

– Не подписывали мы эту конвенцию и знать про нее не знаем. Надобно тебе покаяться и всю правду рассказать, не то могут с тобой не по-доброму поступить как с подлым шпионом.

– Я военнопленный! Спросите хоть у кого из нашей армии. Я в ней начал служить раньше, чем у вас.

– Нам в сношения с нечистью входить невместно, – гордо ответил Самозванец. – А что ты иуда и переметчик, нам и без того ведомо. Посему повесим безжалостно.

– Да уж, вздернем на ближайшей осине, – с готовностью подтвердил Толстый Вася. – Сделаем тебе шахсей-вахсей до полного харакири.

– И умоем руки, – смиренно завершил отец Николай.

Допрашиваемый упал на колени.

– Помилуйте, не губите! Не знаю я ничего больше.

В палатку заглянул Сашка с известием, что прибежала еще одна крыса. Предателя вывели наружу, и крыса, как хорошо выдрессированная собака, подбежала к его ноге. Самозванец подал ему ошейник с запиской:

– Давай, надевай. Ныне твое послание в самый раз будет.

Шпион немного поколебался, но, взглянув на нехорошо улыбающегося Толстого Васю, подчинился. Он нехотя надел на крысу ошейник, и она исчезла – только трава чуть шевельнулась.

– Вот так-то лучше, – назидательно сказал воевода. – За послушание дарую те жизнь.

– Спасибо, благодетель, – произнес шпион. Прозвучала ли в его голосе насмешка, или это показалось?

– Уводи переметчика, – приказал Самозванец помощнику. – Пущай его к тачке прикуют, как того, первого плененного. Будут вместях воду возить.

Шпиона увели, и воевода занялся планированием предстоящей операции.

* * *

Максим возглавил маскировочную акцию: вечером, чтобы ввести в заблуждение соглядатаев противника, инсценировали пьянку. Сидели у березы, пили чай и пели песни. Йованович согласился сыграть на скрипке, исполнил вариации Паганини на одной струне. Он замечательно смотрелся в голубом плаще на фоне золотистых закатных облаков.

Дружинников из других сотен, подходивших к дастархану, Максим вежливо просил не беспокоиться: у нас тут междусобойчик. Закусываем, обсуждаем внутренние дела. Чужаки обижались и уходили.

От остова вражеского танка все еще тянуло гарью. Пару раз принимался накрапывать дождь, измываясь над потугами ополченцев изобразить веселье без горячительного. Егор Егорыч жалостно просил выдать ему фронтовые сто грамм на сугрев души. Федя вспомнил студенческую вечеринку, где некая девушка танцевала на столе в костюме Евы, но ни один Адам не поддался искушению – так все наклюкались. Анна Михайловна неодобрительно качала головой, Аллочка краснела и теснее прижималась к Максиму.

К полуночи одни бойцы рассредоточились вдоль кромки леса, другие обогнули поле и заняли позицию у его противоположной стороны. Воевода лично возглавил операцию. В ней, помимо восьмой сотни, задействовали две соседних. На всякий случай каждой группе было придано по ангелу. Стали ждать.

Ночь выдалась пасмурная. Тучи закрывали всё небо. Лишь изредка в них угадывалась полная луна, немного разгонявшая мрак и тут же снова скрывающаяся. Где-то вдали закричал петух. Или это какой-нибудь условный сигнал? Но нет, по-прежнему ничего не происходило.

Перед рассветом на краю поля вырисовались крадущиеся темные фигуры. Врагов было немного – не больше десятка. Они бесшумно продвигались вперед и, если бы не глаза, горящие красным светом, могли бы остаться незамеченными.

Дружинники, выполняя полученный приказ, молча сидели в засаде, пока непонятные существа не оказались совсем близко. Пронзительный звук трубы послужил сигналом к атаке, и бойцы с улюлюканьем и нестройным «ура!» выбежали навстречу незваным гостям. Странные создания развернулись и бросились обратно. В свете фонариков стало видно, что они одеты в обтягивающую черную одежду на манер аквалангистов. Они казались очень худыми и двигались с фантастической скоростью.

Максим бежал настолько быстро, насколько позволяла рыхлая земля, но расстояние между ним и преследуемыми неуклонно увеличивалось. Теперь всё решал отряд, сидящий в засаде. И вот – когда черные существа почти достигли противоположного края поля – из леса выскочило несколько десятков бойцов. Враги оказались зажаты меж двух огней. Однако они и теперь не растерялись, повернули под прямым углом и понеслись по сужающемуся коридору, образованному бегущими с обеих сторон дружинниками.

– Держи, уйдут! – закричал Серега.

И верно, почти всем черным тварям удалось уйти. Только один из врагов, испугавшись взметнувшегося перед ним ангела, споткнулся и упал. Он сейчас же вскочил, но время было упущено: он оказался окружен. Недруг попытался прорваться через кольцо противников и был убит, несмотря на крик воеводы: «Бери лахудру живьем!». Изрубленный мечами и истыканный копьями, он лежал на земле – скелет, туго обтянутый кожей, как египетская мумия. Глаза, лишенные век, продолжали отсвечивать красным.

– Полувоскрешенный, – определил Самозванец. – Вампир, не к ночи будь помянут. Эх, жаль, не догадался я у Егория конников попросить. Не мыслил, что объявятся столь скорые твари. Беда с вами, первоживущими. Зачем никто из вас на лошади сидеть не умеет? Была бы у меня конница…

Последним, задыхаясь и кашляя, приковылял Егор Егорыч.

– Профуфырил я дистанцию, потому как спервоначалу духонеподъемный темп зафигачил, – пожаловался он. – Слишком опасался, что без меня вы не управитесь.

Возбуждение атаки прошло, и бойцы с растерянностью смотрели на убитое ими существо. По приказу воеводы несколько человек сходили в лагерь за куском брезента. В него завернули тело и отнесли к штабной палатке. Посмотреть на убитого прилетели два херувима. О чем-то переговорили на своем птичьем языке и улетели.

Пришел Бромштейн. Долго рассматривал покойника, поинтересовался, какого цвета у него были глаза (теперь они помутнели и выцвели).

– Красные? Мне так и говорили. Значит, истории про вампиров – не пустые россказни.

Максиму надоели многозначительные недомолвки, и он спросил:

– Да о чем это вы? Полувоскрешенные, вампиры…

– У полувоскрешенных почти нет внутренних органов, поэтому они не могут переваривать пищу. Им приходится получать питательные вещества в готовом виде: пить кровь, как комарам. А называют их по-разному: вампирами, упырями, вурдалаками.

– Ух ты! – ужаснулся Слава. – У меня и на комаров-то аллергия, а тут бы и вовсе весь распух.

Максим представил себе, как эта мерзость неслышно пробирается в палатку и впивается ему в горло. Бр-р-р… Трудно вообразить что-то более отвратительное.

– А правда, что укушенный сам становится вампиром?

Бромштейн отрезал:

– Полная чушь. Он просто заболевает, а иногда и умирает от потери крови.

– Но считается, что если в рану попала слюна вампира…

– Максим, как тебе не стыдно! Неужели ты веришь во всю эту мистику? Да у полувоскрешенных вообще нет слюнных желез.

– Вы, я вижу, большой специалист по физиологии вампиров, – с уважением сказал Максим.

– Стал им за последнее время. К сожалению, когда о них писал, ничего этого не знал.

Максим заинтересовался:

– А где у Вас про них написано?

– Как, ты не видел? Это же одна из первых историй в «Царях и императорах».

– Я читаю в случайном порядке, – признался Максим.

– Если интересно, прочитай «Господарь Валахии». Хотя я там слишком увлекся венгерскими специями. Впрочем, сам увидишь.

Заинтригованный этими намеками, Максим сразу же после завтрака взялся за книгу.