Текст книги "Затяжной конфликт"

* * *

Вечерело. Олег с упорством, достойным лучшего применения, пытался сесть в позу лотоса. Несколько ополченцев развлекались запуском ракет на содово-уксусном двигателе.

Серега задумчиво предположил:

– А ну как заместо уксуса водку налить? Тогда типа вовсе на луну улетит? – Однако тут же самокритично признал: – Я, по правде сказать, в химии не очень… Вот математичка у нас в школе была – зверь. Так я до сих пор всякую арифметику наизусть знаю. Типа что параллельные линии ни хрена не пересекутся, все углы в треугольнике – 360 градусов, биссектриса – это крыса, или там про пифагоровы штаны…

Следующим номером программы стал Егор Егорыч. Он по пьяни схватился за лезвие меча, и пришлось срочно вызывать медсестру Аллочку, чтобы забинтовала руку. Затем утешение понадобилось ей самой. Не успев закончить перевязку, она расплакалась – из сочувствия, а еще потому, что Егор Егорыч напомнил ей покойного папашу.

– Он такой же был. Тихий, добрый, никому зла не желал, только выпивал сильно. Оттого и помер. Шел однажды домой нетрезвый и попал под поезд. А может, и подтолкнул его кто, разве теперь узнаешь!

– Вот ведь жизнь паскудная! Меч не с той стороны заточили, – жаловался Егор Егорыч.

– И остались мы с братиком сиротками, – причитала Аллочка.

– Нету такой пакости, чтобы которая не случилась, ежели кому ее не надо…

– И братика я не уберегла, оттолкнула…

– Хоть бы предупредили, что не с той стороны заточен, так я бы поостерегся. А то ведь ни одна сволочь не сказала.

Сумасшедший дом, думал Максим, успокаивающе поглаживая Аллочку по спине. Отделение для тихо помешанных. В девятнадцатой сотне – для буйных, у меня – для тихих. Наверное, со временем я и сам свихнусь, тогда мне всё станет до лампочки. Поскорее бы.

* * *

Похоже, Самозванец послушался Егор Егорыча и наладил пропаганду: по утрам Толстый Вася, похожий на орангутана с мегафоном, стал обходить лагерь. Над лесом разносился его голос, и так не особо музыкальный, а тут еще десятикратно усиленный и до неузнаваемости искаженный. Слов разобрать почти не удавалось.

– Бу-бу-бу, приказ! Бу-бу-бу, обязательно! Бу-бу-бу, всем бойцам! Бу-бу-бу, приказ! Бу-бу-бу! Бу-бу-бу!

Максим не пытался вникнуть в содержание воеводиных приказов. Важнее было разобраться в собственных переживаниях. Его мучили привычные угрызения совести: в последнее время он чересчур усердно занимался утешением Аллочки. Дине бы это не понравилось. Что тут скажешь? Трудно жить без тепла, без нежности, не получив ответа ни на одно письмо, не дождавшись ласкового слова. Была бы от нее хоть какая-нибудь весточка… Слабое оправдание, но уж как есть – так есть. Ладно, Армагеддон всё спишет, пытался успокоить он себя.

Вдоль опушки бродил Егор Егорыч, тряс забинтованной рукой и делился с каждым встречным своими бедами. Дескать, виной всему меч-кладенец. Злой дух навел на него порчу, и он – меч – в бессознательном состоянии набросился на собственного хозяина. Укротить меч и вернуть ему разум удалось только благодаря посту и молитве, а также умерщвлению плоти, коему он, Егор Егорыч, предавался с особым усердием.

– Откуда у Вас этот меч? – спросил Максим; он давно хотел задать этот вопрос, да случай не подворачивался.

Егор Егорыч оживился, стал рассказывать:

– Жил я себе, припеваючи, у Алевтины, а тут объявляется один хороший человек – тот, что когда-то мою квартиру покупал. Угощает, чем Бог послал, и спрашивает: «Хочешь ли ты, Егор Егорыч, погибнуть за счастье всего человечества, да еще получить в придачу теплое местечко в Царствии Небесном?». Ну, я отвечаю, что хочу, особливо ежели он мне еще стаканчик поднесет. Как в армии обучали: с криком «ура!» в атаку, вперед, до полной победы коммунизма над условным противником! Значит, наливает он мне еще стаканчик и достает этот самый меч-кладенец, что остался от самого короля Артура Артуровича. А я подписываю две штуки бумаг со многими печатями, что обязуюсь отвоевать в Добровольческой Дружине Небесного Воинства. И чего-то еще мелкими буковками – это я читать не стал, а только на следующий день посмотрел. И вижу, там написано, что все права на Царствие Небесное я уступаю какому-то хмырю с заковыристой фамилией. Это, видать, по ошибке записали, да только как теперь исправить-то?

– Егор Егорыч, а сейчас где Вы выпивку берете? Тут ведь нет Вашего благодетеля.

Егор Егорыч пытливо посмотрел на Максима, понял, что запираться бесполезно, и честно ответил:

– В город хожу. В город Фрол. Пешком, как старик один святой. Мне Степаныч, царствие ему небесное, рассказывал. Был такой святой, Сергей Воронежский, так он прям из своего Сергеевского Посада в Москву завсегда пешком ходил. И обратно пешком.

Вот и объяснились длительные отлучки нашего богобоязненного Иова, отметил про себя Максим и уточнил:

– А он тоже ходил водку покупать?

Егор Егорыч призадумался, потом признался:

– Этого не знаю. Да только я водку не покупаю. Портвешком перебиваюсь, раз места тут бескультурные и Ильича нету.

* * *

Всеобщую скуку ненадолго развеяло выступление группы «Конец света». Вряд ли она когда-либо имела столь оглушительный успех. Публика аплодировала, свистела, вопила и топала ногами, чего, впрочем, не было слышно в силу особенностей почвы.

«Войска, утомленные бездельем, проявили небывалую страсть к музыке. Настроение поднялось до запредельных высот», – записал Максим в дневнике.

Про то, что почти сразу после концерта к нему вернулась прежняя хандра, он писать не стал. Тем более не стал раскрывать ее причины, носившие сугубо интимный характер.

Виной всему вчерашняя встреча. Он сидел на своем излюбленном бревне. Рядом на пне нежилась лягушка – та, что когда-то привлекла внимание Хвостова-Стахова, а может, ее сестра. На Максима смотрела уважительно, как на равного себе. Он в десятый раз перечитывал скабрезную историю про второго российского президента. Только добрался до описания противоестественных отношений между ним и его преемником, как на поляну вышел раскосый парень – то ли якут, то ли бурят. В Дружине таких было несколько, и все они казались Максиму на одно лицо. Вдруг парень резко рванул в лес.

Что с ним не так? – подумал Максим. – Почему он выглядел странно? И тут сообразил: черная ленточка на плече. Он вскочил и понесся вдогонку. Ветки лупили по лицу, трава и папоротники цеплялись за ноги. Максим, как всё последнее время, был в кольчуге и при оружии, а парень бежал налегке. Однако преимущество в скорости ему не помогло. Безоглядно драпая по лесу, он налетел на огромный упавший ствол – такой, что ни подлезть под него, ни поверху не перебраться. Тут Максим его и настиг. Парень обернулся к нему, беспомощно поднял руки.

Задыхаясь после гонки с препятствиями, Максим с трудом выговорил:

– Попался? Признавайся: что делал в нашем расположении?

Для убедительности он наполовину вытащил из ножен меч. Парень смотрел на него с ужасом.

– Я думал, здесь общая территория, – пролепетал он.

– Какая еще общая?! Тут лагерь Дружины Архистратига Михаила!

– Так я же из Дружины. Из семнадцатой сотни.

– Не ври! Откуда тогда черная ленточка? Ты, дурак, забыл ее снять, когда шел шпионить.

– Почему черная? Белая!

Приглядевшись, Максим понял, что ленточка, и правда, когда-то была белой. Просто она измазалась в грязи и саже.

– Чего же ты убегал? – растерянно спросил Максим, вкладывая меч в ножны.

– Боялся, Вы меня поколотите за Аллу.

– Что?!

– Я знаю, Вы тоже к ней ходите. Испугался, что ревновать станете.

Максим, не сдержавшись, завопил:

– А ну, убирайся, кавалер хренов! Ленточку постирать не можешь, скотина. Гоняйся тут за тобой!

Парень пробормотал «извините» и улепетнул, а Максим поплелся искать книжку, брошенную в пылу погони. Рожа, исхлестанная ветками, горела. На ходу он уныло костерил Аллу, пугливого дружинника, а более всего – себя. По-хорошему, надо бы признать: всё-то я перепутал. Как последний фраер, забыл, что есть время обнимать и время уклоняться от объятий. Однако он сформулировал эту мысль проще:

– Грустно быть идиотом. Угораздило же связаться с этой…

Все остальные слова были непечатными: в литературном языке приключившийся афронт не предусмотрен. А ведь сам же когда-то написал стишок, кончавшийся строчками:

 
В большой гостинице при Северном вокзале
играют вместе простаки и шулера.
Мы всё давно до нитки проиграли:
игра в любовь – азартная игра.
 

Хорошо хоть, книжка нашлась легко. Лежала на моховой подстилке, ждала хозяина, как преданная собака. Разве что хвостом не виляла.

Солнечный день усердствовал, пытаясь разогнать мутные мысли: мол, мир прекрасен, живи и радуйся! Увы, не верилось. Чтобы развлечься, Максим стал наблюдать за стайкой ангелов, парящих невысоко над землей. За этим занятием и застал его Павел Матвеевич. Он понял интерес Максима по-своему и покровительственно посоветовал:

– Зря Вы засматриваетесь… э-э-э… на ангелиц. Именно засматриваетесь. Это только с виду они женщины. А по сути, они все бесполые – что ангелы, что ангелицы. Вот медсестра Аллочка – это перспективно. Очень рекомендую.

Что лучше: зарубить его мечом или задушить? – размышлял Максим. – Зарубить проще, но душить, наверное, приятнее. Поразительно, как ко времени пришлись его советы. Он изучающе уставился на горло собеседника, а тот весело продолжал:

– Я и сам бы не отказался, но у меня есть дама, а на двух меня, боюсь, уже не хватит. Вот лет пять назад… – Он хитро подмигнул. – Да, лет пять назад… Тогда у меня бывало и по три, и по четыре.

– Павел Матвеич, Вы женаты? – спросил Максим.

Хвостов оживился и стал подробно рассказывать про свою семейную жизнь. Стерва жена уже полтора года как ушла. Думала, что можно вот так запросто бросить личного представителя Президента! Но она получила свое: сына он отобрал, оставил ее без денег и без квартиры.

– Есть в мире справедливость! Будет знать, кто в Клепиковском районе хозяин.

– А сына теперь сами воспитываете?

– Сам, сам. Он у меня в интернате учится, в Англии. Будет английским лордом. – Он хохотнул и продолжил перечислять пакости, которые устроил своей бывшей жене.

Максим пожалел, что не задушил его сразу же, а вызвал на откровенность. Шел бы ты, хвощ мерзопакостный, … (непечатное выражение), произнес он про себя: большего не позволило воспитание. Вслух же вкрадчиво спросил:

– Скажите, Павел Матвеич, почему Вы у нас, а не у Черного Рыцаря?

Вопреки его ожиданиям, Хвостов не обиделся.

– Что я – дурак, быть с проигравшими? Всем известно, что победа будет за Архистратигом. «Апокалипсис» читать надо, – сказал он менторским тоном. – Я не собираюсь, как некоторые, строить из себя мученика идеи. Да, именно идеи. Я прямо говорю: пошел в Дружину, чтобы заработать Царствие Небесное. Честно сказать, не всегда я поступал… э-э-э… по-христиански. Искупление…

У Максима раздражение перелилось через край.

– А почему бы не вести себя по-христиански с бывшей женой? – спросил он грубо. – Может, тогда и искупления бы не потребовалось.

Вот теперь Хвостов разозлился:

– Ты мне мораль не читай. Я перед своим духовником исповедовался, а перед тобой не собираюсь. Не собираюсь.

Интересно, что сказал ему батюшка, подумал Максим. Спросить, что ли? Однако озвучивать вопрос не стал. Из-за беседы с Павлом Матвеевичем стройная схема мироздания совсем запуталась. Не следовало быть у Архангела Михаила таким как Хвостов-Стахов. Никак не следовало. Но ведь в любом человеке есть что-то хорошее. Может, я просто не заметил? – размышлял Максим. – Хотя… Это ведь про людей, а не про личных представителей президента. Ишь ты, грехи он тут замаливает!

* * *

Жизнь в лагере шла заведенным порядком. В очередной раз вернулся из Князево грузовик с кипой писем. Дружинники читали их вслух, хвастались друг перед другом. Мамы, возлюбленные, жены живописали, как они скучают и волнуются. Просили сыновей, любовников, мужей сообщить подробности своей затянувшейся командировки. Расспрашивали о здоровье. Выясняли, скоро ли ненаглядный вернется. Писали: «Целую, люблю, жду» или «Крепко-крепко обнимаю, навеки твоя». Максим, как всегда, ничего не получил. Тоска. Прав был Экклезиаст: если лежат двое, то тепло им; а одному как согреться?

Пребывая в этом раздрызганном настроении, он бесцельно бродил по опушке. У края поля на него набрели трое высоких светловолосых парней нерусского вида с устрашающими боевыми топорами. Один из них обратился к Максиму:

– Тут быть великий воинство? Что спасать древний боги? Как новый боги хотеть делать Рагнарӧк. Хотеть убивать древний боги и быть главный для весь мир. Тут она быть?

– Думаю, вам туда, – вежливо сказал Максим, приблизительно указав направление на расположение противника. – Там стоят войска Черного Рыцаря, а здесь собрались как раз те, кто за новых богов.

– Чёрний! Да! Surtr1515
  Сурт (норв.) – в скандинавской мифологии повелитель огненных великанов, один из предводителей древних хтонических богов. Его имя на древнескандинавском языке значит «Черный».


[Закрыть], – обрадовался светловолосый. – Спасибо болшой.

Парни двинулись через поле. Эти искатели Рагнарӧка чем-то понравились Максиму, хоть они и приняли сторону Антихриста. Проводив их, он подошел к палаткам своей сотни. Там ошивался пожилой толкинист – тот, что когда-то разыскивал эльфов. По нездоровому блеску в глазах было видно, что человек не в себе. И – самое странное – в руке он держал пистолет.

Зачем это? – подумал Максим. – В Дружине же огнестрельное оружие запрещено. Ответ пришел тут же: сумасшедший прицелился и выстрелил ему в голову. Максим даже не успел испугаться. В один и тот же момент он увидел вспышку огня, услышал грохот выстрела и ощутил за правым плечом взмах крыла ангела-хранителя, которого Архистратиг, по просьбе Самозванца, приставил к нему после истории с вампирами.

Пуля, взвизгнув, пропала в кронах деревьев, а сумасшедший выхватил кинжал и с воплем «не уйдешь, проклятый оборотень!» набросился на Максима. У него обнаружилась нечеловеческая сила, как бывает с умалишенными в маниакальном состоянии, и, пока его сумели оттащить, он успел нанести своему противнику несколько ударов в грудь и в живот.

У Максима подогнулись ноги, и он осел на землю. Трусоват ты, мужик; зря тебя на войну понесло, сказал он себе. Сидел бы дома, выполнял задания Таисьи Алексеевны и не рыпался. Серьезных повреждений он не получил: спасла кольчуга. Разве что останется пара синяков от особенно мощных ударов. Однако противная дрожь в коленях не проходила; не исчезало и сосущее ощущение под ложечкой.

Четверо дружинников с трудом удерживали щуплого седого человечка, а тот отчаянно бился и кричал тонким голосом:

– Вы не понимаете! Не понимаете! Это оборотень! Он всех нас предаст Врагу!

Бешеное сопротивление ослабело только после того, как его ноги опутали простыней, связав концы двойным узлом. Теперь уже нетрудно было скрутить ему руки за спиной. Для гарантии несчастного помешанного привязали к дереву.

Страдалец продолжал взывать к своим мучителям:

– Опомнитесь! Уничтожьте оборотня! Мне все открыл Посланец, тайный эльф!

Видя, что его не слушают, он пронзительно завизжал и стал дергаться всем телом, пытаясь высвободиться. Кто-то догадался окатить его холодной водой; он затих, обмяк и сразу же уснул.

Максиму наконец удалось взять себя в руки, унять дрожь и справиться с тошнотой. Поэтому он смог достойно встретить воеводу, самолично прибывшего на место происшествия.

– Вдругорядь супостаты ищут твоей погибели? – бодро осведомился Отрепьев. – Забавный получается modus vivendi1616
  Образ жизни (лат.).


[Закрыть].

– Обхохочешься, – мрачно согласился Максим.

– Не унывай. Мы тя в обиду не дадим. Донесли мне, ваш юродивый про некого сокровенного посланца балакал?

– Вроде так. Про какого-то тайного эльфа.

– В этом деле разобраться надобно. Как юродивый пробудится, кличьте меня. Учиню ему шпектакль со скоморохами. И чтоб никого поблизости не было. Понятно?

– Понял, не дурак.

– Вот и славно.

Воевода ушел. Максим оставил Славу дожидаться пробуждения толкиниста, а сам спрятался за кустами, чтобы иметь возможность наблюдать за происходящим, оставаясь невидимым для пленника.

Слава добросовестно покараулил минут пятнадцать и, наскучив ожиданием, затянул подходящую к случаю песню:

 
Солнце всходит и заходит,
А в тюрьме моей темно.
Днем и ночью часовы-ы-ыя
Эх, да стерегуть мое окно.
 

Связанный застонал и проснулся, а Слава, как было велено, побежал за Самозванцем. Тот соизволил явиться незамедлительно.

– Признаёшь мя? – величественно вопросил он.

Безумец, до тех пор невнятно что-то бормотавший, вдруг посмотрел на него совершенно ясным взглядом и четко ответил:

– Как можно не узнать? Ты мой военачальник. Освободи меня!

– Невместно тому, кто на Москве царствовал, зубами узлы развязывать. Сей же час кликну моих людей, они тя развяжут. А покуда мы тут сам-два, расскажи без утайки, что знаешь.

– Сотник твой в восьмой сотне – оборотень, служит Врагу.

– Это кому, Черному Рыцарю?

– Ему, Темному Властелину. Если не казнишь его, всех погубит.

Воевода помолчал – вроде бы размышлял. Потом покачал головой:

– Не так он прост, чтобы взять да казнить. Ты вон попробовал – и много ли с того проку? У него, почитай, хитрый секрет есть. Надобно всё об нем выведать, тады и управу на него найдем. Ты-то откель прознал, что он оборотень?

– Посланец мне явился. Рассказал всё про оборотня и оружие дал: пистолет и кинжал заговоренный. А я оплошал, не справился.

– Отчего ж он сам оборотня не кончил и тя на сие дело назначил?

– Ему нельзя. Он не из людей, он из эльфов, но втайне. А с оборотнем люди должны расправиться.

– Почему знаешь, что он правду сказал? Что не притворный он эльф, а всамделишный?

– Он мне тайный знак показал.

– Какой? От твово воеводы не должно у тя тайн быть, – весомо сказал Самозванец.

Максим, сидя за кустом, мысленно аплодировал: его бы в театр на роль воеводы – сама Сара Бернар позавидовала бы. Тут у него, как часто бывает, в самый неподходящий момент зачесалось в носу. Он отполз подальше, чтобы не спугнуть помешанного, однако желание чихать тотчас пропало. Максим вернулся на свой наблюдательный пункт и услышал:

– Худой, высокого росту? Уж не Харитонов ли?

– Нет, пониже. На левую ногу слегка припадает. Ничего больше не припомню. Зови своих людей меня развязать.

– Эй, дружиннички! – зычно крикнул Отрепьев. – Ну-ка, развяжите юродивого! – И негромко добавил подбежавшим Славке и Борису: – И отправьте к лепилам, пущай полечат.

Страдальца отвязали от дерева, погрузили, несмотря на яростное сопротивление, в кузов грузовика и увезли. Еще долго были слышны его вопли:

– Сам воевода меня освободить велел! Куда вы меня везете, проклятые орки?! Не предавайте меня Темному Властелину!

– El pobrecito loco1717
  Бедненький помешанный (исп.).


[Закрыть], – жалостливо пробормотал один из Хосе.

Максим вылез из-за куста и сделал несколько приседаний, разминая затекшие ноги.

– Высокий, худой, хром на левую ногу. Никого таковского не припоминаешь? – спросил Самозванец с явным намеком.

– Припоминаю, – буркнул Максим. – Похоже, Виктор Блинов.

– Обидел ты его сурьезно. На его место сел, вот он на тя и озлился, – сочувственно кивнул Отрепьев.

– Я обидел?! – взорвался Максим. – Да мне это место даром не нужно было!

Воевода примирительно похлопал его по плечу:

– Ну-ну, знаю, что те не шибко нужно. Да ему-то всё одно обидно. Лады, надобно по-тихому доставить его в штаб и учинить следствие, как положено. Сейчас дам указание, пущай Вася возьмет трех дружинников и гребет в одиннадцатую сотню.

16. Худрук

Виртуальная крыса. Сашкино прегрешение. Переговоры с вороном. Ошибка президента. Чистка сортиров.

Указание воеводы запоздало. Вернувшись с задания, Толстый Вася сообщил, что Блинова со вчерашнего вечера никто не видел. В палатке он не ночевал, к завтраку и обеду не появлялся.

Самозванец не на шутку возмутился:

– Экое непотребство срамное, прости мя, Господи! Человек убёг, а воеводе об том ни слова не доносят. Эдак вовсе без людей останемся и знать того не будем. Дружиннички, прости Господи!

Толстый Вася объяснил:

– Сотник говорит: думал, по грибы пошел и заблудился. Думал, вернется. Или, думал, по бабам пошел.

– И заблудился, – вставил Максим.

– Тьфу на вас! Вам не воевать, а в отхожем месте сидеть и кричать «занято»! – выругался воевода.

– Прости Господи, – подсказал Максим.

– Прости Господи, – обреченно повторил Самозванец.

Итак, Блинов переметнулся к противнику, и Максим оказался в этом отчасти виноват. Поневоле задумаешься, что хуже: иметь в Дружине бездарного сотника или перебежчика. Впрочем, теперь-то что толку об этом размышлять! Полезнее решить, как уберечься от дальнейших покушений на свою жизнь.

Максим отправился за советом к Бромштейну. Тот заговорил в своей обычной шутовской манере:

– Твой противник почти всё уже перепробовал: бомбы, танковый обстрел, вампиров, конную атаку, пистолет, кинжал. Какие возможности остались? Утопить, отравить, отдать на съедение диким зверям.

– К черту Ваши шуточки! – взорвался Максим. – Без них тошно. Нельзя ли найти другой повод для игры ума?

Бромштейн посерьезнел.

– Извини, дурная привычка. Но заметь: Босс действительно не повторяется. Значит, надо ждать чего-то нового. Ты прав, мои варианты чересчур экзотичны. Вот только яд… Знаешь что: излови крысу и перед тем, как кормить свою сотню, давай ей попробовать всю еду.

– Пожалуй… Стоп, а зачем ловить крысу? Достаточно распустить слух, что я это сделал.

– Верно. – Бромштейн посмотрел на Максима с уважением. – Отличное решение.

Внес свою лепту и Слава:

– Тебе телохранители нужны. Этим мы с Серегой займемся. Никуда без нас не ходи.

– Да и так со мной все время ангел-хранитель.

– Вот и хорошо. А еще и мы будем. Иногда это надежнее, ты сам видел.

Новые нукеры взялись за охрану своего сюзерена всерьез. С особым усердием они сопровождали его в сортир и, если им самим туда не требовалось, сидели неподалеку, торжественно сообщая всем окружающим:

– Командир типа справляет малую нужду.

Про крысу, снимающую пробу со всех блюд в восьмой сотне, Максим по секрету рассказал Егор Егорычу.

– Вы, Егорыч, человек опытный. Как думаете, правильное решение?

– И не сомневайтесь. Крыса – самое то, что надо. Потому как она всё жрет и ничем, извините, не брезгует.

– Очень верное рассуждение. И еще хорошо, что она маленькая и обмен веществ у нее очень быстрый. Так что, если в еде какая-нибудь отрава, то крыса сразу помрет, долго ждать не надо.

– Вот и я говорю, от веществ мигом копыта откинет.

– Только никому ни слова, хорошо?

– Да что ж я, не понимаю? Могила!

На следующий день о крысе, дегустирующей еду, знала вся Дружина. Пустая клетка, накрытая простыней, была торжественно водружена в палатку. Перед каждой трапезой Максим относил туда небольшую порцию, съедал принесенное и, выйдя, во всеуслышание объявлял: «Всё в порядке, можно есть».