Текст книги "Красные блокноты Кристины"

Среди деревьев

Пожилая женщина смотрела через забор детского сада, где ворона прыгала в траве, шебуршила. Да ты не прячь, каркуша, кушай спокойно, пробормотала женщина словно бы про себя, и я замерла от нежного, колотившегося. А как ее зовут, спрашиваю, неужели на самом деле Каркуша? Женщина спокойно смотрит, точно ожидая меня, – на самом деле должны быть знакомы уже давно, потому что она из второго подъезда, а я – из девятого, совсем близко, но я не подходила.

Нет, не Каркушей, конечно, это я так, ласково – мол, каркуша ты мой хороший, никто не отнимет, никто не отберет. Хотя тут много ворон, возле детского сада особенно. И зимой, не знаю, откуда они берутся.

Я хочу ей сказать, что вороны разоряют соловьиные гнезда, но, глядя на ее спокойное и радостное лицо, не решаюсь.

– А почему вы кормите именно эту, если их много?

– Бог его знает, девочка, – отвечает с той же лаской, – и другим перепадает, а как же. А про эту мне все кажется, что это муж мой прилетает. Почему решила, что муж? – а по повадкам, он, знаешь, такой тоже аккуратный был, даже брезгливый, посуду сам мыл, потому что я, видите ли, не так тщательно каждую-то приставшую крошку отскабливала. Ну точно он, один в один. В пятьдесят три года умер, рано. Потому и приношу молочные сосиски, пюре иногда тоже в пакетике, а то он очень любил.

Хочу сразу отвернуться, развернуться и пойти к девятому подъезду, потому что осенний близящийся холодок пополз по коже, нет, я не хочу ничего похожего чувствовать, а к старухе каждый день прилетает муж в облике вороны, хотела бы, чтобы так и со мною сделалось?

Да, хотела бы. Пусть хотя бы так.

– А иногда он не прилетает, – продолжает женщина, – и тогда я просто молюсь, ну, просто чтобы с ним все в порядке было, ну, на свалках, на помойках возле детских садов, на деревьях. Так и молюсь: Господи, сделай так, чтобы с ним все было в порядке, когда он сидит на дереве.

Господи, сохрани его среди всех деревьев.

Когда он предстанет

Почти налетаю на старуху на узкой заснеженной дорожке вдоль подъезда, но она не обращает внимания, зовет кого-то – Гоша, Гоша! И смотрит куда-то, я тоже поворачиваюсь, ожидая, что кто-то прибежит – наверное, собака, черный косматый пуделек с нестриженой челкой. Но пуста аллея под голыми деревьями возле детского сада, из которого сейчас, в восемь вечера, уже все ушли. Может быть, осталась воспитательница последней, замешкалась; охранник никуда не уйдет, достанет из тумбочки сахар в стеклянной банке и чайные пакетики.

Но старуха не унимается: Гоша, Гоша! – и я обхожу ее, и снежно-грязная крупа из-под ног разлетается, брызжет: на мои темные джинсы, на ее длинную юбку и коричневые колготки, или что там, не разглядеть. Извините, бормочу, извините, я не; я ничего не хотела плохого, а только Гошу увидеть, когда он побежит, когда он понесется, когда он предстанет; когда поставит лапы, пачкая старухино пальто.

И уже возле подъезда оглядываюсь, нашаривая ключи в порванном кармане – куда-то далеко провалились и неудобно, но никогда не зашиваю дырки в карманах, все надеюсь, что зима быстрее пройдет, – никого, а все зовет.

Потом с балкона еще нарочно выглянула – нет, никого.

Другие животные

Два года она не пробовала, никого не ела из животных, кожу животных не носила, ничего не брала, что они дают, – ни яиц, ни молока, ни меда. Все думала, что перестанут сниться, перестанут подходить и пугать, лапы класть на колени, в лицо заглядывать и царапать, царапать. Но они не успокаивались.

Тогда она купила пакет обезжиренного молока и сосиски в вакуумной упаковке, села перед телевизором, приготовилась есть. На вкус чувствовала хорошее, не считала себя виноватой.

Травма

Яблоко кислое, ты кривишься и сплевываешь в траву. Бросаешь и недоеденное – за невысокий деревянный забор, где гниющих фруктов теперь множество накопилось. Они плохо падают, все больше рвут прохожие, швыряют. Раньше бы подумала, что съедают маленькие дети, уличные мальчишки, которые в рот все тянут, но теперь нет – слишком привыкли ко вкусу сладких жевательных конфет на языке, даже те, что живут здесь, ночуют в необогретых деревянных домах.

Жалко, ты, расстроенный, ходишь вдоль заборчика, тебе хочется прошлого, вот того яблочного забытого вкуса, странно – такие крупные.

А еще кошек целый двор.

Мы и не за яблоками вовсе приходим, не просто так забредаем – все знаем, молчим. Два года не решаемся завести никого, хотя с детства привыкли – у тебя кот, у меня кот, который потом умер, а родители завели другого, который до сих пор. И здесь просто смотрим, опускаемся на корточки, гладим. И если я спрашиваю – когда? – то ты отвечаешь, что, по-твоему, это жестоко, просто жестоко. У нас маленькая квартирка на девятом этаже, но кот туда точно поместится. Или, не знаю – мы могли бы тогда вечерами больше разговаривать, садиться рядом.

Глажу маленькую беременную кошку, она ласковая привычно – трется о руки, не хочет отходить. Живот выпирает заметно, поэтому она не по-кошачьи неловкая, неуклюжая.

Аня, ты говоришь. Поднимаю голову: кто-то смотрит.

У подъезда стоит старуха с фиолетовой головой, всматривается в нас, щурится.

– Здравствуйте, – ты всегда обращаешься первым, вежливо, заговаривая им зубы, словно бы мы не имеем права здесь находиться, – как у вас тут…

Ты хочешь сказать – красиво, но: обветшалый деревянный забор, запах фруктовой гнили, выброшенных книг, заготовленных на зиму консервированных овощей. Только яблоня и красива по-настоящему, но ты уже спиной повернулся.

– Я смотрю, вам мои кошки нравятся, – говорит старуха.

У нее спокойный голос, рада нам.

– Да, они такие…

Ты хочешь сказать.

– Я к вам сейчас еще одну выпущу, подождите.

Скрывается за дверью, не закрывает. Она легонько отходит от дверного проема из-за ветра – несильного, но настойчивого.

Надо уйти, но невежливо – вроде как нас позвали к чему-то, чему-то сделали свидетелями, будто она ушла за чаем.

Из подъезда выбегает огромная белая собака с розовыми глазами, розовой кожей возле пасти, белыми мокрыми зубами – и я первая кричу, мне первой больно, а еще их всегда боялась, именно я, и выходит, что сама виновата.

Что мы вам сделали, хочу крикнуть.

Это что у вас, это кто…

Ты успеваешь сказать.

Бежим, хватаем друг друга за грязные окровавленные руки, уже под аркой ты оступаешься и почти падаешь, и целую секунду решаю, смогла бы я остаться и умереть вместе с тобой; и когда понимаю, что нет, ты выравниваешь корпус, сжимаешь крепче руку и тащишь за собой – на улицу, прочь, прочь.

Долго смываем кровь в туалете травмпункта, стараясь в зеркале не встречаться глазами. Хорошо нам, что никогда никого не будет – ни собак, ни кошек, ни детей.

Нежилое

Потому что была из тех, кому мерещились тигры и звери, кто всматривался в светлеющий потолок, прислушивался к начинающимся трамваям; и знала, что вот подступает утро, уже нестрашное утро, и проваливалась в сон; а потом удивлялись, отчего днем спит, отчего постоянно днем спит. Возили на обследования, выписывали, ставили. Один раз оставили в темной комнате с присосками на голове – приказывали: моргай/не моргай, прямо сиди.

Они искали что-то в моей голове, но не нашли. Потом перестала вздрагивать, проситься в родительскую кровать, а ведь большая уже была, стыдно. И до сих пор помню страшный момент, когда в деревне надо было ночью идти в туалет – в нежилое темное помещение по лестнице, а справа сеновал, в котором вечно кто-то скребся. Надо было успеть пробежать быстро, чтобы не испугаться.

Мне до сих пор кажется, что в том старом доме кто-то жил на чердаке, и хотя я сейчас могу просто сесть на автобус, вернуться и проверить – не проверяю, не делаю. Как будто дом теперь ему принадлежит и принадлежал, а мне ничего не досталось.

Запутанность

Квантовая запутанность – это связь фотонов за пределами любых известных взаимоотношений. Если бы я писала текст для популярной песни, то в ней обязательно было бы: мы с тобой запутались, как фотоны, у меня болит сердце, когда у тебя болит, что-то такое, только еще нужно зарифмовать. Но я не пишу песен, поэтому оставляю просто так – без смысла и без цели. Мы как трепетные птицы. Мы как спутанные фотоны. Я бы очень долго могла так продолжать.

На расстоянии в тысячу километров чувствую тепло твоей руки, сжимавшей на вокзале мою вечно замерзшую.

Пневмоторакс

Он тяжело дышал ночью. Маша хотела подняться, выйти в трусиках и футболке, спросить – что случилось, не плачешь ли, но он почти наверняка не плакал или сказал у меня все хорошо, иди спать, но спать бы она все равно не смогла. Потому не спала просто так, думала о наволочке, которая слишком пахнет лаком для волос, всеми укладочными средствами, которые ленилась после концерта смывать. Надо постирать. Надо тут все вычистить, чтобы и духу Маши не было.

А он тяжело дышал.

Ей казалось, что у него:

астма

бронхит

пневмония

потому что иначе зачем так дышать, он не курил, ничего такого. Все дышал и дышал, не давал уснуть – или она себе не давала, потому что думала о прошедшем концерте, на котором сбилась на третьем такте, не то чтобы сбилась, но была неуверенной, вдохнула невпопад, а там и остальное посыпалось. Хлопали, конечно, но ей казалось, что из жалости больше. И преподавательница ничего не сказала, кивнула в утешение – ничего, ты, Машенька, еще выправишься, мы сколько с тобой занимаемся, год? Вот и ничего страшного, нечего расстраиваться. Еще так запоешь, что все закачаются, и этот твой, что в первом ряду сидел. Хотя ему, кажется, и так нравится.

Но вот что все-таки случилось, почему вместо

Желанный мой, приди же

скорей, желанный мой

вышла какая-то ерунда, даже не вспомнить точно, что именно. Не сорвалась, а именно вдохнула неловко – слишком глубоко, что ли. И там глубоко что-то обозначилось и затрепетало. Потом отдышалась, попила теплой водички из чайника, допела программу. И ведь нарочно арию первой поставила, чтобы не устать. А вышло так, что и романсы так себе прозвучали, хотя в классе получались.

Что же он плачет тогда, раз все понравилось?

И сама видела – улыбался, цветы подарил, белые хризантемы, вон в вазе стоят без воды, позабыла налить, а наутро пожалеет, увидев желтоватую кайму. Хоть выбрасывай, раз высохли, нельзя дома вянущие цветы держать: сама увянешь, а ей еще петь, говорить.

Ей казалось, что у него:

астма

бронхит

пневмония

пневмоторакс

хотя даже не знала, вызывает ли это последнее, страшное, кашель, – должно вызывать, это же дыхание, легкие, внутренности.

Хотела погуглить, но телефон на зарядке лежал далеко.

Но он все дышал, не прекращал – и тогда она встала, ощутила холод пола, не стала тапочки искать, а проскользнула в коридор, прислушалась, легко зачем-то постучала и приоткрыла дверь в его комнату, а он там не дышал и не кричал, спал спокойно, разве что одеяло сбросил, разметался на кровати. Но в его кабинете тихо, а больше в квартире никого.

Пневмоторакс, подумала она.

Вдруг резко закружилась голова.

Брысь им

Ночью царапают руки животные, дикие и домашние: мыши, крысы, кошки.

Маленькие собачки, которых никто не боится.

Большие собаки почти не снятся.

Мыши уходят в землю.

Крысы спускаются в подвалы.

Кошки скрываются за гаражами.

Собачек хозяйки берут на руки, успокаивают.

Больших собак даже во сне стараюсь не видеть. Наяву не боюсь, они всё мимо проскальзывают. Доберманы. Ризеншнауцеры. Золотистые ретриверы. Все бегают за палками, за кольцами, оставляют следы в рыхлом снегу, на черных листьях. Иногда бывает так, что я стараюсь не наступать на следы на снегу. Успокаиваю себя, если все же нужно, – ведь везде они, следы, на асфальте и на земле, просто не видишь. Всё в следах, всё, весь мир. Однажды зашла в реку и не смогла ступить на берег, потому что там все в следах было – в птичьих, в собачьих; а босоножки далеко остались. Потом осмелела, но все равно под ноги смотрела, перепрыгивала, если нужно. Смешно выглядела, наверное.

Просыпалась и рассматривала руки – нет, никаких следов, никто не царапал, чистая белая рука, а все приснилось. И так радовалась, что приснилось. И потом в течение дня нет-нет да и посматривала – не появились ли точечки какие, полосочки. Ничего не появлялось, и я ходила спокойно, забывала обо всем, разве что изредка на приеме у терапевта жаловалась – мол, сплю плохо, а так терплю. Терапевт выписывала мелатонин, но я не принимала – с детства боялась таблеток, думала, что однажды обязательно появится такая, от какой задохнусь. И я задыхалась от страха, от бессонницы. А когда все-таки засыпала, они появлялись.

Мыши.

Лисы.

Кошки.

Про животных терапевту не рассказывала, боялась, что в психушку пошлет. Но только даже в психушке не смогут прогнать животных из моих снов, не скажут им, чтобы больше не приходили, нет никакого брысь им. И сама во сне не знаю такого слова.

В десять лет меня укусила за палец маленькая белая собачка, не собачка даже – щенок, и я совсем не испугалась, а пошла домой, смыла под краном кровь, даже не мазала ничем, потому что быстро перестало кровоточить. А когда мама домой пришла и спросила, почему раковина вся в бурых разводах, показала. И, порадовать думая, прибавила, что совсем не больно было, что потерпела, не закричала. А мама как услышала – не посмотрела даже на ранку, не подула, не пожалела. Собирайся, сказала, быстро. В травмпункт пойдем.

Что за собака, чья?..

Я стала плакать, я не знала, чья собака; но травмпункт – так страшно прозвучало, высветило какие-то другие воспоминания: как рука нестерпимо болит и как какой-то дядя делает еще больнее.

Что за собака? Бездомная?

Спросила в травмпункте. И не дядя совсем, а девушка. Мама кивнула. Я молчала, не знала ничего про собаку, но она чистенькая была, беленькая; все повторяла. Девушка меня не слушала. Велела маме расписаться, а мне в соседнюю комнату пойти, где медсестра укол сделает. В десять лет уколов не боялась, смело пошла, села на кушетку.

Медсестра сказала, что у меня ручка тоненькая и чтобы я никогда к чужим животным не подходила – ни к собакам, ни к кошкам; а если лису увижу – то чтобы бежала, кричала, говорила взрослым. Потому что лисы только бешеные близко к людям подходят, нечего им здесь делать. Глупые дети подходят к лисам, и те их кусают. А потом дети умирают.

Но потом видела лис, собак, кошек: когда закрывала глаза, они все становились, возникали.

Если будет болеть, ничего страшного, сказала медсестра. Не станешь больше ерундой заниматься.

Не болело.

Мам, я спрашивала, что сделала плохого? Теперь нельзя гладить и кормить кошек, собак? Ты же сама кормишь, вон у подъезда вечно сухой корм лежит, размокший от снега. Это же ты. Всегда знала, что ты, больше никого жалостливого нет, только на работу ходят. А ты покупаешь. Я видела.

Ничего ты не видела.

И больше о том с ней не говорили. Они с папой все время ругались из-за того, что мама больше животных любит, вечно кого-нибудь с улицы притаскивает, грязного, лишайного, а нам тут дышать этим. Мерзость.

У той беленькой собачки совсем никакого лишая не было, никакой мерзости.

Через десять лет стали сниться животные – мыши, ласки, хорьки, куницы, собаки, кошки. Они царапали руки, играя, не со злости, но каждую царапину я разглядывала – вот что с ней теперь делать? нужно ли снова идти в кабинет, где медсестра сделает укол? нужно ли говорить маме, хотя они с отцом так и не развелись тогда?

Утром на мне ни царапинки.

Но я все равно боюсь, что когда-нибудь проснусь с настоящей ранкой.

Тогда нужно будет бежать, кричать взрослым – я увидела лису, бегущую по парку, сделайте что-нибудь.

Ласточки

Показалось сегодня, что к нам вернулись ласточки, что летом уже оглушительно кричали, выводили птенцов, а потом стихли и улетели. А сегодня они снова под балконом в декабре – будто знали, что я давно приготовила им кров.

Шкаф

На балконе стоит от прошлых хозяев большой железный шкаф – он всегда закрыт, внутри ничего, и не нужен нам, но разве вынесешь: огромный, совершенно неподъемный. Но только открываю раз в несколько дней, выпускаю ласточек, забравшихся внутрь. Ни щелочки, ни окошка – верю, что они как-то сами собой заводятся там, рождаясь прямиком в смерть.

Контент

Добрый день, дорогие друзья

Цветочек или солнышко – нет, все-таки солнышко, потому что она такая расположенная ко всем, радостная. Здравствуйте, я Алла Владимировна, вот так по отчеству сразу представилась, будто старше намного.

Сегодня хочу поделиться с Вами тем, как прошла операция

Читала, что страшное это слово, неприглядное – операция – и лучше другим заменить, какой-то эвфемизм подобрать, скажем – манипуляция или процедура.

Сегодня хочу поделиться с Вами, как прошла процедура блефаропластики

Да, так гораздо лучше. Знаю, что надо «с вами» со строчной, но Алла сказала, что пусть как у всех будет, что нечего лучше, грамотнее казаться. Я не спорила, не объясняла – мы в «Старбаксе» почти под закрытие встретились, а я не спала долго, руки дрожали.

На Алле голубой костюм и кремовые босоножки с тонкими ремешками. Каблучки высокие. И не опоздала, минута в минуту появилась, а только все равно я заранее пришла, купила самый дешевый фильтр-кофе, хотя не люблю из-за горечи, он больше на растворимый похож, что раньше с папой пили, но только папа из него истаял, и квартира наша, и детство, и ветерок в форточку на кухне, осталось только горькое на языке.

Чтобы точно произвести впечатление пунктуальной, тщательной, что точно со всем справлюсь, да и у самой все с лицом в порядке. А вот у Аллы кожа ровная-ровная, губы персиковые – и совсем не такие, как у ее подписчиц, а тонкие, девичьи.

Про возраст долго думала, определяла. Тридцать пять. Тридцать восемь. Ведь все могла делать с собой, что хотела, все знает. Даже блефаропластику, хотя ее, наверное, после пятидесяти нужно. Наговорила, что буду много читать. Что с детства медициной интересовалась, даже стоматологом мечтала стать. Но я кем-то другим хотела, не помню точно кем. Может быть, я хотела писать.

как прошла процедура блефаропластики верхних и нижних век, а также хирургическое увеличение губ

Нужны эмодзи? Нет, потому что термины, важно произвести впечатление профессионала, а профессионалы не используют слишком много эмодзи. И на целый текст их должно быть не больше пяти, уж это-то я запомнила. А где вы учились, спросила Алла тогда в кафе. Я курсы проходила, пролепетала неуверенно, потому что уже забыла имя коуча, название курса, не готовилась повторить.

Ясно, а где еще? Я сказала. Она не жалела, только порадовалась. Ладно, сказала, тогда напишите пять текстов на пробу, посмотрим, как пойдет. Готовы? Пока по семьсот рублей за текст, потом больше. Ну да у вас легко пойдет, я видела – если вы такой институт окончили, и потом вроде как стихотворения сочиняете, в паблик выкладываете, жалко, что подписчиков маловато, ничего нельзя с этим сделать? Ну, ясно. Не знаю, не понимаю в стихах, хотя в школе, знаете, нравились такие строчки: «По аллее я прошла, не зная, в Летнем я саду или в аду…» – кажется, это хорошие стихи.

Не помните автора? И я забыла. Не хочу смотреть, потому что непременно окажется, что целиком стих длинный, непонятный, открывать не стоило. И так почти со всеми – почему могут придумать хорошие слова, а продолжить не получается так, чтобы и остальные оставались новыми, такими трогающими?

Дома посмотрела. Думаю, что они такого не проходили в школе, что нарочно выучила и обманула.

А я на семьсот рублей согласилась и обрадовалась.

Алла купила мне второй кофе.

добрый день дорогие

Господи, я запятую забыла, нужно заново – почему-то никогда не возвращаюсь курсором к тому месту, где неправильно написала, а просто стираю, точно работу над ошибками для себя придумываю, кару.

Добрый день, дорогие друзья

Сегодня я расскажу вам о реабилитации после маммопластики

Подбирала картинку, а там всё девушки, распластанные и размеченные, словно животные, словно мертвые коровьи туши на рынке. Видела свиную голову с клеймом на ухе, синей татуировкой, когда с мамой забрели в мясной отдел, не отдел даже, какой-то крытый павильон, где только мясо. И голова сидела высоко-высоко над всем, смотрела пустыми вытекшими глазами.

Мы мясо.

Скорее всего, все будет хорошо, однако есть несколько правил, которым вам будет необходимо следовать, чтобы заживало быстро и хорошо

Во-первых

– Здравствуйте, Женя, – звонит Алла Владимировна, – как вы?

Растерялась, стала оправдываться – неужели уже что-то не так, ведь только второй пост пишу, даже и не закончила.

– Нет, все в порядке. Вы вчера выглядели устало.

Вы тоже, хотела сказать, хотя и скрыто все под дорогим консилером, но пятнышки бессонницы проступили.

– Хотела вам сказать, вчера забыла. Я бы хотела, чтобы посты были более личными. Не такими, словно из медицинской энциклопедии взяли. Я бы сама с удовольствием писала, только времени нет. Ну, о том, как я хочу помочь клиентке сделаться лучше, избавиться от комплексов. Знаете, тут недавно одна девочка пришла и сказала, что никогда не раздевалась на пляже. Спрашиваю почему, а она говорит, что там у нее не в порядке. Страшно, да? Человек никогда не купался, даже когда приезжал на море. Вот я хочу, чтобы о таких вещах было.

Я никогда не была на море.

– Но я же ничего не знаю.

– Буду звонить, рассказывать. Хорошо?

– Но сегодняшний мне дописать? Я просто уже начала, не хотелось бы…

– Да, конечно. Но только попытайтесь как-то – не знаю, от моего лица, что ли. Будто я говорю, вы же наверняка умеете, вас должны были научить там, в этом…

А как вы говорите, хочу спросить, не спрашиваю, хоть и не слышу. В этом научили, в моем институте. Научили никого не слушать, только представлять, как звучат.

Захожу на dr_alla_vladimirovna – ведь и до меня писала что-то, сама была. И фотографий больше обычных, бытовых, не по работе.

Вот Алла Владимировна ест креветки.

Стоит в красном платье на тонких бретельках.

Снимает закат, и бокал белого вина, и чаек на парапете.

Большие чайки, тяжелые, белые.

Нигде нет мужа, хотя ищу, просматриваю до самого конца – до самого начала, где она выложила большой букет полевых цветов в вазе на столе. Под ним шесть лайков, потом медленно становилось больше. Под вчерашним постом четыреста, не знаю, отчего так вышло, но точно не моя заслуга. Я так себе пишу, да и времени мало прошло.

Во-первых, нужно будет носить специальное послеоперационное белье

Во-вторых, два месяца нельзя будет заниматься любовью

Вы знаете, я до сих пор жалею, что не сделала себе грудь, – с подросткового возраста были комплексы, дразнили, даже в выпускном платье так себе стою, какая-то жалкая. Я не говорю, что маленькая грудь – это плохо. Просто тогда надо было стоять прямо, гордо

Вечером покупаю чипсы в «Пятерочке» и безалкогольное пиво – привыкла ко вкусу, но обещала себе не пить, пока не найду работу, не встану на ноги. Пока-то даже в квартиру в темноте зайти не могу, всегда свет оставляю.

Женя, а где вы мои фотографии с выпускного видеть могли, пишет Алла, очень интересно. Да, все так и есть, как вы говорите, но только мне нельзя делать импланты, я не переношу наркоз. Аллергия, могу умереть. И все время боюсь, что – не знаю, аппендицит будет или что-то серьезное, что тогда делать? Может быть, к тому времени другую анестезию изобретут, но пока так.

А я нигде ее не видела, я про себя говорила – и всегда говорю про себя, даже если описываю женщин старше, успешнее. У нас все одинаковое, вот честно. Мы вообще не отличаемся.

Безалкогольное отчего-то по вкусу как настоящее.

Приподнимаю уголки век перед зеркалом, гадаю – может, и мне блефаропластику, изменит ли? Но когда прекращаю держать и глаза становятся обычными, сразу же забываю, как выглядело до – красиво или нет. Как женщины решаются, всегда ли заранее знают, что будет хорошо?

Или вот я.

Мне бы Алла сделала, если бы я попросила? Мы вчера до двух ночи переписывались, и я все узнала.

Добрый день, дорогие друзья

(Дорогие дамы? Нет-нет, только не дамы, не люблю слово.)

сегодня я бы хотела поговорить с Вами об интимной пластике. Это процедура, на которую решается не каждый, но она способна кардинально переменить Вашу жизнь и улучшить ее качество. Однако с этой процедурой связано и большое количество сомнений и страхов, часть из которых я бы хотела развееть

развеить

развеять

Кажется, разучилась, если вообще когда-нибудь могла. Почему это Алла Владимировна тридцати восьми лет вдруг решила нанять какую-то девочку, хотя до этого сама писала?

размер и форма малых половых губ предопределены многими факторами, однако некоторые девочки стесняются и даже могут ощущать дискомфорт во время интимной близости. Тогда я рекомендую им сделать щадящую лабиопластику и навсегда забыть об этой проблеме

под внутривенным наркозом вам

Я ничего не знаю. Я ничего не знаю дальше, а у Аллы аллергия на внутривенный наркоз, она умрет, если у нее случится аппендицит. Или лопнет киста яичника. Или что-то подобное страшное произойдет. Как она живет, по улицам ходит, не боится? Так страшно сделалось – как-то же она поняла, что аллергия, значит ли, что уже задыхалась, умирала?

Алла, я пишу, зачем женщины делают лабиопластику?

Вообще-то плохо надоедать так, должна сама найти, но хочется, чтобы говорила со мной, объясняла. Только тогда начинаю чувствовать, как мы различаемся, что у меня есть свой аккаунт, хотя ничего и не выкладываю. У меня ведь жизнь есть. У меня работа.

По-разному, она отвечает почти сразу, есть те, кто непременно гладенько хочет, как в фильмах, понимаешь

В фильмах гладенько, да. Я только не больно их смотрю

Правильно, зачем

А вы смотрите?

Завтра у меня не будет работы, не будет трех – нет, уже двух даже – оставшихся постов.

Ну, я одна живу. Во-вторых, кто-то сам себя стесняется, хочет быть лучше.

От стыда не спрашиваю ничего дальше, вспоминаю ее тонкие губы. У меня тоже тонкие, бабушкины. И мамины, хоть об этом и не люблю.

А у нее тонкие – чьи?

Добрый день, дорогие друзья! Я очень люблю свою работу, я считаю очень важным делать мир красивее и лучше. Потому что главное в мире – это вы мои красавицы на чьи лица я радуюсь каждый день когда захожу в ленту и вы в ней

Я расставляю запятые, отправляю маркетологу, что обычно посты перед публикацией смотрит, – обычно она какой-нибудь смайлик сразу присылает, а тут молчит. Ясно почему.

Женечка, что вы пишете такое, разве это похоже на меня? Кажется, вам нужно отдохнуть. А про лабиопластику напишите подробнее – о периоде реабилитации, о том, что не нужно бояться. Почитайте статьи. Ну же, соберитесь, ведь осталось немного. И только личная симпатия к вам заставляет меня это писать. Вы такой одинокой показались, маленькой.

Сколько вам, двадцать?

Мне двадцать семь, но не говорю.

Я-то сама некрасивая, и там не гладенькое – просто не обращала внимания, не задумывалась.

Но вы постараетесь еще, Жень?

Да, да, я буду очень стараться, обещаю, сейчас удалю прежний текст и заново начну. Да только нельзя помнить, что мне двадцать семь, а нужно, чтобы тридцать семь, иначе никто не поверит.

Знаете, я бы очень хотела еще раз встретиться с вами. Хотя понимаю, как это может прозвучать. Если в пятницу? Только не в «Старбаксе», хорошо? Отведу вас в какой-нибудь хороший ресторан, чтобы вы хоть поели. Серьезно, такие ручки тоненькие. У меня такие, кажется, в седьмом классе были. Это потом растолстела.

Не спорьте, пожалуйста. Я же врач, все о себе знаю.

Когда обрезала волосы, мама сказала, что я никогда не выйду замуж. Что же мы имеем, продолжала мама, носик-пипку, стрижку под мальчика, маленькую грудь, тонюсенькие губы – ты ведь могла бы и не усугублять, так ведь? Но ты сделала все, чтобы мужчины от тебя шарахались.

Мама, хотела бы я сказать, но ведь и у тебя губы тонюсенькие, и у меня от тебя взялись – больше неоткуда, отцовские не помню, да ведь и ты. Хорошо еще, что мама ничего о том, что там, не говорила, – в пять лет я уже сама мыться стала, не подпускала ее, даже плакала. И сама привыкла к тому, что у меня много плоти, много лишнего, все похоже на большой тропический цветок.

Может быть, у меня тоже аллергия на анестезию.

Может быть, Алле не нравятся большие цветы.

Я прихожу к ней с глупыми цветами в какой-то итальянский ресторан, Алла сидит спиной, и я боюсь, что повернется – и увижу взрослую красивую себя, замуж не вышедшую, детей не родившую, хорошую.

Здравствуй, милая.

После лабиопластики неделю следует соблюдать постельный режим и поменьше находиться в вертикальном положении. Первые дни нужно проводить антисептическую обработку швов, мыться водопроводной водой не стоит да и вообще

Волосы отросли, остальное с детства осталось.

Вечером я достаю из аптечки бритву и отрезаю все выступающие некрасивые края, чтобы отличаться, чтобы хоть чем-нибудь отличиться.

Мы мясо.