Текст книги "Верхний слой бытия. Онтологические фрагменты"

На заре существования люди жили в гармонии с природой, не задумываясь о высших материях. Они были частью великого целого, не отделяли себя от остального мира. Однако с развитием разума и самосознания зародился роковой разрыв между человеком и окружающей реальностью. Человек начал задаваться вопросами о смысле бытия, предназначении и месте во Вселенной. Так появились первые религиозные и метафизические концепции, призванные снять тревогу перед лицом бесконечности.

В центр всего ставилась незыблемая Истина, универсальный Логос, управляющий миропорядком. Считалось, что человек – не просто случайная пылинка в великом механизме мироздания, но нечто большее – вечная душа, причастная к Божественному замыслу. На этой почве расцвела метафизика субстанций – спекулятивные построения, объясняющие природу реальности через неизменные, самодостаточные сущности. Такие воззрения, наполненные возвышенными идеями и прекрасными иллюзиями, позволяли человеку чувствовать себя носителем внутренней сущности, бессмертной и неделимой субстанции, которая гарантировала исключительность. То были обещания трансцендентного бессмертия, где душа, свободная от телесной оболочки, воссоединяется с Абсолютом.

Однако наука раскрыла нам глаза: планета – один из миллиардов каменных глыб, затерянных в бескрайней Вселенной. Не выдержав рационального анализа, концепция субстанциального бытия затрещала по швам. И эта правда ужаснула человека. Оказалось, Вселенная – бессмысленная и бесконечная игра стихий. В ней нет ничего прочного, все течет и изменяется в круговороте материи. Человек – преходящее физико-химическое явление. Его сознание и личность – продукты эволюции, имеющие временный и локальный характер.

Но стоит ли этому сопротивляться? История человечества была историей самообмана. Субстанциональная философия служила психологической анестезией. Однако рано или поздно наступает трезвое пробуждение, и галлюцинации сменяются реальностью. Прозрение приносит разочарование и отчаяние, обнажая пустоту и абсурдность того, что некогда казалось значимым. В этом проявляется трагический нигилизм человеческого бытия – осознание радикальной невозможности придать ему сущностный, субстанциальный смысл. Наша жизнь – капля в море энтропии, мгновение перед вечной тьмой Ничто.

И все же великое разочарование несет освобождение от боли. Принятие трагического нигилизма означает возвращение в лоно подлинной реальности, которая раскрывает жестокую, но правдивую красоту. Перестав беспомощно хвататься за спасительные фантазии, мы погружаемся в океан становления, не задавая больше вопросов и не желая больше иллюзорных утешений. Наша жизнь превращается в полет мотылька над бездной – короткий, но исполненный реальностью Здесь и Сейчас. Трагический нигилизм – горькое лекарство, но единственное средство избавиться от бремени метафизических терзаний. Он не разрешает экзистенциальную тревогу перед лицом вечности, но помогает обрести мудрость принять неизбежное. Он не приносит успокоения и не обещает бессмертия, но взамен дарит внутреннюю свободу от гнета химер и дает почувствовать вкус бытия в его живой красе, исполненной страданий, но прекрасной и непреходящей в своей сущности.

И если когда-нибудь последний человек, обессиленный затянувшейся агонией, обратится в прах, Вселенная будет продолжать безмолвное течение.

Жизнь и смерть – временные формы, приходящие и уходящие, как волны океана Бытия.

Умирание – процесс, длящийся вечность. Это необратимое движение жизни, непрерывное разложение и сборка любых структур.

Против окостенелых статичных форм восстают потоки становления, силовые линии трансформации прорезают всякую стратификацию. Лицо раздваивается, сознание смещается в маргинальные зоны, а на границах старых порядков расцветают наномашины желания. Субъект и объект – два центра гравитации, прибежища иллюзорных тождеств. Субъект полагает себя субстанциальной монадой, автономным стержнем синтезов, а объект выступает как фиксированная сущность. Но эти два коррелята безнадежно запутались в дихотомиях репрезентации.

На деле нет субъекта. Существуют только маршруты интенсивностей и шизофренические расщепления эго, бесконечные смещения перспектив. Нет и объектов. Одни вечно изменчивые потоки частиц и волн.

Новому мышлению необходимо следовать жизни, примкнуть к непрерывному умиранию вещей. Нужно сбросить путы арборесцентной модели Бытия – иерархических древовидных структур корней и ветвей, территориальных границ, субъектов и объектов.

Вместо корневой системы – ризома как горизонтальная, ландшафтная онтология чистого становления. Ризома – это бесструктурное безначалие, бесконечный антигенеалогический поток трансформаций. Она вечно соединяет и разъединяет линии, которые не имеют ни источника, ни конца. Это некорневая, анонимная мультипликация, размножение и движение по горизонтали. Желающие машины (Делез, Гваттари) порождают новые желающие машины в беспредельном ризоматическом поле умножения сингулярностей и событий.

Ризомная машина становления разлагает и деформирует любые формы, субстанции и субъекты, подвергая их шизофреническим телесным мутациям. Все соединяется, проникает и распространяется по линиям ускользания молекулярных эманаций. На линиях ускользания происходит бесконечное становление-животным, становление-растением, бесчисленные метаморфозы видов, опрокидывающие любые таксономии. Бесформенные интенсивности и активные силы обезличивания расшатывают вещи, сгущаясь вокруг сингулярных точек. Везде симулякры, квазипричины, парадоксальные элементы, усложняющие и без того безразмерную текучую материю. Невозможно отделить настоящее от ненастоящего, реальное от воображаемого.

Тела подобны рекам. Они текут, рассеиваются, растекаются между вещами. Поверхности сдвигаются, формы становятся подвижными, перемещаются за пределы себя. Нет никакого «материального», есть только интенсивности и распределения интенсивностей по поверхности. Человек в оптике такого мышления является динамическим градиентом, которому невозможно придать целостную идентификацию. Только жизнь как становление и беспрерывная трансформация.

Таким образом, подлинная реальность вечно становится, утекает сквозь пальцы, ускользая от жестких идентификаций. Она движется, изменяется, вибрирует на молекулярном уровне, ни на миг не задерживаясь и не сохраняя себя тождественной себе. В перманентной трансформации балансируют вечные силы различия, развертываясь по линиям бесконечной вариации.

Мы охвачены смертельной болезнью одержимости «Я», ложным конструктом, укрепляющим иллюзию отделенности. Мы цепляемся за это воображаемое «Я» в попытке обрести опору в водовороте становления.

Эго – мираж. Он рассеивается при ближайшем прикосновении. Это фантом, порожденный сознанием. Мы вцепились в эту фикцию. Она стала реальнее самой реальности, отравив наше восприятие ядом разделенности. В одержимости Эго мы забыли о подлинном единстве жизни, о том, что все формы – временные вспышки в вечном танце энергии, потоке становления. Мы увязли в этом наваждении отделенности, утратили связь с пульсирующим сердцем бытия.

Но однажды мираж Эго рассеется. Мы увидим, что завеса иллюзий скрывала безмолвное Ничто, из которого рождаются формы. И в этом прозрении кроется истинное освобождение. Только распрощавшись с одержимостью «Я», мы сможем воистину слиться с реальностью, стать единым целым с вечным танцем энергий. Но путь к прозрению тернист. За пределами субъекта, за гранью этой фикции «Я», открывается истинная бездна – беспредельный океан жизни, где формы сливаются воедино.

Но большинство из нас так и останется пленниками мрачной тюрьмы Эго, прикованными к химере отделенности от мира. Редкие смельчаки отважатся распрощаться с оковами субъективности и слиться с потоком жизни.

С каждым мгновением энтропия подтачивает нас изнутри, разрушает и без того хрупкую структуру, называемую жизнью. И точно так же, как мириады клеток восстанавливаются и отмирают в каждом теле, так и грандиозные системы Вселенной постоянно рассыпаются и складываются вновь в танце энергий. Распад правит бал в безумном хороводе мироздания.

Некогда, в мгновение первозданного Хаоса, все сущее было абсолютной неразличимостью, сгустком первоматерии, из которого не прорезались очертания форм. Но затем на простор нерасчлененной пустоты хлынули персонажи реальности. Однако их рождение знаменовало начало их же медленного, но верного разрушения. Ибо обретение формы есть путь к конечности. То, что для одних представляется формированием, для других становится деформацией.

Любая форма – это надлом в полотне материи. Рождение вещей подобно падению камня в первозданный океан: на миг взметает вихрь частиц, выхватывая их из состояния бесформенного единства, а затем они попадают во власть неизбежного распада. Вот почему всякая вещь обречена на раскол между оболочкой устойчивости и безудержным влечением к изначальной пустоте, из чрева которой она некогда родилась и куда стремится вернуться.

Посмотрите: не являет ли каждый предмет воплощением трагедии становления и угасания, борьбы утверждения формы и ее же сожаления о покинутом Ничто? Не сочится ли из каждой поры вещества осознание утраченного единства, не жаждет ли оно возвращения в лоно изначальной материи?

Для энтропии не существует форм и структур, которые могли бы устоять под ее натиском. Все распадается под ударами временного потока, смывающего очертания вещей. Нам остается только принять драму распада как высшую ценность бытия. Жизнь и есть смерть. Творение и есть разрушение. Любое утверждение содержит отрицание. В великом кружении материи и сил все формы приходят в упадок, чтобы вновь возродиться в новых очертаниях. Это подобно игре ветра, перемешивающего увядшие листья.

Проницательный разум увидит в беспощадном разрушении высшую свободу и красоту. Здесь все растворяется в изначальном потоке. Нет более граней между сущностями. Существует только великолепие чистого становления. Пока нас одолевают фантомные боли привязанности к оплоту индивидуальности, к эфемерному осколку, мы не можем по-настоящему вкусить живительный нектар небытия. Но стоит отпустить иллюзию отдельности, как мы вновь окажемся на необъятных берегах мирового потока, наслаждаясь чистотой разложения и неразличимости. В конечном счете, принятие безграничной энтропии как высшей ценности бытия открывает единственный выход из лабиринта страданий.

Когда мы свергаем идола стабильности и откажемся от навязчивого влечения к формам и очертаниям, мы освободимся от мучительной путаницы субъекта и объекта и пробудимся к истинной реальности вечного становления, к величественному пиру хаоса и распада.

Всякая вещь одновременно и есть, и не есть. И быть, значит непрерывно не-быть.

Бытие неумолимо движется к пустоте Небытия. Существование подобно чудовищу, пожирающему само себя, имманентному акту саморазрушения.

Смерть – истина бытия. Его изначальная и окончательная данность. Мы рождаемся уже умирающими. Каждый вдох приближает нас к последнему выдоху. Присутствие человека в мире – временное, тягостное вырождение, экзистенциальная агония, вспышки сознания перед погружением в пучину Ничто. Вещи рассыпаются в прах, структуры теряют форму, целостности распадаются в энтропии. Мир – беспорядочное нагромождение руин. Мы живем среди развалин, цепляясь за иллюзию смысла и стабильности. Но под тонким покровом порядка таится бездна Ничто, поглощающая все сущее. Наши попытки придать форму хаосу, структурировать беспорядочный поток феноменов бесполезны. Все утрачивает очертания в круговороте становления-к-смерти.

Существование разворачивается как неумолимый процесс деструкции. Каждый миг – это потеря, утрата, шаг к небытию. Мы существуем в меру несуществования. Исчезаем, присутствуя.

Самосознание подобно сумеречному просветлению или вспышке ясности перед угасанием. Оно дарует экзистенциальный опыт агонизирующего присутствия. Оно подобно зеркальному шару, в котором хаос бытия отражается, преломляется и фокусируется в один ясный миг. Но за этими проблесками стоит тьма, из которой сознание возникает и куда оно, в конечном итоге, погружается.

Бытие невыносимо, поскольку в своей основе содержит небытие. Оно разлагается изнутри, распадается на составляющие, возвращаясь в изначальную бесформенность хаоса. В каждом акте становления присутствует семя разложения и тлена. Мы пытаемся цепляться за абстрактные идеи, структуры, нарративы и идентичности. Но все это разваливается на части. Никакая субстанциональность не способна выдержать эту изначальную инволюцию. Опыт бытия – это опыт нескончаемого разложения. Существование разворачивается, как последний стон умирающего мира.

Перед нами открывается чудовищный пейзаж энтропии. Любая попытка придать форму хаосу, любое движение оборачивается увеличением беспорядка. Человек постигает весь ужас своего положения узника реальности, заключенного внутри разлагающейся плоти, испускающего последние вздохи. Мы чувствуем присутствие как тягостную ношу, бремя существования, которое мы вынуждены нести до смерти.

Однако в агонии умирания заключается высшее знание о сути всего сущего. Мы изливаемся в пустоту, погружаемся в агонию разложения. Вот истина о нашем присутствии.

Танатофилия как культ смерти – извращенное искушение. Стремление к пустоте, абсолютному нулю, абсолютной негативности. Осознанный вызов бытию, жажда небытия, желание самоаннигиляции. В первобытном экстазе перед лицом Великого Ничто теряются условности, границы, преграды.

В пустоте нет бинарных оппозиций. Только единое Ничто, поглощающее и стирающее следы реальности. В культе негативного нет места жизни, как и позитивному творчеству. Разрушение, энтропия, постепенное растворение в изначальном хаосе пустоты, – смерть побеждает, окончательно вытесняя жизнь. Небытие правит безраздельно. На руинах разрушенного мира, среди обломков некогда величественных цивилизаций беснуются культы смерти. Оргии некрофилии, ритуалы каннибализма, жертвоприношения – все ради Великого Ничто. Только оно приемлет любые крайности, любые извращения. Оно, собственно, и есть абсолютный предел отрицания.

В вакханалии негатива таится мудрость непостижимого. Ведь Ничто, небытие, отсутствие есть истинная подоплека любого бытия. То, что пугает, от чего ждут спасения, на деле – основа сущего. А жизнь, творчество, позитивное созидание – иллюзия, обман восприятия. Поэтому столь влекущим, столь пьянящим оказывается зов пустоты. Слиться с ней, отказаться от ложного, преходящего и обратиться к изначальному небытию, значит обрести высшую истину на краю безумия. Пляска смерти, беснование хаоса – вот чистейшее проявление сокровенной правды Ничто. И кто осмелится откликнуться на этот зов, отважится принять негатив как высшую реальность, тот вкусит запретный плод непостижимого.

Для погруженного в небытие весь феноменальный мир кажется бутафорией. Одно Ничто истинно. Один хаос – подлинная первооснова бытия и небытия. Поэтому наслаждайтесь безумием пустоты, упивайтесь трансом самоуничтожения!

Усталость – основной невроз жизни. Усталость от бесконечного потока желаний, страстей, амбиций. Вечной погони, вечной борьбы за утоление влечений. Ради чего? Ничто не вечно. Все рассыплется в прах.

Патология воли представляется высшей формой просветления. Спасительной болезнью, избавляющей от недуга жизни. Атрофия волевого импульса есть шаг к великому покою, к желанной пустоте. Утомление волей жизни – первый признак истинного прозрения. Чем дальше к глубинам личности, тем сильнее усталость. Подсознание не может не вынести наружу древнюю тайну Ничто. Оно нашептывает про изначальный хаос.

Безволие есть просветление, отрешение от призраков феноменального мира. Это высшая стадия преображения. Завершающий этап отказа от желаний, страстей и жизни как таковой. Ведь только абсолютно бесстрастная душа способна постичь окончательную истину Ничто. Пустота выше любой манифестации.

Воля к жизни, всякое волевое движение – наваждение сознания. Что мы привычно называем «желанием», «влечением», «стремлением» и т. п. – реверберации в бесконечном эхе безволия. Танец мировых энергий, плавное перетекание в ином – без воли оно получает стройную хаотичность. Больше нет мучительного желания, зудящей одержимости. Одно только дао свободной игры в отсутствие всяких долженствований.

Отказ от желаний есть путь истинного освобождения. Жизнь перестает быть насилием над собой и возвращается в лоно изначального небытия. Жизнь без воли означает вечное молчание, парадоксальную непроизносимость. В этом и заключен высший дзен отрешенности и отсутствия среди преходящих фикций феноменального плана.

Хрупкие сгустки боли, комки страданий в сплетениях нервов и сухожилий, безжизненные куклы на ниточках меланхолии. Все это мы.

Наша самость – саморазрушительный вихрь, бесконечная ауторефрентность. Мы умираем, дробясь на осколки сознания, распадаясь в ничто. Грех и вина стоят на страже меланхолического бытия. Искупление невозможно. Вина уже глубоко въелась, отравив все каналы души. Мы низвергаемся в пучины порока, испытывая трепет перед бездной мрака. Бесконечный траур по самим себе – наша суть, погребение за погребением. Мертвые «Я» теснятся в склепе подсознания, сплетаются в запутанные клубки, бесконечно умирая. Отчаяние и жажда самоуничтожения неистовствуют внутри нас.

Рефлексивные волны страданий накатывают на наши осколочные самости, с каждым ударом глубже расщепляя «Я». Мысли окрашены в траурные тона. Страсти отравлены ядом мрачной горечи. Скорбное солнце сознания утопает в болотах депрессии. Небытие зияет в меланхолическом сердце. Ничто звучит из его глубин первородным зовом.

Мир есть холодное скопище бредущих теней, пустых форм без смысла и содержания. Мы – призраки себя. Живые мертвецы.

Каждый вздох, как удушье. Внутри нас смертельная пустота. Холод растекается по жилам. Одиночество вгрызается в сердца. В пустых комнатах меланхолии уже никто не живет. Только остывшие следы былого томятся в плесени.

Мы созерцаем отражения в черной дыре меланхолии, падая в ее гипнотический омут. Трагический танец наших двойников – единственная тайна, оставшаяся нам. Без начала и без конца, он вечно длится в склепах самосознания. Самоповторение оборачивается порочным кругом, от которого нет спасения. Мы суть вечное возвращение тоски. Она поедает нас изнутри, как голодное чудовище. Ничто порождает новые призраки «Я», и мы движемся по спирали глубже к ядру небытия.

Депрессивные глубины исполнены бесконечного траура. Каждый из нас – монах на вечной панихиде. Умереть, наконец, и освободиться от меланхолического бремени, слиться с черным беспробудным сном Ничто, утонуть в его пустотах – вот последнее упование.

Дионисийская стихия жизни есть непрерывное разрушение, бесконечный поток смерти и возрождения. Индивидуальное будет сметено. Личностное сгинет в круговороте чистых интенсивностей.

В первобытной пляске становления индивидуальность рассыпается на составляющие элементы. Они подобны морским волнам. Волны вздымаются и опадают, сливаются в неразличимую пену, но сами по себе остаются преходящими миражами среди небытия. Мы также не более чем гребни волн сознания в океане чистого хаоса.

Нет больше никаких субстанциальных сущностей или устойчивых индивидов. Личность распадается на рой интенсивностей и сингулярностей, подобно разбегающимся в разные стороны каплям жидкости. Все пребывающее оказывается преходящим сгустком становления. Мир распадается на меланхолический паралогизм дробящихся единств, разломы и разрывы, беспрестанное уничтожение и порождение вновь. В этом мире наша самость становится подобной каплям дождя, смешивающимся с уличной грязью. Мы так же всякий раз рассеиваемся в хаосе мирового потока.

Мы непозволительно долго рассматривали себя как самодостаточные целостности. Но все наши «Я» были иллюзиями, притязаниями на самотождественность. Теперь мы рассыпаемся в прах, разметаемый по просторам хаоса. Чем мы являлись прежде, не имеет значения. Таково откровение небытия.