Текст книги "Верхний слой бытия. Онтологические фрагменты"

Фундаментальной категорией, разделяющей бытие, является различие. Бытие не представляет собой монолитное единство или сплошную субстанцию. Оно раскалывается, расщепляется различием. Это изначальная деформация, диссонансирующая любую целостность.

Было бы ошибкой вообразить различие как простую данность двух отдельных вещей, некую экстериорность между субъектом и объектом, мыслью и вещью. Оно не просто пассивно отделяет одно от другого, но активно вводит разделение в сердцевину бытия. Различие представляет собой динамическое смещение, внутреннюю деформацию, не дающую ничему полностью присутствовать и окончательно утвердиться. Это вечная текучесть и изменчивость, под влиянием которых бытие не постоянно, не имеет устойчивого основания. В различии бытие отделено от того, что оно есть.

Так различие проводит линию разлома в центре бытия. Различие знаменует негативность, принципиальную невозможность для бытия быть абсолютно положительным, непрерывным и законченным тождеством с самим собой.

Кроме этого различие рассеивает всякое утверждение самобытности, вносит диссонанс и разногласие туда, где могло бы быть безусловное согласие. Оно развоплощает любую идентичность, делает ее призрачной и фиктивной. Различие – онтологический обвал, подрывающий стабильные бытийственные образования, твердыни и фундаменты. И в этом рассредоточении нет ничего окончательного и законченного. Застывшие формы оказываются временными кристаллизациями.

Также различие осуществляет имманентную критику логоса, вскрывая его внутреннюю противоречивость. Любой логос отстраняет себя диалектическим перетеканием – процессом, в котором различие проявляется между одним понятием и другим, показывая, что они неразрывно связаны и переплетены. Это вечная деформация присутствия (всякий раз, когда мы пытаемся описать что-либо, мы искажаем его истинную сущность), изначальный онтологический надлом (фундаментальный надрыв, который не может быть преодолен никакой системой мышления или классификации) в центре любой сущности или концепта.

Проиллюстрируем сказанное. Представьте попытку определить понятие «человек». Мы можем выделить различные характеристики, присущие человеку, такие как разумность, способность к речи, социальность и так далее. Однако всегда найдутся примеры, которые не укладываются в эти определения. Так, маленький ребенок не обладает развитым рассудком, а человек с синдромом саванта (так называемый «синдром гения») может обладать исключительными умственными способностями, но при этом испытывать серьезные трудности социализации. Таким образом, понятие «человек» не может быть определено однозначно. Любая попытка сделать это обнаруживает неизбежные противоречия и исключения.

Таким образом, различие знаменует нераздельность бытия и небытия. Оно разделяет то, что дано как бытие, рассредоточивая и развоплощая его, тем самым утверждает Ничто, негативность в позитивности присутствии. Различие есть инобытийность бытия – его различение с Ничто. В подобной оптике и субъект, и объект, составляющие онтологическую оппозицию, оказываются временными суждениями чистого различия, непрерывным потоком взаимопереходов и разделений. Субъект только кажется единым полюсом различия, тогда как на деле он перманентно децентрируется в вихре сингулярностей. Различие и его движущая сила деиндивидуализации подрывает монадического субъекта, рассеивая его на серии становлений и собирая кажимости самотождественной личности.

Различие есть вечная пульсация и циркуляция без цельного ядра и опорного основания субстанции. Полнота и окончательность в нем принципиально невозможны. Иными словами, различие – это мощное концептуальное оружие, способное разрушить любые попытки создать исчерпывающие и точные описания мира. Оно указывается на то, что всякое знание и мышление ограничеyны и несовершенны.

Лабиринт… Бесконечный лабиринт. Каждый поворот открывает новые ходы и тупики. Реальность и иллюзия неразличимы. Есть только вечное движение и трансформация. Этот лабиринт и есть бытие-небытие. Живой, пульсирующий организм. Постоянно меняющий очертания.

Здесь нет прямых путей и окончательных ответов. Одна бесконечная игра складок и извивов, перетекающих друг в друга. Каждый шаг вперед оборачивается шагом назад. Каждая дверь ведет в новые коридоры. Стоит ли искать выход из этого лабиринта? Или принять его, слиться с ним, раствориться в его геометрии?

Мы привыкли мыслить небытие как отрицание, отсутствие бытия. Однако отсутствие и есть форма присутствия. Ведь для того, чтобы чего-то не было, оно уже должно быть помыслено. Небытие порождает бытие актом его отрицания. Представим пустую комнату. Кажется, в ней ничего нет. Но в ней уже присутствует пустота, занимает пространство, обволакивает тишиной. Она ощутима, почти осязаема. Небытие утверждает себя через отсутствие. И разве не из небытия рождается все сущее? Согласно древним космогониям, мир возник из первичного хаоса. Творение есть акт отрицания небытия, утверждение присутствия. Но отрицание уже содержит в себе отсутствие как неотъемлемую часть. Небытие просачивается в бытие, словно тень, следующая за предметом. Словно пауза в музыкальной фразе.

В лабиринте, что мы исследуем, все находится в постоянном движении и трансформации. Формы перетекают одна в другую, рождаются и умирают каждое мгновение. Бытие есть вечное становление. Гераклит говорил: «Все течет, все меняется». Мы же – искры, вспыхивающие на миг.

Но становление немыслимо без противоположности – небытия. Чтобы нечто возникло, оно должно прийти из не-существования. Чтобы исчезнуть – погрузиться в него вновь. Представим теперь лист бумаги. Он един и целостен. Стоит его смять, как на нем образуются складки. Каждая складка – грань между бытием и небытием. Она одновременно и есть, и еще не есть. Находится в процессе становления. Тщательно разгладив лист, мы не увидим складок. Они исчезли, перешли в небытие. Но небытие уже содержалось в них, было их неотъемлемой частью. Так и все сущее несет отрицание и погибель.

Следующая развилка лабиринта ведет к апории сущего. Апория – неразрешимое противоречие, интеллектуальный тупик. И не в таком ли тупике мы оказываемся, пытаясь помыслить бытие? С одной стороны, кажется, что бытие – нечто самоочевидное. Вот оно, вокруг нас. Мы – часть бытия. Оно непосредственно дано нам в ощущениях и переживаниях. Но стоит копнуть глубже, как мы увязаем в трясине. Что значит быть? Как определить критерии бытийственности? Есть ли градации бытия, или оно неделимо? Не распадается ли единое бытие на бесконечность сущностей? А может, бытие – пустое понятие, словесная ловушка? Когда мы говорим «стол существует», мы приписываем ему некий абстрактный предикат «существования», не добавляя ничего к столу. Быть голубым и быть существующим – свойства разного порядка.

Но апории бытия – ничто в сравнении с безднами небытия. Восточная традиция издревле культивировала пустоту как высшую реальность. Шуньята в буддизме, Дао в даосизме… Пустота здесь – живая, творческая потенция. Неисчерпаемый источник, из которого все проистекает и в который все возвращается. Но можем ли мы вообразить чистое небытие? Язык предает нас. Сказать «небытие есть» – уже впасть в противоречие. Мысль о небытии – уже форма бытия. И все же небытие призывает нас, завораживает бездонностью. В сердце бытия пульсирует пустота. Словно черная дыра, она затягивает все сущее. Тревога и трепет являются отголосками этой бездны.

Однако лабиринт более мрачен, чем казалось. В сгущающемся сумраке облекаются в плоть самые темные интуиции. Вселенной как ужасающей ошибке, о тщетности человеческих устремлений. Если в основании мира – Ничто, не является ли существование затянувшейся пыткой?

Гностики говорили о Вселенной как о творении злого демиурга. Здесь материя как тюрьма духа, кишащая фантомами, а космос – исторгнутое в приступе безумия чудовище. Реальность уподобляется парку развлечений, где людьми управляют невидимые кукловоды. Язык, мышление – порождение паразитов, гнездящихся в мозгу.

В сумраке лабиринта эти идеи становятся пугающе убедительными. Отчаяние и страх – свидетельство обреченности бытия.

Итак, мы приходим к точке, с которой начали. Или это другое место? Стены и повороты кажутся смутно знакомыми, но все же – неуловимо иными. И здесь мы понимаем, что нет конечной точки, финального ответа. Есть бесконечное блуждание по закоулкам лабиринта. В этом состоит суть вечного возвращения. Всякий миг, всякое событие уже было и повторится бесчисленное множество раз. Мы вынуждены проживать жизни снова и снова, в их красоте и уродстве.

Так бытие и небытие сплетаются в вечном кружении. Каждое мгновение несет в себе и свет, и тьму. Каждая складка бытия обрамлена складками небытия. Апория и откровение, ужас и восторг – две стороны одной медали. Лабиринт учит нас принимать двойственность. Не искать окончательных решений, но танцевать на лезвии бритвы. Находить красоту в темных безднах. Утверждать бытие перед лицом небытия. Мы всегда будем возвращаться сюда, в этот лабиринт, в эту загадку. Каждый раз – впервые и заново.

Лабиринт никогда не выпустит нас. Ведь он и есть наш единственный дом, истинное пристанище.

Книга 6 Дисперсия

Реальность предстает перед нами как нечто цельное, монолитное, герметически замкнутое в упорядоченной структуре. Но под тонкой оболочкой видимости сокрыты раны, кровоточащие застывшим временем. Целостность реальности подорвана изнутри. Ее единство рассечено скальпелем онтологической деструкции.

При виде этих онтологических трещин нас охватывает тревога. Мы точно лезвием вскрываем собственное нутро, обнажая непроницаемую черноту под тонким покровом представлений и концептов. Мысль о реальности подтачивается изнутри, разъедается кислотой небытия. Погружаясь в глубины расселин, мы рискуем сойти с ума, раствориться в хтоническом безумии глубин. В центре небытия правят другие силы, инобытийные энергии, перед которыми блекнет всякий разум и рассудок. Там открывается алогичная истина вневременного и внепространственного хаоса, первичного Ничто. Все, что есть – промежуточное состояние. Вселенная, мироздание, реальность – эти понятия ничтожны перед лицом беспредельного Хаоса. Онтологические трещины обнажают радикальную случайность и эфемерность любых сущностей и субстанций. Они не выдерживают взгляда первичного не-бытия и оборачиваются фантасмагорическими конструктами ненадежного человеческого разума.

Прозревший же получает новое, горькое знание: весь этот сансарный цикл возникновения и распада форм – кружение в изначальной пустоте. Смена дня и ночи, жизни и смерти, бытия и не-бытия – пустая видимость.

После такого инициатического откровения остается смиренно принять онтологическую тщетность всего существующего. Сбросить иллюзорные путы рациональности и концептуализации. И обратиться к изначальной немоте бытия, безмолвно предавшись танцу сил жизни и распада на фоне онтологических провалов реальности.

Роль бессознательного в формировании восприятия онтологических категорий

Бессознательное пребывает в вечном мраке изначального хаоса, простирающегося за пределами рациональных конструктов сознания. Как бездонный колодец ночи, оно поглощает разумные попытки человека овладеть смыслом бытия и структурировать хаос внешней реальности.

Бессознательное вершит зловещую работу, возводя онтологические декорации для разыгрывающегося на сцене сознания спектакля. Оно – душная материнская утроба, питающая плоть человеческого ума кошмарными эмбриональными соками древних мифов и архетипических форм. Сколь бы искусными ни были рационалистические ландшафты, возделанные на чистом поле сознания и разума, какие бы продуманные онтологические категории и таксономии бытия ни взращивались в его оранжереях, все они оказываются подтоплены хтоническими потоками бессознательного. Их рафинированная аналитичность начинает зарастать плесенью древних страхов, их строгий порядок разъедается ядовитыми ризомами безумных вожделений.

Под поверхностью концептуальных построений раскрывается масса архетипических образов бессознательного. Вожделение, страх, тревога, мука – темные ингредиенты незримо проступают через трещины четко очерченных онтологических категорий. На уровне одних разумных концепций бытия реальность оказывается выхолощенной, высушенной, лишенной живительных соков экзистенциального присутствия. Только бессознательное, окунаясь в изначальное, способно вновь напитать сухие абстрактные формы вибрирующей пульсацией жизни и смерти, желания и страха. Сознательные попытки классифицировать мир, разложить его по четким онтологическим разрядам – поверхностные игры разума. Подлинная онтология творится в глубинах бессознательного бытия. Там реальность вихрится в изначальных безумных формах, не ведая рациональных ограничений и дефиниций.

Темное бессознательное движется по извилистым лабиринтам, безучастное к любым попыткам разума очертить и просветить его бледным светом. Оно – зыбкое, аморфное, переливающееся хтоническими энергиями безначального хаоса. В его змеиных изгибах растворяются антропоцентрические проекты человеческой мысли. Безумный поток архетипов, древних символов, мифологических образов сметает заданные онтологические координаты.

То, что мы воспринимаем как упорядоченный универсум, устроенный по строгим сущностным категориям, есть хрупкий, ломкий кристалл, произрастающий из бесформенного чрева бессознательного. Его четкие онтологические профили – декоративные кружева, причудливые ажурные ограждения, возведенные разумом над бездной безумия и нигилистического забвения. В противостоянии бессознательного и сознания неизменно торжествует Ночь. Никакие устремления человеческой мысли не в силах рассеять непроглядную тьму, в недрах которой варится первозданный онтологический бульон бытия.

Из колыбельных глубин бессознательного восстает космическая ипостась Матери Ночи – темной прародительницы бытия. Ее чадо – реальность, весь феноменальный универсум с его видимыми формами и ограничениями. Сама Она есть беспредельное онтологическое ничто без атрибутов и категорий. И все являющиеся ей сущности – ее беспокойные кошмарные сны. Поэтому никакие антропоморфные проекции, никакие концептуальные ограждения бытия не выдерживают шока встречи с изначальным безумием. Ночной ужас Матери Бытия разрушает онтологическое спокойствие и уверенность человеческого рацио. В безумии нет места упорядоченным формам, сущностям и понятиям. Есть лишь бесконечное становление и распад, творение и разрушение.

Разум вгрызается в гранит невыразимой Вещи. Но мы ограничены концептуальными орудиями. А подлинно сущее, бытие самого бытия, остается вне досягаемости для человеческой мысли.

Оно навсегда ускользает в черные воды бессознательного океана.

Цветы увядают, плоды гниют, краски блекнут. Все вокруг распадается, разлагается, меняет формы и очертания, утрачивая былое великолепие. Смерть неумолима, ее дыхание повсюду – в затхлом запахе сырого подвала, в терпком аромате пряных специй, в горьковатой нотке роз. Даже самые прекрасные создания природы идут вслед энтропии.

В безрадостном, но неизбежном конце заключена истина мироздания. Отныне невозможно держаться прежних иллюзий о вечности и незыблемости всего сущего. Мы – пленники смертности. Прекрасное увядает и разлагается.

Когда условности упраздняются, когда завесы спадают и иллюзии рассеиваются, проступает подлинный лик реальности – мрачный, уродливый, вызывающий трепет. В этом уродстве и безобразии сокрыта красота бытия, не приукрашенная, не замаскированная сентиментальностью. Она беспощадна, как течение времени. Она вызывает отвращение, граничащее с мистическим восторгом. В ней запечатлены истоки сущего, которые дают возможность родиться грядущим мирам.

Дворцы обветшали. Колонны пошатнулись и обвалились, засыпав обломками чертоги, где некогда проходили пиры. Фрески и росписи утратили яркие краски, слились в мрачные подтеки. То, что некогда было символом величия, разрушается, покрываясь плесенью. В этой картине упадка и запустения раскрывается прискорбная правда о нас. Бренны наши помыслы, страсти, воспоминания и грезы. Все преходяще.

Но даже в приговоренности к смерти есть мрачный соблазн, неодолимое притяжение бездны. Ведь только в беспросветной тьме имеет смысл свет, а красота раскрывается в сопоставлении с уродством. Не знай мы распада, не ценили бы жизнь в ее хрупкости.

И когда тлен торжествует и красота увядает, наступает момент высшего просветления – осознание бренности сущего. Только в предсмертной агонии и терзаниях обретает смысл вся человеческая драма.

Мы – пленники иллюзии, заключенные в чувства и восприятие. Никогда не выбраться из этой тюрьмы сознания, не преодолеть узких пределов человеческого разума. Мир являет себя бледной проекцией, приглушенным отблеском неведомых глубин реальности.

Наши чувства – окалины непостижимых смыслов бытия. Слух – блеклый отголосок великой божественной музыки мироздания, которой мы не внемлем в полной мере. Зрение – проблеск невообразимого света, в котором рождены материя и форма. Осязание – намек на изначальную магию прикосновения.

Мы бессильны разгадать, постичь даже долю полноты, сокрытой от нас за гранями восприятия.

С каждым новым шагом в познании проступает бесконечность непознанного. Каждая открытая тайна обнажает десятки новых загадок. Наивны попытки измерить вечное, ограничить бескрайнее лекалами разума.

Только в редкие мгновения внезапного озарения вспыхивают проблески постижения. Человек – создание смертное, конечное, неспособное объять беспредельную полноту бытия. Мы пьем горький отвар иллюзий и ложных толкований. Грезим о некой конечной истине, которая будет явлена на закате дней, когда тайны станут доступны для разгадки. Но никакой последней загадки не существует. Непостижимое – океан без берегов и дна. Каждая отгаданная загадка – рябь на его поверхности.

Разум разбивается о рифы немыслимого вселенского безумия, как хрупкое судно о камни. Слишком узки границы восприятия и тесен мир чувственного опыта, чтобы дерзнуть охватить пугающее безумие бытия. Останемся ли мы вечно заключенными в оковы призрачных схем и теорий или сумеем преодолеть ограничения? Позволит ли это безжалостная бесконечность, в недрах которой зародились наши жалкие существа?

Скорее, высшее предназначение человека не в том, чтобы отгадывать загадки бытия, но научиться принимать бездну за гранью ньютоновских рамок. Принять абсурд в качестве изначального устройства реальности. Перестать искать толкования и постичь суть немыслимого.

Не зависящее от человека не стремится быть познанным или понятым. Оно безучастно к нашим попыткам навести порядок, обуздать многообразие смысловых излучин строгими законами причин и следствий. Реальность стоит вне рациональных построений, в ней беспорядочно смешались хаос и гармония, безумие и логика. И в этом сочетании несочетаемого, слиянии противоположностей открывается непостижимое для разума. Тут свет являет свою изнаночную тьму, а жизнь смыкается в вечном поцелуе со смертью. Грани и рамки утрачивают всякий смысл.

Мы воспринимаем плоские картинки, мертвые тени небытия. Мы бессильны постичь живой трепет необъятного Универсума. Наш взор убог, чувство красоты примитивно, мысли тяжеловесны. Тут начала и нет конца, нет загадки и разгадки, нет предопределенных смыслов и форм. Один бескрайний океан непостижимого, в котором все растворяется. Навсегда. Окончательно. Бесповоротно.

Слова множатся. Мы пытаемся с их помощью облечь в плоть звуковых форм немую реальность бытия. Но слова порождают только призраков.

Мы закованы в кандалы смысловых конструкций, замурованы в темницу означающих и означаемых. Беспрестанно упражняемся в умопостроениях, воздвигая башни терминов и определений. Однако бесконечные системы знаков уводят нас от изначального. Слова создают видимость понимания, симулируют постижение. На деле же мы кружим по ловушке терминов, обрамляющих великую пустоту непознанного. Удел языка – безмолвно взирать на беспредельный ужас мироздания, но не прикасаться к нему.

В объятиях немого хаоса Вселенной говорение бессмысленно. Ни одно слово не в силах передать насыщенной полноты бытия, ее бесформенную текучесть, безумное слияние жизни и смерти, света и тьмы. За гранью лжи и истины, за чертой разумного и безумного обнажается неописуемое. Онтологические корни реальности настолько глубоки и обширны, что любой язык, пытающийся описать их, подобен лепету младенца. Языковые игры – забавы безумцев, попытки исчертить сумрачные бескрайние дали осмысленными траекториями. Язык есть узник проекций. Мы фабрикуем смыслы и определения, чтобы подменить ими истинную реальность. Вместо соприкосновения с жизнью, мы созерцаем отпечатки слов о жизни. Произнести имя означает коснуться только отблеска, но не самой сущности. Произнесенное слово становится не окном в реальность, а стеной, отсекающей внеположное от ограниченного чувственного опыта. В момент номинации мы утрачиваем нечто гораздо большее, нежели приобретаем.

Пока мы – вечные заложники означивающих систем, запертые в семиотических темницах. Новые слова беспрестанно возникают, но никогда это бесчисленное множество не собрать в подлинную целостность, способную передать реальность. За суетой наименований раскрывается абсолютное отсутствие, немота мироздания. Только покинув языковые оковы, мы можем соприкоснуться с непосредственной реальностью. Но выдержит ли наш разум?