Текст книги "Земля точка небо"

– Пожалуйста, – девушка продолжала топтаться у ее локтя. Она помахала рукой вокруг – Честное слово. Огнеопасное. Нас… нас пожарная оштрафует.

Лиза раздавила окурок о край вазона и протянула девушке. Та взяла его двумя пальцами и растворилась в ненатурально шуршащих зарослях.

14 сентября 2005 года

– Итак, первый номер в комнате. Это не он, правильно? Не подсказывайте, я сам угадаю.

– Не он… это другой, сексоголик.

– Сексо-ЧТО? Обычный парень с коллекцией, извините, порнухи, читает слишком много современных авторов – и вы поместили его в отделение?

– Это серьезное заболевание…

– Что? Онанизм? Вы по советской энциклопедии работаете? Или по телевизору слышали?

3 июня 2005 года

Экраны повсюду. Везде сияют эти громадные панели – на стенах, на крышах, посередине дороги на железной ноге. Тени дробятся в их призматических бликах, длинные и прозрачные, как осколки стекла.

Я шел из центра, уставший, голодный, по-прежнему без места в изменившейся реальности, и под ногами плясали разноцветные полосы, а по сторонам беззвучно зверствовала реклама. Ноль процентов. Ноль забот. Ноль копеек минута. Счастливо пляшущий мир, обитатели которого даже не притворяются, что существуют на самом деле.

До 7-го оставался час пути. А мне нужно было вымотать себя перед сном.

Я только вернулся. Мои привычки, обязательства и зависимости облетели с меня в дороге, как листья на осеннем ветру. Я нашел улицу, нашел дом, поднялся на черный ход, пробрался через балкон. Нашел квартиру. Она была на месте.

Тогда я решил отпраздновать.

Не скажу, чтобы мне хотелось вернуться к прежней жизни. Мне нужен был только символ. Воспоминание, и ничего кроме. Одна сигарета. Одна бутылка пива.

Вывески на Горизонте – сплошь игровые автоматы и салоны мобильной связи. Я с трудом разыскал продуктовый, взял бутылку светлого, зажигалку и глянцевую пачку. Вынул одну сигарету, остальные смял и выбросил.

Когда я вернулся на кухню, от предвкушения у меня дрожали руки, и бутылку пришлось установить на полу.

Я распахнул окно и шкаф, откопал в сушилке пыльное блюдце. Ни открывалки, ни кружки среди посуды не было. Я открыл пиво вилкой и налил его в обычную чашку. Оно шипело, и воздух наполнился горьким ароматом. Посидев минуты две в тишине, я решился. Опрокинул в себя чашку светлого, прикурил сигарету и торопливо затянулся несколько раз.

И не случилось ничего.

Как странно я себя чувствовал. Дым не принес ни тепла, ни бодрящей тошноты. А пиво… сначала я решил, что оно испорчено. Дело не в горечи, не в кислом послевкусии – я как будто выпил что-то, для этого совсем не предназначенное.

Но я не сдался так запросто. Мне хотелось распробовать и вспомнить, хотя бы на вечер. Я налил еще чашку, выпил, снова затянулся.

И опять ничего особенного. Больше, чем ничего. Во мне вдруг обозначилась пустота.

Предметы вокруг, мысли, воспоминания, прошлое и настоящее – всё неожиданно потеряло смысл. Только что он был рядом – и вдруг ускользнул, и больше не удавалось вызвать его в себе. И я остался пуст, как деревянный ящик. Я слушал и не мог определить, дышу ли еще, бьется ли у меня сердце. Я искал пульс и не мог нащупать.

Терпеть это было невыносимо.

Желтизна на дне чашки. След пены на ободке. Гнилая вода.

В следующий миг я оказался над унитазом, бросил туда недокуренную сигарету – пс-ст! – и скорчился в судорогах, но смог выдавить лишь кисло-горькую отрыжку. Тогда я сбежал в комнату и скрылся под одеялом. Время шло, но постель не грела, в ней было так же мертво и пусто, как повсюду в новом мире.

Точно не помню, когда я уснул.

Наутро мне стало легче. Стараясь не дышать, я выплеснул остаток пива в мойку. Хорошо умылся, заварил лапши и перекусил. Окно стояло нараспашку всю ночь, и квартиру целиком затопил уличный летний воздух.

Я сунулся в туалет. Там, в унитазе, еще плавал окурок, а стены отдавали табачным дымом.

Я замер, потому что в голове у меня творилось что-то странное.

Во мне горело неприятное воспоминание, но его перекрывало другое. Частично я помнил, как обшаривал себя, пытаясь найти признаки жизни, как стоял на коленях перед унитазом, выдавливая через горло эту мерзкую пустоту. Но другой голос, еще один призрак вчерашнего дня, шептал, что мы провели время неплохо, даже очень. Просто я не распробовал, не дал себе насладиться покоем, а ведь какой славный был покой. Стоило попытаться еще, говорил этот новый уголок разума, и увидишь, как всё отлично, и пиво уже подействует как надо, и табак. Я помнил горько-кислую оскомину – и в то же время припоминал, что она не так уж кисла, и не так уж горька, и что-то в ней определенно есть. Нужно только распробовать.

А главное, новый голос обещал мне, что я вернусь. И всё снова будет хорошо. Как бы я ни страдал, что бы ни случалось раньше – всё закончится, и останется лишь покой.

Еще одно воспоминание блеснуло сквозь эти путаные чувства, и мне стало не по себе.

Голос был мне знаком. Это он приходит недалеко от черты. Именно его слышишь перед тем, как попробовать самоубийство. Граница мира всё ближе, и за ней черно. Нечем заняться, некуда пойти, трудно дышать – и вдруг мысли о покое. Настоящем покое. Мягком, холодном, уютном, как долгожданная постель. Мысли приходят робко, но крепнут и быстро набирают силу, и ты уже мечтаешь о нем, и с трудом выносишь мир, не дающий тебе уснуть.

Не очень хотелось пройти это снова. И я сбежал.

Мой дальнейший путь кажется теперь хаотичным зигзагом, но я точно помню, что у меня была цель.

Главное – не стоять на месте.

Я бросил квартиру незапертой и проскакал через балкон, осторожно перебирая ногами. Я ссыпался вниз по ступенькам и вылетел наружу через тяжелую дверь.

Город устроен как паутина. Не получается идти наискосок – тебя всегда несет по спирали. Дома быстро мельчают и ложатся в тесные улицы, и ты сам не замечаешь, как выходишь на площадь.

Это была воронка.

Я рванул прочь из центра, не сворачивая нигде, даже когда асфальт растрескался и совсем иссяк, и под ногами захрустел гравий, а потом – мягкая пыль. Я миновал последний скверик, и город кончился – передо мной тянулись одни желтые поля, отчерченные посадками. Сосны, дикий клен, сухой треск кузнечиков и нытье летних мух. Чертовы джунгли. Мои ноги были стерты, а шею и спину неприятно покусывал грязный пот.

Тогда я развернулся и пошел назад.

Иначе никак. Я уже бывал там. Мне не хотелось снова бежать. Мне хотелось вернуться – но теперь я сомневался, что это будет легко.

Опять же, снова появился голос.

14 сентября 2005 года

– Ну вот, остались ты и я. Короче, приснилось под утро: какой-то краб, непонятно что – и р-раз меня за член. А сегодня доктор мне стекляшку туда засунул, как дернул – аж слезы из глаз. Как бритвой полоснул. Вещий сон. А еще говорят, их не бывает.

28 марта 2005 года

На самом деле это оказался не «вечер под звездным небом», что бы ни писали в матовом приглашении. Нет, ресторан был громадным, он занимал весь тридцать пятый этаж, и у него имелась площадка с видом на площадь, но туда не пропускали – слишком холодно, ветер, осадки, да и само здание еще строилось, и где-то внизу до утра вяло рычал перфоратор.

– Скажите, а вот участки здесь, – Дима обратился к незнакомому гостю, пытаясь начать разговор с кем-нибудь. Тот был невысокий, весь какой-то землистый, с тяжелым животом. В его шее тонула золотая цепочка, а у локтя болтались расстегнутые часы.

– А? – спросил гость.

– Вот земля здесь. Наверное, каждый лоскуток дороже золота?

Гость дернул ухом и отозвался, глядя куда-то поверх голов.

– Золота? Кто ж сейчас золото… сейчас нефть, – он шагнул к подносу с бокалами и сразу потерялся среди других гостей, таких же землистых и полных.

Ни с кем не удавалось поговорить. Лиза предупреждала, что интересного будет мало. А он и понятия не имел, насколько.

Ей теперь отовсюду носили эти приглашения, три-четыре за день. Фуршеты, балы, показы мод. Отели и рестораны с охраняемой территорией. У этого даже входа снаружи не было, только из-под земли, где стояли машины.

Лиза дважды сходила на званый ужин и заявила, что третий вынести не сможет. Теперь ее приглашения валялись горкой среди бумаг, которые сортировал Дима. Когда ему стало жаль выбрасывать одну за другой карточки с тиснением, он спросил, можно ли пойти вместо нее.

Теперь он знал, почему Лизе здесь не понравилось.

Было скучно. Играла музыка, но одинаковые гости не замечали ее. Вокруг них топтались девочки, красивые, загорелые, в блестках и золоте, – но девушек тоже мало кто замечал.

В основном гости ели. И пили шампанское, такое кислое, что Диме пришлось запить один глоток литром холодной воды.

Дима успел поужинать дома, но решил, что здесь как в дикой природе: в стаю принимают только после того, как что-то съешь. Он пошел к ближнему столику, где работал официант, гладкий и твердый, похожий на столовый нож. Официант аккуратно вскрывал и раскладывал устрицы, по две на блюдце, – крак-крак, – одну за другой.

– Слу-ушайте… – протянул Дима. – А я ведь столько про них читал, и в кино… И никогда не пробовал.

– Прошу, – нож-официант пододвинул к нему порцию экономным жестом.

Дима взял квадратное блюдце, и две устрицы моментально съехали к самому краю. Что-то закапало ему под манжету. Дима выругался, облизнул запястье и спросил официанта:

– Вы не подскажете, как…

– Смотрите, – тот, не глядя на Диму, взял у него раковину и подрезал мясо с нескольких сторон. – Вот так. Теперь выпейте как из пиалы, жевать не надо.

– А оно… она не живая? – Дима взял устрицу двумя пальцами. Она подрагивала, словно желе.

– С открытой раковиной не живут. (Крак-крак).

– А… – Дима кивнул на половинку лимона.

– Лучше не надо. (Крак-крак). Тонкий вкус, убьете лимоном.

Дима кивнул, закрыл глаза и вылил устрицу прямо в рот.

– М-м, – он сглотнул.

Нож-официант коротко глянул на пустую раковину.

– И как вам? (Крак-крак).

– М-му… – Дима еще раз глотнул и перевел дух. – Ну, вообще ничего. Похоже на это… забыл… в детстве по праздникам было… не помню, какие-то рыбные консервы.

Он повертел раковину в пальцах, трогая сложный хитиновый узор.

– А ракушка красивая. Можно, я возьму с собой?

– Конечно, – официант совершенно не удивился. – Оставьте здесь, я помою и заверну.

«Видно, догадался, что я село», – решил Дима. Он установил тяжелое блюдце на столик и побрел куда-то в сторону подиума, гонимый неловкостью.

На сцене выступала группа из двух музыкантов и пары девушек в лифчиках и серебристых шлемах. Они пели советский хит в электронной обработке, и Дима изо всех сил углубился в память, стараясь отыскать название. «Муса Манаров на орбите». Точно.

«Интересно, это транс или хаус», – подумал он. Спросить бы Макса.

У подиума всё-таки собралось несколько гостей – мужчины отдельно друг от друга, а их модели-спутницы – тесной кучкой. Девочки поднимали руки и виляли бедрами, прохладно глядя в пустоту. Кавалеры тоже исполняли какой-то необычный танец – они приседали, стараясь не потревожить живот, и рисовали локтем невидимую восьмерку. «Муса Манаров на орбите» закончился длинным аккордом, и все подняли руки вверх. Музыканты раскланялись, прошли в зал и тоже направились есть.

«Хоть с этими поговорить бы о чем-то», – решил Дима и потянулся за ними.

И снова ему не повезло.

Тот, который пел, в желтом костюме и пятнистом галстуке, вообще не хотел говорить. Он дважды притворился, что не слышит, а потом ушел с одной из моделей. Дима подошел к гитаристу, которого больше интересовали не женщины, а пища и вино.

– Прости, друг, – отозвался тот, подняв ладони. – Руки жирные, никаких автографов.

У гитариста был зеленый костюм и длинные волосы. Он умел очень интересно смотреть: в точку чуть выше глаз собеседника, отчего сразу казался при деле и становился важнее.

– Да нет, – сказал Дима. – Я просто…. Хотел спросить. Как называется ваша группа, и всё такое.

– Группа называется «Муса Манаров на орбите», странно, что ты не слышал, когда нас объявляли. Хотя звук тут… – гитарист отхлебнул из бокала и неодобрительно причмокнул.

– Подождите… э-э… я думал, это песня «Муса Манаров».

– Да. Это наша песня.

– Ого! Ее же этот пел, ну, в восьмидесятые… Это он и есть, что ли? Ваш вокалист?

– Кто, Жора? – музыкант засмеялся. – Не, ты чё. «Муса Манаров на орбите». Это наша песня. Мы ее купили и поем. Отсюда наше название.

– А-а, – Дима поскреб в затылке. – Но когда вы играете что-то другое, можно запутаться.

– Другое? Чё другое? Другого у нас нет.

– У вас только одна песня?

– Конечно. Мы чё, миллионеры, по-твоему?

Гитарист «Мусы Манарова» допил вино, закурил коричневую сигарету и отвернулся. Дима извинился ему в спину и побрел обратно. «Странно у них всё», – думал он. Или это у меня под утро голова не соображает. Дима решил найти кофейный столик, выпить кофе напоследок и вызвать такси домой.

Он и кофеин были старыми друзьями со времен тракерства. Вторым другом у него тогда значилось пиво. И амфетамины. Дорога и копоть. Милые старые зависимости.

Девчонка в костюме официанта, моловшая кофейные зерна, оказалась ходячей рекламой кофе. Она топталась на месте и носилась вокруг аппарата, непрерывно что-то делала руками и моргала всегда дважды. Едва Дима успел открыть рот, она задала ему сразу три вопроса:

– Сорт и помол знаете? С сахаром, сливками, без? Вам у нас нравится?

– Нравится, – сказал Дима. – А какой самый лучший?

– Ну-у, в конечном итоге, у нас любой самый лучший. Вот если вы хотите дорогой, тогда это «копи лювак», настоящий «копи лювак» у нас, могу вам сделать, сделать вам?

– Конечно.

Кофейная девчонка быстро высыпала зерна в машинку, нажала кнопку, вынула маленький черпак и прижала молотый кофе чем-то вроде катушки, не прекращая жестикулировать и моргать:

– Вам сделать много пены или нет? Маленькую чашку… «Лювак» распробовать надо, по большому счету, лучше сначала маленькую, а то, знаете, экзотика – а вы в группе играете? Видела, вы стояли с ними возле сцены, я вообще такое не люблю, совок этот, не обижайтесь, если что.

– Нет, – сказал Дима. От ее беготни у него перед глазами плескались невидимые волны. – То есть, нет, не обижаюсь. И не играю в группе, это просто так.

– Ваш кофе, приятного, – девушка вручила ему крошечную чашку.

Кофе оказался крепким и очень густым. Дима попытался сглотнуть его целиком, но «копи лювак» не поддавался так запросто.

– Вот сейчас, подождите, – неутомимая девчонка сунула длинный ноготь ему под нос. – Я быстро вам расскажу, «копи лювак» делается из зерен, которые прошли желудок пальмовой циветты, это такая кошка, по большому счету. Если вот сейчас вы осторожно вдохнете через нос, вам раскроется его особенный животный аромат, попробуйте! Получилось?

Испуганный Дима проглотил остаток кофе вместе с гущей и уставился в чашку.

– Это как же… – теперь он изо всех сил пытался забыть животный аромат. – Из… ну, из какашек эти зерна, что ли, делают?

– Нет, ну их очищают, – девушка была смущена. – Вы прямо скажете, а иначе как, весь желудок ей что ли вырезать?

Диму вдруг осенило.

– Это скорость, да? – тихо спросил он. – Точно! Амфетамины?

Кофейная девочка замерла и дважды моргнула.

– Не знаю, о чем вы, – сказала она. – Приятного вечера, идите, пожалуйста.

– Сейчас утро, – сказал Дима. Он поставил чашку и побрел через пустеющий ресторан, ища глазами выход.

У лифта его поймал официант-нож.

– Одну секунду, – сказал он, вручая Диме маленький твердый сверток. – Ваше.

Дима развернул бумагу. Внутри лежала устричная ракушка.

– Спасибо.

Но официант уже исчез.

«Странные всё-таки люди», – подумал Дима, вытащил телефон и набрал такси.

Рассказать бы Синице.

Он попробовал вспомнить ее и опять не смог.

5 апреля 2005 года

– Нужен таймер, – сказал Максим. – С обратным отсчетом. Электронное табло, цифры какие-нибудь. Что-то в этом духе.

– Зачем? – спросила она.

– Ну, как еще, каждая минута обходится в пару сотен баксов. Нужно видеть. Чтоб лучше ориентироваться.

– А как это поможет?

– Да смотри… а, ладно, к черту.

Если откровенно, подумал Макс, ему просто хочется знать, сколько времени осталось и когда это кончится.

В самой глубине души он всё равно боялся. Максим старался выглядеть как профессионал, думать и чувствовать, как профессионал, но где-то под кожей его трясло. Лиза называла это «сценической лихорадкой», и говорила, что сама испытывает ее всякий раз, каждую неделю. И остальные люди в объективе чувствуют себя так же. Она заставила его выкурить подряд две сигареты и выпить глоток коньяка, но Максу стало только хуже.

– Ладно, не переживай, всё будет хорошо, поверь на слово, я это делала сто раз, – сказала Лиза. Тоже нервная, – заметил он.

И самое глупое – это была его идея. Здесь всё было его идеей. По крайней мере – всё, что сделало «Zemlю&Nebo» зрелищным, модным и успешным – всё придумал Максим. Три гостя сразу, и новый сценарный шаблон, и голосование по SMS в реальном времени – кстати, одно из первых таких, и главное…

– Прямой эфир, – захрипел мегафон голосом режиссера. – Всем приготовиться: три, два…

И погасла рампа, и на мониторах полыхнула заставка шоу: «Земля!», вспышка, «Небо!», вспышка, «Zemlя&Nebo», – под грохот музыки завертелся сумасшедший калейдоскоп.

– Добрый вечер, дорогие зрители, и добро пожаловать в нашу студию, это «Земля и небо», с вами Элиза Фрейд, – заговорила Лиза, шагая навстречу камере, спускавшейся на платформе из-под высокого потолка.

«Штатив хреновый», – думал Макс. Еще навернется. Заменить. И лучше всю платформу.

– Итак, в прошлом выпуске, – сказала Лиза, и на большом экране вспыхнула картинка, подготовленная заранее. Счастливая гостья на карнавале во Франции. Какой-то невезучий парень, якобы с водобоязнью – его закрыли в стеклянный куб и опустили в подсвеченный колодец, откуда, со дна, он дал интервью. Еще один любимец публики, который отправился в Бразилию, в подлинное индейское селение; и всё это требовало кучи денег, на всё нужны были спонсоры, которых тоже находил Макс. И это он придумал, чтобы каждый личный рай, каждый персональный ад, куда отправлялись гости по решению зрителей, был максимально зрелищным и главное, подлинным. Реальное селение, реальный колодец, реальный Париж. Живые крокодилы, настоящие вертолеты, пожары и гоночные треки.

Сюжет закончился, и позади камер зажегся красный сигнал. «ПРЯМОЕ ВКЛЮЧЕНИЕ».

«Никуда не годится», – думал Максим. Просто ни к черту. «Прямое включение», кто вообще так говорит? Заменить, обязательно заменить.

Теперь Макс видел студию изнутри, и его не устраивало решительно ничего. Посадочные места для публики, которые были так убоги, что их приходилось давать только панорамой и только во фронт. Проходы для камер, в которых постоянно кто-то норовил забыть кабель или трос. Гостевые кресла, отвратительно твердые, пластмассовые, как сиденья в трамвае. Всё здесь нужно было менять. Всё смотрелось безобразно.

– А теперь, дорогие зрители, поприветствуем нашего первого гостя: это Сергей, двадцать четыре года…

Ну, или почти всё. Кроме Лизы. Она была как дома. Она была собой, и она играла с ними. Как Лиза играла! «Моя умница, я всегда знал, ты великолепна», – думал он.

Горячий луч прожектора скользнул по его лицу, и Максима передернуло.

Спокойно. Теперь у него стучали зубы. Спокойно.

«Помни, эфир не такой уж прямой», – говорил он себе еще и еще раз. Между реальностью и кадром задержка в пять секунд. Даже когда ты в объективе, можно делать всё, что угодно. Кашлять. Чесаться. Ругаться. Ковыряться в носу. Они это вырежут. Заглушат или запикают. Сменят камеру. Дадут короткую заставку.

Главное, не дольше, чем на пять секунд.

Капля пота неторопливо сбежала Максу за шиворот и теперь путешествовала между его лопаток. В животе творилось что-то невообразимое, а мочевой пузырь готов был разорваться. Моментальная смерть от септического шока. Может, так даже лучше.

Лиза предупреждала его обо всем этом. В студии был дикий холод, но она сказала, что под рампой станет жарко. И про туалет она упоминала. «Ходи, не ходи, это без толку. Скажешь пару слов в камеру, и сразу всё пройдет». И Максим даже верил, что всё пройдет. Неясно было только, как. Не хватало обгадиться в прямом эфире.

Сергей поднялся с места и поклонился. Загремели стройные аплодисменты.

«Неужели это всё?», – лихорадочно думал Макс. Неужели так быстро?

Да. Лиза объявила вторую гостью. А он даже не следил за голосованием. Что получил от зрителей первый гость? Землю или небо? Рай или ад? Картинка на экране уже сменилась, и теперь до конца шоу остается только гадать. Если «земля» – там, кажется, было что-то с электричеством. Терпимый бюджет. Если «небо»… черт его знает. Какая-нибудь путевка. Или аренда ночного клуба. Все хотят примерно одного, и каждый готов пройти любую пытку – всё-таки, им за это платят.

А ему – нет.

Максим был третьим и последним гостем. Он месяц уговаривал Лизу показать его в шоу, якобы, чтобы взглянуть на процесс изнутри, а на деле – здесь ему выпадал последний шанс.

Когда за него проголосуют – а Макс не сомневался, что получит «небо» – и звезда эфира, любимица зрителей, красавица и психолог Элиза Фрейд спросит его о самой главной, самой большой и сокровенной мечте …

Он скажет, что мечтает о ней. Что любит ее и сделал всё это ради Лизы, ради нее и только.

Скажет это перед миллионной аудиторией, и тогда Лизе некуда будет деться.

«Блядь, скорее бы», – думал Максим. Как на приеме у стоматолога. Давайте же. Три, два, один, и покончим с этим.

«Три-два-один», – повторил он. Давайте. Три-два один.

Вдруг желудок успокоился, и Максу стало легче.

– А теперь, – объявила Лиза. – Я хочу представить вам человека, без которого это шоу просто не могло бы состояться, которого я давно знаю и который мне действительно дорог – встречайте: НАШ ПРОДЮСЕР, МАКСИМ!

Канонадой пальнули аплодисменты. Все камеры и прожектора смотрели теперь на Макса, но это больше не имело значения. Он решился.

– Здравствуйте, Элиза, – сказал Максим. – Очень приятно находиться здесь.

Аплодисменты, крики, свист. Без табло и сценариев. «Рады мне просто так», – подумал Макс. Он был на высоте. Никогда в жизни ему не доводилось испытать такой восторг. Он бредил от счастья. Лиза что-то спрашивала, и Максим отвечал со всем остроумием, со всем обаянием, на которое был способен.

Он разболтал даже больше, чем собирался. Рассказал о детстве. Отпустил пару довольно резких шуточек в адрес отца. И своей работы. И вообще, своей жизни. И они смеялись. Они радовались. По всей стране, по всему миру они набирали бесплатные сообщения и жали на кнопку. Максу даже незачем было смотреть на монитор – он чувствовал кожей, как растет столбик его «Неба», его всеобщего признания.

– Ита-ак, – сказала Лиза, глядя на Максима с чуть растерянной улыбкой. – Если вы не успели проголосовать, напомню, у вас осталась одна минута, а пока давайте посмотрим наши цифры!

Ослепительно улыбнувшись ей в ответ, Макс повернул голову к монитору…

И обомлел.

0:59

Zemlя: 12 985

Nebo: 23

Последние три цифры не видны. Дебильный счетчик. Тоже заменить.

0:47

Zemlя: 12 992

Nebo: 23

Что-то у них серьезно не заладилось.

0:25

Zemlя: 13 002

Nebo: 25

– Ну-у… – сказала Лиза в камеру с той же нетвердой улыбкой.

0:10

Zemlя: 13 015

Nebo: 26

– Похоже, мне придется спросить у Максима…

0:04

Zemlя: 13 019

Nebo: 26

– …что же пугает его БОЛЬШЕ ВСЕГО НА СВЕТЕ?!

Дзин-нь! Счетчик замер и вспыхнул адским пламенем.

0:00

Zemlя: 13 023

Nebo: 26

!! Zemlя Zemlя Zemlя!!

Взревела музыка, которую Макс едва услышал. Он не мог думать, не мог дышать, только сидел и пялился на огромный экран, где красными огнями цвел его приговор.

– Итак, Максим? – резкий голос Лизы привел его в чувство.

Макс обнаружил, что сидит на жестком табурете, что прожектора невыносимо ярко светят ему в лицо, а навстречу ползет камера.

– Что же? – повторила Лиза. Потом не выдержала и скорчила ему сердитую гримасу.

– Я… не знаю.

Его скрипучий ответ громким эхом пронесся от монитора к монитору. Еще пять секунд – и он прозвучит из каждого телевизора, по всей стране.

Перед миллионной аудиторией.

– Ну же, – сказала Лиза и незаметно потрясла кулаком, стиснутым до белизны.

Перед эфиром он сказал ей, что подготовился на оба случая. Это была неправда.

– Я… – сказал Макс. Чужой голос. Собственно, не голос, а детское блеяние.

Он сглотнул и заговорил, шелестя пересохшим горлом:

– Я боюсь остаться один.

Это было всё, что он смог придумать.

5 апреля 2005 года

– И что это значит, мать вашу? – Тамара Владимировна Бергалиева, директор «Мега-44-го», в прошлом балерина, умела обрушить на собеседника гнев, не меняя тона голоса и выражения лица. – Что за публичная демонстрация влечения?

Максим не ответил и не поднял глаз. Лизе было жаль его. И обидно за себя. Они с Максом делали шоу сами. Директриса – не участвовала никак, только зажимала деньги и тряслась за прибыли.

Они стояли и молчали. Бергалиевой, впрочем, ответ и не требовался.

– Если бы не паблисити, ты был бы сразу уволен. В каждом журнале. В каждой газете. «Элиза и продюсер», «Новый бойфренд Элизы». «Он боится остаться один». И новый эфир через неделю. Как в связи с этим мне с тобой поступить?

– Бля, отправьте меня в пустыню и бросьте там. Снимите, покажите им, пусть радуются, – не выдержал Макс. – Достали, уроды, ничем им не угодишь.

– Увы, бросить не получится, – Бергалиева качнула головой и пошелестела бумагами. – Ты сейчас возьмешь камеру, поедешь в аэропорт и полетишь до Ташкента. Выйди за город, поговори на камеру, и сразу назад. И смотри, чтобы в кадре одна степь, никакой частной собственности – вообще никаких построек. И организуй ноутбук с интернетом. Мне нужно, чтобы ты не прекращал координировать.

Лиза открыла рот, но директор оказалась начеку.

– А ты отныне – отчитываться передо мной. Я сама теперь утверждаю гостей и сценарий. Без меня никаких решений. Иначе вычту бюджет у обоих из зарплаты на полгода вперед.

– Слушай…те, – сказала Лиза. – Это просто несправедливо.

Во-первых, эфир вчерашний получился стоящим. Пускай в конце вышла заминка, пусть Макс не выиграл «небо», как он наверняка собирался, зато его финальная реплика, да и вся сцена, была подлинной. Они показали зрителю искренность. Настоящее откровение, живые эмоции…

– Нет, сама слушай, – оборвала ее Бергалиева. – Ты хоть понимаешь, в чем твоя роль? Или откуда твоя слава? Ну? Понимаешь?

– В чем?

– Они хотят тебя трахнуть. Они смотрят на твои сиськи и мечтают. И на кой ты им, раз у тебя есть мужик?

– Какой мужик? При чем здесь это…

– Это, дорогая, основа всего. Если ты думаешь, кому-то интересна твоя трепня или понты психиатрические, – в голосе директрисы что-то звякнуло, и Лиза впервые почувствовала, насколько Бергалиева зла. Воздух у ее лица прямо трещал от невербальной агрессии.

Она говорила еще о чем-то, но Лиза едва могла следить за речью. Спасаясь от морального давления, ее сознание постоянно уплывало куда-то. Они с Максимом вышли из кабинета, что Лиза тоже не запомнила в деталях, и запетляли в тонком кишечнике «Мега-44-го», в клубке длинных коридоров, полутемных ниш и проходных комнат, через которые они летели, будто спасаясь – Макс впереди, а она – следом, на каблуках.

– Просто чтоб ты знал, – сказала Лиза, чтобы остановить этот молчаливый бег. – Я правда считаю, что концовка была отличная. Ты не только зрителям показал настоящее лицо, ты даже мне его показал. Искренность…

– Ты забыла сказать Бергалиевой, что я не твой парень, – отозвался Максим через плечо, не замедляя шаг.

– А… а что она… – Лиза сбилась и дважды ступила на левую ногу, неловко подпрыгнув. – Точно! Ч-черт.

В голове у нее снова всё завертелось. «Черт, не хватало, чтоб они нас поженили за глаза». И как она… нет, эта Бергалиева неподражаема, как ей только могло прийти такое в голову…

– Не волнуйся, – сказал Макс. – Я передам ей.

Лабиринты «Мега-44-го» здорово смахивали на бомбоубежище: в полумраке здесь и там бродили чем-то занятые люди – они курили в тупиках, шуршали бумагой, трещали клейкой лентой, пили кофе на ступеньках и завтракали прямо в коридорах. И все как один провожали взглядом ее с Максимом.

«Или у тебя просто развивается паранойя», – подумала Лиза. Да. Отличный диагноз. Браво, Элиза Фрейд. Хотя, если по-хорошему, она всегда была слабым психологом. Именно поэтому ее занесло на телевидение. Со всеми ей подобными.

Спустя месяцы полноценности Лиза потихоньку заскользила в пропасть несовершенства… и ей даже это нравилось. В самобичевании виделся некий извращенный отдых. Который так нужен был ей в этот миг.

Они вдвоем нырнули в лифт. Его тяжелые двери сомкнулись, отрезав шум, чужие голоса и студийную беготню. Кабина заскользила вниз, неторопливо минуя один этаж за другим.

«Только никаких попутчиков», – думала Лиза. Пожалуйста. Не сейчас.

За то время, пока они с Максом вышли на первом и миновали стеклянную будку охраны, Лиза потеряла добрые полсотни килокалорий. Или как их там.

– Ладно, – сказала она. – Что мы теперь будем делать?

– Ты берешь машину и едешь домой. Выспись и отдохни, теперь нам будет сложнее.

– Я не устала.

– У тебя глаз дергается.

– Ладно… – спорить у нее точно не хватало сил. – А потом?

– Вызови уборщицу, пусть уберет после строителей. Пройдись по магазинам. В общем, что я тебе рассказываю – развлекайся. До эфира тебе нужно быть в форме.

– А ты?

– Я договорюсь насчет ноута, и в аэропорт. Сниму материал, отправлю в монтаж, и назад. Или переночую в Ташкенте. Сам отдохну. Надеюсь, там будет трава или что-нибудь.

– Боже, и я хочу, – простонала Лиза. – Как я хочу куда-то уехать.

– Езжай, – Максим вытряхнул из пачки сигарету. – Главное, не дольше, чем на пять секунд.

Он щелкнул зажигалкой и развернулся к ветру спиной.

12 апреля 2005 года

Площадь любой односвязной области, – думал он. Режешь фигуру прямой линией. Берешь интеграл по каждой из двух половинок. Складываешь.

Площадь любой двусвязной области. Разбиваешь на две односвязные. Вычисляешь для той и другой. Вычитаешь.

Закон сохранения. Изменение массы равно общий поток через поверхность… Изменение энергии… Нет, это не в счет, это плохо давалось ему и прежде.

«Каждые семь лет», – повторял себе Дима, – «клетки человеческого тела полностью заменяются новыми». Кроме нервных. Те в основном умирают, и с ними гибнет информация. Всё подряд – воспоминания, знания, умения. Старые тревоги и секреты.

«Вот только сначала погибают те клетки, что на поверхности», – думал он. Потому, когда тебе сто лет, ты помнишь вещи из древности, из самых глубин, и забываешь то, что было вчера.

Это и не давало ему покоя. Дима отлично всё помнил.

Пару дней назад Максим вернулся откуда-то с юга, и вчера ему пришло оттуда письмо. Тяжелый конверт. Лиза начала бегать кроссы по утрам. Где-то в дорогом спортивном центре, у которого был свой лес, огороженный бетонным забором. Сам Дима опять до ночи торчал в редакции, обучал пару внештатников. Опять девочки – в «Ритм-н-блюз» почему-то шли одни девочки. Потом он шел домой через город, хотел немного срезать и заблудился.