Текст книги "Ученик мага"

5

Третий этаж оказался еще более шикарен и совершенно пуст. Номер Винсента находился в начале коридора, практически возле самой лестницы, номер Пантора оказался прямо напротив. Рыжий только бросил в номере нехитрые пожитки и увязался следом за усатым господином и приятелем-магом. Солидный сдержанно показал Пантору номер и ушел, явно недовольный, но с натянутой чуть не до ушей, вымученной улыбкой.

Винс пошел вместе с ним до двери, и молодому магу показалось уже было, что рыжий уйдет и даст ему хоть четверть часа спокойно побыть наедине с самим собой. Не тут-то было. Лучезарно улыбнувшись усатому, Винс вытурил того в коридор, прикрыл дверь.

– Слушай, Пантей, а мы хорошо устроились.

– Не называй меня так, – буркнул Пантор.

– Понятно, – протянул Винсент. – У моего дорогого друга опять меланхолия.

– С чего ты взял? – делано взбодрился маг.

– Когда у тебя хорошее настроение, тебе все равно, как я тебя называю, – ехидно подметил рыжий. – Чего тебе теперь не так?

Пантор плюхнулся на кровать, прямо поверх шелкового одеяла. Что не так, он понять не мог, но что-то не нравилось. А может быть, уже выработалась привычка жить с оглядкой и ждать, когда придут приставы, арестуют и сошлют на острова к живым мертвякам и опальным магам на вечное поселение.

– Почему у них весь этаж пустой? – спросил он наконец, скорее у себя, чем у Винсента.

– Гостей ждут. Важных, – пожал плечами Винс. – Ты же слышал, как они с Колидром нашим лаялись.

Пантор резко сел и посмотрел на рыжего приятеля, чуя, что начинает заводиться. Тот прогуливался по комнате, разглядывая картины на стенах и статуэтки на комоде.

«Все-то у него просто», – мелькнула мысль. Может, все и просто, но какое-то неприятное ощущение от местных усачей и проводников оставалось. Какая-то фальшь чувствовалась. А ощущениям своим юный маг привык доверять.

– Хорошо, а чего он нам тогда номера уступил? Два шикарных номера по бросовой цене. С чего бы? Колидр его уговорил? А кто он такой?

– Ну ты вопросы задаешь, – фыркнул Винсент. – Он наш проводник.

– Алкоголик, болтун и прощелыга, – добавил ученик Мессера несколько размашистых штрихов к портрету. – А может, он нас сдаст. Может, он на магический надзор работает. Мы же ничего о нем не знаем.

Рыжий остановился возле огромного платяного шкафа и ногтем ковырял одну из резных завитушек, украшавших лакированную дверь. Завитушка была приклеена на совесть. И врожденный вандализм Винсента проигрывал прочности крепления. Поймав на себе взгляд Пантора, Винс отдернул руку от шкафа и виновато потупился.

– Пантей, по-моему, ты устал и начинаешь шарахаться от каждого куста. Если так пойдет дальше, по ту сторону границы нам придется сдать тебя в приют для душевнобольных.

– На себя посмотри, – огрызнулся Пантор.

И встал с кровати.

– Спокойно, Пантюша. Не бузи. Распахни окно. Выгляни на улицу. Вдохни полной грудью, и ты почувствуешь запах свободы. Мы почти сбежали. Нам все удалось, даже несмотря на твои магические фокусы.

Пантор, собиравшийся уже дать приятелю по лбу, поспешно спрятал взгляд. Напоминание о том, что они с братьями-близнецами учудили в Утанаве, было неприятным.

Он даже подошел к окну. Правда, открывать не стал, лишь отдернул занавеску. Пахло ли с той стороны свободой, сказать было трудно. А вид из окна открывался еще тот: серые стены, мелкие, плотно зашторенные окошки, и так до самого неба, которого и видно-то было жалкий клочок.

– Ладно. Сбежали, прям, – проворчал он. – Вот когда через границу перейдем, тогда будем свободу нюхать. Кстати, когда?

Винс пожал плечами.

– Надо у старика спросить. А пойдем-ка к нему, уточним, пока он не набрался.

Ресторан нашелся сразу. Зал его был огромен и обставлен в духе позапрошлого века. Столы и стулья с гнутыми ножками. Мягкие, обитые светлым бархатом сиденья. Белоснежные скатерти. Потолок казался просто необъятным, по нему шла какая-то мифическая роспись с парящими крылатыми львами и голыми богинями. В центре зала бил крохотный фонтанчик, окруженный плошками с экзотическими растениями.

Пантор уже устал удивляться тому, что за серыми стенами и заплеванными дверями в убогом городишке не просто светло, чисто и уютно, а еще и скрывается такая роскошь. Колидр посреди этого великолепия тоже выглядел весьма приметно. Не заметить его мог бы только слепой. Старик был грязен, паршиво одет и уже довольно нетрезв. Он сидел за столиком возле самого фонтана. На столе стоял стакан и кувшин. Проводник плескал из крупного сосуда в мелкий, затем из стакана вливал в себя. После чего хлопал пустым стаканом по столешнице, крякал и застывал, прислушиваясь к ощущениям. Судя по довольной физиономии, ощущения были приятными.

Пантор с Винсентом подошли ближе. Пахну́ло сидром. Маг приметил, что край скатерти, укрывающей стол, помят и во влажных разводах. Видимо, старый прохиндей вымыл руки в фонтане и вытер тем, что под руку подвернулось.

Винсент плюхнулся на стул напротив проводника, оставляя Пантору тот край стола, с которого о скатерть вытирали руки. К старику обратился панибратски:

– Колидр, старина, а сколько нам тут сидеть?

– Пока не напьетесь, – фыркнул тот и в очередной раз повторил процедуру с переливанием жидкостей.

– Он не про ресторан спрашивал, а про гостиницу, – проворчал ученик Мессера.

– А-а-а-а, – протянул Колидр, мечтательно заглядывая в кувшин.

Кувшин оказался пуст. Старик пожевал губу, словно соображая, чего делать дальше. Выбор, впрочем, был очевиден.

Проводник махнул официанту.

– Здесь вы будете сидеть, покуда мой братец таки не проводит вас отсюда, чтоб вам всем вместе с ним быть здоровыми. Его сейчас нет. Мене сказали, что он вот-вот вернется, приведет кого-то с той стороны.

– И вы так спокойно об этом говорите? – удивился Пантор.

– А чего такое? – приподнял бровь старик. – Таки вы считаете, что Колидр должен вас бояться? Мене бояться уже поздно. И потом, я ведь говорю об этом не приставу и не пограничникам, а тем, кто собрался нелегально пересечь границу.

Последняя фраза прозвучала чересчур громко. Или Пантору это только почудилось? Он огляделся, но редким посетителям ресторанного зала, кажется, не было до них никакого дела. Подошел официант.

– Повтори мене кувшинчик, голубчик. А молодые люди сами себе закажут.

На стол перед Пантором шлепнулась увесистая тетрадка меню в кожаном переплете. Названия блюд оказались сплошь незнакомыми, и он выбрал отбивную по-веролльски.

Винсент долго ковырялся, выбирая себе то, что звучало посмешнее. В результате назаказывал с дюжину блюд, заявив, что он, во-первых, голоден, а во-вторых, если что, то Пантор доест, ему, мол, все равно одной отбивной мало будет.

Через пару минут перед рыжим уже стояла плошка с какими-то кореньями, щедро политыми медово-золотистым соусом. Трудно сказать, каковы корешки были на вкус, но пахло от них так, что в желудке заурчало. Рядом появилась кружка пива. Винсент со смаком принялся за еду. Пантор смотрел на него, с завистью глотая слюни. Отбивная явно готовилась дольше. А есть хотелось. Колидр, напротив, есть ничего не стал, заявив, что закуска все только портит. И любовно отдавался процессу перемещения жидкостей. Пил он по-прежнему своим странным методом: наливал из кувшина на пару глотков в стакан, затем переливал сидр из стакана в себя. Пантор вдруг почувствовал себя брошенным. Почему так всю жизнь происходит? Вот даже тут, в этом гостиничном ресторане. Винсент, который точно так же в бегах, как и он, сидит, набивает брюхо и радуется жизни. И рыжему на все, совершенно на все наплевать. Колидр, пройдоха, заигрывающий с законом, сидит и надирается. И тоже радуется жизни. И ему тоже на все наплевать. А он, Пантор, сидит и слюни пускает. И жизнь не радует, только волнения одни, и отбивную не несут. И как тут расслабиться, если он вне закона и жизнь летит под откос. С другой стороны, вот рядом сидят два человека, точно так же попавших в опалу и гонимых, они-то жизни почему-то радуются. Они могут спокойно есть, пить, вытирать руки скатертью и качать права.

– Колидр, а этот усатый, который не хотел нас селить, он почему сказал, что у него номеров свободных нет? С нами что-то не так?

– Да при чем здесь вы? – повел мутным глазом старик. – Клиентов он ждет. А те хотели, чтоб рядом с ними не было никого. И они за это платят. Он для них весь этаж освободил, а тут вы.

Старик хихикнул, хотя ничего смешного вроде бы сказано не было.

– А он кто? Ну этот усатый? Администратор?

– Он-то? – Колидр озорно сощурился. – Он хозяин этого гадюшника.

И проводник сделал жест рукой, давая понять, что под «гадюшником» имеется в виду и шикарный ресторанный зал, и спрятавшаяся в невзрачном сером доме гостиница.

Пантор почувствовал, как челюсть ползет вниз, чуть не упираясь в столешницу.

– И как же… он же… вы же…

– Что вы все время дергаетесь? Таки вам нравится волноваться? Вы же получили номер, что вам еще надо?

Пантор захлопнул рот. Винсент оторвался от вылизанной чуть не до блеска плошки.

– Мой друг беспокоится, что вы излишне заботитесь о нас.

– Ничего не излишне. Вы мене платите за то, что я вас привел в Дредстаун, поселил и свел с человеком, который таки переведет вас через границу. Я вас таки привожу, селю и свожу с нужным человеком. Все честно. Остальное – моя забота. Вы платите мне, я плачу усатому жирдяю. Или не плачу, как договоримся. А мы таки договоримся, потому что половину постояльцев ему приводим мы с братом. И тех, что будут с вами на одном этаже, приведет мой брат. Их приведет, вас уведет. Все устроено, и не лезьте-таки не в свое дело. Лучше заплатите за сидр. Только сперва я закажу еще один кувшинчик.

6

– Чтоб еще хоть один раз я вас послушал, господин журналист! Да ни за что в жизни.

Мобиль Санчеса стоял посреди леса и светил фарами, выдергивая из темноты корявые стволы деревьев. Белобрысый топтался тут же, высматривая что-то впереди. Что? Дорогу? Так ее здесь не было.

Дорога кончилась еще в сумерках. Вернее, кончилась нормальная дорога. Началась грунтовка. Тогда пристав предложил поискать место для ночлега. Но журналист настоял ехать дальше. Пока что-то видно и есть куда ехать. Дескать, успеют сделать расстояние побольше.

Сделали. Теперь видно не было ни рожна, и ехать стало некуда. То есть тропка какая-то вертелась, но вилять вместе с ней среди незнакомого леса в темноте на мобиле казалось совершенно невозможным. И возвращаться назад тоже нереально, потому как позади вилась теперь точно такая же тропка. Где искать дорогу в такой темнотище, было решительно неясно.

Ниро досадливо сплюнул.

– А ведь я предлагал вам остановиться.

– Предлагали, – недовольно отозвался Санчес. – Вы теперь мне будете это до конца жизни припоминать? Я слышал это уже раз сто. И если услышу еще раз, клянусь, придушу вас здесь прямо под кустом. И никто не узнает.

– Душилка не отросла, – огрызнулся пристав. – Где теперь ночевать предложите?

Санчес распахнул дверцу мобиля.

– В салоне полно места. У передних сидений опускаются спинки. Ложе будет не хуже вашего дивана в придорожном отеле.

– На диване спать была ваша очередь, – припомнил Ниро.

– Видите, как мне не повезло, – гнусно ухмыльнулся журналист. – Я пропускаю чудесную возможность поспать на диване. И заметьте, я не ною по этому поводу. Хотя если вы настаиваете, то можете спать на свежем воздухе. Вон под тем деревом чудесно разросся мох, вам будет удобно.

– Откуда вы знаете?

– Про мох? Или про то, что вам будет удобно? Удобно вам будет где угодно, потому как вариантов других у вас все равно нет. А про мох я знаю наверняка, я туда ходил…

Журналист запнулся, подбирая красивое определение не совсем приличному действию.

– В общем, я туда ходил, – повторил он, так и не придумав яркого оборота. – Я знаю.

– Вот сами на этом и спите, ходок, – зло прорычал пристав и полез в мобиль.

Санчес обошел аппарат кругом и полез в салон с другой стороны. В лесу, конечно, спать холодновато, но не зима. Не замерзнут.

В салоне было не холодно, а душно по сравнению со свежим лесным воздухом. Пристав уже откинул спинку и разлегся во весь рост. Где-то в темноте зудел противно и тонко комар.

– Закройте дверь, – потребовал недовольный голос Ниро.

Санчес послушно хлопнул дверцей.

– И свет потушите, – продолжал бурчать пристав. – Они же на свет летят.

– Кто? – не понял журналист.

– Кровопийцы вроде вас, – проворчал пристав.

Комариный писк оборвался. Ниро резко дернулся, до слуха Санчеса донесся звонкий хлопок.

– Погасите свет, или следующий, кого я прихлопну, будет один известный журналист, – пригрозил голос из темноты.

И Санчес выключил фонари. Разложить сиденье, устроиться поудобнее и уснуть темнота вовсе не мешала, скорее наоборот.

Ему снилось, что он летит. Или падает. Вокруг была чернота, не то тоннель, не то труба. Стен он не касался, но знал, что они есть. Только впереди и сзади бесконечность. И он летит из одной бесконечности в другую. Или падает.

Скорость полета Санчес оценить не мог. Времени не существовало. Журналист не мог сказать, сколько его прошло, но достаточно, чтобы черная труба и ощущение полета стали походить на кошмар.

И когда он уже готов был запаниковать, приняв полет по черному коридору за вечную пытку в наказание за его прижизненные грехи, впереди забрезжил едва заметный огонек.

Свет в конце темноты. Осторожный, неяркий, подрагивающий. Как от небольшого костерка.

Темный тоннель закончился резко, словно журналист и в самом деле вылетел из какой-то трубы. Санчес обнаружил себя уже на земле. Он стоял на коленях на примятой траве. Пахло лесом и лугом.

Темноту вокруг разгонял небольшой костерок. В стороне от костра у кромки леса высился столб с недовольным резным ликом. Суровым и сердитым.

Между костром и лесной опушкой, на которой стоял идол, появился вдруг мужчина. Высокий, красивый. В зеленом балахоне с откинутым на плечи капюшоном. В его фигуре чувствовалось что-то могучее и дикое, как в самом лесу за его спиной.

Санчес поднялся, хотел сделать шаг навстречу, но незнакомец в изумрудном балахоне вскинул руку в предостерегающем жесте.

– Не стоит.

– Почему?

– Вам лучше остаться по ту сторону огня, господин О’Гира. Иначе вы нарушите грань, и сон распадется.

Санчес поежился. Было зябко, однако от костра тянуло жаром. Журналист снова зябко повел плечами, но не от холода, а от мысли, что во сне таких чувств не бывает.

– Кто вы?

– Я часть вашего сна, – отрекомендовался мужчина в балахоне. – Но, разумеется, я существую.

– Так это сон или не сон?

– Это не совсем сон. Вы спите, но я вам не просто грежусь. Я сноходец. Вы, дети непомнящих, забыли даже о существовании такой магии. Мы ей по-прежнему владеем. Я нахожусь в ином месте, но прихожу к вам в сон, как голос свыше.

– Вы один из богов?

– Нет, – покачал головой мужчина, он сделал это настолько резко, что амулеты на его шее качнулись и звякнули. Неприятно. – Мы не боги. Даже ведущая нас Великая мать. Дети непомнящих иногда ошибочно называют нас так. Но только потому, что забыли свое прошлое, забыли своих предков и богов. А память пытаются вернуть, отталкиваясь лишь от вещей и отголосков слов. Вот этот идол. Его поставили богу, имя которого в ваших землях забыто. Хотя этому божеству поклонялся клан Великих матерей. Человек, который хранит обычаи, как ему кажется, называет идола Великой матерью и поклоняется ей. Он не прав. Великой матери это не нравится. Наверное, это не очень нравится той силе, которая живет в идоле. Но люди, отказавшиеся от памяти, часто путают такие вещи.

Мужчина присел на корточки и выставил перед собой руки, грея ладони у костра.

– Но этот идол и путаница с ним облегчают мне задачу. Благодаря тому, что Великой матери и ее народу, а стало быть, и мне кто-то здесь поклоняется как богам, пройти в ваш сон было легче.

Мысли путались. Санчес растерялся настолько, что утратил что были важнее, или хотя бы придать им какой-то порядок казалось невозможным.

– Откуда вы? – спросил журналист.

– Из страны, название которой вам ничего не скажет, – улыбнулся мужчина в балахоне. – А может быть, с другого материка. Или из деревни, до которой вы не доехали всего ничего. Это не важно. Чтобы я ни ответил, это не имеет никакого значения. Потому что, как только вы проснетесь, памяти обо мне и о нашем разговоре не останется.

Санчес снова подался вперед. Пламя костра полыхнуло, обжигая. Журналист отстранился.

– Не стоит этого делать, – напомнил сноходец.

– Тогда зачем это все? Зачем вы пришли, если я все равно не вспомню этого?

– Вы вспомните главное. Не дословно, на уровне ощущений. Вы не вспомните ни меня, ни разговора. Вы вспомните только то, что вы должны сделать. Возможно, вы будете считать даже, что это ваше решение. Но это моя просьба.

Санчес тряхнул головой.

– Это что, гипноз?

– Господин журналист, – сердито сдвинул брови сноходец, становясь выражением лица похожим на идола за спиной, – перестаньте болтать и послушайте, что я вам скажу…

– Санчес! Драть всех ваших родственников по женской линии!

Хриплый шепот вырвал из объятий сна. Журналист приподнял голову. Он сидел в мобиле, кругом темно, только где-то далеко трепетал тусклый огонек. И пристав навис над ним, как чучело из комнаты страха в детском парке. Сон растаял без следа. Осталось только ощущение какой-то незавершенности, потерянного и забытого чего-то. Чего-то очень важного.

– Пес вас раздери, господин пристав, – проворчал журналист, поднимаясь и отпихивая Ниро. – Зачем вы меня разбудили? Испортили такой сон…

– Какой, к демонам, сон?! – возмутился Ниро. – Пока вы дрыхнете, тут вон что происходит. Видите?

Пристав кивнул на отсветы огонька где-то очень далеко за деревьями.

– Там.

Санчес потер глаза. Зевнул. Сон как рукой сняло.

Какой-нибудь незнакомый парень, возможно, из ближайшей деревни затаскивал в лес девочку лет двенадцати…

– Господин журналист, я понимаю, что у вас нет ни чести, ни совести, ни представления о приличиях, но поглядите на время. Приличные парни несовершеннолетних девочек в такой час в лес не водят и, тем более, не затаскивают.

Санчес что-то фыркнул себе под нос и отпер дверцу мобиля.

Снаружи было свежо, даже прохладно. И темно. Вдалеке, за сливающимися в единую темную громаду деревьями, в самом деле поблескивали какие-то сполохи, похожие на отсветы костра. И где-то на грани слышимости чудилось едва слышное бормотание.

– Видите? – шепнул Ниро. – Слышите? Там точно что-то неладное творится.

– Возможно, – почему-то тоже перешел на шепот Санчес.

– Я пойду и посмотрю, а вы ждите здесь.

Пристав дернулся было на отсветы, как ночной мотылек на фонарь.

– Нет уж, – остановил его Санчес. – Пойдем вместе.

– Это может быть опасно, господин борзописец.

– Тогда какого рожна вы разбудили меня? Я иду с вами.

Ниро достал пистоль и кивнул.

– Ладно, но только не суйтесь. А то еще пристрелю ненароком. И молчите в тряпочку.

Журналист кивнул, подавив желание ответить. Надо отдать должное, пристав был прав, и шуметь раньше времени не стоило.

Лес казался диким и непролазным. Ветки то и дело тыкались в лицо, со всех сторон цеплялись за одежду. Под ногами бугрились корни и кочки. Каждый шаг приходилось обдумывать. Хорошо еще, что идущий впереди Ниро не сильно торопился. Двигался медленно и осторожно.

В темноте метались уродливые корявые тени. Ночной лес жил своей, довольно своеобразно звучащей жизнью. От этих звуков и теней становилось немного жутковато. Память начала подкидывать картинки и воспоминания о той ночи в Утанаве, когда на Санчеса кинулся мертвяк. И воображение услужливо дорисовывало в окружающей темноте мертвяков, готовых броситься и вцепиться в горло.

Хвала судьбе, идти пришлось недолго. Источник света оказался значительно ближе, чем представлялось.

Ниро отвел в сторону очередную ветку и застыл, как памятник не щадящему себя на боевом посту старшему приставу. Журналист обязательно пошутил бы на эту тему, но только не сейчас. Не в этот раз.

Впереди за деревьями был просвет. Лес заканчивался, и от опушки вперед и в сторону расстилался луг. У самой кромки леса стоял резной столб. Лик идола смотрел сурово и неодобрительно. Перед мрачным, потемневшим от времени кумиром горел небольшой костерок. Что-то было во всем этом знакомое, будто бы журналист уже бывал здесь когда-то. Но он не мог здесь быть. И то, что он видел сейчас, было в новинку. Между костерком и идолом лежала могучая колода. Молодого парня нигде не было, зато рядом с колодой стоял худенький старик лет ста. Подслеповатые глазенки его таращились в потертые страницы, что он держал в руках. Не то отдельные листы, не то их когда-то сшили в книгу. Если и так, то книга давно развалилась. Старичок забормотал что-то довольно громко, но язык Санчесу был непонятен. Журналист мог бы принять лопочущего и нервно потряхивающего козлиной бородкой старичка за иностранца, но не в этом месте и не при данных обстоятельствах.

На колоде, превращая ее в алтарь, лежала девочка лет десяти. Лежала на спине, но «ложе» это было ей явно мало, и голова девочки оставалась почти на весу. Руки и ноги ребенка вывернулись. Запястья и лодыжки обвивали веревки, что, натягиваясь в струну, бежали к вбитым в землю колышкам. Стягивали, лишая ребенка возможности пошевелиться.

Старик, которого Ниро тут же определил как колдуна, оборвал бормотание, отложил ветхие страницы и подошел к девочке. Старческие пальцы вцепились в ворот, рванули в сторону. С треском разорвалась ткань тоненького, не по погоде, платьица. Девочка не сопротивлялась. Не то сил уже не было, не то старый колдун опоил ее чем-то. Старик снова поднял страничку, выудил откуда-то уголек и принялся чертить по груди девочки странные символы, бормоча что-то и поминая «Велику мати».

Ночью в лесу и в отблесках костра все это выглядело настолько жутко, что Санчеса бросило в жар, несмотря на ночную прохладу.

– Что он делает? – шепнул Санчес в самое ухо пристава настолько тихо, что и не надеялся на ответ.

Но Ниро услышал.

– Похоже на жертвоприношение, – шепотом ответил пристав.

– Что?

Горло неожиданно перехватило, и вместо вопроса вышло странное сипение.

Старик тем временем закончил с нанесением символов. В руках его теперь появился кинжал с тонким длинным лезвием. Бормотание набирало силу. Голос звучал уже совсем не по-старчески. Мощно, уверенно. И слышно его, похоже, было далеко.

Санчес замер. Старик, продолжая взывать к Великой мати, вскинул руку с кинжалом. Журналист с ужасом понял, что сейчас случится непоправимое, тело само собой приготовилось к рывку. Броситься, остановить, выбить нож… С ужасом понял, что не успевает. Следом мелькнула мысль: «Что ж ты стоял, как завороженный? Раньше надо было».

Он метнулся вперед и напоролся на преграду. С удивлением понял, что это пристав остановил его порыв. Все это произошло за долю секунды.

Ниро тем временем спокойно поднял пистоль и сделал шаг вперед.

– Эй, старче, а ну-ка, брось ножичек!