Текст книги "Вырванное сердце"

– А это что ещё за обмылок? – не преминула последовать реакция Егора. – Ты чего, юноша бледный, сбрендил? Она уже замужем.

– Была. За Лошадкиным, я знаю. – Андрей держал себя в руках, пытаясь сохранить достоинство. – И про дочку знаю, но для меня это неважно.

– За каким еще Лошадкиным? – удивился Грачёв. – Я её муж.

– Да нет, вы шутите. – Андрейка подумал, что сотрудник полиции решил его разыграть. – Вы же милиционер.

– А что, милиционер не может быть мужем? – растерялся от такого аргумента капитан полиции.

– Пусть она паспорт свой покажет, вот мы и посмотрим, кто она. Кому дочь, а кому жена, – не утерпела Дарья Нужняк, осторожно подавая реплику. – Вы, который муж, попросите ее предъявить паспорт, удостоверьте нам её личность.

Мария с тревогой посмотрела в лицо представителя власти, затем перевела взгляд на Царькову.

– У меня нет паспорта, я его недавно потеряла. – Мария выглядела совершенно растерянной. – Правда, мам. Ты мне веришь?

– Ну конечно, дочь. Мне не важен твой паспорт. Я и так знаю, что ты моя родная дочь.

– А у меня есть доказательства того, что ты моя жена. – Егор достал российский паспорт. – Вот, пожалуйста, смотрите. Это её паспорт, который она оставила у нас дома два года назад.

Митрофановна первая подскочила к документу и жадно стала его рассматривать.

– Грачёва Светлана. Ну вот, а я что говорила?! Грачёва она и никакая не Мария и тем более Лошадкина. На, сама смотри!

Она передала паспорт Зинаиде Фёдоровне.

«И правда её фотографии. Какая она была смешная в 16 лет. А в 25 лет такая почти, как и сейчас, ничуть не изменилась. Грачёва Светлана. Значит, прав милиционер. Она его жена и мать его дочери. Наверное, она потеряла память, и теперь надо сделать всё, чтобы она к ней вернулась. Может, ей надо увидеть дочку? Может, сердце матери откликнется и поможет ей всё вспомнить?»

— А что? Светик тоже неплохо. Мне всё равно, как тебя зовут. Выходи за меня замуж, – раздалась неожиданная реакция «жениха».

– Ну всё, пора этот балаган прекращать. – Грачёв подскочил к Андрею и, заломив его правую руку, потащил его на выход.

– Цветы не помни, денег стоят, – больше всего переживал Андрей за сохранность букета, который оставался в его закрученной за спину руке.

Ему на выручку бросилась Митрофановна, пытаясь отбить своего сынка из рук полицейского.

– Отпусти руку, садист, ты же ему больно делаешь! – дубасила ему по плечу баба Дарья, чей материнский инстинкт был сильнее страха перед табельным оружием оперативника.

Егор, несмотря на отчаянное сопротивление матери с сыном, всё же вытолкнул семью Нужняк за дверь и наконец с полным облегчением перевёл свой дух. Теперь ему нужно было расположить к себе Светлану. Но как это было сделать в такой ситуации, он не понимал.

«Главное – её заманить к себе. Там, в своей комнате, она должна всё вспомнить. Увидит свои вещи. И главное – дочка. Не может же мать её не узнать. Есть же, наконец, материнское сердце!»

* * *

Материнское сердце Митрофановны плясало от радости при виде своего перерождённого сына. Когда «оборотень в погонах» вытолкнул их из квартиры, она первым делом подумала, что Андрюшка сейчас пойдёт в винный магазин и «вмажет с горя». Но не тут-то было. Сын уселся на скамейке возле подъезда и стал оправлять потрёпанный букет цветов. Ей было странно и внове такое поведение сына, поэтому она стала молча ожидать его последующих действий, не понимая, что за всем этим может последовать. Вид у младшего Нужняка был решительный. Глаза горели желанием реванша.

«Как у его покойного отца, тогда, много лет назад, в голубятне. Неужто сын влюбился?! Вот ведь напасть какая! Эта криминальная штучка втянет его в свою преступную деятельность. А ведь он только начал человеческий облик принимать. На работу устроился. Этим, как его, логиком, что ли?»

— Сынок, а я чего-то не поняла, ты кем работать будешь? – поинтересовалась мать.

– Логистом, – буркнул Андрей.

– Это что же ты будешь делать? – пыталась понять незнакомое слово Нужняк. – Что делают эти логики? Что-то мудрёное, так для этого институтское образование, верно, надо?

– Нет, в бригаде логистов там все такие же, как и я, – усмехнулся сын, – просто там так грузчиков называют, логистами.

– Ну и ничего, у нас всякая работа почётна. – Митрофановна попыталась скрыть налёт разочарования. – Я вон тоже не балериной прыгала, и ничего.

– Логист всё равно звучит лучше, чем грузчик, – покачал головой сын. – Есть разница выйти замуж за грузчика или за логиста?

– Вот ты о чём, – поняла Митрофановна, для чего сыну понадобилось такое мудрёное слово.

– И откуда этот мент навязался? – удрученно покачал головой неудавшийся «жених». – Почему он себя её мужем называет? Она же его не признаёт!

– Муж он ей, он и паспорт её принёс, – напомнила сыну про неопровержимое доказательство их супружества Митрофановна. – Да и зачем она тебе, воровка эта? Ты у меня ещё и не такой девушкой обзаведёшься. Теперь ты не пьёшь и при работе…

– Мать, мне никто, кроме неё, не нужен, – отрицательно покачал головой Андрей. – Как ты не понимаешь? Люблю я её. Мне её скромная улыбка теперь из памяти не идёт, всегда перед глазами стоит. Я теперь к Моне Лизе ни ногой. Да и загадку её улыбки я как-то быстро разгадал, стоило мне сегодня трезвому зайти в винный.

– А что это ты там делал? – испугалась мать.

– Да в горле пересохло, ну я и зашёл за минеральной водой, – успокоил её сын. – Так она как услышала про минералку, так ощерилась в своей улыбке.

– Да какой там ещё секрет может быть в улыбке продавщицы винного? – непонимающе пожала плечами мать.

– Так у неё рот беззубый, вот она и улыбалась всегда, не открывая рта, а нам по пьяни казалось, в этом какая-то тайна скрыта, – возбужденно объяснял Андрей. – А на самом деле у неё зубы передние выбиты. Вот такая, оказывается, «тайна» Моны Лизы. Может, и у Леонардо да Винчи его Лизка просто без зубов, вот так и улыбается, аккуратно, боясь разоблачения?!

Митрофановна не поняла, о какой ещё Лизке говорил её сын, но уточнять не стала, поскольку её больше всего беспокоила возникшая у сына пагубная страсть к этой непонятной молодой женщине.

«Вот ведь ведьма, как моего парня присушила! Главное, чтобы теперь он опять не запил с горя, если она от него шарахаться будет. Хотя она мужа своего не признаёт почему-то… Может, у них такая договорённость? Типа под дурочку играет. Если арестуют, дескать, не в себе была! Ой, чего будет, а чего не будет – один Он знает. Главное – сейчас сын не пьёт!»

— Для меня смысл в жизни появился, – вывели её из раздумий слова сына. – Мне теперь без неё жизни не будет.

– Ладно чушь городить, – перебила его Митрофановна. – Ты лучше подумай, где жить будешь со своей избранницей. А кто она будет – эта аферистка или какая другая. Им, один леший, комфорт нужен.

– Мама, я тебя прошу – не называй её плохо, или мы поссоримся, – с удивительным хладнокровием произнёс Андрейка, – тебе же самой потом перед ней неудобно будет, когда она мне детей, а тебе внуков рожать будет.

– Во как ты заговорил, – вгляделась в него повнимательнее Митрофановна. – Значит, всё теперь, мать побоку пусть идёт?

Она хотела добавить «из-за этой шалашовки», но сдержалась, увидев в серых глазах сына стальной блеск, чего раньше никогда не было. Было видно, что он будет защищать эту женщину, чего бы это ему ни стоило. Эту мужскую зрелость она всегда хотела видеть в своём непутёвом сыне, а когда увидела, испугалась. Испугалась остаться одной, того, что потеряет не только контроль над сыном, но и его самого. С другой стороны, этот «новый» Андрейка радовал сердце матери своим трезвым видом и появившимся мужским характером.

– Ты мне лучше подскажи, как мне её завоевать? – Сын просил с интонацией, с которой много лет назад клянчил на кино и мороженое. – Она какая-то странная, словно не от мира сего.

«Это уж точно, она из мира преступного. С ней ухо востро держать нужно», – подумала про себя Нужняк, уже не решаясь транслировать мысли вслух.

– Ты мне поможешь? – опять пронзила материнское сердце просительная интонация сына, в которой было больше настойчивости и уверенности, что мать не откажет.

– Если только теперь ты ни грамма в рот не возьмёшь, – выставила свой материнский ультиматум Митрофановна, сама не понимая, как это она так просто сдалась сыну без боя.

– Пока у меня хоть малейшая надежда будет, обещаю – пить не буду, – твёрдо, словно клятву произнёс Андрюшка. – Я же не враг себе, чтобы Машулю потерять через это чёртово пойло.

Впервые за долгие годы мать и сын пришли к полюбовному соглашению и остались довольны договорённостями. Митрофановна исходила из одного: главное – сын не пьёт, и она будет делать всё, чтобы это продолжалось как можно дольше. Оставался неулаженным конфликт с оформлением в собственность квартиры «барыни», которая уходила из рук Нужняк прямо на её же глазах. Однако Митрофановна не теряла надежды заполучить эту собственность и уже начала плести в своей голове незамысловатую интригу…

…Встреча в сауне началась, как обычно, с пива. Руслан Николаевич вызвал Альберта и Сергея Власова, чтобы обсудить текущие дела и подвести некие финансовые итоги совместной деятельности. Лейтенант Власов торопился в парную, чтобы как следует распарить травмированную кисть, которая предательски распухла после рукопожатия Грачёва. Поэтому он был недоволен задержкой и нервно теребил астраханскую воблу, которая отказывалась поддаваться его больной руке.

Альберт, сухощавый мужчина средних лет, напротив, играючи разделывал пивную закуску, орудуя жилистыми пальцами в синих наколках, словно клещами. Нотариус не торопился, дожидаясь, пока глава «чёрных риелторов» не распотрошит пузатую, икряную рыбину, чтобы взять её икру и мясистую спинку. Он не хотел пачкать руки. Поэтому с удовольствием наблюдал за «грязной» работой партнёра, удивляясь, как разумно устроена жизнь.

«Каждый занимается своей работой. Этот «кощей» выполняет самую грязную работу по недвижке, поэтому и здесь чистит жирную рыбину. Мент наш проект крышует: наблюдает, сигнализирует об опасности и тоже получает свою долю от общей «рыбины». Но не самую большую. У меня же работа чистая, интеллектуальная, с документами, значит, я и здесь не должен пачкать свои руки. Они без меня никто. Один просто преступник, другой просто мент. Поэтому я как самое важное звено имею полное право получить самый лакомый кусок и оставаться с чистыми руками».

Альберт дочистил рыбину, чиркнул зажигалкой, начиная жарить плавательный пузырь.

– Лучше этого лакомства ничего в рыбе нет, – в сотый раз пояснил напарникам «риелтор». – Чего, Руслан Николаевич, хорошего в этой икре? Она только в зубах увязает. А пузырь поджаренный на вкус как шашлык.

– У каждого свой любимый вкус, Альберт, – усмехнулся нотариус, кивая на Власова, с удовольствием обсасывающего рёбрышки. – Это как с женщинами. Вроде все одинаковые, а для каждого свой вкус.

Альберт засмеялся, довольный таким удачным сравнением.

– У тебя сейчас Людка во вкусе? – Альберт напомнил напарнику про его новую офисную фаворитку. – И как?

– У меня всё как в сказке Пушкина «Руслан и Людмила», – самодовольно улыбнулся нотариус, вспоминая ладную фигурку помощницы.

– У меня тоже с «малой» всё в ажуре, – подтвердил Альберт свою любовную связь с молодой девушкой из своей «риелторской» группы.

– На вас поглядеть – так прям праздник жизни, – отхлебнув пива, подал голос Власов, внося резкий диссонанс в приятный мужской диалог. – А мне кажется, у вас серьезные проблемы назревают.

Он не спеша поведал о проведённом в его кабинете опознании, при котором ветеран войны узнал «социальную работницу», помогавшую мошенникам лишить его квартиры. Что составлен и вывешен фоторобот, по которому её может опознать любой сотрудник полиции и арестовать. Далее дед опознает их сообщницу, а уж от неё могут добраться и до них.

– Она же и про вас всё знает, – кивнул в сторону Кузнецова лейтенант Власов. – Так ведь, Альберт?

– Знает, – подтвердил тот кивком головы.

– Что знает, что я нотариус? И чего? – напрягся Руслан Николаевич. – Так об этом много кто в городе знает.

– Она знает, что ты с нами работаешь в одной связке, – уточнил Альберт.

– Послушай, господин «альпинист», а что же она тогда морду стала воротить от меня в квартире у Царьковой? – напомнил Кузнецов. – Словно знать меня не знает.

– В этом вопросе я ещё до конца сам не разобрался, – нахмурился главарь «риелторов». – Такое впечатление, что она захотела скрысятничать и сама без нас квартирку у этой старой олимпийки оттяпать. А когда тебя увидела – испугалась, что я узнаю о её проделках.

Власов, прислушиваясь к разговору, понимал, что Альберт врёт.

«Сама ли она решилась? Чтобы какая-то «лошкомойка» без твоего ведома рискнула квартирку из-под носа увести?

А то она тебя не знает! Ты же три шкуры за это спустишь! Нет, похоже, что ты мимо нас квартирку хочешь пропустить, чтобы не делиться. Ладно, я в этом сам параллельно разберусь. Выдерну её на допрос, посмотрим, что она мне «чирикать» начнёт. Нет, без тебя она бы не рискнула больную бабку на квартиру разводить. Чего-то ты, Альбертик, недоговариваешь».

– Откуда она такая «бурая» появилась? – поинтересовался оперативник. – Где ты её откопал?

– Год назад я Машку в доме для престарелых увидел, – вспомнил Альберт. – Мы как раз туда одного клиента пристраивали. Смотрю – милая, заботливая. Документов никаких нет. Старики млеют от одного её появления, вот мне и пришло в голову нанять её на работу. Одинока, родственников нет. Для нашего дела самое оно. Она без мыла в доверие входит. И всегда перед стариками Марией называется, говорит – это имя старикам больше иного нравится. Уж такая лиса, что глаз да глаз.

– Ну так ты этой лисе скажи, чтобы она в одну харю не думала сожрать квартиру эту, – предупредил Власов. – А то как бы ей свою лисью рожицу не попортить.

– Поддерживаю полностью, – согласился с полицейским нотариус. – Нам ещё «лисьей охоты» не хватало. Травлю на неё устраивать. Ты уж разберись со своим человечком.

– И не забудь про наши доли с этой квартиры, – напомнил Власов, ища поддержки у Кузнецова. – С нами или без нас, а за тобой будет значиться.

– Замётано, – буркнул недовольный Альберт, который уже несколько дней не мог обнаружить свою помощницу, которая словно сквозь землю провалилась.

«Значит, будем её отлавливать у квартиры чемпионки. Туда она по-любому придёт. Надо будет человека на адрес поставить. Вот ведь сука! Так меня подставила. Научил на свою голову, заразу! Ну ничего, она пока пусть обрабатывает эту старую параолимпийку, а потом мы от её имени квартиру на покупателя «скинем», а её саму на нары, пусть для неё это уроком будет».

Как только его партнёры нырнули в парную, Альберт, прежде чем последовать за ними, позвонил своему помощнику и потребовал установить за квартирой олимпийской чемпионки круглосуточное наблюдение.

* * *

Егор никак не мог ожидать, что разговор в конце концов сложится так удачно. Поначалу, после того как он выставил «третьих лишних», разговор долго не клеился. Светлана не хотела с ним общаться и на каждые его напоминания о их совместной жизни отвечала резко, прося прекратить подобный разговор. «Я не ваша жена», – не переставая, продолжала твердить Света, вонзая эти слова, словно острые шипы, и в без того воспалённое сознание мужчины. Однако при его упоминании об их дочери она молчала и как будто становилась немного растерянной. Видя это, его неожиданно поддержала Царькова.

– Машенька, ну если так просит тебя Егор съездить к своей дочери, утверждая, что ты его жена, прошу тебя, уступи, – не настаивала, а лишь попросила её пожилая женщина как об одолжении.

«Кто знает, может, там, на месте, она вспомнит и признает дочь. А вместе с этим и всё остальное. Мне же как хорошо. Обрету вместе с дочерью и внучку, и зятя. А главное, буду знать, что и дочка в семье своей. А так голова пухнет от этой неопределённости».

— Хорошо, мама, если вы меня просите, я съезжу, – подчинилась просьбе Зинаиды Фёдоровны Мария.

Сердце Егора забилось надеждой. Ведь он впервые окажется наедине со своей бывшей женой после двухлетней разлуки.

«Что ей сказать? О чём спросить? Блин, в голове какая-то сумятица и неразбериха, как тогда перед нашим первым поцелуем. А может, поцеловать её? Вот так просто, сейчас, когда сядем в машину и она пристегнётся ремнём… Точно! Я так и сделаю!»

От таких мыслей он почувствовал сильное возбуждение и изменение движения крови в своём организме. Лицо стало гореть, словно по нему прошлись наждачной бумагой. Он пропустил Светлану вперёд, и его глаза автоматически скользнули по спине, оценивая её ладную фигуру.

«Она даже немного похудела», – с удовлетворением отметило сознание мужчины.

– Вам нехорошо? – Обернувшись, женщина увидела прилив крови к лицу оперативника. – Как у вас с давлением?

– Нет, мне, наоборот, очень даже сейчас хорошо, – глупо улыбнулся Грачёв. – А давление у меня всегда в норме, даже с похмелья. Ты должна это помнить!

– Вы опять за своё, – напомнила о противоречиях между ними Мария.

– Ну чего ты мне выкаешь? – сделал обиженное лицо Егор. – Мы же сейчас поедем к нашей дочери. Ты и при ней будешь меня на вы называть?

– Я поехала с вами по просьбе моей мамы, – строго посмотрела на него Мария. – Надеюсь, вы этого не забыли?

– Опять это – вы! – только и простонал Грачёв, боясь, что жена просто откажется ехать, если он будет продолжать гнуть свою линию.

Они сели в машину.

– Давай я помогу тебе пристегнуться. – Не дождавшись ответа, Грачёв потянулся за ремнём безопасности, перегнулся через свою жену, коснувшись её своим телом.

«Лицо – вот оно, рядом, и губы, ненакрашенные. Глаза прикрыла и голову повернула чуть в сторону. Может, в щёчку? Или сейчас она повернётся, и сразу в губы?»

— Может, вы всё же вернётесь на своё место? – не поворачивая головы, произнесла «жертва» оперативника.

Грачёв «свалился» на водительское место, совершенно оглушённый исходящим от её тела ароматом. Её, Светкин запах! Ему не хотелось никуда ехать. В голове возникло желание завезти её в какой-нибудь отстойник и там овладеть её телом, а если будет надо, то и силой. Женская интуиция, словно высокоточный радар, тут же почувствовала, что с водителем происходит что-то странное и, возможно, небезопасное для неё самой.

– Мы едем или нет? – Мария открыла свою дверцу, руководствуясь своим тонким чутьём и демонстрируя готовность покинуть «жигули».

– Ладно, едем, – буркнул недовольный Егор, стараясь взять себя в руки.

«Потерпи, не вспугни удачу. Ты сейчас всё испортишь своей похотью. Сначала её надо привезти к дочери, глядь, там всё само собой уразумеется. А с этим ты ей о себе ещё успеешь напомнить. Память тела. Есть такое понятие или нет? Я же знаю все её желания, все её слабости. Может, она телом меня вспомнит?»

Зазвонил телефон.

«Петровна! А что я ей скажу? Что нашёл жену? Нет. Не буду брать трубку, а лучше отключу телефон, а то она будет названивать. Придётся завтра всё объяснить».

…Настя посмотрела вечернюю сказку о волшебном цветике-семицветике, который исполнял семь желаний. Она любила эту историю и всегда представляла себя на месте девочки Жени. Её удивляло поведение сверстницы, которая с таким трудом придумывала себе очередное желание, и каждый раз одно глупее другого. Только один раз, срывая самый последний лепесток, она наконец загадала настоящее и полезное. Подарила здоровье мальчику.

Сама Настя знала, как бы она распорядилась, будь волшебный цветок у неё в руках. Самый первый лепесток – вернул бы маму. И второй сделал бы так, чтобы мама больше никогда не уходила. Третий – чтобы мама с папой больше никогда не ругались. Четвёртый… В общем, только у последнего лепестка она бы, наверное, попросила что-нибудь для себя. Только что именно, она раньше не знала. А сейчас знала точно, что потратила бы своё последнее желание без всякого сожаления на то, чтобы взять к себе домой её бездомного, хромого Пёсика, который сбежал в тот страшный вечер, подгоняемый выстрелами отцовского пистолета. С того времени она его больше не видела, хотя часто выходила во двор и бродила вдоль длинного заводского забора в надежде увидеть его снова.

Она подошла к окну, выглядывая на улицу, желая увидеть в полутёмном дворе его хвостатый силуэт. Вместо этого она увидела заворачивающую во двор машину отца. Дочка обрадовалась его раннему приезду и побежала включать плитку, рассчитывая порадовать отца жареной яичницей с помидорами.

«Нет, не успею. Эх, если бы он позвонил заранее. А так ему придётся еще ждать сколько времени», – сокрушалась девочка тому, что ей не хватит времени на готовку. Однако прошла минута-другая, а отец всё не приходил. Когда он наконец вошел в комнату, она уже успела разбить два яйца в обжаренный лук с помидорами и теперь пыталась выловить кончиком ножика попавшие в яичницу мелкие кусочки скорлупы.

– А я тебе яичницу уже почти приготовила, – обрадовалась его приходу дочка, больше всего довольная тем, что отец пришёл в самый подходящий момент.

Отец сел рядом, провёл взглядом по её кулинарному творению. Вскользь. Было заметно, что своими мыслями он был не здесь. Весь напряжённый, равнодушный к своей любимой еде. Настя уже понимала такое его состояние и знала, что это не надолго.

«Сейчас я поставлю перед ним сковородку, нарежу ему черного бородинского хлеба, и он погладит меня по голове и скажет: “Спасибо, моя хозяюшка”. Может, достать из холодильника недопитую четвертинку, для аппетита? Нет, это пусть сам, если ему захочется… Ах, забыла, вот бестолочь».

— Папа, я забыла сала порезать в яичницу, – поникла головой девочка, на глаза которой стали наворачиваться слёзы. – Ты так неожиданно приехал, я стала торопиться и забыла.

– Иди ко мне, доченька, – отец протянул руки.

Глаза у отца добрые, обычная, повседневная усталость исчезла, а взгляд стал ещё больше наполняться тёплым светом. Папа прижал её к груди. Совершенно сбитая с толку, девочка ничего не понимала. Она не справилась с его яичницей, а он такой радостный и нежный. Может, он перестал любить сало? Отец что-то шепнул на ухо. Она не поняла из-за щекотки. Попыталась плечом потереть ухо. А он опять шепнул, и снова щекотно, но уже не так сильно. И услышала: «К нам… вернулась». Подумала сразу о Ней и тут же прогнала эту мысль. Потому что больно обманываться в очередной раз.

«Мало ли кто и что может вернуться. Возвращаются не только мамы, но и другие люди, а ещё память, удача, радость, счастье…»

Хотя последние понятия это всё о Ней. Разве она может быть счастлива без мамы?

«А может, Пёсик? Может, это папа о собаке хотел сказать? К нам… собака твоя вернулась – так он хотел сказать. Или не так. Если так, то это здорово. Понятно. Что она это, конечно, не Она. Ну всё-таки не будет так одиноко… Ну не томи, шепни еще раз. Пожалуйста!»

Настя придвинула ухо к папиным губам.

– Что?

– Мама пришла к тебе и стоит сейчас… – Грачёв не успел договорить, как его «разорвало» спрыгнувшей с колен маленькой «шахидкой».

– Где?! – Глаза, круглые от удивления, голова вертится во всех направлениях их небольшой комнаты, подбежала к окну, выглянув во двор. Пусто!

– Где она стоит? Там? – Она показала на входную дверь и, не веря самой себе, стала качать головой, отрицая такую возможность.

– Да, она там, – кивнул отец. – Я хотел тебя подготовить, чтобы встреча не была для тебя большой неожиданностью.

– Она стоит там? – не слушая отца, все никак не могла поверить дочь.

Ей казалось это невозможным и кощунственным, что её родная мать сейчас стоит за дверью, словно чужой человек, которого никто не хочет видеть.

«Почему она осталась там? Почему не вбежала раньше отца и не зацеловала меня за все два года? Она разве меня не любит больше? Забыла или отвыкла? Или отец меня обманывает? Нет, только не это! Папа не смог бы так поступить! А если смог? И за дверью никого нет? Кто же всё таки там? Мама?!»

Девочка почувствовала, как у нее холодеют руки и начинают дрожать колени. Она посмотрела на часы, ради хода которых она пожертвовала копилкой-Фунтиком, и те, благодарно подмигнув секундной стрелкой, ответили на её вопрос утвердительно: «так-так-так». Она ещё раз внимательно посмотрела в глаза отца и немного успокоилась, увидев на его лице радость. Таким, как сейчас, она не видела его два года. Он словно помолодел на эти два года, хмурые морщинки на переносице трансформировались в солнечные лучики у глаз, и от них было тепло.

Она стала медленно приближаться к двери, чувствуя, как с каждым шагом усиливается стук её сердца. У самой двери сердце стало колотиться так, что стало больно груди. Насте показалось, что нельзя смотреть через дверь. Радость не разглядывают через глазок. Счастье надо впускать, распахивая дверь настежь, словно собственное сердце. От переизбытка эмоций из глаз хлынуло два потока слёз.

Она взялась за ручку и почувствовала, как её охватывает страх. Она вспомнила свою игру, когда она медленно подходила к двери, воображая, что за ней стоит мать. И каждый раз за дверью было пусто. Глаза сами прильнули к глазку, словно кинулись «в разведку». Так было бы, наверное, легче принять любой исход. Завесы из слёз и здесь не дали девочки чёткого ответа. Пелена перед глазами, и какое-то размытое пятно или тень. Настя смахивала слёзы, вновь и вновь прикладываясь к глазку. Наконец с той стороны двери явно вырисовался силуэт человека. Женщины!

– Мама! – Настин крик разнёсся по коридорам семейного общежития, заполняя собой всё пространство, проникая сквозь стены комнат и места общего пользования. Она ещё не увидела всех черт лица, но уже поняла, что это её мама. Она откинула дверь и впрыгнула, влетела в это тёплое, душистое и родное «облако». Она обнимала мамино тело, ещё не успевшее набрать тепла с уличного холода, отогревая её верхнюю одежду своим маленьким разгорячённым телом. Чувствуя на себе мамины руки, Настя всё сильнее и сильнее прижималась к маме, стараясь раствориться в Ней целиком и без остатка. На тот случай, если она снова исчезнет. Тогда она заберёт с собой и её.

– Настя, Света, пройдите в комнату не стойте в коридоре, – раздались слова отца, разрушившие этот молчаливый памятник детской любви.

Настя вскинула взгляд на маму, и на сердце стало сладко, словно вместо крови по венам потёк пчелиный мёд. Мама совсем не изменилась, только не было той меховой шапки, в которой детская память запечатлела её в последний миг. Такая красивая была собачья шапка под енота, расцветкой, напоминающей её Пёсика. Они зашли в комнату. Мария обвела взглядом просто обставленную комнату общежития.

– Вот тут ты и живёшь? – обратилась она к девочке.

– Да, с папой, – удивилась вопросу Настя. – И с тобой. Мы же здесь вместе живём.

Мама улыбнулась, затем увидела свою фотографию. Подошла к столу и всмотрелась в запечатлённое на ней своё счастливое лицо. Насте показалось, что мама очень удивилась, словно увидела себя на фотографии первый раз в жизни.

– Мама, ты где была столько времени? – сорвалось с языка девочки. – Мы тебя так долго ждали! Ты теперь не уйдёшь? Ты же останешься с нами?

В этих вопросах слышался огромный детский страх. Он не давал девочке расслабиться и радоваться приходу матери. Страх, подобно болотному туману, обволакивал счастье от встречи, лишая радостное эмоциональное состояние ребёнка своей положительной составляющей, напоминая ребёнку о преходящем. День сменяет ночь, лето – зиму, хорошая погода – плохую, солнце всегда заходит, радость от встречи сменяется горечью расставания – счастье никогда не бывает вечным. Девочка стояла рядом с мамой, и было видно, что ей не хватило короткого тактильного контакта в коридоре. Она пританцовывала на месте, не зная, как ей прильнуть к маме.

«Сяду к ней на колени и обниму её за шею. А если ей будет тяжело, ведь я уже под сорок килограммов. Может, тогда встать, положить ей свою голову на колени, как это делал Пёсик, и она будет гладить меня своей рукой».

Мария смотрела на девочку добрым, жалостливым взглядом, понимая, что сейчас происходит в душе ребёнка. Она протянула руки, пуская её в свои объятия, и тут же чуть не упала со стула от того напора, с каким Настя откликнулась на её призыв. Дочка обхватила свою нашедшуюся маму с такой силой, что было видно, она больше не намерена её отпускать ни на минуту. Отец поставил чайник, развернул коробку конфет, открыл бутылку шампанского, но девочка не давала маме двигаться. Она, как маленький осьминог, парализовала ей все движения и отказывалась поддаваться на настойчивые уговоры отца отпустить пленницу.

– Оставьте, Егор, – вступилась за неё Мария. – Вы же видите её состояние.

Она опять погладила её по спине, и по телу девочки разлилась река блаженства. Как давно за неё никто не заступался!

«Это мама! Теперь она будет готовить отцу. И не только готовить, а ещё стирать и гладить. А я буду ей помогать и учиться… Мама изменилась, стала какая-то осторожная. Словно чего-то боится. И отца зовёт на вы. Почему? Может, у неё появился другой муж? Ведь её не было два года! А дети?!»

— Мама, скажи, ты меня любишь? – вырвалось из сердца девочки.

– Да, конечно, – после небольшой паузы произнесла её мама.

Настя, лёжа у неё на груди, вдруг отчётливо услышала, как внутри стало колотиться мамино сердце, отдавая в ухо глухими ударами: «бух, бух, бух».

– А я у тебя одна-единственная? – В ожидании ответа Настя прижалась сильнее к звукам материнского сердца, словно к детектору, который никогда не соврёт.

– У меня есть только одна-единственная доченька Настя, – прозвучали слова мамы, и сердце подтвердило её ответ ровными тихими ударами. Тем временем Егор достал семейный альбом и стал показывать жене фотографии их семьи, надеясь, что так к его Светлане быстрее вернётся память прошлых совместно прожитых лет. Он видел, что встреча с дочерью не произвела на женщину ожидаемого эффекта. В отличие от Насти он видел, что она подыгрывает ему и не хочет разочаровывать ребёнка, переживая за его психику. Не более. Она не вспомнила свою кровную дочку. Она не вспомнила ничего. И сейчас рассматривала фотографии в альбоме больше из вежливости, тщательно скрывая отсутствие интереса. Так обычно ведут себя в гостях.

«Словно выполняет какую-то благотворительную миссию. Мама её попросила, только поэтому она и пришла. Невольница обстоятельств. Чёрт! И чего мне теперь делать? Теперь и дочь будет истерить, если Светка уйдёт. Может, ей сказать, что мама потеряла память?»

Разомлев от счастья и маминого тепла, убаюканная тихим разговором родителей, счастливая Настя погрузилась в крепкий безмятежный сон. Егору с трудом удалось отцепить её руки. Переплетённые пальцы, словно звенья цепи, не хотели размыкаться на маминой спине. Дочку положили на кровать. Вскипятили ещё раз чайник. Светлана стала всё чаще посматривать на часы, показывая всем своим видом, что «отработала свой номер».