Текст книги "Вырванное сердце"

«Не повезло ей с отцом. Уродуродом. Ни ласки, ни тепла. Всё сухо, по-казённому, словно в детском доме. А теперь во второй раз лишил её матери. Разве она такое сможет простить? Нет! Это останется с ней на всю жизнь».

Раздался телефонный звонок. Страх парализовал Егора. Он боялся подойти к телефону и ответить на звонок. Боялся услышать голос сотрудника дорожно-патрульной службы, оповещающий его об только что произошедшей дорожной аварии.

«Сколько прошло времени? Тогда прошло менее часа. Сейчас всего пятнадцать минут. Не могла же она так быстро… На улице почти нет машин…»

Он взял телефон и посмотрел определитель номера. Телефон показался ему знакомым, и он с внутренним содроганием нажал кнопку.

– Аллё? – раздался голос Владлена Иосифовича Канцибера. – Долго же вы. Я уже хотел вешать трубку.

Оказалось, мужчина, с которым у него на завтра была назначена встреча, позвонил сказать, что завтра поедет к следователю, который вызывает его на допрос.

– Правда, до следователя я заеду домой к своей бывшей жене, – уточнил бывший тренер по конному спорту. – Так что встретиться с вами не смогу. Или для вас это уже неактуально?

– Нет, я очень хочу с вами переговорить, – возразил Грачёв.

– Может, тогда уже у следователя? – предложил Канцибер, уверенный, что говорит с действующим капитаном полиции.

– Давайте пересечёмся с вами в квартире Зинаиды Фёдоровны, мне по времени так было бы удобней, – нашёл выход из затруднительного положения Егор. Договорившись с Канцибером, он вернулся к дочке и долго ещё успокаивал её, убеждая, что мама вернётся и ничего страшного не произошло. Убедить её, впрочем, не удалось, зато удалось успокоить, после чего ребёнок заснул и перенёс всхлипывания и стоны в свой ночной сон.

* * *

«Проведать решил? Нет, что-то здесь не так. У него всегда в поступках была своя выгода, свой резон».

Бывшая олимпийская чемпионка всё никак не могла отойти после повторного звонка из своего прошлого. Ей перезвонил Канцибер и напросился на визит. Она разрешила, а затем озадачилась. Зачем бывшему мужа и тренеру ворошить их прошлое?

«Или в самом деле он только хочет узнать подробности дела, по которому его вызывают? Нет, наверняка он прознал от милиции, что я нашла свою дочь. И теперь хочет навести у меня о ней справки. А что я ему скажу? Что моя дочь не имеет документов, что она не Светлана Грачёва, паспорт на имя которой она предъявила при оформлении моей квартиры. А теперь её обвиняют в мошенничестве, потому что следствие не верит в наше с ней родство. Мне же поступают звонки и угрозы от новых хозяев с требованием немедленно убираться из квартиры. Наверное, он будет рад всё это услышать. Это позволит ему сказать что-нибудь нравоучительное. Опять стать моим тренером, делающим мне выговоры и замечания. Не хочу!!!»

Неприятные мысли прервал звонок в дверь. Женщина испугалась столь позднему визиту.

«А если это новые хозяева, которые приехали меня выселять? Вот так выбросят меня на улицу в ночной рубашке. Выставят мебель. И что мне тогда останется делать?.. Помирать».

Она медленно, стараясь не шаркать тапками, чтобы не выдать своего присутствия, стала подходить к дверному глазку. Глянула, но за дверью никого не оказалось.

«Хулиганят. Начинают меня потихоньку изводить. Чтобы сама добровольно убралась».

Она повернулась, чтобы идти обратно, но за спиной вновь раздался звонок в дверь. Всплеск адреналина затуманил разум, как раньше, когда она впервые пыталась заставить лошадь прыгнуть через самый опасный барьер, преодолевая свой страх сломаться при падении.

Разозлившись и утрачивая чувство опасности, она схватила стоящую у двери инвалидную трость и ринулась в атаку, даже не поглядев ещё раз за дверь. Распахнув дверь, она с трудом успела остановить опускающуюся с палкой руку на собственную дочь.

– Мама?! Ты что?! – вскрикнула стоящая за дверью перепуганная Мария. Она успела подхватить на руки вмиг ослабевшую пожилую женщину, у которой сразу подкосились ноги.

– Ой, я дура старая, – запричитала Царькова, понимая, что чуть не ударила собственного ребёнка. – Прости, Машенька, меня, старуху полоумную. Я же думала, что меня выселять пришли.

– Кто? – возмутилась Мария.

Мать стала рассказывать о звонках, о предложении переехать в дом престарелых, в котором, по словам директора, Мария работает по сей день.

– Этого не может быть. – Мария не знала, куда себя деть от стыда. – Я же всё предусмотрела. Ты должна была жить со своей внучкой и Егором, когда я уйду.

– Уйдёшь?! – Зинаида Фёдоровна чуть не потеряла дар речи. – Как?! Куда?!

Мария, пойманная на слове, сначала растерялась, но потом попыталась объяснить:

– Ты же знаешь, что меня подозревают в преступлении, которого я не совершала?

– Ну конечно, бедная моя дочурка, – вздохнула пожилая мать, начиная понимать, о чём хотела сказать дочь. – Но ведь мы докажем твою невиновность и тебя в суде оправдают?!

– Кроме тебя в деле есть ещё потерпевшие, которые обвиняют меня в хищении их квартир, – спокойно произнесла Мария. – Поэтому мне не избежать осуждения и срока. А это от пяти до десяти лет изоляции.

– Но ты же у них ничего не крала, – в полной уверенности возмутилась Царькова. – Или я что-то не знаю?

– Ты же знаешь, что я работала у них патронажной сестрой от «Ангела», – напомнила матери Мария. – И они оформляли на меня генеральную доверенность, которая мне была нужна для оплаты коммунальных платежей и других действий от их имени. Для меня самой была ушатом холодной воды информация от следователя, что их квартиры проданы по этим генеральным доверенностям.

Мария зашмыгала носом, с трудом пытаясь сдержать слёзы, но ей этого не удалось, и она заплакала.

– Организация, в которой я трудилась, от меня отказалась, и получилось, что я сама приходила к старикам, представляясь от благотворительной организации, – сквозь слёзы продолжала женщина. – Я попыталась сделать так, чтобы твоя квартира не досталась этим преступникам, и оформила на твою внучку.

– А вышло, видимо, как-то не так, – горько усмехнулась Царькова, которой свою дочь было жаль больше, чем себя.

– Я не хочу лишаться свободы, – продолжала изливать свои переживания Мария. – Я не смогу этого вынести. Поэтому я пришла с тобой проститься. Я уеду далеко, чтобы меня никто и никогда не нашёл.

– А как же я? – испугалась мать. – Я же без тебя как без сердца. Долго не протяну – погибну!

– У тебя же будет Настя, внучка, – напомнила Мария. – Ты теперь не одинока. А я обещаю, что буду о себе давать знать.

– Ты сказала – Настя, а как же она без матери? – попробовала надавить на материнские чувства Марии Зинаида Фёдоровна. – Ты же сама знаешь, как расти без матери! Потом Егор! Они знают о твоём решении скрыться?

– Я только что от них. – Мария вспомнила, как убегала от жалящих слов отца Насти. – Они знают, что я больше не вернусь. Поэтому я пришла к тебе последней, потому что люблю тебя больше жизни и не хочу, чтобы ты отнеслась к нашему расставанию как к трагедии.

«Может, дочь права и скрыться где-нибудь в сибирской глуши лучше, чем десять лет быть запертой в клетке и подвергаться ежедневным издевательствам со стороны лагерных надзирателей».

Зинаида Фёдоровна, видя, как убивается её дочь, забыла про свои предстоящие беды. Сейчас для неё была важнее судьба Марии, и поэтому она приняла дочь в свои материнские объятия, переживая одновременно с дочерью настоящий катарсис…

…Грачёв приехал к дому Царьковой на попутной машине задолго до назначенной встречи с Владленом Иосифовичем. Он хотел обсудить с Зинаидой Фёдоровной произошедший вчера поздним вечером скандал с её дочерью. Перед тем как зайти в подъезд, он стал осматриваться, ища глазами свою машину, так как надеялся, что Мария поедет к своей матери. Машины нигде не было, и он стал подниматься в квартиру Царьковой.

Уже у двери он услышал доносившиеся изнутри голоса, узнавая в них горластую Митрофановну. Он позвонил. Ему открыл Андрей, который тут же на глазах поменялся в лице, не боясь показать своего разочарования приходом полицейского. Но Егору уже всё было безразлично. Всё как-то быстро ушло на задний жизненный план. И кислая физиономия Андрейки, и встреча с Канцибером, и беседа с Царьковой. Всё! Как только до него донёсся голос Марии из комнаты матери. Он вошёл в комнату, поедая Её глазами, и буркнул для всех одно «здрасти». Царькова кивнула, Нужняк посмотрела исподлобья, как смотрят на кровных врагов. Мария не обратила на его приход никакого внимания. Она была сильно возбуждена и совсем на себя не похожа.

– Если бы ты сказала мне об этом вчера, то я бы не осталась ночевать, – услышал Грачёв совершенно непонятные для него слова Марии, поскольку он не слышал предыдущего её разговора с матерью.

– Дочка, как хорошо, что ты осталась со мной, – вместо ответа улыбнулась пожилая женщина. – Я почти всю ночь не спала. Всё боялась, что засну, а когда проснусь, тебя уже не будет.

– Мама, ну зачем ты пригласила своего бывшего мужа, ничего не сказав мне? – Голос её непривычно дрожал, словно от страха.

– Но ведь он твой отец, Мария, чего тебе так бояться встречи с ним? – удивлялась Царькова.

– Потому что Владлен сразу выведет её на чистую воду, – напомнила о себе змеиным шёпотом Митрофановна.

– Интересно получается, – вклинился в разговор Егор. – И я с ним договорился здесь встретиться перед его допросом.

– Хотите на свидетеля повлиять! – опять взвилась Нужняк. – Втянуть его в свою шайку. Шиш вам! Канцибер – это вам не эта олимпийская простушка.

– Дура ты, Дарья, – перебила её Царькова. – Он сейчас совсем один. Молодая его бросила. Детей у него нет. Он только рад будет, что у него дочка объявилась.

– Ага, как же, и сразу на радостях ей свою квартиру отпишет, – продолжала сыпать сарказмами бывшая прислуга. – А с тобой на пару в дом престарелых, чтобы тебе там нескучно было.

– Мама, я тебя прошу, позвони ему и скажи, чтобы он сюда не приходил. – Голос у Марии дрожал так, что казалось, может не выдержать вибраций и порваться в самой тонкой ноте.

– Я уже так не могу, – растерялась от такого напора Зинаида Фёдоровна. – Вон и Егор с ним о чём-то договорился.

– Не вздумай её слушать, – повысила голос Митрофановна. – Ты уже один раз послушалась и без квартиры осталась. Может, Владлен тебя к себе в однушку свою доживать позовёт, когда тебя отсюда вышвырнут.

Мария, не обращая внимания на Нужняк, продолжала просить мать, протягивая ей её мобильный. Наконец сердце матери не выдержало, и она набрала телефон Канцибера.

– Недоступен, – констатировала Царькова услышанное от оператора. В этот самый момент, словно пронзив накалённую атмосферу в комнате разрядом молнии, прозвенел звонок в дверь.

– Баб Зин, это ваш бывший муж, – в три прыжка подскочив к глазку, доложил Андрей.

Он не открыл дверь, поскольку не хотел быть тем человеком, который своими руками причинит Лошадкиной неприятность. Его Лошадкиной! Ведь он оставался верен своим неразделённым чувствам, ещё надеясь на какое-то чудо.

– Не открывайте! – взмолилась Мария, и в этом эмоциональном всплеске было очень много странного, неестественного.

«Почему она такая неадекватная? Знает, что его вызвали на допрос. Может, боится, что следом зайдёт полиция и её арестуют?»

— Да совсем с ума сошли, – рванула к двери Митрофановна.

Она быстро отодвинула в сторону своего сына и впустила в квартиру своего старого знакомого.

– Ого, Дарья! – удивился, увидев свою бывшую прислугу, Владлен Иосифович. – Продолжаешь у нас работать?

Он сказал это «у нас», словно пришёл к себе домой. Высокий, подтянутый, выглядящий моложе своих лет. В тёмном по фигуре пальто, в фетровой шляпе и с красивой тростью, на которой вместо ручки была серебряная голова лошади. Грачёв заметил, как при первых звуках голоса Канцибера Мария моментально изменилась в лице, побледнев до такой степени, когда говорят «бледнее смерти», и припала к матери, словно ища у неё защиты от пришедшего в дом нехорошего человека.

– Мама, попроси его уйти, – услышал Грачёв шепот Марии.

«Как Зинка постарела. Просто стала старухой. А это что за молоденькая девушка с ней обнимается и шепчется? Может, какая дальняя родственница? А хороша! Мне бы сейчас такую, чтобы скрасить одиночество».

– Ну, здравствуй, Зин! – поздоровался Канцибер с бывшей женой, отбросив накатившиеся мысли. – А ты почти не изменилась. Хорошо выглядишь!

– Спасибо, Владлен, – недоверчиво поблагодарила его Царькова. – Ну а ты изменился, врать не буду, но по-прежнему импозантен и крепок настолько, что дашь фору молодым. Чем я обязана твоим неожиданным вниманием? По какому ты ко мне делу?

– Я хотел поговорить наедине и не ожидал увидеть у тебя столько людей, – оглядел всех присутствующих гость, останавливая свой взгляд на Егоре. – Вы, как я понял, капитан полиции Грачёв, который искал со мной встречи.

– Да, это я, – кивнул мужчина.

– Бывший капитан, – вставила своё слово Нужняк, – его уволили за поддержку вон той преступницы. – Она кивнула в сторону Марии.

– Какой преступницы? – не понял Владлен Иосифович.

Зинаида Фёдоровна всем телом почувствовала дрожь своей дочери.

– Зачем ты напросился ко мне на встречу? – бросилась в атаку Царькова, стараясь прервать выяснение неприятных для Марии вопросов. – С твоим приходом для меня всегда начинаются беды.

– А олимпийское золото? Которое ты получила благодаря мне? – несколько надменно произнёс Канцибер. – Тоже твоя беда?

– Да, – не раздумывая, призналась бывшая олимпийская чемпионка. – Ведь из-за него я отказалась от самого дорогого в жизни – от ребёнка.

– Это спорт, – вздохнул Канцибер, вспоминая неприятный момент в их совместной жизни. – Всегда приходится чем-то жертвовать ради высоких побед.

Все присутствующие молчали, внимательно слушая разговор бывших супругов.

– Это была наша жертва, если хочешь, олимпийским богам, – продолжил пафосную речь бывший тренер сборной страны. – И они отблагодарили нас этим золотом.

Он подошел к витрине и вытащил оттуда коробку с олимпийской медалью. Было видно, как бережно, с придыханием он относится к этой золотой регалии. Владлен Иосифович поднёс медаль к Царьковой и протянул её женщине:

– Вот наш ребёнок! Он никогда не предаст и никогда не покинет свою мать. Он всегда будет её радовать и никогда не доставит огорчения. Это самый золотой ребёнок.

«Он такой же сумасшедший, как и был много лет назад. Фанат своих спортивных устремлений и целей. Старик, который не понимает истинного счастья в старости. Когда ты окружён детьми и внуками. Почему он такой дурак? Может, потому, что ещё здоров и не дошёл до состояния, о котором в народе говорят, что некому будет стакан воды подать».

— Какую глупость ты несёшь, – отмахнулась от его слов Царькова. – Я за одно благодарна Богу – что на пороге смерти он даровал мне встречу с дочерью.

– С кем? – не понял бывший муж.

Мария задрожала, как осиновый лист, словно болезненный озноб проник во всё её тело. Она подняла глаза к матери, полные печали и мольбы.

«Ой, да что же Маша так его боится, словно он чудовище какое? Ну да, он грубый мужчина, но он ведь её отец. Он не раз ещё смахнёт сентиментальную слезу, когда узнает, кто ты для него».

— Я прошу тебя, не надо ему ничего говорить, – в очередной раз попросила Мария.

– Конечно не надо, – не выдержала Митрофановна, до которой донеслись слова Лошадкиной. – Потому что Владлен сразу выведет тебя на чистую воду… Верни квартиру, хуже будет.

Канцибер повернулся к Грачёву, всем своим видом требуя от него объяснения происходящему.

– Владлен Иосифович, вас сегодня вызвали на допрос в полицию, поскольку в отделение поступило заявление от гражданки Нужняк Дарьи Митрофановны о том, что некая молодая женщина по имени Мария Лошадкина обманом пытается завладеть квартирой гражданки Царьковой, – начал рассказывать предысторию Егор. – В заявлении Нужняк обвинила женщину в том, что она, пользуясь одиночеством Царьковой, представилась ей как её дочь, от которой та отказалась в роддоме. Но она ошиблась. На самом деле я ездил в Псковскую область и установил, что Зинаида Фёдоровна поступала в родильный дом города Великие Луки, где родила девочку Лошадкину Марию, от которой потом отказалась, оставив её в родильном отделении. Так что никакого обмана не было. И вы должны подтвердить это в полиции.

– Это, по-видимому, та женщина, которую следствие подозревает в обмане? – ледяным тоном произнёс Канцибер.

Грачёв молча кивнул. Возникла небольшая пауза.

– Вы подтверждаете, что ваша жена ложилась под фамилией Лошадкина в великолукский роддом и вы ей в этом помогали? – не выдержал молчания Егор.

– Да, помогал, – признался бывший муж, с трудом размыкая губы, словно признавался в тяжком преступлении – До Олимпиады тогда оставалось меньше полгода. Она была номер один. Уже тогда чемпионка мира и Европы. Поэтому я через свои связи договорился, чтобы всё провести инкогнито. Поэтому её зарегистрировали под псевдонимом Лошадкина.

– Теперь-то хоть поняла, что была не права?! – победоносно повернулась Зинаида Фёдоровна к Митрофановне.

Дарья Нужняк поджала губы, ничего не отвечая, но было видно, что она растерялась от слов Владлена.

– Ты дальше расскажи, как потом я её искала, а её удочерили и отказались нам дать её адрес, – попросила бывшего мужа воспрянувшая духом пенсионерка.

– Мамочка, не надо, – раздалась очередная просьба Марии. – Не спрашивай его больше ни о чём.

Она плотнее прижалась к пожилой женщине, словно хотела спрятаться внутри неё.

– Так, значит, это всё правда? – раздался радостный голос стоящего в стороне и молчавшего всё это время Андрея.

– Если ты по поводу этой женщины, то она никакая ей не дочь, – огорошил всех своим категоричным высказыванием Канцибер. – Эта барышня просто ловкая мошенница, обманывающая мою бывшую жену.

– А!!! Что я говорила?! – выскочила на середину комнаты Митрофановна.

– Подождите, – возразил Егор. – А как же отказ от ребёнка, детский дом и последующее удочерение? Вы же только что подтвердили, что устраивали её в роддом.

– Не надо, Егор, – опять подала голос Мария. – Перестаньте в конце концов всё это выяснять.

– Да, я подтвердил, что привозил Зинаиду в Великие Луки, – обвёл всех присутствующих злым взглядом Канцибер. – Но какой ребёнок? Какая дочка? Разве я хоть слово сказал об этом? Она-то, ладно, сдвинулась умом. Но вы-то все, правда поверили её рассказу про роды?!

– Прекратите, я вас призываю именем Господа! – взмолилась молодая женщина.

– Да что ты, не бойся так его, – успокаивала как могла её родная мать. – Мало ли что этот злобный старик скажет. Ты вся дрожишь. Это, наверное, от нервов. Давай я тебя накрою. Это же просто безобразие какое-то. Пришёл над своей же дочерью измываться.

Зинаида Фёдоровна укрыла Марию своим одеялом почти с головой, так что на поверхности остался только хвост её волос. Однако и он вскоре исчез под большим одеялом вслед за чем-то очень сильно перепуганной молодой женщиной.

– Вообще-то я не словам верю, а записям в журнале приёмного отделения, которые я изучал в роддоме Великих Лук, – привёл свой неоспоримый аргумент бывший капитан полиции. – Могу вам и фото показать, которое я на телефон сделал.

– Это лишнее, – поднял руку Канцибер, словно призывая всех к тишине. – Я положил её в роддом под фамилией Лошадкина, чтобы сделать ей АБОРТ! Аборт, понимаете?! Никакого ребёнка не было!

Одновременно с его словами стрельнула и погасла лампочка в люстре. В комнате за завешанными шторами стало сумрачно.

– Слышь, Владлен, ну у тебя и смехуёчки, – раздался голос Андрея, который в неожиданности от услышанного перешёл на свой ещё недавний быдловатый жаргон.

– Это очень злая шутка! – тут же перевёл Грачёв то, что хотел сказать Нужняк-младший.

– Какие могут быть шутки?! – разозлился Владлен Иосифович, сверкнув на всех глазами. – В роддоме в те времена, как вы понимаете, на криминальный аборт пойти не могли. Пришлось чуть ли не через райком партии договариваться с врачом. Поэтому её и записали как роженицу. После аборта она написала отказ от якобы рождённого ребёнка. Отказ оформили и написали в журнале регистраций передачу в Дом малютки, а поскольку никакого ребёнка не было, то понятно, не могло быть и детдома, и последующего удочерения.

– Как у тебя язык поворачивается?! – взорвалась негодованием Царькова. – Ты же сам ездил в детский дом, потом, после Олимпиады. Ты не слушай его, Мария. Совсем там у себя на конюшне из ума выжил.

– У неё, товарищ капитан, психическое заболевание на нервной почве развилось, – не обращая внимания на слова Царьковой, обратился Канцибер к бывшему полицейскому. – Врач сказал, что она не могла смириться с проведённым абортом, вот и нашла себе такое оправдание. Сама поверила в то, что написанный для прикрытия отказ от новорождённой истинный. Мне также врач посоветовал, чтобы психическая травма не усугублялась, подыграть ей. Вот я и говорил, что дочку мы заберём, и поехал в никуда… Просто пил пару дней на даче у друга, а потом сказал ей, что дочь удочерили. Она со временем вроде и успокоилась.

– Ты чего, дурень, плачешь? – раздался голос Митрофановны, увидевшей на глазах у своего сына слёзы. – Ничего нам от них не надо – ни принцесс, ни квартир. В своей халупе как-нибудь проживём.

– Лошадкину жалко… – не унимаясь, продолжал всхлипывать Нужняк-младший. Зинаида Фёдоровна почувствовала, как её руки, обнимающие дочь, стало покалывать тысячами маленьких иголок. Всё тело заныло и одеревенело, словно стало обескровленным. В голове раздался слабый шум, который становился всё сильнее, словно приближался издалека, становясь всё ближе и ближе. Вот уже она смогла различать отдельные звуки. И опять этот шум металла в металлическом лотке с медицинскими инструментами, от которого стынет в жилах. От которого хочется убежать, но невозможно, потому что руки прикручены кожаными ремнями и адская боль в низу живота, от которой не спасает анестезия.

«А-а-а! Вспомнила, я все вспомнила! Металлический звук хирургических инструментов, который преследовал меня всю жизнь, и лицо врача с марлевой повязкой на лице. Он склоняется надо мной, и в его глазах нетерпение какое-то нечеловеческое, сатанинское. “Всё будет хорошо, мамочка”, – слышу я его слова и понимаю, что ничего хорошего уже не будет. А потом боль, словно из меня вырывают сердце. Не моё, которое в груди, а другое, то, которое пряталось у меня в животе, маленькое ещё, не выросшее сердечко. А потом… кровь на простынях и презрительные лица пузатых мам в палате. Вздыхающие санитарки, меняющие белье. Стыд, стыд. А потом пришёл Канцибер: «Ты снова в сборной! Это золото будет нашим!»

Зинаида Фёдоровна взяла в руки золотую олимпийскую медаль и с ненавистью отшвырнула её от себя в дальний угол комнаты.

– Вот за что я продала свою душу!

Медаль вылетела из подставки и зазвенела, залетев под старую металлическую кровать. Из всех присутствующих только один Владлен Иосифович отреагировал на её эмоциональный взрыв. Он неодобрительно покачал головой и попытался найти брошенную золотую медаль, чтобы вернуть её на положенный ей «Олимп». Остальные отреагировали вяло, так как всё никак не могли выйти из шока, в который погрузил их Канцибер.

«Бред, так не может быть. Какой аборт? Тогда бы не было Марии! А она вон лежит под одеялом в объятиях своей матери!»

Егор оглядел выражения лиц, пытаясь отгадать, о чём они думают. Поверили в эту несусветную глупость или нет. Митрофановна с недоверием смотрела то на Канцибера то на его бывшую жену и ничего не говорила. Она настолько привыкла к мысли, что у «барыни» есть дочь, что теперь никак не могла принять новую мысль о том, что Царькова сделала аборт.

«Зачем? У неё же был муж! Зачем ей делать аборт? Наверное, Владлен решил поиздеваться. Не хочет признавать дочь? Потому что тогда придётся объединяться в одну семью! А у него молодая жена. Соврал, чтобы от него никто не потребовал денег или чего ещё. Ух, прохвост старый!»

Царькова почувствовала, как тело её дочери замерло под одеялом и совсем перестало шевелиться. Она вспомнила, как, забрав её из родильного дома, Канцибер не нашёл ничего лучшего, как успокоить её, сказав ужасную вещь: «Не расстраивайся, мы же мечтали о мальчике, а это была бы девочка…»

«Девочка!!! Это была вырванная из её материнского лона её дочка, разорванная стальными инструментами врача-акушера! Того самого, в марлевой повязке. Лицо из постоянных кошмаров, которое периодически выдавало моё подсознание… Но почему у меня остаётся любовь к Марии? Почему я продолжаю считать её своей дочерью? Если я никого не рожала? Может, это психическая болезнь, та самая, о которой говорил муж? Только принявшая другой крен. Блокирующая мозг и не пропускающая в голову и мысли о том, что она может быть обманщицей, мошенницей, преступницей и кем ещё только её не называли. Как она там, под одеялом? Замерла, словно пойманная в сетку птичка. Словно маленькое насекомое, притворившееся умершим, чтобы избежать встречи с хищником. А Канцибер и есть хищник, не знающий никакой жалости! Надо набраться смелости и поговорить с Машей. Сказать ей, что это какое-то недоразумение! Господи, зачем ты вернул мне этот кусок моей памяти?! Без него я была по-настоящему счастлива! А теперь я знаю, что убила свою доченьку… Но кто тогда она? Кого я обнимаю у своей груди?»

Царькова откинула край пододеяльника, но вместо волос Марии увидела свернутое комом одеяло. Все, кто был в комнате, подались к кровати, желая посмотреть, как будет после всего услышанного вести себя эта странная женщина. Зинаида Фёдоровна стала очень бережно раскрывать одеяло, словно разворачивала пелёнки с новорождённого ребёнка.

– Да там никого нет! – вскричал Канцибер, побледневший настолько, что стал похож на ожившего мертвеца. – Что за фокусы?! Когда она успела ускользнуть? Кто-нибудь заметил?

Митрофановна в страхе схватила за руку сына и, крестясь свободной рукой, потащила его на выход. Молча. Словно совершала побег из преисподней, боясь, что по её следу пустят церберов.

– Мам, что это было? – в отличие от матери её сын переживал шок по-другому, пытаясь осмыслить непонятное явление. – Где Лошадкина? Куда она делась?

Митрофановна вытолкала сына за дверь квартиры и уже на лестничной площадке, когда к ней вернулась способность говорить, заорала на упирающегося сына:

– Дурачина, ты что, не видишь, что это была нечистая сила! Она же ведьма! Душегубка!

Между тем в комнате, из которой выскочили Нужняки, Канцибер продолжал допытываться у оставшихся объяснений произошедшему. Будучи отъявленным атеистом и зная, что любому необъяснимому явлению всегда есть разумное объяснение, он пытался понять и прилюдно развенчать это свершившееся у него на глазах «чудо».

– Как она смогла так незаметно выскочить, что никто не заметил? – психовал Владлен Иосифович, адресуя свои вопросы больше бывшей жене. – Ты же всё время обнимала её, поэтому не могла не видеть, когда она улизнула. Признайся! Мы, наверное, в это время смотрели по сторонам.

– Она так и осталась там. – Зинаида Фёдоровна прижала одеяло к лицу. – Оно ещё хранит запах моей дочери.

– Какой дочери?! – взвизгнул Канцибер. – Ты что, опять блажишь?!

– Моей нерождённой дочери, – спокойно, с неким фатализмом произнесла Царькова, не обращая внимания на его истерический крик. – Это мне перед смертью Господь послал Марию, чтобы я всё вспомнила. Для моего покаяния…

* * *

Ранним утром младший инспектор уголовного розыска из отдела наружного наблюдения старшина полиции Николай Куксов занял наблюдательный пункт напротив подъезда Андрея Нужняка и доложил по служебной рации в дежурную часть, что прибыл на место. Сегодня объект слежки был выходной, поэтому работы могло оказаться очень много. Одно дело – сидеть в тёплой машине и следить за объектом из автомобильного салона, и другое – следовать за ним как тень по холодным промёрзшим улицам города, ждать его снаружи, на морозе, пока он заходит в небольшие магазинчики и киоски. Вчера напарнику повезло – он проводил его на работу, а потом восемь часов занимался своими личными делами и только вечером опять проводил его с работы домой. Это было грубое нарушение, за которое могли и выгнать, но ребята из «наружки» всё равно шли на этот оправданный риск, чтобы получать хоть какие-то дивиденды от своей серой и тяжёлой работы.

Не успел Куксов откинуть водительское кресло, чтобы расположиться поудобней, как из подъезда вышел его объект. Нужняк был не один. Рядом шла ворчащая мать. Инспектор уменьшил звук магнитолы и стал крутить ручки стеклоподъёмника, надеясь услышать их разговор, но было уже поздно – они подошли к соседнему подъезду и вошли внутрь.

«Пошли к потерпевшей», – отметил мозг полицейского.

Он включил рацию и передал в дежурную часть информацию по передвижению вверенного ему объекта. Не успел он дать отбой, как заметил во дворе недавнего сослуживца, капитана полиции в отставке Егора Грачёва, который внимательно осматривался по сторонам, словно кого-то искал или проверял, нет ли за ним слежки. Мужчина также зашёл в подъезд к бывшей олимпийской чемпионке, и сотруднику полиции снова пришлось связываться с отделением, чтобы передать очередное сообщение. Он знал, что капитан Грачёв подозревается в соучастии в преступлении, и полагал, что эта информация будет для следственной группы весьма кстати.

Дежурный, как только в отделение пришёл подполковник Козлов, отправился докладывать начальнику отделения полиции сводку происшествий, в том числе и информацию от наружного наблюдения. Алексей Иванович не откладывая вызвал следователя и Власова, чтобы обсудить подозрительное сборище на квартире потерпевшей.

– И сходи сними видеозапись с подъезда, у меня есть подозрение, что преступница могла пройти ночью, – приказал он своему подчинённому.

Через полтора часа они уже располагали доказательствами того, что обвиняемая прошла в подъезд к Царьковой сразу после полуночи.

– Похоже, они там какие-то разборки устроили, надо к ним вваливаться и брать её тёпленькой, – радостно и нетерпеливо потирал руки Власов.

– Не уверен, что судья даст так быстро санкцию на обыск, – возразил следователь, – проще брать всех при выходе. Поставить засаду на ночь, чтобы она никуда не делась. А там, может, и судья даст «добро».

– Так тому и быть, – подвёл итог совещания начальник полиции, распускающий сотрудников, но в дверях показался дежурный с новой информацией от выставленной «наружки».

– Из подъезда выбежали объект наблюдения и его мать, – доложил офицер дежурной части, – все в повышенном эмоциональном состоянии.

– Спасибо, можете быть свободны, – поблагодарил его начальник, но дежурный не уходил.