Текст книги "Люди черного дракона"

– Что делать будем, православные? – спросил дед Андрон, от волнения включив в православных и Иегуду бен Исраэля, и даже ходю Василия.

– В розыск надо объявить, – угрюмо сказала амазонка Елена. – В розыск, а то эта кобыла нам всех тигров и барсов пережрет, на кого охотиться будем?

– Подождем до вечера, – решил дед Андрон, – до вечера терпит.

Но и вечером Лю Бань не появился. Не появился он и утром, и через день.

Тогда наконец заподозрили неладное.

– Это он, колдун старый, нагнал к нам чудищ, – безапелляционно, словно свечку ему держала, заявила тетка Рыбиха. – До него все тихо было, если и пошалит леший, так это дело знакомое, в счет не идет.

После этих слов всем стало окончательно ясно, что даос появился в селе вовсе не для защиты китайского населения, а как раз таки наоборот – сорвать невидимые покровы с границ мира и заполонить край дьявольскими чудовищами.

Тогда решили поступить по справедливости: поскольку даос, да и все бестии, начиная от дракона и кончая хищной лошадью бо, были китайские, то, значит, китайцам за все и отвечать. Дядя Гриша Петелин ударил в рынду на площади, и, когда собрались все китайцы, сам староста Андрон объявил им решение: китайцы должны истребить в кратчайшие сроки всю нечисть, в противном же случае они сами будут изгнаны из деревни навсегда, и поганой метлою притом.

Китайцы слушали это решение, как всегда, молча, с неподвижными, окаменелыми лицами, словно бы сквозь кожу проступила на них яшма. Неискушенный человек мог бы даже подумать, что им все равно, китайцам этим, но мы-то жили с ними рядом не первый год и видели, что они взволнованы донельзя.

– Лишь бы китайский бунт не начался, бессмысленный и беспощадный, – склонившись к Евстафию, пробормотал Толька Ефремов.

– Ништо, не начнется, – беспечно отвечал ему Евстафий.

С тем и разошлись. Неизвестно, что там надумали китайцы, но только вечером у дома ходи Василия собралась целая толпа. Китайцы стояли угрюмые и мрачно глазели на ходин дом. Ходя как раз отправился по делам в еврейскую часть села, в доме были только Настена и дракон.

Настена вышла на крыльцо, обвела китайцев ясным взором.

– Дацзя хао, – поздоровалась она. – Зачем припожаловали, люди добрые?

Добрые, по ее мнению, люди смотрели на нее весьма неприязненно. Такой тяжелый и мрачный был у толпы вид, что даже отчаянная Настена почувствовала непривычную дрожь в коленях. Известно, у толпы свои законы: тихие и милые при других обстоятельствах, в толпе китайцы превращаются в диких зверей.

Толпа молчала, не двигалась, только слегка раскачивалась перед тем, как обратиться в огромное обезумевшее животное… Настена прикинула, что будет, если сейчас захлопнуть двери и ставни, и сколько можно продержаться, пока со стороны русской деревни не прибудет подмога. Выходило – нисколько, разнесут дом по бревнышку прежде, чем крик Настены достигнет хоть чьих-нибудь ушей.

Но тут, на счастье, вперед вышел китаец Федя.

– Исполать, хозяюшка, – сказал он и поклонился поясным поклоном, после чего перешел на чистый китайский, который Настена после стольких лет жизни в китайском селе, конечно, хорошо понимала. – Народ-лаобайсин думает, что все неприятности из-за дракона. Надо его в жертву принести, а то как бы хуже не стало.

Однако приносить дракона в жертву Настена отказалась наотрез, объяснив, что такой важный вопрос не может решить без ходи Василия, который и есть настоящий хозяин зверя. Он, а не какой-то там Небесный император и уж подавно не рядовые китайцы-хань будут определять, кого приносить в жертву, а кого оставить на развод.

Вернувшись, ходя, разумеется, в обиду дракона не дал, и стал, напротив, стыдить соплеменников. А поскольку ходя занимал высокий пост, то и пристыдить их он сумел знатно, до конца жизни запомнили. Все китайцы сразу пошли на попятный двор, и теперь униженно просили только об одном – дать возможность помолиться дракону, может, он сменит гнев на милость или произойдет еще что-то, словом, начнутся благоприятные перемены.

Против молений ходя не возражал, попросил только держаться подальше от дракона, потому что свирепость его всем известна, а если кто не знает, может глянуть на китайца Пашу с одним воспоминанием вместо пальца или на китайца Федю, которому он, дракон, коленом выбил зубы. И хотя на самом деле все вышло ровно наоборот и это Федя дракона изуродовал, но китайцы не затем пришли, чтобы правды искать, а за утешением.

Словом, отыскали где-то свитки, мохнатые от старости, с истершимися, но еще все-таки читаемыми иероглифами заклинаний, и стали дракону молиться: подожгли свечи и выставили сложные китайские знаки, даже большинству китайцев непонятные. Перед этим, как положено, закололи для дракона жертву – барана, петуха и двух свиней. Баран и свиньи померли почти сразу, а петуха сначала ощипали живьем, потом пустили для веселья бегать с голой жопой по двору и чрезвычайно радовались, глядя на него. Позже, вспомнив, чего ради все затевалось, петуха все-таки изловили и тупой пилой медленно отпилили голову. Петух при распиливании перхал, кашлял, дергал лапами, а будучи окончательно лишен головы, еще долго носился возле дома, подскакивал, переворачивался, взлетал, зиял кровавой черной шеей, потом иссяк, затоптался на месте и наконец, зашатавшись, словно пьяный, вытянулся вверх, пытался произвести безголосое кукареку, не смог и повалился в полном отчаянии на спину, дернул пару раз ногами и преставился…

Однако сколько ни молились дракону, видимого эффекта не было. Не помогли ни бегающий петух, ни безропотно легшие свиньи – медведи по-прежнему приходили по ночам под двери и так же страшно выли, и не желали возвращаться обратно в лес. Почему так вышло, никто не знал: может, дракон был в этих вопросах не силен и ему приписали чужую компетенцию, может, просто он обиделся на то, что жертв ему принесли, но съесть не дали.

Справедливости ради сказать, китайцы наши до этого никогда драконам жертв не приносили – только богам и духам. Но ведь боги и духи – совсем другое дело, это существа бестелесные, поэтому жертвенных животных вместо них съедали сами крестьяне. То же они проделали и тут, не учтя разницу – дракон был существом не только материальным, но и необыкновенно прожористым. Видя принесенные жертвы, но не осязая их зубом, дракон вполне мог затаить обиду и вместо того, чтобы бороться с дьяволами, еще и подстегнуть их на новые безобразия.

В довершение всех нестроений прилетел откуда-то пятицветный попугай, сел на забор ходиного дома, стал чистить перья. Носяра у попугая был такой, что любой орел позавидует, китайцы ходили мимо него с опаской, хотя и любопытствовали, конечно, кто, откуда и когда улетит обратно. Улетать попугай никуда не спешил, влажно косил выпуклым темным глазом, щелкал клювом, ловил в шерсти птичьих блох. Наверное, при наступлении темноты кто-нибудь огрел бы его палкой по голове да сварил бы куриный суп, но идущий мимо китаец Федя распознал в нем птичьего князя фэнхуана, или, иначе сказать, феникса.

– К чему же он тут появился, – спросили у Феди, – к добру или к худу?

– К добру, – сказал Федя уверенно, потом подумал и добавил: – А может, и к худу, кто его знает?

Именно по причине такой неопределенности суеверные китайцы так и не решились ни прогнать попугая, ни сделать из него суп. Взамен этого постановили поселить попугая опять же в доме у ходи. Настена, правда, ворчала, что у них скоро целый зоосад будет, но не всерьез – ей самой было интересно, что же это за феникс-фэнхуан такой и чего от него дальше ждать.

Попугай не сопротивлялся и спокойно позволил отнести себя в дом. Ходя смастерил ему под потолком досочку, на которую тот тут же и вспорхнул и снова стал чиститься. Из-за ширмы вылез дракон и немигающим взглядом уставился на попугая. Попугай крякнул что-то невнятное и повернулся к дракону задом – с этого и началась счастливая совместная жизнь двух удивительных зверей.

Попугай с драконом жили, как кошка с собакой. Попугай гадил дракону на голову, когда тот выходил поесть; дракон же шипел, подпрыгивал и пытался откусить ему разноцветный, с желтыми перьями хвост, когда тот барражировал над ним на низкой высоте.

Неожиданно попугай оказался самкой на сносях и отложил красивые переливчатые яйца. Китайцы со страхом ждали, что из этих яиц вылупится, но, на беду или на счастье, яйца подъел дракон. Попугай долго горевал, а потом упорхнул в открытую дверь и больше его не видели.

Отец Михаил тем временем, видя, что Господь до его молитв не сходит, а количество драконов и фениксов увеличивается в геометрической прогрессии, решил поднять на борьбу с бесовщиной людей. Все это время он ходил по домам и уговаривал православный народ сжечь ходин дом вместе с царящими там попугаями и драконами. Народ, последний раз бывший православным еще до революции, лениво отнекивался. Кто указывал на интернациональную дружбу, кто – на отсутствие прямых указаний начальства, а кто – на уголовный характер всего предприятия.

Этот удар для отца Михаила был почти непереносим, ведь он всерьез думал, что представляет собой духовного лидера если не всего поселка, то ходя бы русской его части.

Придя домой, отец Михаил заплакал от горя и унижения. В этот вечер он впервые лег спать, не помолившись. Во сне ему виделись крылатые бесы, и апостол Петр, весь в белом, не пускал его в райские врата…

Однако, проснувшись, отец Михаил уже знал, что ему делать.

Официальным письмом он уведомил о творимых китайцами безобразиях областное начальство. Тут надо сказать, что отец Михаил, несмотря на клерикальное прошлое (а может, как раз из-за него), пользовался у начальства определенным авторитетом. Именно поэтому письмо пошло по инстанциям, пока не дошло до ученых кругов. Несмотря на всю фантастичность претензий отца Михаила, областные естествоиспытатели проверили ему – но, конечно, на свой, научный, лад. Они посчитали, что под псевдонимами дракона и попугая скрывается нетипичная для наших краев фауна – или даже и вовсе новооткрытая.

Движимые жаждой написания монографий и мировой славой, ученые отправили телеграмму отцу Михаилу с просьбой ни в коем случае не трогать невиданных зверей, а ждать их скорейшего прибытия и разбирательства на месте. Отец Михаил пришел в неистовство – не того он ждал от властей предержащих.

Прокляв скопом сразу все власти – областные и вышестоящие, – отец Михаил заперся у себя в доме и постановил не выходить оттуда до самого конца света, который представлялся ему очень скорым.

Тут вся история получила неожиданный поворот: на каникулы из города воротился сын банковского деятеля Арончика, Барух-Борька, который учился там в бурсе или, правильнее сказать, в школе ФЗУ. Фабричная учеба совсем не пошла ему на пользу, больше того, он сильно сдвинулся по фазе.

Это стало ясно, когда Борька пошел смотреть на дракона, жившего у ходи Василия. Дракона он сразу окрестил Шариком, без страха гладил его по ядовитой жесткой шкуре и требовал, чтобы тот подал голос.

– Какой это дракон, – говорил Борька, – когда это обычный пес? Шарик, Шарик, иди ко мне…

Ко всеобщему удивлению, дракон, дружественно перхая, послушно затрусил к Борьке. Борька швырнул ему кости, которыми дракон тут же и захрустел, как заправская собака.

Борьку подвергли всеобщему осмеянию, но он стоял на своем – нет никакого дракона.

– Может быть, и хищной лошади Бо тоже не существует? – ехидно спросил его китаец Федя.

– Лошадей – полно, хищных не видел, – отвечал Барух-Борька.

– Отчего же тогда медведи выходят из лесу? – допытывался Федя.

Борька пожал плечами:

– Надо будет посмотреть на ваших медведей. Может, это и вовсе мыши.

Такой наглости не стерпел даже Арончик. Он вытащил дорогой кожаный ремень и так отхлестал Борьку, что тот уже больше не решался спорить: дракон – так дракон, медведи – так медведи. Впрочем, пожив пару дней в деревне, он, кажется, начал приходить в ум и уж больше не звал дракона Шариком и не угощал его костями, как в первый раз.

Со дня на день в поселок должна была явиться ученая комиссия под предводительством уполномоченного Алексеева. Но тут случилось событие, чрезвычайно печальное как для нашего села, так и для всей академической науки.

Ночью в дом ходин ударила молния и зажгла его. Впрочем, может, это была не молния, а Божий гнев, или, наоборот, один из прихожан отца Михаила устыдился своей жестоковыйности и внял-таки его увещеваниям насчет того, чтобы поджечь ходю вместе с богопротивными драконами и фениксами. Некоторые грешили прямо на отца Михаила, но тот, как уже говорилось, ждал конца света и на улицу вовсе не выходил.

Так или иначе, дом сгорел, а вместе с ним сгорел и дракон. Причем сгорел бесследно – сколько ни копали потом золу, ничего так и не нашли, что сильно огорчило китайцев, желавших из его горелых костей наделать разных полезных для здоровья снадобий-яо. Настена и ходя Василий, по счастью, успели вовремя из дома сбежать при самом начале пожара. Относительно же бесследно пропавшего дракона исчерпывающе высказался китаец Федя.

– Небо забрало, – сказал он. – Это всегда так бывает с драконами.

Однако это объяснение было слабым утешением для ученой комиссии, которая на следующее утро наконец добралась до деревни ради вящего изучения неведомых животных.

Естествоиспытатели были крайне недовольны, когда им вместо дракона представили обгорелый дом и пиявок-опарышей, плавающих в луже. Таким образом, из всех неведомых животных для рассмотрения им досталась одна только лошадь бо, которую поймать никак не могли, сколько ни силились. В результате ученые выразили сомнение в ее существовании, равно как и в существовании дракона.

Не имея возможность представить дракона живьем, наши решили взять логикой, для чего выдвинули вперед Иегуду бен Исраэля.

– Вот вы, ясновельможные паны ученые, утверждаете, что нет ни дракона, ни лошади бо, – заговорил Иегуда бен Исраэль. – Но кто же тогда пугает медведей? Почему они все время выходят к деревне?

– Эту проблема нуждается в серьезном рассмотрении, – отвечал главный в ученом кагале, доктор биологических наук Исаковский.

Евреи хотели было продолжать дискуссию, но ученые сказали, что уже поздно и разговаривать они будут завтра. Но наши-то как раз рассчитывали предъявить доказательства своей правоты не завтра, а не далее как этой же ночью.

Пришельцев разместили в большом доме старосты Андрона, и все с замиранием сердца стали ждать наступления темноты. Ночь, как и следовало ожидать, наступила, медведи вышли из лесу, стали скрестись в двери и подвывать. Однако ученые спали сном младенцев и ничего не слышали. Тогда их насильно разбудили и вывели наружу, чтобы они во всем убедились лично. Однако эффект от их выхода был самый неожиданный. Увидев красу и гордость научного сословия профессора Исаковского, все медведи, как один, бросились обратно в лес. Профессор же Исаковский стал смеяться обидным смехом. Когда его спросили, для чего он так делает, он отвечал, что мы жулики и за медведей выдаем обычных барсуков, пусть и довольно откормленных.

Все охотники села Бывалого, все амазонки, евреи и даже китайцы, были смертельно оскорблены таким предположением. Неужели целое село могло перепутать медведя с простым барсуком или, еще того хуже, специально сжульничать?

Все жители Бывалого бросились уверять ученых, что барсуки были не барсуками, а чистокровными медведями, хотя, может, и не самыми крупными в наших краях. Энтузиазм наш был так велик, и говорили мы так жарко, что профессор заколебался.

– Что-то у вас тут не то происходит, – хмурился он, слушая наши рассказы. – Что-то тут нечисто. Если вы видите медведей, почему их не видим мы?

– Массовое помешательство, коллега? – предположил кандидат наук Иванченко, поскребясь в светлой курчавой бороденке. – Коллективные галлюцинации?

– История знает подобные случаи, – поддержала его лаборант Навроцкая.

Но Исаковский только головой качал озабоченно. Он был добросовестный ученый, а потому не мог все списывать на сумасшедший дом, как делали его менее выдающиеся коллеги. Исаковский решил досконально разобраться в этом вопросе.

Он стал подробно расспрашивать жителей села, а также китайцев и евреев, пока шаг за шагом не дошел до бабки Волосатихи. Именно она поведала ему, что чары на село напустил не кто иной, как старый даос Лю Бань, с приходом которого все и началось.

– Даос, говорите? – оживился Исаковский. – Это очень интересно!

Еще больше он оживился, когда узнал, что Барух-Борька, приехавший на каникулы, поначалу не верил в медведей и называл дракона собакой Шариком. Он побеседовал и с Борькой, после чего вернулся к своим коллегам.

– Друзья мои, – сказал он им, – мне все ясно. Очевидно, имеют место галлюцинации, возникшие под действием какого-то химического вещества. Возможно, это ядовитые споры каких-то грибов или что-то в этом же роде.

– Но почему же эти вещества не действуют на нас? – спросила его лаборант Навроцкая.

Исаковский поднял вверх указательный палец:

– Хороший вопрос, товарищ Навроцкая. Тут я могу предположить только одно – либо мы не подвергаемся влиянию этих веществ, либо концентрация их в нашей крови еще недостаточна.

– Но где же источник? – спросил кандидат Иванченко.

Исаковский развел руками:

– Будем искать!

И начались поиски. Сначала решили проверить все оставшееся после даоса имущество – возможно, источник галлюцинаций находился в каких-нибудь амулетах или трактатах, которые носил с собой Лю Бань. Однако всю собственность даосскую вместе с подарками уже разобрали скорые на руку китайцы, не желавшие при этом подвергаться ни досмотрам, ни реквизициям, ни, паче того, научным исследованиям. Только внушительная угроза со стороны деда Андрона выгнать всех малых желтых братьев к их китайской матери на другой берег Амура возымела некоторое, хоть и недостаточное действие. Китайцы стали потихоньку свозить на центральную площадь даосские артефакты. Однако, сколько их ни исследовали при помощи новейших достижений науки, результата никакого не достигли. Тем не менее, осторожные китайцы на всякий случай самочинно сожгли все, что осталось от Лю Баня.

Однако это не помогло – животные безобразили по-прежнему.

Но ученые продолжали свои изыскания. И вот наконец методом дедукции, а также проб и ошибок удалось выяснить, что источник заражения – поселковый колодец, из которого все брали воду для питья. Взятая на анализ вода подтвердила, что в ней содержится какое-то количество опиатов – не очень большое, но, видимо, достаточное, чтобы увидеть в собаке дракона, а в барсуке – медведя.

Откуда в колодце взялся опиум? Сначала грешили на ростовщика Чжана, но он умер что-то около года назад. Если бы опиум лежал в колодце так долго, свое коварное действие он обнаружил бы гораздо раньше. Значит, опиум спрятали в колодец сравнительно недавно. Но кто и зачем?

И тут бабка Волосатиха вспомнила, что недавно, выйдя из дома поздно ночью по своим ведьмовским делам, она неожиданно заметила возле колодца старого даоса. Подозрительная, как все ведьмы, она подошла поближе. Но даос успел ее заметить заранее, так что она так и не поняла, что ему возле колодца было надо.

– Ты что здесь делаешь? – спросила она у Лю Баня.

– Пошла прочь, бабка, – неприветливо отвечал ей даос на чистом китайском языке. – Не твоего ума это дело…

Случилось это как раз перед приездом в село уполномоченного Алексеева.

Понемногу картина прояснялась. Очевидно, даос Лю Бань для каких-то своих надобностей держал у себя запасы опиума. Приезд участкового спугнул его, и он избавился от наркотика, просто вывалив его в колодец.

На ученых же опиум не подействовал потому, что приехав в деревню, они по глупой городской привычке утоляли жажду исключительно молоком. Коровы же пили речную воду и с опиумом почти не соприкасались.

Ученые, продемонстрировав лишний раз победу науки над мистикой, с торжеством уехали обратно в город, а поселок зажил обычной жизнью. Теперь все было ясно, и нас уж больше не посещали ни драконы, ни фениксы, и даже медведи не выходили к нашим дверям, а барсуков мы в расчет не брали.

Однако, несмотря на всю науку, ровно через неделю после отъезда естествоиспытателей у Тольки Ефремова и его жены родился необыкновенный ребенок. У дитяти не было ни рук, ни ног, а вместо них – четыре одинаковых коротких когтистых лапки. Тело же было покрыто кожистым черепашьим панцирем, из-под которого выглядывала большая человеческая голова – безволосая и безбородая, со сморщенной кожей.

Когда Толька Ефремов увидел это чудо природы, его затрясло:

– Опять китаец?! – закричал он, имея в виду старую историю, когда жена его понесла китайчонка от китайского любовника.

Но вездесущий Федя утешил родителей.

– Это не китаец, – сказал он, – это просто хэшан-юй. Рыба-монах…