Текст книги "Птенцы Виндерхейма"

Хельг Гудиссон

День выдался дурацким.

Осень окрасила небо густой синевой, затягивающей в себя взгляд, как затягивает неумеху-пловца водоворот. Хотелось не учиться и тренироваться, а смотреть в небеса, любоваться индиговой цитаделью богов и мечтать – мечтать о будущем, спешащем отпихнуть собрата-настоящее и занять его место. О будущем, в котором ты уже и пилот, и твоя «Молния» рассекает облака, и друзья, которых ты не видел долгих пять лет, рядом, и вы вместе радуетесь встрече. А когда отзвучат приветствия и рассказы о прошедших годах, вы просто помолчите, потому что для понимающих друг друга людей слова не нужны…

Так или иначе – Хельг хандрил.

Он чуть не нагрубил Зонару Радиссону, когда на лекции жрец начал неожиданно задавать вопросы, преимущественно девочкам, и под град расспрашивания попала Ульна, теряющаяся от напора пресветленного. Она не дружила с философскими предметами, а «птенцы» как раз проходили трудную тему о субстанциональной сущности Бога-Солнца. Обрадовавшись, словно рыбак, в чьи сети попала крупная рыбина, Зонар стал откровенно «валить» Ульну, едко отзываясь о ее неспособности понимать простейшие вещи. И когда Рагнарсдоттир готова была уже расплакаться, Лис не выдержал и, резко поднявшись, невинным тоном попросил отца Зонара прокомментировать математическое обоснование существования монад через анализ бесконечно малых и соответствующие антиатомистические выводы из последней работы пресветленного Густава Олафссона «Монадология». К чести жреца, тот признал, что незнаком с трудом Олафссона. Хельг едва сдержался, чтобы грубо не высказаться по поводу компетенции преподавателя метафизики, не изучающего новые работы по своему предмету. Впрочем, приставать к Ульне Зонар прекратил и продолжил лекцию – чего в основном Хельг и добивался. Ну а многообещающий взгляд злопамятного Зонара – это так, в качестве неприятного бонуса.

Он чуть не выложился на полную в спарринге с Кришной, разозлившись от ухмылочки бхата, уверенного в своем владении ваджра-мушти и превосходстве над западником. Лишь в последний момент Лис опомнился и позволил себя бросить. Хотя стоит признать, Кришна весьма неплох. Почти что ровня Свальду.

Он чуть не продемонстрировал, как на самом деле умеет управлять «Дварфом», когда из кабины в очередной раз вылезла сияющая Альдис, довольная до безобразия своими бездарными навыками вождения. Однако внимательный взгляд Торвальда остудил желание Хельга покрасоваться.

Он обычный курсант академии, и ничем особенным не должен выделяться.

Он – обычный.

Хельг хандрил. Обычным ему быть ну никак не хотелось.

«Успокойся, Лис! – пытался урезонить он сам себя. – Скоро тягомотина закончится, и мы перейдем к «валькириям». Скоро все переменится. Скоро станет лучше…»

Убеждал – и не верил.

Когда не веришь другим – это одно. Можно даже сказать – норма. Но вот когда себе не веришь – ненормально это. Отклонение. Будто вас двое теперь, старый ты, вдруг оказавшийся каким-то ненастоящим, и новый, сам не знающий, реальный он или так, рябь на воде. И смотрят друг на друга старый с новым, и не верят друг другу.

Ничего не изменится.

Ехидный Тор.

Вредина Альдис.

Балбес Фридмунд.

Неплохой в принципе парень Катайр.

Вассал Свальд.

Рунольв – тише воды ниже травы.

Хитрющий Вальди Хрульг.

Сволочь Ингиред – этот пока занят иными делами, его уже два месяца подменяет другой наставник, но все равно – сволочь.

Все остальные и все остальное – ставшее обыденным и привычным.

Дурацкий день!

Хельг хандрил. Одну из причин скрутившей его меланхолии он хорошо знал. «Дварф». Точнее, учебная модель «Дварфа», вождение которой должно показать, насколько он хорошо освоил принципы управления турсом, по крайней мере «эйнхерием». Находиться внутри «железного чурбана», неуклюжего по сравнению с полноценной боевой моделью, для Хельга было равноценно тому, как забраться в груду металлолома и попытаться там устроиться с удобством. А ведь еще пришлось изображать нечто похожее на восхищение – вот вроде как у белобрысой, которая чуть ли не светится после каждого практического занятия по вождению. Мультисенсоризация «эйнхерия» произвела на нее неизгладимое впечатление. Дура! В реальном бою мультисенсоризация скорее мешает, чем помогает.

От «Дварфа» тошнило – Хельг даже не понимал, почему учебная модель настолько раздражает его. Рутинный этап в обучении, реализация теории и закрепление практики, превращение отвлеченных знаний в отточенные рефлексы. Прежде чем перейти к пилотированию воздушными боевыми машинами, водитель турсов обязан освоить управление их наземными собратьями. Нейроконтакт с «валькириями» сложнее, психически более изматывающий, и сознание будущего пилота следует хорошенько подготовить к грядущим трансформациям.

Хельг все это знал, но…

Хандра чихать хотела на его знания.

Осень гуляет по Виндерхейму. Наставники учат. «Птенцы» учатся. Под конец года часть первогодков покинет стены академии, злясь на себя и на более удачливых товарищей.

Такова жизнь.

Небо прикрывалось редкими облаками и, казалось, звало к себе, в свои сапфировые выси. Эх, иметь бы крылья, как у древних «валькирий», служивших посредниками между богами и смертными до Катаклизма. Взлететь – и растаять в бездонной синеве!

И забыть обо все проблемах…

Так думал Хельг, сидя на поляне, таращась на небосвод и дожидаясь Хитоми. Сюда, в безлюдную часть лесополосы, ниронка приходила уже неделю, избегая компаний и своего напарника по турсоведению. От такого «боевого товарища» сбежать – святое дело. В напарники Хитоми достался вертлявый Чэн Лун – одногруппник Бийрана, один из трех придурков, которых еще больший придурок подбил помочь ему произвести впечатление на белобрысую.

Здесь, на тихой поляне, куда не добрался, кроме Хитоми и Хельга, еще никто из «птенцов», ниронка проводила время в медитациях и повторении сложных упражнений из техник клана Ода. Перетекая из стойки в стойку, Хитоми словно двигалась в неком традиционном ниронском танце – медленном, изящном, преисполненном таинственного смысла.

Когда после одного такого танца Ода неожиданно повалила с одного удара дерево, следящий за девчонкой Хельг просто обалдел. Нет, Нобунага нахваливался своими умениями и возможностями, но показывал только «мягкую борьбу», наотрез отказываясь демонстрировать техники клана Ода. Но Хельг ему верил на слово.

Между друзьями так принято.

Но одно дело – слышать, и совсем другое – видеть.

Когда Хитоми показалась на краю поляны, Лис, не теряя времени, встал и пошел ей навстречу, радостно махая руками:

– Привет-привет, какая неожиданная встреча, правда?! А я вот бегаю тут, значит…

Хельг подавился заготовленной фразой. Миниатюрная ниронка встретила его таким разозленным взглядом, что Лис моментально припомнил все способы защиты, какие только знал. Хотя если Ода возьмется за дело всерьез, ему ничто не поможет.

Ода – они такие, да.

Вот только что это вдруг случилось с тихоней Хитоми?

Только сейчас парень заметил – на правой щеке девчонки сизым пятном расползся синяк. Да и нижняя губа разбита, словно ударили наотмашь.

– Что случилось? – Встревоженный Лис шагнул к ниронке, но она быстро подалась назад.

– Отстань…

Тихо-тихо – словно шелест листьев на ветру.

Никаких эмоций.

Пламя злости погасло.

– Отстань от меня.

– Тебе нужно к врачу!

– А что нужно тебе, сванд? – Она посмотрела на него в упор, и Лис растерялся. Кажется, впервые за долгий период времени он не знал, что сказать. Заготовленные слова вылетели из головы.

Заполненная мраком и пустотой мировая бездна Гинунгагап, в которой на заре времен по воле Всеотца родился двуполый великан Имир, – вот чем полнился взгляд Хитоми Ода, маленькой ниронки, сестры веселого и самоуверенного Нобунаги.

Бездна куталась в карюю шаль взгляда и не отпускала Хельга.

– Чего ты хочешь, сванд? – тихо и очень устало спросила Хитоми, опуская голову и будто сжимаясь.

– Твой брат…

Хитоми подняла голову и безразлично посмотрела на Лиса. Но все-таки – посмотрела.

– Нобунага много рассказывал о тебе… много хорошего… И я думал, может, мы… станем друзьями…

Хитоми улыбнулась – и Хельг замолчал. Так мог улыбаться утбурд, неупокоенный дух больного или уродливого младенца, закопанного в снег, но не обычная девчонка.

Холодно, отстраненно, безжизненно.

Право, улыбка ли это?!

Соберись, Лис! Сказал «феху» – перебирай весь Футарк! Говори, что собирался, и уже потом…

– Томико Накамура следует пути гармонии даже в столь дисгармоничном месте, как академия. Благодаря Риоко Тагути я осознала это. Она помогла вспомнить, кто я есть.

Шелестят листья – тихо-тихо, но услышать можно.

– Ты давно ходишь следом за мной, сванд. О чем хочешь напомнить мне ты? О брате, который меня презирает, но, оказывается, рассказывает обо мне много хорошего?

Уже не шелест, просто струится ветер, но еще можно услышать.

– Или ты хочешь напомнить о гармонии, принесенной Десяти островам свандами? И о том, что ты – сванд, один из новых повелителей ниронцев и, значит, моих? Ты хочешь об этом напомнить? Ты хочешь стать моим повелителем?

«Нет», – хотел сказать Хельг – и не мог. Он помнил, у кого видел такой же взгляд, как у Хитоми. Давным-давно, в детстве, о котором он не хочет вспоминать, такой взгляд он видел у своего отражения в зеркале.

«Нет», – хотел соврать Лис – и не мог. Не понимая, почему, отчего, с чего вдруг… Лис привык хитрить и обманывать. Только так можно было избавиться от взгляда беспомощного мальчишки Хельга, задираемого старшими братьями.

Он молчал, и молчание говорило само за себя.

– Мой брат ничего не говорил обо мне, верно? Ты действительно знаешь Нобунагу, только он мог научить тебя «мягкой борьбе» – я же вижу, как ты двигаешься, когда забываешь скрывать свое мастерство. Но мой брат никогда не упоминал свою сестру в разговорах с тобой. Я знаю. Потому что…

Intermedius
Хитоми Ода из клана Ода

 
Тоскою полны
Рваные песни ветра.
Холод объятий
Дарит хмурая осень.
Грусть напоила душу.
 

Птица в клетке?

Нет.

Неприкаянная душа – в бездне Еми-но куни. Душа, о которой никто не помнит и которую никто не поминает.

Когда Идзанаги и Идзанами по воле Всеотца…

Да, теперь ниронцы говорят именно так. Именно так учат их говорить мудрые жрецы Храма Неба: «по воле Всеотца», великого Бога-Солнца, искаженной ипостасью которого являлась Аматэрасу омиками, прежде чем истинная вера пришла на восток, возвещаемая грохотом турсов.

Так вот: когда Идзанаги и Идзанами по воле Всеотца подняли из морской пучины великую десятку островов, они спустились на Оногоро, первый из островов, где поженились и стали порождать богов. Последним родился огненный бог Хомусуби. При рождении он опалил лоно Идзанами, и ей пришлось уйти в Еми-но куни – подземное царство, которое западники называют Хельгардом.

Там, в бугрящейся кровавыми сполохами темноте, Идзанами ждала Идзанаги, веря, что супруг обязательно спасет ее. Долго блуждал в вечном мраке Идзанаги, долго разыскивал жену, укрытую тенями мира мертвых. Наконец нашел ее, но было уже поздно – отведала Идзанами подземной пищи, и суждено было ей навсегда остаться в Еми-но куни. И поклялся Идзанаги, что не оставит Идзанами, но, скучая по солнечному свету, возжег он факел и узрел, как изменила вечная темнота его супругу: некогда прекрасное тело Идзанами превратилось в гниющий труп, покрытый личинками. В ужасе закричал Идзанаги и спасся бегством из подземного мира, а вход туда завалил камнем. Не способная покинуть Еми-но куни Идзанами в ярости кричала, что в отместку за предательство мужа будет каждый день забирать по тысяче живых людей. В ответ Идзанаги пообещал, что в таком случае он каждый день будет давать жизнь тысяче с половиной человек.

Так ниронцы познали смерть.

Рождение, говорят, это радость. Радость матери, радость отца, радость рода. Быть лучше, чем не быть.

Врут.

Когда много о чем-то говорят, то все превращается в пустую болтовню, лишенную смысла. Уникальность происходящего – в самом происходящем. Слова – обман, якорь, пытающийся удержать кораблик бытия в буйных волнах иллюзий преходящего.

Быть лучше, чем не быть, – обман.

Быть – не быть.

Когда Хитоми родилась, все радовались.

Когда Хитоми подросла и научилась говорить, опять радовались.

Когда Хитоми проявила способности к техникам с использованием внутренней энергии, издавна славящим клан Ода, это явилось очередным поводом для радости.

Все радовались.

Хитоми тоже радовалась – ведь ей сказали, что надо радоваться.

Только старший брат был хмур, невесел и отказывался радоваться.

Отец и мать расстроились. Весь клан расстроился. Конечно, ведь брат – надежда клана. Наследник и гений тайных техник. Будущий мастер. Должен радоваться. Ведь для радости – множество поводов.

Но брат был несчастен, и причина несчастья – семья Накамура. Еми-но куни, сковавшая клан Ода вечной тьмой.

 
Зеркало мира
Покрыто прахом жизни.
Тьма пожирает
Чистоту намерений.
Пламя души погасло.
 

Подчинение вассала сюзерену – основа основ социального порядка.

Крестьяне подчиняются аристократам, аристократы подчиняются императору, император подчиняется богам. Солдат подчиняется генералу, генерал подчиняется императору, император подчиняется богам. Служка подчиняется жрецу, жрец подчиняется императору, император подчиняется богам.

В основе основ лежит подчинение богам.

В основе основ – подчинение.

Лишь так мир избегает хаоса, лишь так сохраняется гармония.

Каждый в клане Ода помнит, что воин – лишь оружие. Оружие, которое используется тем, кто управляет и подчиняет. Клан Ода создавался как оружие. Клинок ковался из опытных, но неродовитых самураев, из искусных, но непризнанных мастеров безоружного боя, из талантливых, но пошедших на преступление врачей, посмевших раскапывать могилы и по мертвецам изучать строение человеческого тела.

Иэясу Накамура создал могучее оружие, при помощи которого сумел одолеть войска ниронского императора и объявить себя сёгуном, военным правителем Десяти островов. В течение двух столетий сёгунат правил ниронцами, пока отделившиеся от основной семьи роды не устроили междоусобную войну, закончившуюся возвращением власти к императорскому роду. Обескровленная междоусобицей семья Накамура с остатками верного клана Ода вовремя примкнула к объявившим Реформацию аристократам и стала служить ниронскому микадо. Вскоре семья Накамура заняла почти все важные посты в министерствах, пользуясь опытом сёгуната, а ее разящий клинок, клан Ода, справлялся со всеми неурядицами, будь то бунт крестьян или чжанская экспансия.

Так было, пока на восток, возвещая об Объединении, не явилась могучая армия конунгата.

Клинок не справился с непобедимыми турсами. Десять островов стали частью Мидгарда. И семья Накамура первой склонилась перед победителями. Старание было вознаграждено. Дом Белой Хризантемы, ниронский Горний Дом, стал вотчиной семьи Накамура.

Верный клан следовал за хозяевами.

Чужаки с запада тоже делились на сюзеренов и вассалов. Они тоже поддерживали мировую гармонию и удерживали мир от хаоса. Только вместо императора – великий конунг, а вместо богов – Всеотец.

 
Из ниоткуда
В никуда ведет нас
Дорога жизни.
Листьям осенним люди
Подобны – та же судьба.
 

Хитоми Ода из клана Ода – в свою плоть и кровь она вобрала гармонию. Чтобы не было хаоса. Чтобы царил порядок. Слушаться. Повиноваться. Быть преданным вассалом. Во всем слушаться своего господина. Никогда в нем не сомневаться.

Подчинение… нет, гармония.

Чтобы все радовались, Хитоми старалась. Изо всех сил старалась.

У клинка нет имени – кроме того, которым его зовет хозяин. У клинка нет желаний – кроме желаний хозяина. У клинка нет ни прошлого, ни будущего, ни настоящего, они ни к чему клинку.

Брат был плохим клинком. Он не радовал родителей.

Нобунага Ода из клана Ода – буйный, непослушный, строптивый. Он не желал никому подчиняться.

Хаос во плоти.

Он пытался забрать ее с собой, уходя из клана. Он пытался, говоря: «Ты еще можешь измениться».

Но Хитоми боялась. Боялась хаоса, воплощаемого братом. И сама отказала ему. И тогда в его взгляде она увидела презрение – острое, как катана.

Нобунага ушел молча, не прощаясь. Он больше не был несчастным. Еми-но куни семьи Накамура не удержала свободолюбивый дух.

Хитоми знала: брат не вернется. Никогда не вернется за ней. Все, что ей остается, – это радость гармонии.

Гармония… нет, подчинение.

Она стала хорошим клинком.

Хельг Гудиссон

– Прошу тебя, сванд, оставь меня в покое. И больше никогда не приходи сюда.

Он молчал.

Он мог многое сказать Хитоми – не как Лис, нет, а как Хельг, но он молчал.

Если бы сейчас он заговорил, то подставил бы под удар даже не себя, даже не свой план, а всех остальных и все, что они сделали за прошедшие годы.

Как же больно – удерживать дерущие горло слова. Слова, которые надо, до́лжно произнести, чтобы помочь той, что стоит перед ним, поддержать ее, позволить ей увидеть иную грань мира…

Хотелось кричать – отчаянно, безудержно, дико, словно берсерк, рвущийся в битву. В битву, которую не выиграть, никогда не выиграть, пока он Лис, а не Хельг; но в академии он обязан быть Лисом.

Правило, связавшее его по собственной воле. Правило, отрезавшее его от искренности в отношении остальных «птенцов». Правило, из-за которого он ничем, совершенно ничем не может помочь Хитоми, которой так нужна помощь.

Лучшее, что он мог сейчас сделать, – просто молча уйти.

И он ушел.

Молча.

Даже не оглядываясь.

Впрочем, Лис был уверен – оглянись он, то увидел бы, как Хитоми Ода продолжает тренироваться. С синяком на щеке, с распухающей губой – уклонение, захват, удар.

Уклонение, захват, удар.

Безмолвный механизм, щедро осыпаемый пригоршнями ветра беспечной осенью в желто-красных одеждах.

Осени нет дела до глупых людей.

Хельг остро ощутил свою беспомощность – детское, почти позабытое чувство, которое на самом деле не забыть никогда, как ни старайся. Когда взрослые выглядят богами, повелевающими с небес, когда старшие ребята командуют лишь потому, что они старше, когда ты всего лишь ребенок и ничего не можешь сделать с этим «всего лишь ребенок», и твоей судьбой распоряжаются другие, а ты…

Ты ничего не можешь сделать.

Вот как сейчас.

Холод пробирал Лиса от головы до ног, но гулена осень не имела никакого отношения к охватившему парня ознобу.

Альдис Суртсдоттир

Зима неумолимо приближалась. Ранние сумерки, туманы, устойчивые северные ветра. Вроде и не морозно на улице. Когда бегаешь утром или прыгаешь с топором, отрабатывая приемы, так вообще жарко. А вот полежать на солнышке, лениво почитать учебник уже не получится. Продрогнешь – и теплая шерстяная куртка не спасет.

Спасал зал для самостоятельных занятий на втором этаже корпуса первокурсников. Здесь, как и в библиотеке, стояли столы, но не было строгих наставников и правил насчет тишины. Хочешь – учись, хочешь – хихикай и дурачься. Да хоть по столам прыгай.

Бывало, что и прыгали.

Иными вечерами в зале не найти свободного стола – все оккупировано первокурсниками. Тогда приходилось идти в спальню к подругам. Но в спальне не то – в сон клонит, настроения рабочего нет.

Сегодня в зале было почти пусто. Кроме Альдис, Лакшми, Тэфи и Гурды здесь находилась только компания гальтов, тихонько зубривших в углу «Стратегемы».

Обычный вечер на Виндерхейме. Один из многих.

– …а потом меня вытошнило прямо в кабине. – Голос Лакшми дрожал. – И наставник Торстейн заставил нас мыть эту штуку изнутри и снаружи.

Гурда нахмурилась:

– Это его вина. Разве он не предупредил, что нельзя завтракать?

– Я и не завтракала. Только чаю выпила, он же не предупреждал, что чай тоже нельзя. – Глаза бхатки наполнились слезами. – Так стыдно перед Кришной. Он старается, помогает мне, а я… я не могу! Просто не могу! Я боюсь этой штуки!

– Не переживай, в первый раз всем нелегко. Меня тоже чуть не стошнило.

– Это был третий раз. – Она всхлипнула. – В первый я вообще потеряла сознание.

Повисла неловкая пауза.

Похожие чувства Альдис испытывала, находясь рядом с калеками, – осознание своей полноценности, смущение из-за нее и тайное, стыдное облегчение. «Я могу ходить, хвала богам! Могу говорить, видеть, слышать… я не лишена всего этого!»

Судя по лицам подружек, они ощущали что-то похожее.

Кое-как успокоившись, Лакшми продолжила:

– Я знаю, это бесполезно. Меня выгонят в конце года. Я ничего не умею, у меня не получается. Но все равно буду пробовать.

– Почему? – мягко спросила Гурда. – Ты так не хочешь возвращаться домой? Или боишься?

– Домой? Я очень-очень хочу домой! Там мама, сестры. Там тепло. Там все добрые… нет, вы тоже очень добрые. И наставники… многие. Но дома все равно по-другому.

– Тогда почему?

– Потому что если я сейчас перестану стараться, то Кришна… вы же слышали, что сказали наставники! Если я не буду стараться, он никогда не сдаст экзамены! А он так мечтает учиться дальше.

Она снова заплакала.

В этом вся Лакшми. Отдаст последний кусок хлеба другому, потому что «ему нужнее».

Ее напарник, мрачноватый бхат Кришна, обращался с девушкой, как с надоедливой собачонкой. Нет, не обижал (кто бы ему позволил?), но покровительственно помыкал, а то и вовсе игнорировал. Порой небожитель все же снисходил до того, чтобы объяснить напарнице какие-то сложные моменты, но большей частью старался просто отстранить девушку от работы, считая бесполезным балластом.

Короче, при таком подходе неудивительно, что у Лакшми ничего не получалось.

– Прости, пожалуйста, если я сейчас скажу бестактность. Если не хочешь, можешь не отвечать, – еще более осторожно продолжила Гурда. – Но почему ты вообще сюда поехала? Ты же не хочешь быть пилотом?

Лакшми вздохнула тяжко-тяжко:

– Боги не послали моему отцу сыновей. Должна была ехать моя сестра Рани, но она и мама… Они обе так плакали. Я сказала, что поеду вместо нее.

За окошком северный ветер низким голосом тянул унылую песню. Ожесточенно спорили сокурсники над «Стратегемами».

– Хорошо, что я поехала. Рани умерла бы здесь от тоски. Она не может без тепла. Недавно пришло письмо. – Бхатка показала ямочки на щеках – словно солнце выглянуло из-за тучки. – Сестра вышла замуж. Я счастлива. Даршан будет хорошим мужем.

– Погоди! – Глаза Тэфи сердито сузились. – Это не тот ли Даршан, который был твоим женихом?

– Да, это он. Но это неважно.

– Ничего себе неважно! – С недавних пор Тэфи необычайно остро воспринимала все, что касалось дел сердечных. – Ловкая стерва!

– Не надо, пожалуйста. Не говори так о ней, ты ничего не знаешь!

– Она гадина, использовала тебя.

Лакшми вскочила:

– ТЫ НИЧЕГО НЕ ЗНАЕШЬ!

Мальчишки в углу оторвались от учебника. Один выразительно покрутил пальцем у виска.

– Я пойду!

– Стой! Лакшми, подожди!

Гурда дернула Тэфи за рукав:

– Сиди с нами.

– Надо ее догнать…

– Тэфи, ты уже достаточно ей наговорила. Хватит плевать в чужих родственников.

– Я просто не могу этого слышать. – Гальтка сердито всплеснула руками. – И вы тут сидите, как будто так и надо… Альдис, ты чего молчишь?

В последнее время Тэфи начала считать себя в ответе за все, что происходит или происходило с близкими ей людьми. Иногда такая забота подкупала, иногда за нее хотелось прибить. Даже желай Альдис разделить негодование подруги, ничего бы не получилось. Выйти замуж в пятнадцать лет и остаток жизни управлять хозяйством, следить за слугами, рожать, воспитывать детей…

Ужас какой! Свихнуться можно от такого «счастья».

– Я думаю, женихи Лакшми – это не наше дело.

Гальтка замолчала и надулась. Обычно Альдис поддерживала ее в вопросах наведения справедливости.

Обычно их обсуждения не затрагивали друзей и знакомых.

Не стоило начинать расспросы. С подачи Гвендолен в маленькой компании давно установилось негласное правило не лезть в чужое прошлое. Кому-то слишком больно было вспоминать родных, для кого-то Виндерхейм стал настоящим спасением от домашней тирании. Задавать много вопросов – неуместно, судить – бестактно. Если человек захочет, сам расскажет.

– Гурда, когда мы поговорим с Сигрид насчет замены?

– Надо выбрать подходящий момент. Риоко согласилась, Накамура так вообще в восторге…

– Прошел уже месяц.

– Да, я знаю. – Гурда покраснела. – Прости, я поговорю с ней завтра.

– Мы поговорим.

– Да, конечно, мы.

Стол накрыла тень – рядом, сердито сложив руки на груди, стояла Гвендолен.

– Кто обидел ребенка? – грозно спросила она. – Почему Лакшми вернулась в комнату вся в соплях?

Тэфи показала язык:

– Поверить не могу – Гвен пришла заступаться за обиженных. Рагнарёк на пороге?

– Неа. Я пришла за моим учебником, который она тут оставила. Доверяй вам после этого ценные вещи… и, кстати, Альдис… – Она хихикнула. – По дороге встретила Бийрана – он искал тебя.

– Мамочки!

Курсантка вскочила как ошпаренная.

– Не советую, – предупредила Гвен, угадав ее намерение. – Он может ждать внизу. Или на лестнице.

Что за идиотская архитектура в корпусе первокурсников?! Единственная лестница из комнаты вела вниз, в холл.

Девушка сползла под стол и забилась в щель между скамейкой и стеной.

Только бы пронесло!

Гвен присела рядом.

– Ой, а я тебя вижу…

– Отвернись, пожалуйста! Меня тут нет!

Гальтка снова хихикнула:

– Как же нет, когда вот она ты? Ладно, ладно, исчезаю…

Теперь было видно только ее сапоги.

– Так, учебник я нашла… Посижу-ка с вами немного. Вдруг Бийран придет. Я не могу это пропустить!

Кто-то опустился сверху на скамью, и чужие ноги окончательно перегородили обзор.

– Так и будешь прятаться? – раздался над головой укоризненный голос Тэфи. – Не жалко тебе его?

Альдис промолчала.

– Ты не можешь вечно бегать. Когда-нибудь придется поговорить.

Когда-нибудь придется. Но не в этот раз.

После чтения ойкуменовской лирики у Бийрана совсем потекла лодка. Парень приставал к Альдис на совместных занятиях, подкарауливал ее после лекций, назойливо предлагал свою помощь, снова читал стихи и все время говорил, говорил, говорил. Рядом с ним девушка почти физически ощущала, как тонет в чужом велеречивом словоблудии: уже через пять минут уши словно забивало ватой, а разум отказывался воспринимать смысл сказанного.

И главное – совершенно непонятно, что с ним таким можно сделать? Он не дразнился, не пытался поссориться. Он, кажется, даже не издевался…

– Ума не приложу, чего ему надо? – пожаловалась как-то Альдис подругам.

Джинлей только хмыкнула, Гурда странно посмотрела, а вот Гвендолен не упустила возможности поехидничать.

– Действительно, чего бы ему могло быть нужно? – обманчиво-невинным тоном спросила она в пространство.

– О чем ты, Гвен? Говори прямо.

– Слушай, ну не надо притворяться невинной кошечкой, – вмешалась Тэфи.

– Я не притворяюсь.

Тэфи вгляделась повнимательнее в ее лицо и прыснула:

– Да втюрился он!

– Врешь! – Отчего-то она ужасно разозлилась. Захотелось накричать на Тэфи, чтобы та не молола ерунды. – У тебя от общения с Фридмундом остатки мозгов ветром выдуло.

– Да не вру я! Честно.

– Точно, – подключилась Гвендолен. – Все девчонки давно знают, ты одна не замечаешь.

– Идите вы…

Но ушла как раз Альдис. Сбежала под насмешливые комментарии подруг, забыв конспекты на столе. И долго еще потом наворачивала круги по тропинке для утренних пробежек, переваривая обиду непонятно на кого.

На себя, наверное.

А Бийрам продолжал ухаживания методично и упорно, совершенно не считаясь с окружающей реальностью. И надо бы выбрать время, чтобы объясниться с ним раз и навсегда: элементарная порядочность требовала подобного…

Альдис трусила.

Это было ужасно, позорно, недостойно… но мысль о разговоре начистоту, который необходим и неизбежен, приводила ее в трепет. Легче делать вид, что по-прежнему не понимаешь ситуацию, и надеяться, что Бийрану скоро надоест.

Увы, не надоедало. Сванд был одним из тех прямолинейных упертых упрямцев, что, раз наметив цель, двигаются к ней, не сворачивая, не спеша и не снижая скорости, и могут идти годами.

Намеков он тоже понимать не умел.

– Да поговори ты с ним, чего так переживать? – удивлялась Тэфи.

Легко советовать – «поговори».

Разговор означал готовность взять на себя ответственность. За жизнь Бийрана, его поведение, его влюбленность, его разочарование. Альдис не чувствовала себя готовой.

Она вообще не была готова отвечать за кого-то, кроме себя. Ну, может, немного за подруг. И за отца – хотя он далеко, и он взрослый, сам справится. И за Такаси (хотя тот тоже взрослый и тоже далеко). И за…

Короче, и так список немаленький получался.

Как вести себя с Бийраном? Что ему говорить, как убеждать?

Будь она малахольной девицей из любимых ее поклонником романов с Континента, она нашла бы верные слова. Что-нибудь вроде: «Я ценю ваши чувства, милорд, но сердце мое навеки отдано другому и похоронено рядом с ним. Ничто в сем бренном мире не в силах разжечь в душе огонь прежней страсти. Цветок моей юности зачах прежде, чем раскрылся, только хлад могилы отныне будет мне укрытием. Молю вас понять и простить. Вы еще молоды и сможете утешиться с другой».

О Всеотец! Разве люди так говорят?!

Нет, идею искать нужные слова в сентиментальных романах Ойкумены сложно назвать удачной.

Своих слов, чтобы «объясниться» с сокурсником и при этом не обидеть и не ранить, у девушки не было.

– Это не очень-то честно, знаешь?

Хотелось сказать что-нибудь вроде: «Я знаю, Тэфи». Но зачем? Это ничего не меняло.

Под скамейкой было пыльно.

– О, Бийран! Снова здравствуй, – промурлыкала Гвен голосом сытой кошки. – Давно не виделись.

– Приветствую тебя, Гвендолен. И остальных прекрасных дев, что собрались здесь. Ты, должно быть, забыла, но мы виделись всего несколько минут назад. Внизу, прямо у лестницы, ведущей в эту комнату. Ты прошла мимо, я поздоровался и спросил, не видела ли ты свою белокурую подругу. Ты ответила…

– Я помню.

– Ты ответила, что не видела и не знаешь, где она. Тогда я спросил, куда ты направляешься, и ты сказала, что в зал для занятий. И довольно справедливо заметила, что эта комната – единственное место, в которое можно попасть, поднимаясь по лестнице. Ты ушла, а я остался продолжать свои поиски, не теряя надежды все же встретиться с Альдис…

– О, так ты Альдис ищешь? – перебила его Тэфи. – Она здесь.

Сапог гальтки чувствительно стукнул по бедру, намекая на то, что покрывать подружку Тэфи не собирается и пора бы уже не позориться и вылезти.

– Где?! – возопил Бийран, оглядывая комнату. – Где белокурая ясноглазая дева?!

Мальчишки в углу заржали. Бийран с его влюбленностью уже стал ходячим анекдотом и вечной мишенью для подколок.

То, что объект шуточек этих шуток не замечает, не умаляло радости шутников.

– Под столом. – Еще один пинок со стороны гальтки. – Уронила карандаш и полезла подбирать. Альдис, вылезай. Тебя Бийран ищет.

– Слышу, – прошипела сквозь зубы девушка.

«Ладно, Тэфи. Я тебе это припомню».