Текст книги "Птенцы Виндерхейма"

При виде девушки в пыльном, мятом мундире лицо сванда озарилось счастливой улыбкой.

– Хвала Всеотцу, я уже не чаял тебя найти. В последние дни словно злой рок стремится развести нас как можно…

– У тебя какое-то дело ко мне?

– Да. – Бийран взмахнул зажатой в руке книгой. – Я нашел в библиотеке сборник Ворка Публия-младшего и хотел предложить вместе насладиться изысканными строками.

Тэфи права – нельзя вечно бегать от этого.

– Послушай, Бийран. Нам надо поговорить…

Мокрый плац был совершенно безлюден. Пятна света от фонарей отражались в лужах, а в воздухе повисла липкая, сырая морось.

Комендант говорил, что через две-три недели опостылевшие тучи наконец уйдут, а вместе с ними уйдут постоянные дожди и туманы. Задуют южные ветра, будет больше солнца. Зима на Виндерхейме ласковее, чем осень.

Глаза Бийрана подозрительно сияли. Неизвестно, каких слов он ожидал от сокурсницы, но явно не тех, что она собиралась сказать.

– Бийран… – Альдис осеклась, не зная, как продолжить. Подкинули йотуны работку.

– Не говори ничего, любовь моя. – Он взял ее ладонь двумя руками и шагнул близко, слишком близко. Оказалось, что он почти на голову выше Альдис.

От неожиданной, непривычной близости по коже пробежал озноб. Она как-то остро почувствовала себя меньше и слабее Бийрана. И что удивительно, это чувство не было неприятным.

Преодолевая наваждение, Альдис помотала головой и отступила. Парень не пытался снова сократить дистанцию, вместо этого взял и опустился на одно колено, как герой все тех же сентиментальных романов.

– Сегодня особая ночь, ночь признаний. И я скажу те слова, что давно храню в своем сердце. Сперва я надеялся завоевать любовь хитростью, но вчера прочел «Огонь желаний» и понял, что честность – лучшее оружие. Да не будет между нами лжи и недомолвок! Пусть искренность моих слов сорвет завесу тайны. Знай же, с той минуты, как я увидел тебя, я понял: ты особенная, не такая, как все.

– Я такая же, как все девчонки на острове!

– Ты обманываешь себя. Ты не могла бы стать «как все», даже если бы очень постаралась.

– Что ты имеешь в виду?

Показалось? Или он и правда на что-то намекает?

– Ты – особенная. Драккар среди кнорров. Жемчужина среди гальки. Рысь среди кошек…

Нет, показалось. Ох уж эти поэтические образы Бийрана.

– И я тоже особенный. Норны предрешили нашу встречу. Сейчас хороший момент, и я должен сказать то, что понял еще при первой встрече. Я люблю тебя.

– Ох…

Никто и никогда не говорил ей «я люблю тебя». Альдис даже не подозревала, что это так… приятно. В душе отчаянно, тоскливо взвыл голосок, умаляющий не отказываться от предложенного дара. Захотелось схватить поклонника за плечи, затрясти и потребовать: «Давай! Повтори это! Скажи, скажи это еще раз! Пожалуйста!»

Он ведь повторит. С радостью.

Он приложил ее ладонь к своим губам. И это тоже почему-то не было неприятным.

– Бийран… – Ее голос дрожал. – Пойми, пожалуйста. Я меньше всего на свете хочу тебя обидеть. Я уверена – ты очень хороший парень. Ты, наверное, даже особенный. Ты просто ошибся. Я не особенная, и я не твоя судьба. Я просто обычная девчонка.

Всеотец, где же те самые слова?! Где они, когда так нужны?

– Нет, ты особенная, – упрямо повторил сокурсник.

– Ерунда. Ты сам все это придумал. Бийран, я обычная. И я… я никого не люблю, прости. Даже не хочу. И врать не хочу. И я… мне неприятно слышать, когда ты меня сравниваешь с рысью и жемчугом. Звучит так, как будто я тебя обманула. Ты говоришь, что любишь, и я чувствую, что должна что-то дать тебе взамен. А у меня ничего нет для тебя. Совсем. Прости. Я… не умею любить. Я как мороженая рыба…

На последних словах Альдис затрясло. Пришлось замолчать, просто чтобы не расплакаться.

«Вот и все, дура! Так тебе и надо», – злобно пропищал все тот же голосок.

Сейчас Бийран поднимется и уйдет. Нет, может, сначала он не поверит, будет спрашивать, есть ли шанс что-то изменить, исправить. А шанса нет. Возможно, Великий Зодчий просто не заложил в Альдис способность любить мужчин.

Она будет очень убедительной, и он уйдет. И это будет правильно, потому что пользоваться чужим чувством, позволять любить себя и ничего не давать в ответ – подло.

Он хороший парень, и он не виноват, что Альдис так сильно хочется чувствовать себя нужной кому-то. Сванду будет тяжело, но это пройдет.

На минуту они так и застыли – Бийран в луже на одном колене (бедняга, у него, наверное, вся штанина промокла) и Альдис рядом. Хорошо, что мимо плаца не проходил никто из взрослых, мог бы неправильно понять. Или наоборот – слишком правильно.

– От судьбы не уйдешь, – улыбнулся Бийран. – Тебе суждено любить меня. Мы будем вместе, это предрешено. Мы закончим академию, ты выйдешь за меня замуж и станешь хозяйкой моего фордора. Мы будем жить в доме моих предков, и ты подаришь мне четверых детей – двух сыновей и двух дочерей. Ты будешь вести хозяйство, ждать меня, я продвинусь по службе и дослужусь до генерала. У нас будет дом в столице…

– Каракатицу тебе в жены!

Она выдернула руку, с неожиданной яростью толкнула парня в лужу. И ушла.

Вот всегда так. Откроешься кому-нибудь, а он…

«Я люблю тебя», как же. Сванд любит кого угодно, только не Альдис. У него в голове красивая цветная картинка, наподобие рекламной открытки. И на этой открытке – слащавая Альдис с рекламной улыбкой, вся такая особенная-преособенная.

Видит Всеотец, даже лучше, что это все оказалось ненастоящим. Ей не в чем себя упрекнуть. Только почему так больно? Почему так хочется плакать?

Intermedius
Сигрид Кнутсдоттир

Если Клид Бранаг и удивился, когда в столовой к нему подсела Сигрид Кнутсдоттир, он ничем не выказал этого удивления.

Он вообще славился умением скрывать свои чувства.

Отец Клида был гальтом, мать ниронкой. Такую пару не часто встретишь: вопреки всем усилиям правящего Дома Солнца, каждый народ предпочитал выбирать супругов из своего племени и неохотно мешал кровь. И это несмотря на то, что дети от таких браков зачастую рождались умными и красивыми.

А Клид был красив по меркам любой из рас. От матери он унаследовал слегка раскосые глаза и прямые темные волосы. От отца – молочно-белую кожу, острые скулы, по-гальтски изысканные черты лица. Его считали красавчиком в молодости, но и сейчас, перешагнув сорокалетний рубеж, он не утратил привлекательности для женщин. Напротив, зрелая мужественность, выправка военного и боевое прошлое вкупе с саркастичной маской разочарованного в жизни циника – все это без промаха било в женские сердца. И красавицы, и дурнушки с одинаковой легкостью теряли голову.

Острая на язык Кейко Нода даже как-то съязвила, что Бранаг сбежал на Виндерхейм от излишнего женского внимания. Кто знает, может, в этих словах крылось больше истины, чем полагала сама ниронка.

Если это и было целью Бранага, то он просчитался.

Тертые жизнью женщины-офицеры в полной мере оценили такой подарок судьбы. Официальный запрет на служебные романы не мешал им комментировать и сравнивать окружающих мужчин, иногда в едкой, потрясающей по своему цинизму манере. А уж о курсантках и говорить неудобно. Клид оглянуться не успел, как стал предметом страсти нежной, причиной ночных слез в подушку и адресатом анонимных посланий, изрисованных сердечками. И пусть все эти охи и вздохи не переходили границу игры, последствия (от стойкой нелюбви мальчишек до излишне въедливых проверок со стороны начальства) офицеру приходилось разгребать еще долго.

Все это способствовало тому, что Бранаг стал не самым приятным собеседником для женщин. Пусть даже одноглазая ротная никогда не отпускала замечаний насчет задницы Клида, хватало и того, что она общалась с Кейко Нода, которая не упускала случая подколоть слишком красивого офицера.

Нельзя было сказать, действовали ли чары на Сигрид Кнутсдоттир. Среди постоянных обитателей Виндерхейма не поощрялась общительность или излишняя болтливость, но даже на фоне сдержанных коллег эта женщина смотрелась абсолютной одиночкой.

Тем удивительнее был ее неожиданный интерес к ротному чужой группы.

Она ждала, пока приятель Клида, толстощекий Ракеш, торопливо и жадно глотал горячую кашу с мясом. Обжора Ракеш всегда заканчивал трапезу первым и редко ждал товарищей после того, как миска пустела. Говорил – слишком обидно смотреть на чужую полную тарелку. Сейчас это было на руку Сигрид.

Минуту спустя после ухода бхата женщина опустилась на освободившееся место.

– Здравствуй, Клид.

– Здравствуй, Сигрид. Какой… хм… приятный сюрприз.

– Я знаю, ты умеешь хранить секреты. Могу я надеяться, что этот разговор останется между нами?

Клид отпил немного чаю, промокнул губы салфеткой. Аристократизму, с которым он это проделал, мог позавидовать сам конунг.

– Зависит от разговора.

– Разговор о курсантах. О твоем курсанте.

– Интересно… с чего бы это тебя так волновали малолетки? Хочешь по примеру Суниты окрутить какого-нибудь щенка?

О недавно выявленной любовной связи между наставницей Сунитой Шуклой и подопечным Бранага, шестнадцатилетним Тором Гудиссоном, сплетничали не только наставники и ротные, но даже курсанты.

– Меня не интересуют второкурсники. Так да или нет?

– Не интересуют? Ну-ну.

Женщина молчала.

– Так кто тебя интересует?

– Обещание.

– Не слишком ли много ты хочешь, Сигрид?

– Нет, думаю не слишком.

– Я правильно понимаю, что без обещания ты мне ничего не скажешь?

– Да.

– Ну что же…

Бранаг показательно заинтересовался тарелкой. Он доел кашу, собрал остатки подливы с помощью лепешки, снова промокнул губы и только тогда поднял глаза на женщину.

– Сказал бы, что умираю от любопытства, но на самом деле мне все равно. Даю слово, что не буду рассказывать о нашем разговоре без прямого приказа руководства. Теперь удиви меня, чтобы я не жалел о своем обещании.

– Рагнар Иварссон, выпуск прошлого года. Помнишь его?

– Эрл с амбициями мэйджора Горнего Дома. Конечно, помню. – Он побарабанил пальцами по столу. – Знаешь, это неожиданно. Рагнар. Выпуск прошлого года. Не Гудиссон. Меня все сейчас о нем спрашивают. Это ведь не уловка с твоей стороны, Сигрид?

– Мне неинтересны сплетни.

– Все так говорят. А потом пытаются выяснить подробности, словно я свечку над ними держал. «Стриж» и наставница, такой позор, наши древние традиции, отсутствие надзора со стороны ротного и еще много громких слов… – Он скривился, явно уязвленный. – Можно подумать, я обязан день и ночь стоять на страже нравственности!

– Мне неинтересны сплетни. Мне интересен Рагнар Иварссон.

– Зачем он тебе?

– Надо.

Бранаг раздраженно отодвинул пустой стакан. Эта женщина его нервировала своей холодностью и целеустремленностью. Он и сам не прочь был иной раз изобразить этакого инеистого великана, которому все безразлично и никто не нужен. Но рядом с Сигрид удержать искомый образ не получалось.

Наверное, потому, что одноглазая ничего не изображала.

– А, сожри тебя йотуны, это надо было включать в условия сделки! Ладно. Что тебе рассказать про Тара? Давать отчет за все пять лет, в течение которых я пытался выбить из этого парня бестолочь, – слишком утомительно.

– Тара – это кто?

– Не «Тара», а Тар. Это Рагнар. Так его прозвали ребята. В честь чжанского горного козла. Рагнар был таким же упрямым. И прыгал по горам немногим хуже.

– Он плохо учился?

– Почему плохо? Хорошо учился. Был одним из лучших на курсе.

– Значит, проблемы с пилотированием?

– Йотуна с два! Этот сванд был гением! Полная синергия, великолепная реакция, потрясающее умение просчитывать маневры. Он летал как бог, об этом твердили все, кого ставили с ним в команду. Да я и сам видел. Парень жил небом…

– Но после выпускных его назначили в наземные войска?

– У него с дисциплиной проблемы были, а не с пилотированием. Знаешь все эти песни и сказания про бунтарей, которые посылают командира куда подальше, а потом выигрывают войну в одиночку? Вот это про него.

– Ты хочешь сказать…

– Я хочу сказать, что так бывает только в песнях. Раз за разом Рагнар попадал в одни и те же сети. Нельзя плевать на начальство и подчиненных и ждать, что тебя все будут любить и прощать, будь ты хоть Зигфрид Драконоборец. Время гениальных одиночек прошло давным-давно.

– Я знаю это.

– Ты знаешь. Я знаю. А он не знал. Точнее, знал, но не хотел принимать. Я много возился с этим парнем, Сигрид. Думаешь, мне не было обидно, когда его назначили в сухопутные войска? Но я понимаю начальство. Чтобы быть хорошим пилотом, еще недостаточно быть гениальным пилотом.

Маска скучающего циника слетела с ротного. Бранаг завелся не на шутку, видно, его и в самом деле волновала история беспутного сванда.

– У него были друзья?

– Скорее приятели. Больше всех он общался с Энгусом. Хороший парень, спокойный, как тюлень. Был твейром на «валькирии» Тара, сейчас капитан НСК.

Клид помолчал.

– Когда Энгус получил назначение, они поругались. Мальчишка был невменяем от обиды. Не знаю, помирились ли потом.

– И это все друзья?

– Была еще эта ниронская девочка. Сачико, кажется. Бегала за ним хвостиком. Отчислена после четвертого курса. Не думаю, что она что-то значила для Рагнара. Пожалуй, все.

– Мало.

– С таким гонором можно удивляться, что у него вообще были друзья. Тар слишком кичился своими успехами, слишком хотел быть лучше всех, всегда лез вперед. Таких не любят, знаешь ли.

– Знаю.

– Может, это моя вина? Может, кто-то другой, опытный, вроде Вальди, смог бы справиться лучше. Я пытаюсь понять…

Необычная грустная улыбка тронула губы женщины:

– Ты никогда не будешь знать наверняка, Клид. Я бы сказала «забудь», но ты не забудешь.

– Что, я не первый, кто тебе так душу изливает?

– Я похожа на человека, которому все изливают душу? Ты не первый, кто спрашивает себя снова и снова: «Мог ли я что-то сделать?»

Клид моргнул.

– А… понял. Давно?

– Давно. Пятнадцать лет назад. Мой первый выпуск.

– И что с ней?

Сигрид отвела взгляд:

– Умерла.

– Вот и с Таром так. Парень получил назначение на Северный Обрыв и погиб там как герой. Знаешь, я не удивлен. Такие долго не живут. Я даже не удивлюсь, если выясниться, что перед смертью он избил командира базы и сбежал из карцера, чтобы совершить свой подвиг. Это очень в духе Тара. Но как же жалко…

– Жалко, – согласилась ротная. – Значит, ты больше ничего не слышал о Рагнаре?

– Нет. – Бранаг встал. – Знаешь, спасибо за разговор. Наверное, мне он был нужен.

– Пожалуйста.

– Не скажешь, зачем тебе это?

Женщина покачала головой.

– Ты ведь делаешь это не по заданию какой-нибудь хитрой задницы из Небесного Ока?

Между душеведами и ротными за много лет совместной работы укрепилась стойкая неприязнь, тщательно скрываемая обеими сторонами.

– Не оскорбляй меня.

– Ладно, извини. Скользкая сволочь Гуннульв три раза пытался вызвать меня на неформальный разговор. Не понимаю, откуда такое внимание к моему душевному здоровью.

– Интересно.

– А мне – нет. – Ротный приложил кулак к груди в ритуальном приветствии и вышел.

Альдис Суртсдоттир

Гурда сдержала обещание. На следующий день она подошла к Альдис сразу после завтрака.

– Пойдем, поговорим с Сигрид.

Теперь пришел уже черед Альдис сомневаться:

– Ты уверена, что сейчас подходящий момент? У нас лекции через десять минут.

– Да, верно. Тогда когда?

– Не знаю. Надо выбрать время, чтобы она была в хорошем настроении.

– У нее дома через час после занятий?

– Нет! Ни в коем случае!

Воспоминания о письме и огромной лесной кошке еще были свежи. Разум подсказывал, что женщина отнюдь не обрадуется новому вторжению.

В итоге они подкараулили сержанта Кнутсдоттир в обеденный перерыв на выходе из офицерской столовой.

Расчет на то, что сытая Мурена будет снисходительнее, не оправдался.

Ротная хмуро выслушала предложение Гурды и покачала головой.

– Я ожидала подобного, но не от вас, курсант Тьерсдоттир.

Девушка осеклась на полуслове и замолчала.

– Наши подчиненные не обязаны нам нравится или быть друзьями. Вы должны научиться руководить разными людьми. Разными, курсант Тьерсдоттир. У вас есть сильные задатки лидера, но без должной тренировки они так и останутся задатками. Если будете бегать от трудностей, никогда не достигните совершенства.

Проскользнувшая в резких словах ротной тень разочарования накрыла Альдис удушливым облаком. Гурда тоже опустила голову и покраснела.

– Я верю в вас, курсант Тьерсдоттир, поэтому сделаю вид, что этого разговора не было. Вы свободны. – Сигрид наконец-то перевела взгляд на Альдис, и свандка почувствовала неприятный холодок в желудке. – А вас, курсант Суртсдоттир, я прошу остаться на пару слов.

Гурда уже щелкнула каблуками и вскинула руку в прощальном жесте, когда прозвучали эти слова. Подруга на секунду повернулась к Альдис.

«Остаться с тобой?» – спрашивал ее взгляд.

Гурда своих не бросала. За одно это ее нельзя было не любить.

«Не надо. Все в порядке, иди!» – мотнула головой в ответ девушка.

– Итак, курсант Суртсдоттир, у вас по-прежнему проблемы с курсантом Накамурой? – спросила женщина, как только Гурда скрылась за углом здания.

– Да.

– Очевидно, вам также не нравятся ваши товарищи по команде, – вкрадчиво продолжала ротная.

– Дело не в этом. – Девушка чуть ли не застонала, предчувствуя взбучку. Как могла, она постаралась донести до Сигрид свое мнение о доставшихся ей напарниках и способностях Томико как командира.

Получилось паршиво. Со стороны ее сбивчивая речь звучала как жалоба. Жалоба ребенка взрослой няне на товарищей по играм.

Без примеров объяснить, что и как, сложно. А с примерами – слишком долго. Сигрид любит четкость.

Как и следовало ожидать, ее откровения не произвели желаемого эффекта на ротную.

– Обычно я не занимаюсь вытиранием соплей, но вы продемонстрировали некоторые способности учиться на своих ошибках, курсант Суртсдоттир. Поэтому я скажу вам это один раз и повторять не буду. Ваша главная проблема в том, что вы безжалостны, высокомерны и требовательны. Вы не умеете прощать другим людям ошибок и не даете второй шанс. Именно поэтому вас так раздражает Сольвейг Хиттигсдоттир, она слишком похожа на вас. Научитесь не доверяться первому впечатлению, оно не всегда истинно. Даже если человек вам неприятен, в нем могут обнаружиться скрытые достоинства, которых вы никогда не увидите, если не будете смотреть. И смиритесь с тем, что на ближайшие недели курсант Накамура – ваш командир. Другого не будет, учитесь побеждать с таким. Вы все поняли?

– Да, сержант.

На протяжении этой необычайно длинной для ротной речи они шагали по дороге. Впереди показался учебный корпус.

– Тогда идите, я вас не держу.

Альдис сделала несколько неохотных шагов в сторону здания. Обеденный перерыв подходил к концу, впереди маячила лекция по философии, а слова Сигрид нужно было как следует обдумать.

Intermedius
Альдис Суртсдоттир

«Войди в меня!»

Достаточно надеть сенсошлем, и перед внутренним взором распахивается целый мир.

«Забери меня!»

Сотни красок, звуков, форм. Живое трепетное звучание, торжественный хорал, симфония Космоса. Отказаться от себя, отдаться полностью. Альдис тождественна прекрасной безличной силе, которая подхватывает и несет ее, готова раствориться в сверкающем радужном потоке.

«Будь мной!»

Не страшно потерять себя. Не страшно отбросить жалкое, несовершенное, дарованное природой тело, слиться с первозданной мощью стихии, стать ею.

Не страшно.

Весело.

Еще нет полетов. Нет неба, нет солнца, ветра в лицо, облаков, свободы. Только темный ангар, только бескрылый симулятор, навеки прикованный к земле. А синергия уже пьянит сильнее крепленого вина.

Здесь начало начал, точка гармонии, момент совершенства. Только здесь Альдис чувствует себя завершенной, только здесь она на своем месте, только ради этого она родилась и живет.

Служение? Призвание? Слияние?

Смешно! Зачем описывать словами высшую гармонию?! О чем может рассказать дождь, океан? О чем молчат рыбы, где скрывается край мира вещного? Что есть мир, зачем нужны слова?

Слова не нужны. Есть мир, а есть «я», которое одновременно меньше и больше, чем просто «я». Вот он – край мира, и рыбы молчат об этом, дождь и океан шепчут об этом, но человек не слышит.

Отречение?

Да, возможно. Каждый раз, перед тем как нырнуть в сияющий поток, надо пережить секундный ужас отказа от себя, разъединения.

Так и должно быть.

Чтобы стать кем-то новым, надо перестать быть тем, кем ты был. Чтобы слиться с «валькирией», надо перестать цепляться за свое «эго», отказаться, отпустить.

Сложно ли это? Ничуть!

Он рядом – тот, второй, имя которому Хельг. Бьется, стучит: «Пусти меня! Пусти!», но слишком цепляется за свое тело, за свое «я», слишком любит себя, слишком ценит, слишком дрожит над тем, какой он есть. И надо бы протянуть руку, впустить на радужный мост, но как можно?! Он отравит все вокруг своим зловонием, осквернит уединение, разрушит хрупкие связи, которые создала Альдис – опоганит, испортит, убьет, предаст, уничтожит…

«Лови!» – говорит Альдис и кидает образ-мячик (жертвенность, тепло, сострадание). А он не ловит. И можно злорадно сказать себе: «Это он! Он сам. Он не хочет!»

Не потому ли не ловит, что мячик упакован в оболочку из отвращения и неприятия?

«Делай сам!» – говорит ему Альдис и мысленно ныряет с радужного моста в безбрежный небесный океан. А он остается где-то внизу с завистью следить за ее полетом.