Текст книги "Птенцы Виндерхейма"

Всеотец или Зодчий – кто бы ни держал нить судьбы Альдис в своих руках, он передал ее Асбьёрну.

Безумное перекошенное лицо загораживало небо. Нечем было дышать, и лишь в этой ситуации понимаешь цену воздуху. Тело боролось, дергалось, пыталось вдохнуть по многолетней привычке. Ногти соскальзывали по ткани мундира, не оставляя следов. А сверху смотрели бледно-голубые жадные глаза. Смотрели с любопытством, почти с радостью.

Обладателю глаз было интересно. Жертва потешно разевает рот, словно рыба в лодке, дергается, сучит ногами. Стоит сжать сильнее – пучит глаза. Весело!

Голубое небо над головой. Голубой колючий лед в глазах «сокола».

В ушах звенело. Реальность вокруг сходила лоскутами, обнажая багровую подложку. Красно-черные пятна расползались, сливались в единый мутный океан без конца и края.

Мир почти полностью заволокло багровым туманом, когда правая рука наткнулась на булыжник. Но сил поднять камень уже не хватило.

«Я разочарован. Ты позволила убить себя, наплевав на долг», – голос отца.

«Папа. Прости…»

– Откуда в тебе это желание всех спасать и защищать?! – спрашивает отец.

Он стоит над ней, загораживая солнце, и лицо его мрачно, как ноябрьское небо над головой.

– Я не учил тебя этому.

– Разве это плохо? – Голос дрожит, но не от страха – от холода. Костер, теплый плед, кружка с горячим вином не спасают от пронизывающего ветра. Возможно, потому, что под пледом она без одежды – мокрые брюки и куртка сушатся у костра.

– А что, если бы ты не выплыла и вы бы оба погибли? Это безответственно.

Он присаживается рядом – родной и далекий одновременно. Короткий ежик темных волос, резкие, суровые черты лица, нос с аристократической горбинкой. Никакой сторонний наблюдатель не назовет девушку его дочерью. У нее лицо матери, и только ресницы, брови и глаза отцовские, темные.

– Что такое жизнь одного мальчишки-рыбака по сравнению с целой страной? Ты понимаешь, насколько безрассудно и безответственно бросаться в воду в такую погоду?

– Папа, он бы утонул.

– Иногда жизнь ставит нас перед сложным выбором. Ты не можешь быть всегда хорошей и этичной, если хочешь чего-то добиться.

Она молчит, не решаясь спорить с ним и не в силах согласиться.

– Ты должна запомнить: главное – это долг. А добрые дела – в свободное время и не в ущерб долгу.

От костра лесорубов слышатся взрывы смеха. Там сидит спасенный маленький рыбак, счастливый, разомлевший от тепла и горячего вина. Там жарко, и суровые бородатые мужчины, пропахшие чесноком и салом.

– Я разочарован. Откуда в тебе это упрямство?

– Прости.

– Ааальдиииис!

Крик зазвенел, полетел вверх, оборвался. И в тот же миг одна из клешней, сжимавших горло, ослабла настолько, что Альдис смогла вдохнуть. «Сокол», забыв про старую игрушку, весь потянулся в сторону щуплой фигурки у края поляны.

– Вернулась, – протянул сванд. – Понравилось?

Кто-то рядом выругался столь изощренно и богохульно, что слышали бы боги эти слова – немедленно покарали б сквернословца молниями. Не стерпели бы.

«Сокол» привстал, продолжая удерживать девушку одной рукой за горло, но давления его пальцев сейчас почти не чувствовалось.

Вдох. Еще вдох… сейчас, сейчас…

– Иди сюда, маленькая шлюшка.

– Дура! Идиотка! Зачем ты вернулась, чтоб тебя Один…

Альдис ударила.

Ударила наугад, на ощупь, почти не видя ничего перед собой. Не видела она и как камень встретился с затылком Асбьёрна. Просто жесткое, тяжелое тело сверху покачнулось и стало падать.

Причитала Лакшми, ругался неизвестный хулитель богов, изобретая все новые и новые непристойные подробности про Одина и прочих асов. Асбьёрн завалился на бок, частично перекрывая пусть к свободе. Пальцы его правой руки так и застыли судорогой на горле девушки.

«Он мертв?»

Хотелось последовать за «соколом» – отпустить все, расслабиться и скользнуть в обморочный туман. Хотелось. Нельзя.

Почти теряя сознание от напряжения, она оторвала большой палец от гортани. Дальше было проще.

– Давай! – подоспела Лакшми. – Давай я помогу!

Тяжесть, давившая на грудь, ослабла. Цепляясь пальцами за траву, Альдис выбралась из-под тяжеленного сванда.

Пусть горло болит при каждом вдохе. Пусть темнеет в глазах и кружится голова. Главное – снова можно дышать.

Какое это счастье – дышать!

– Как ты? – Южанка по-прежнему удерживалась от рыданий. – Что с тобой?!

– Всехххр…

– Что?!

– Нхеее аххху. – Девушка покачала головой. При попытке говорить в горло словно засовывали огромный железный шар, утыканный иголками. Все, что удалось из себя выдавить, – свистящий хриплый шепот.

– Альдис, они сломали ему руку!

«Кому сломали руку? Дроне?»

– Альдис, надо что-то делать! Это все из-за меня!

«Минута. Дай мне минуту».

Надо вдохнуть несколько раз. Потом встать. Хотя бы на четвереньки. Посмотреть, что с Дроной. И с остальными.

И жив ли Асбьёрн.

Богохульник наконец заткнулся – видно, устал придумывать новые эпитеты. Но зазвучал голос Лакшми:

– Держись, пожалуйста, держись! Хельг! Хельг, не умирай. Что мне сделать?!

«При чем тут Хельг?»

От изумления Альдис открыла глаза и даже попыталась подняться. Она почти позабыла о присутствии на поляне ненавистного напарника. А ведь точно – был Хельг. Валялся без сознания.

Однокурсник лежал там же, где запомнилось Альдис. Лицо белее листа бумаги, широко раскрытые невидящие глаза, на щеках мокрые дорожки. Неестественно вывернутая в локте правая рука, а пальцы…

На пальцы было страшно смотреть – так мало сине-красная опухшая, искореженная кисть походила на человеческую руку. Вспомнился мертвец из сна, и Альдис еле сдержала тошноту.

Над телом сванда на коленях стояла Лакшми. Южанку трясло – она то протягивала руки к парню, то снова отдергивала в беспомощном ужасе, не зная, как и чем тут можно помочь. Бхатка не плакала, только кровь отлила от лица и обычно смуглая кожа сейчас казалась темно-серой.

– Они сломали ему руку. – Лакшми подняла на Альдис глаза. – Из-за меня! ИЗ-ЗА МЕНЯ!

В последних словах зазвучало эхо приближающейся истерики.

Отчаянный крик Лакшми: «Хельг!» Сванд на земле, локоть торчит вверх под невозможным для человека углом – птица со сломанным крылом.

«Я ничего не понимаю».

Земля опасно накренилась, курсантка упала на четвереньки и пообещала себе отныне перемещаться только ползком.

Оставив мысль о Хельге как слишком сложную, девушка вернулась к Асбьёрну. Хвала богам – подонок пережил и этот удар. Сейчас лицо сванда не казалось ни злым, ни даже страшным, скорее обиженно-мальчишеским. Камень рассадил кожу, и светлые волосы окрасились алым. Немного крови затекло в ушную раковину и так и застыло в ней красным озерцом.

«Что мне с тобой делать?»

Она с некоторым усилием перевернула тело. Теперь Асбьёрн лежал на спине, раскинув руки, а Альдис стояла рядом на коленях. Отгоняя непрошеные непристойные мысли, девушка потянулась к его бедрам, расстегнула пряжку.

Очень символичный жест. Некстати вспомнилось, что в древности свандка во время первой брачной ночи должна была обмыть супругу ноги, потом встать на колени перед лежащим мужчиной и снять с него пояс.

Больное горло не пропустило истерический смешок, только кашель. Не переставая кашлять, Альдис стащила с Асьбьёрна пояс и перетянула «соколу» запястья.

Этого в ритуале точно не было.

Для верности надо бы связать еще и ноги, но где взять ремень?

«У Хельга».

Девушка переползла к другому безжизненному телу. Беспокоить все еще хныкающего в стороне «сокола» она опасалась.

Над Хельгом, подобно героине древнеойкуменской трагедии, застыла Лакшми. Глаза бхатки были прикрыты, руки сложены на груди в молитвенном жесте, губы шептали что-то, слышное лишь ей и богам.

«Как с него ремень-то снять? Его и трогать страшно».

Она коснулась плеча Хельга, и в этот момент сванд моргнул, приходя в себя.

– Ты… мы сделали это?

«Сделали что? Почему ты здесь, Хельг? Что происходит?»

Из горла опять вырвалось только хриплое шипение.

А потом кусты раздвинулись, и на поляну вышел еще один «сокол».

Еще один!

Он тоже был у костра в тот вечер. Память с трудом, но отыскала его имя – Ингвар Рагнарссон. Младший брат.

Ни ножа. Ни палки. Ни камня.

«Я не справлюсь».

«Сокол» окинул взглядом поляну, оценивая обстановку, присвистнул, посмотрел на Альдис и замахал руками:

– Не обращай на меня внимания, я просто пришел забрать своих друзей. Считай, что меня нет, я – доброе привидение.

В подтверждение своих слов он взвалил на плечо Асбьёрна, снова одобрительно присвистнув при виде стянутых ремнем запястий.

– За Хьёрлейвом вернусь позже – уж извините, двоих мне не унести. Но он парень тихий, не мешает. Правда?

– Похххо.

– Что?

«А он?» – взглядом спросила Альдис, указывая на Хельга.

Ингвар странно ухмыльнулся, покачал головой и исчез в зарослях.

Девушка повернулась к сокурснику и вздрогнула. На нее в упор смотрели огромные, расширенные от боли зрачки.

– Хельг, Хельг, ты очнулся! Я молила богов, и ты очнулся.

Хельг не ответил бхатке. Он не отрывал взгляда от Альдис, и на лице его кроме боли читалось потрясение и ужас.

– Хельг, что я могу для тебя сделать?!

– Заткнись, дура, – неожиданно внятно и громко произнес сванд. Рот его искривился в жалкой, мучительной гримасе. – Ты права, Суртсдоттир… ты всегда это знала, да? Я ничем не лучше… этих.

На последних словах глаза Хельга закатились, и он снова потерял сознание.

Intermedius
Хельг

В начале существовал только Всеотец, и ничего не существовало, кроме Него. Преисполненный совершенства, Всеотец позволил своей безупречности излиться вовне себя, сам же себя ограничивая.

Так возникло бытие – бескрайний космос. И вместе с космосом возникли темные боги.

Пуст, холоден и темен был космос, и снова излил вовне себя свою благодать Всеотец. На этот раз полностью излил Он себя. И переродился Всеотец в бытии как солнце, дарующее тепло и жизнь. Скованный вечным льдом космос треснул, в нем родилось движение. Бытие стало изменяться.

Останки древнего мира, мира темных богов, мира до перерождения Всеотца, плавали по бескрайнему космосу, и лишь встреча с Его Пламенем могла уничтожить осколки вечного льда.

На заре времен солнце, в котором воплотился Всеотец, размерами превосходило в миллионы раз нынешнее Око Неба. Оно согревало весь необъятный космос. Но однажды Бог-Солнце столкнулся с гигантским космическим телом, состоявшим из вечного льда.

Этот лед был самым первым, сковавшим мир сразу после его создания. Направили его ко Всеотцу темные боги. Жаждали темные боги вернуть под свою власть существующий космос, и думали они в своей наивности, что смогут погасить Пламя Всеотца. Но ошибались они.

Проникший глубоко в солнце вечный лед привел к чудовищному взрыву. Однако не погасло солнце, лишь сжалось – так сдержал Всеотец распространение своего всесжигающего Пламени по бытию.

Раздробленный лед разлетелся по бескрайним просторам космоса – так возникли планеты. Двадцать планет кружили вокруг Всеотца, но лишь на одной из них удержался Его Пламень.

И сказал Всеотец: «Да будет так. Нарекаю сию землю – Мидгард».

И по воле Его появились светлые боги, дабы защитить жизнь в Мидгарде. С тех пор продолжается в мире смертных борьба между огнем и льдом, между светлыми и темными богами, Пламенем Всеотца и Пустотой космоса. Между истинными людьми и недочеловеками.

В это верят братья Истины. В это они хотят заставить верить всех остальных. Вознестись на вершину мира, раз и навсегда расчертив мир на настоящих и ненастоящих людей. Чтобы их учение заменило собой свет веры Храма Солнца, Люди Камня готовы сделать что угодно.

Хитрые сволочи.

Безумные ублюдки.

Эгоистичные твари, для которых нет ничего святого.

Чем ты лучше, Хельг?

Отец женился во второй раз, и родился он, Хельг – красномордый и противно орущий младенец. Самый младший ребенок в семье.

Старшие братья ненавидели его. Именно так. Дети или искренне любят, или искренне ненавидят, или им просто все равно. Старшей сестре, первенцу, было все равно. А братья – ненавидели. Возможно, боль от смерти матери зародила в их сердцах боль, которую не смог успокоить отец. Даже наоборот – своей повторной женитьбой он разодрал их рану. Но выплеснуть злость на отца или на новую супругу они не могли. Как потом узнал Хельг, от низостей и гадостей его братьев долгое время страдали слуги, боявшиеся рассказать господину о шалостях сыновей.

Но родился Хельг – и стал мишенью, сосредоточившей на себе накопившуюся злость. Ненависть к младшему брату принимала различные формы, от скрытых подстав до прямых издевательств.

Разбита дорогостоящая посуда – виноват Хельг. Испорчена старинная мебель – дело рук Хельга. Обезображены фамильные портреты – тоже постарался Хельг.

Так думали взрослые. Его считали беспокойным ребенком и наказывали, а он молчал и сдерживал слезы, потому что перед этим Альгирдас, старший брат, говорил, что настоящие мужчины молча принимают кару, даже если она несправедлива, а он хотел, очень хотел стать настоящим мужчиной, как викинги из сказок и легенд. Хотел стать, чтобы Альгирдас и остальные приняли его в свою компанию, чтобы старшие браться смеялись вместе с ним, чтобы он познакомился с их друзьями, чтобы…

Он хотел, чтобы старшие братья гордились им.

Он хотел, чтобы им гордился отец.

Но братья отдалялись все больше и больше, их просьбы и задания становились все отвратительнее и ужаснее, и однажды Хельг понял, что братья не любят его.

А отец… Отец вечно был занят.

И только мама всегда слушала и успокаивала.

Да, и еще старшая сестра, пару раз защитившая его от выходок братьев и даже как-то поклявшаяся, что больше никогда не даст его в обиду…

Старшая сестра вышла замуж за аристократа из Дома Грома и навсегда оставила Хельга, не написав ему со времени отъезда ни одного письма.

Он хорошо помнил, как она клялась не бросать его, а спустя полгода бросила. Вар не наказала ее. Он запомнил это навсегда. Запомнил, что клятвы ничего не стоят. Они пустой звук, оттиск печати на бумаге, брошенной в печь. Дым, рассеивающийся по ветру, вот что такое клятвы.

Рябь на глади бытия.

Когда он отказался выполнять просьбу Беора, его избили в первый раз. Били так, что синяков почти не осталось – так он впервые узнал об искусстве безоружного боя.

Потом его били еще не раз, и всегда по благовидной причине – вроде обучения послушания старшим, или тренировки младшего братика, или занятной игры.

Хельг завидовал старшей сестре. Он не мог выйти замуж и покинуть дом до совершеннолетия.

Потом его обвинили в убийстве любимой собаки отца. На него указал слуга, якобы видевший Хельга выходящим из псарни с окровавленными руками. Отец очень разозлился. Братья очень расстроились. Слуги шептались по углам. Лишь мать верила ему, но она боялась противоречить отцу.

Так он узнал, что ложь может быть куда больнее избиений.

Ударят – заживет. Опозорят – никогда не отмыться.

Хельг спрятался в саду, забравшись поглубже в колючие заросли, и пообещал себе, что останется тут навсегда. Даже если мама будет звать его, он не выйдет. Будет сидеть здесь и умрет.

Лучше уж к Хель отправиться, чем так жить.

Под вечер его нашел Стейнмод. Но не отвел в замок, а оставил на ночь в своем домике возле сада. И говорил с Хельгом всю ночь.

Утром он вернулся. Мать расплакалась. Отец промолчал. Братья улыбались и говорили, чтобы он больше так не делал.

Родившийся ночью Лис принюхивался и приглядывался.

С тех пор он всегда проводил время в обществе или Стейнмода, или его приятелей из солдат, служивших в замке и в гарнизоне рядом. Братья пытались подстеречь его одного, но получалось у них редко. Однажды Ронгрейв схватил его за руку – и Лис прокусил ему палец. Его побили. Но через неделю из отцовского арсенала, куда имели доступ только члены семьи, исчез дорогой кинжал. На месте преступления нашли засохшую кровь на ножнах. Соматики отца определили, что она принадлежит Ронгрейву. Средний старший брат все отрицал, но кинжал нашли в его комнате. Разъяренный отец, уже не раз ругавший сына за пристрастие к азартным играм, на год отослал Ронгрейва в закрытую военную школу для молодежи.

Лис был доволен.

Хельг был в восторге.

Ложь помогла изменить мир. Обман – такое же оружие, как кулак и меч.

Стейнмод многому научил его. Нет, он не воспитывал Лиса в Хельге, как раз наоборот. Он пытался объяснить, что, несмотря на бесчестие мира, честь существует. Научить, что, несмотря на эффективность лжи и обмана, правда лучше. Доказать, что всякий поступок имеет последствия и зло приносит лишь большее зло, а добро в итоге все-таки приводит к добру. Надо лишь четко различать, четко понимать, четко ставить цели.

«На войне нет места чести», – говорил Стейнмод Хельгу. «И если честь должна восторжествовать в мире, в нем не должно быть войн» – вот что должен был услышать Хельг. «Будь бесчестным, чтобы победить», – услышал Лис.

Лис.

Он родился из одной фразы, которую сказал Стейнмод Хельгу.

«Твои братья считают, что цель оправдывает средства», – услышал от старика-садовника мальчик.

«Цель оправдывает средства», – услышал шевельнувшийся в глубинах души хитрый зверек.

Слова, ставшие фундаментом новой жизни Хельга-Лиса.

Цель оправдывает средства – так считают и братья Истины, вообразившие себя сверхлюдьми, которым все дозволено.

Хитрые сволочи.

Безумные ублюдки.

Эгоистичные твари, для которых нет ничего святого.

Чем ты лучше, Хельг?

Ульд. Майнор Дольнего Дома, хёвдинг. Какой-никакой, но дворянин. И – растерянный парень, попавший в непривычный для себя мир. Мальчишка без друзей, мечтающий о друзьях.

Ты сломал его, Хельг. Ульду не закончить академию. На «Морском змее» и на пристани ты ломал его остатки гордости, остатки дружелюбия, остатки просвета, возникшего с его зачислением в академию. Здесь могли исчезнуть все комплексы нескладного мальчишки; возможно, он стал бы отличным пилотом.

Но для твоей цели надо было сломать Ульда.

И ты сломал его.

Свальд. Майнор Горнего Дома, риг-ярл. У него была честь, какая-никакая, но честь. Он мог послужить примером для подражания многим, демонстрируя высокие достижения в учебе.

Ты забрал его себе, Хельг. Свальд может закончить академию, но он всегда будет чьим-нибудь вассалом. Не по социальному положению, а по духу. Он никогда не сможет управлять и руководить, боясь, что у него не получится, пребывая в вечных сомнениях. Сомнения мучили его и до встречи с тобой, но они питали огонь его чести, а не ограничивали, как он думал. Но теперь и навсегда – он вечный слуга.

Он стал таким из-за твоей цели, Хельг.

Рунольв, Катайр, Фридмунд, Ардж, Альдис, Лакшми, Бийран, Хитоми, Ульна…

Твоя цель бесцеремонно вторгалась в их жизнь, не спрашивая ни о чем. Ты считал их пешками на доске, ты заставил себя забыть, что они живые люди со своими желаниями и стремлениями, ты заставил себя забыть, твердя, что так будет лучше, ведь твоя цель оправдывает все что угодно…

Когда-то мальчик Хельг поверил в это. И родился Лис, целью которого стало защитить мальчика Хельга. Цель эта оправдывала все средства.

А затем появилась новая цель. Великая, как решил ты. И чтобы достичь ее, ты начал готовиться.

Клан Ода ковал из Хитоми клинок.

Ты сам ковал из себя клинок.

Однако – всё.

Клинок сломан. Он должен был сломаться. Ведь иначе…

Только задумайся на минутку, Хельг, ты ничем не лучше братьев Истины, чудовищ в человеческом обличье.

Ведь они делают то же самое, что и ты – достигают своей цели любыми средствами. Цели различны, как небо и земля, но не в целях дело. Все зависит от средств. Ты считаешь себя лучше других – и они считают себя лучше остальных людей. Ты обманываешь и лжешь – и они врут. Они ломают судьбы людей – и тебе плевать на окружающих, в которых ты видишь лишь винтики механизма, которые нужно заставить двигаться так, как нужно тебе.

В конце концов, братство Истины хочет изменить мир – и того же хочешь ты.

Пускай итогом изменения для вас являются разные вещи, но пути к этим изменениям вы выбрали одинаковые.

Путь, на котором люди – ничто.

Когда благие намерения повели его в Хельгард?

Лис оставил бы Лакшми. Наверное, если бы это понадобилось, то Лис мог сам надругаться над Лакшми. Ведь ради достижения цели Лис готов на все.

Лис был твоим клинком, Хельг. Лис был тобой.

Ты сломал клинок.

Ты сломал себя.

И теперь ты совершенно не знаешь, что делать.

Лис ушел. Хельг, жалкий мальчишка, не знающий, зачем живет на этом свете, вернулся.

И вокруг – только пустота, холод и тьма.

Альдис Суртсдоттир

Зверски избитый Дрона.

Изувеченный Хельг.

Растерянная Лакшми.

Девушка беспомощно оглянулась. Спасибо Ингвару, что избавил хотя бы от одной головной боли.

«Что мне со всем этим делать?» – хотелось спросить то ли у сокурсников, то ли у мироздания.

Всех познаний Альдис в медицине – несколько бесед с отцом Джаваром, бывшим по совместительству единственным медиком в Акульей бухте. Бхат симпатизировал любознательной девушке и щедро делился всем, что знал. Жаль, слушала Альдис вполуха. Тогда ее больше интересовали уроки Такаси.

«Вода. Первым делом нужна вода!»

Лакшми сидела рядом с бесчувственным Хельгом. Тонкая смуглая ладошка очень нежно, едва касаясь, поглаживала волосы сванда.

Поняв, что Альдис смотрит на нее, южанка покраснела, отдернула руку и спрятала за спину.

– Вхххд.

– Что?

Альдис жестами изобразила, как набирает воду в горсть, подносит к лицу.

– Ты хочешь пить?

«Да нет же!» – Девушка подавила раздражение и показала, как плескает воображаемой водой на Хельга.

– Нужна вода?! – воодушевилась Лакшми. Больше всего южанка сейчас хотела быть полезной. – А… где ее взять?

Альдис пожала плечами. Река была недалеко – когда спускалась, она слышала шум воды. Но в какой стороне?

– Я поищу.

Когда бхатка ухромала на поиски воды, стало совсем тоскливо. И совершенно непонятно, что делать дальше. А сомнений в том, что сделать что-то нужно, не было ни малейших. Если можно хоть чем-то помочь, Альдис обязана помочь.

Хельг больше не возвращался в сознание. Так и лежал на животе, повернув голову на бок. Сходство с подбитой птицей никуда не делось, напротив – словно усилилось. Альдис поискала в себе прежнюю неприязнь к напарнику и поняла, что ее больше нет. Чувство, отравлявшее последние месяцы, испарилось бесследно.

Она не знает, что случилось на этой поляне, откуда здесь «соколы», почему у Хельга сломана рука, а Лакшми глядит на него так, словно он – внук Всеотца во плоти. Но уже ясно: если кто-то и насиловал Лакшми, это был не Гудиссон.

Сванда не то что двигать – даже трогать было страшно, поэтому Альдис встала и, пошатываясь, добралась до Дроны, о котором все забыли.

Одного взгляда хватило, чтобы понять: дела бхата обстояли плохо. Может, даже хуже, чем у Хельга. Внешне все вроде как ничего, только на скуле и подбородке наливаются здоровенные кровоподтеки, но дышал южанин хрипло и неглубоко, временами с его губ срывались тихие стоны.

Особенно Альдис не понравилась испарина, выступившая на лбу Махавидьи.

С предельной аккуратностью девушка перевернула сокурсника на спину. Дрона застонал чуть громче, но в себя не пришел. Черно-белые волосы рассыпались вокруг головы, как оперение экзотической птицы.

Опять в голову лезут дурацкие сравнения с птицами.

«Извини, что приходится это делать. Надеюсь, ты поймешь меня правильно».

Девушка расстегнула мундир на южанине. Рубаха, йотуны бы ее побрали, снимается через голову. Переворачивать сейчас раненого – безумие. Предположить страшно, какие у бхата повреждения. Только на глазах Альдис «сокол» ударил Дрону в живот пять раз. Один раз ногой.

Снова мысленно сокрушаясь об отсутствии ножа, курсантка кое-как закатала ткань наверх, и ей захотелось грязно выругаться.

Но бхате не было живого места. Когда-то смуглая кожа стала пятнистой от страшных красно-синих гематом. Кровоподтеки спускались по торсу от груди до ремня брюк. По меньшей мере сломано одно ребро, а то и два. Возможно, ушиб почки – сволочной Асбьёрн бил умело.

Она часто-часто заморгала, отгоняя непрошеные слезы. Было ужасно жалко Дрону. И Хельга.

То, что при сломанных ребрах нужно туго бинтовать грудную клетку, Альдис помнила хорошо. Но как же гематомы? Не повредит ли повязка? Не усилит ли кровотечение? А прочие повреждения?

И еще хороший вопрос: где взять бинт?

Шорох в кустах отвлек ее от размышлений. Ингвар. Вернулся за вторым «соколом». Увидев девушку, он снова ухмыльнулся:

– Ты развлекайся, меня тут нет!

«Йотуна с два! Ты есть, и ты мне поможешь».

Альдис подошла к «соколу», который как раз чесал затылок над сокурсником, очевидно раздумывая, как его ухватить поудобнее. Подойдя, она поняла причину замешательства Ингвара, как и причину полного бездействия раненого во время битвы. Похоже, у третьекурсника было повреждено колено. Одно или даже оба. Свернувшийся в позу эмбриона, молчаливый громила уже не плакал, только беззвучно поскуливал.

– Вот и что с ним делать? – пожаловался Ингвар. – Как тащить?

Альдис было все равно. Она требовательно дернула «сокола» за рукав и указала на Дрону:

– Пэхххихи.

Истинник с веселым изумлением посмотрел на нее, покрутил пальцем у виска:

– Э нет! Ты мне симпатична, малолетка, но помогать бхату?! Мы так не договаривались!

Девушка показала на Хельга, но сванд снова покачал головой:

– Извини. Меня друзья не поймут, у нас с ним маленькое недоразумение получилось. Раз уж речь зашла о помощи – может, ты мне поможешь отнести беднягу Хьёрлейва? Он ведь сам не дойдет. Нет? Ну как хочешь.

Что делать? Альдис снова села рядом с Дроной. На закате появятся наставники – они ведь не будут ждать, что все «птенцы» сами доберутся до лагеря. Ведь не будут?! Всякое случается во время испытания: первокурсник может заблудиться, подвернуть ногу, упасть в расщелину…

Может наткнуться на безумных братьев Истины, которым совсем нечего делать на Маркланде, да и вообще на свете.

Даже если с закатом наставники пойдут всех собирать, как они найдут Альдис? И до заката еще часа два. Что делать?

Она рванула рубаху на груди южанина. Ткань треснула, но устояла. Отличный плотный лен мог выдержать и не такое. Проклятье, ну почему на Виндерхейме «птенцам» дают такую крепкую одежду?! Почему не заставляют носить с собой аптечку?

И тут бхат дернулся. И открыл глаза.

Из-за лопнувших сосудов белки его глаз были жуткого красного цвета. Черные зрачки дрожали – то суживались, то расширялись.

– Всхххрр. Ишшши. – Девушка показала на свое горло, приложила палец к губам и продолжила свое занятие. Упрямая ткань наконец поддалась.

Если Махавидья и подумал что-то о девушке, срывающей с него одежду, он предпочел промолчать.

Она разгрызла и разодрала рубаху на Дроне. Получились отличные бинты. Жаль, короткие. Жаль, что мало. Бхат следил за ее действиями молча. Возможно, он считал происходящее частью своего личного бреда. А может, ему было слишком больно говорить. Альдис вот было очень больно. Говорить, дышать, глотать.

Лакшми вернулась, когда Альдис уже наполовину превратила собственную рубаху в стопку тряпочек.

– Альдис, Альдис! Я нашла воду!

Бхатка не забыла уроков первого испытания – в руке она держала собственную рубаху, холодную и насквозь мокрую.

Альдис отобрала у южанки получившийся компресс и присела над Дроной.

– А Хельг?

«Потом».

– Как же Хельг?!

– Пхххо.

Чтобы Лакшми не нудела над ухом, девушка сунула ей остатки своей рубахи и кивнула на лес. Подружка жалобно всхлипнула, но послушалась.

Холодный мокрый компресс и давящая повязка. Ничего лучше Альдис придумать не смогла.

Как же хрупок человек! Когда она бинтовала Дрону, бхат даже не шевелился. Сил лучшего бойца на курсе хватало только на короткие жалобные стоны. Девушка взмокла как мышь – больше даже не от усилий, а от потаенного ужаса сделать что-то не так, навредить Махавидье. Счастье еще, что он не сопротивлялся.

Потом пришла Лакшми со вторым компрессом. В четыре руки дело пошло веселее. Несмотря на полное отсутствие врачебного опыта, южанка клала повязку ровнее и аккуратнее, чем Альдис, интуитивно чувствуя, как правильно повернуться или приподнять раненого, чтобы сделать все быстро и безболезненно.

Когда они закончили, Лакшми вдруг нагнулась и по-матерински поцеловала Дрону в лоб.

– Спасибо. Ты потерпи. Скоро закат.

Губы южанина дрогнули в слабом подобии улыбки.

– Больно, – еле слышный шепот, похожий на шелест.

– Поспи. Хочешь, я посижу с тобой?

Бхат покачал головой и прикрыл глаза.

– Теперь Хельг? Альдис, мы должны ему помочь! Его мучили из-за меня!

«Потом расскажешь».

Остатки рубахи Альдис пошли на компресс для Хельга, но этого не хватило. Девушка посетовала на свою недальновидность: надо было раздеть «соколов», пока они еще были здесь. К счастью, у мундира есть еще рукава. Если что, можно и брюки укоротить по колено. Шерсть отлично впитывает воду.

С превеликими предосторожностями, так, словно он мог рассыпаться от любого неловкого прикосновения, они перевернули Хельга на спину. Сванд лежал с открытыми глазами, но не реагировал на слова или прикосновения. Даже когда Лакшми передвинула его пострадавшую руку, он не застонал. Невидящий, устремленный в одну точку взгляд пугал сильнее, чем любые крики и стоны.

Рубаху Хельга они тоже пустили на бинты. Альдис выломала две палки, которые кое-как удалось приспособить под шины. Что делать со сломанными пальцами, ни она, ни Лакшми не представляли. Бхатка так вообще при взгляде на ладонь Хельга начинала плакать, и отвлечь ее от этого занятия можно было, только дав какое-нибудь задание.

Альдис самой до ужаса хотелось забиться куда-нибудь и разрыдаться от сострадания, страха за других, изматывающего чувства своей беспомощности и бесполезности.

Чутье говорило – нельзя. Нельзя плакать, нельзя признаваться в своем страхе. Кто-то должен излучать спокойствие и уверенность, кто-то должен делать вид, что все под контролем. Так надо, чтобы у остальных была опора.

– Альдис, почему нас не учат помогать раненым? Калечить учат, а как потом лечить – нет.

Курсантка пожала плечами. Ей самой хотелось сейчас задать этот вопрос кому-нибудь из наставников.

Когда дело было окончено, оставалось сидеть и ждать заката, который все никак не хотел приходить. Солнце уже совсем не грело, голые руки покрылись пупырышками, и девушку била крупная дрожь. Холодно.

Где же наставники? Сколько можно ждать?!

Лакшми склонилась над Хельгом, гладила его по волосам и шептала какую-то ласковую, успокаивающую чушь.

– Ты держись, Хельг, ладно. Ты хороший, ты очень хороший – я же говорила! Все будет хорошо. Нас скоро найдут, тебе помогут. Тебя вылечат, я уверена, жрецы вылечат. Все будет хорошо…

Сванд не отвечал.

Должна ли Альдис сейчас пойти и начать подобным образом успокаивать Дрону?

Может, и должна, но вряд ли сможет выдавить из себя что-то, кроме кряхтения и шипения. Да даже если бы и смогла… у нее язык отвалится нести такое.