Текст книги "Лукавый Шаолинь"

– Что же случится с ним? – мне стало не по себе.

– Это всего лишь легенда, – Френд улыбнулся, но как-то неуверенно. – Разное случалось. Некоторые мучились жесточайшей болью во всем теле, другие теряли сознание, а третьи и вовсе умирали.

– Да это просто детские сказки, – мне стало смешно. – Сколько отсюда до Сердца Зоны?

– Около часа бодрым шагом.

– Пошли, проверим твои легенды.

Место действительно было каким-то странным. Поражало большое количество сухих деревьев. Птицы не пели. Ветер не шумел, да и каких-либо животных или насекомых я не увидела. И вообще не услышала ни малейших звуков.

– Да, да. Это мертвый лес. А еще говорят, что живем мы в огромном пересохшем озере, которое древний народ поутри называл Красным, – сообщил Френд и сел на толстую поваленную березу.

– Хватит кормить меня байками. Ничего сверхординарного здесь не вижу. Выпей-ка лучше лимонаду, а я схожу в кустики.

Я отошла где-то на метров двадцать. И вдруг почувствовала дикую боль, будто что-то ударило мне в голову. Потом еще и еще. Далеко не сразу я сообразила, что подошла к гнезду шершней. А когда сообразила, жутко закричала. Краем глаза я заметила чью-то тень. Чертовы гномы…

Френд не спешил подходить ко мне.

– Иди сюда!

Меня перекосило от жуткой боли, но я нашла в себе силы побежать.

– Шершни…

Френд сориентировался сразу, ведь он был на войне. Подхватив меня на руки, быстрым шагом отошел на безопасное расстояние. Потом положил меня на землю.

– Где мы?

– Все еще в Сердце Зоны. Ты не прошла проверку.

Я молчала, корчась от боли.

– Дорогая моя женушка, – сказал Френд. – Ты заметила, насколько ухудшились наши отношения в последние месяцы. Должен признаться, я тебя ненавижу. А знаешь, почему? Не знаешь, даже не догадываешься. Ты вообще не в курсе моего прошлого.

– Эт-то н-не так, – заикаясь, ответила я.

Боль сводила с ума. Какие-то шершни… Ничего мистического, но голова раскалывалась.

– Ха! И кем же, я, к примеру, хотел стать в детстве? Молчишь? Рассказываю: я мечтал быть журналистом. Всегда чувствовал себя одиноким. А журналисты постоянно находятся на людях, да и писать хотелось. Так вот, в год, когда твой покорный слуга, дорогая, должен был поступать в университет, разразилась Чеченская война, и вместо студенческой скамьи я попал на фронт. А потом… потом уже не было сил учиться. Так и пришлось работать на заводе. Но знаешь, что для меня загадка: почему ты походя стала журналистом? Чем ты лучше меня? Чем? Ты ведь даже никогда не стремилась им быть. Ты хотела быть педагогом.

– Р-ради пропуска, вспомни, – с трудом ответила я.

– А ведь у тебя получается, любимая. Неплохо получается. Ладно, мне надоели эти разговоры. Прощай!

– Я не дойду…

– Знаю. Ты умрешь здесь, в Сердце Зоны.

– Нет!

– Да. И никто тебя не найдет. Даже если оклемаешься к вечеру, не дойдешь…

– Нет! Не надо. Не бросай меня. Я помогу тебе устроиться в газету.

Френд сел рядом и крепко обнял меня.

– Дай подумать минуту.

От боли мое сознание затуманилось:

– Что же это? Татуру топят, а Красное осушают.

– Это не просто Мертвый лес, а бывшее озеро. Легенды не врут. Взгляни на эти камни, они когда-то находились на дне. И ты сейчас на дне, поэтому мне тебя жалко. Ладно, Иней. Ты всегда выполняешь свои обещания. И я тебе верю. А еще… все-таки ты мне небезразлична.

Чуть позже муж взял меня на руки и вынес из Сердца Зоны. Сразу стало легче дышать, а через полчаса боль уменьшилась настолько, что я смогла идти.

О тени я предпочла умолчать, предоставив Френду думать, что во всем виноваты шершни и мое невезение.

47

Вскоре Илья стал внештатным журналистом «Красной». Писал он весьма посредственно, но так очаровал всю редакцию, что тексты даже награждали повышенным гонораром. Он умел нравиться, когда хотел. И не зря носил свое прозвище.

Я же ненавидела свою работу все сильнее. Тяжело было не только вдумчиво писать, отвлекаясь на учебу. Не ладилось общение с жителями Краснокрестецка – чиновниками, врачами, учителями, работниками культуры. Они будто чувствовали во мне чужую и грубо отказывались от разговора. Екатерина постоянно возвращала мне материалы:

– Где у тебя здесь люди? Люди, Иней! Комментарии личностей. Это событие само по себе никому не интересно.

Особенно тяжело было на опросах. Иногда у меня просто не хватало смелости останавливать людей с затравленными лицами.

– Вот что Зона делает! – в очередной раз жаловалась я Хельге.

– Да, Иней. Но не грусти…Они тебя не ненавидят, а завидуют. Эх, если бы у меня жили в Верене родители.

– Давай поменяемся. От них толку – как от козла молока, – отмахивалась я. – Видимся не чаще раза в два месяца. Они никогда не любили меня. Да и привыкаю я к городу. Иногда ловлю себя на мысли, что мне здесь спокойно, ведь мир за пределами ЗАТО – такой страшный и враждебный.

– Ты уже стала говорить и думать, как Френд, – удивлялась Хельга. – Почему ты не хочешь бороться за место под солнцем? Уехать, наконец? Пойми, безопасность Краснокрестецка – это всего лишь иллюзия.

– Куда я уеду? Мне и здесь хорошо.

– Да ты просто забыла, что такое «хорошо». А я скоро свалю навсегда, вот увидишь!

Иногда я думала о том, что не хочу ничего менять. Вот только бы с Френдом поменьше ссориться да на работе не решать столько проблем. До конца жизни я буду считать Краснокрестецк самым удивительным и прекрасным городом.

Однажды журналистская нелегкая занесла меня в прокуратуру. И снова случилось странное. Я встретила в коридоре карлика в зеленом камзоле. На этот раз он вручил мне ржавые наручники.

А потом ко мне явился призрак моей юности…

Майор Вайшнавский, он же бывший кгбшник, который вел дело моих родителей. Байкер Шадов, который стал моим другом. И человек, просто человек, который спас меня от дурмана Татуры.

Теперь он занимал важный пост в органах МВД Краснокрестецка. Взять интервью у Вайшнавского считалось у журналистов редкой удачей.

Я сразу отметила, как он постарел за эти годы. Впрочем, было видно, что Зона не сломала байкера, лишь сделала сильнее. Казалось, Шадов больше ничему не удивляется.

– Садитесь, Инна. Рад вас видеть. Как я и думал, из девочки с косичками вы превратились в удивительно красивую молодую женщину. Думаю, теперь мы бы не смогли дружить. Как поживают ваши почтенные родители?

– Спасибо, здоровы, – ответила я, стараясь, чтоб мой голос не дрожал. – Но я пришла по делу.

– Ах, конечно. Хотите чаю?

За чашкой крепкого цейлонского он рассказал мне о дочери, которая набросилась с ножом на родную мать и нанесла ей восемь ранений. Причина – обычная ссора под алкоголем. Но это событие для тихого Краснокрестецка было поистине неслыханным и сенсационным.

Больше разговаривать было не о чем. Если раньше между нами стояли мои родители, то теперь – Зона и колючая проволока.

Пришлось попрощаться, и я поехала в редакцию. В этот день мы сдавали газету. Царила невообразимая суета. Верстальщики кричали друг на друга, споря, как лучше расположить объявления. Дежурный редактор разрывалась между черновыми вариантами текстов и готовыми полосами, журналисты ускоренными темпами искали свежие новости. Даже Френд бегал по залу, изображая бурную деятельность, что выглядело глупо. Он был внештатником и вообще не должен был тут находиться. Корректору даже пришлось надеть наушники, чтобы не отвлекаться.

– Если мы опоздаем со сдачей, оштрафую всех, – заверещала Екатерина.

Я быстро написала заметку и отдала ей на вычитку. Пара вычеркиваний и добавление. Кидает текст верстальщикам:

– Грузите в номер, заразы!

И тут Екатерину чем-то отвлекает Френд.

Через пятнадцать минут выясняется, что штрафов не будет. Мы успели и отгрузили номер в Верену.

Утром я проснулась от звонка майора Вайшнавского:

– Инна, вы видели свежий номер?

– Нет, еще только семь утра, я пока не в редакции.

– Меня только что вызвали к начальству. Что за бред вы написали? Почему женщина умерла от полученных травм? Она жива, здорова и недавно вышла из больницы.

– Не знаю. Я этого не писала.

– Мне не о чем с вами больше разговаривать. Никогда не доверял прессе. И вам особенно, после того, как когда-то вы предали нашу дружбу, даже не выслушав моих объяснений.

Я позвонила Екатерине:

– Женщина жива!

– Какая женщина? Да ты никак с дуба рухнула, Иней! Впрочем, у тебя особо никогда мозги не работали, ведь ты же из Верены – города шизофреников. Почему же беспокоишь меня в такую рань? Надеюсь, что причина убедительна, иначе будешь писать заявление и валить домой.

– Женщина из моей заметки осталась жива после полученных ранений. Это вы исправили и написали неправду! Мне сейчас звонили из прокуратуры. И поверьте, разговор был совсем не веселый.

Екатерина молчала примерно минуту, а потом проговорила сдавленным голосом:

– Прости, Иннушка. Отдохни сегодня. А с прокуратурой я разберусь – разговаривать с ними умею. Но… Я ничего не добавляла в твой текст.

Уж не знаю, чем Екатерина умаслила органы, но в газете даже не вышло опровержения.

Но вскоре о майоре Вайшнавском забыли все, кроме меня. Я мучительно хотела писать на криминальную тему и сгорала от стыда, что допустила такое. Почему меня интересовали убийства и грабежи? Просто таким образом я «оттеняла» кошмар собственной жизни. Впрочем, общаясь с Хельгой и Егерем, я даже чувствовала себя в своей тарелке. И ходила, не опуская глаз. Воинственно распустив волосы, которые почти касались земли.

А еще я хотела услышать правду Вайшнавского. Правду о том, почему мои родители стали такими отмороженными.

Но скоро мне дали понять, что своей я никогда не стану. Даже если проживу в Краснокрестецке вечность. Стоял чудесный июнь, и город действительно напоминал рай. Здесь свободно росли редчайшие цветы, которые не во всяком-то ботаническом саду увидишь. И целые поля тюльпанов… Именно поля, без преувеличения. Гуляй, радуйся и наслаждайся. Да только меня подташнивало от этого Эдема за колючей проволокой.

48

Близилось десятилетие газеты «Красная». Юбилей собирались отмечать с пафосом и с поистине краснокрестецким размахом. Для этой цели арендовали самый дорогой ресторан. Были приглашены все влиятельные лица города, включая и Главу с заместителями. Лучшие врачи, лучшие строители, чиновники, учителя… Видела в списках и имя майора Вайшнавского.

Я решила подготовиться на славу. Нарядилась в серое струящееся платье. Сделала макияж и прическу. Парикмахер долго возилась с косищами, пытаясь уложить их, как венец. Получилось, и мою голову несколько раз обхватывал обруч из волос. Я снова была необыкновенно хороша собой!

Когда я вошла в зал, гости замерли и уставились на меня. Я довольно улыбнулась, потому что привыкла, что моя внешность поражает всех.

Но… Коллеги потеряли дар речи вовсе не поэтому.

Меня здесь вообще не должно было быть. В месте, где собрались только свои, заслуженные и доверенные. Цвет Краснокрестецка. Я же явилась незваной и нежеланной гостьей.

Но при этом ничего не понимала. И спокойно села на свободный стул. Собравшиеся перешептывались и оглядывались, а я только улыбалась, демонстрируя белые зубы.

Затем началось награждение лучших сотрудников издания. Каждый получил грамоту и премию, даже тот, кого каждую планерку собирались увольнять. Даже та, кто проваливала дедлайн каждый номер. Даже те, кого владелец корпорации откровенно презирал.

Все, кроме меня. Пришлой девчонки, имевшей наглость явиться в чужой монастырь. Да еще упорно утверждающей, что светлые зоны существуют. Что можно быть счастливыми. Дышать полной грудью, не боясь сказать лишнее.

Я могла писать лучше всех. Я могла делать прекрасные характерные снимки. Я могла улыбаться, сколько душе угодно. Но меня здесь просто не должно было быть! И я сидела, низко опустив голову и потупив глаза. Никогда мне не стать такой смелой и уверенной, как жители Краснокрестецка!

А потом на сцену вышла радостная Екатерина. Она долго хвалила тех, кого унижала каждую планерку. Бездари вдруг превратились в талантливых и перспективных, лентяи – в творческих и мобильных:

– Спасибо вам за каждую минуту, которую мы провели вместе, – вещала начальница, – наше сотрудничество было интересным и плодотворным. «Красная» – это рупор Краснокрестецка, выразитель идей ЗАТО.

Выразитель идей ЗАТО? О, боги… Как же мне было стыдно, что я здесь работаю.

– И сегодня каждый может на страницах газеты выразить свое мнение, сказать правду, – продолжала Екатерина. – Может быть, и сейчас кто-то хочет высказаться? Пожалуйста, микрофон свободен.

Я встала и пошла по красной ковровой дорожке. Только эта дорожка вела меня к позору. Но остановиться я уже не могла и мысленно писала заявление об увольнении.

Лишь выйдя на сцену, я осмелилась взглянуть на лица собравшихся. На них была написана просто невероятная брезгливость и отвращение.

Екатерина протягивала мне микрофон почти с ужасом. Наверное, она думала: «Вот сумасшедшая, явилась, куда не звали. Да еще и праздник хочет испортить».

Но я не взяла микрофон. Недрогнувшей рукой стала вынимать шпильки из волос, смотря прямо на собравшихся. Несколько минут, всего несколько минут, но они показались вечностью.

Краснокрестецк замер.

А я, как плащом, укуталась собственными волосами. Вот и все. Сейчас меня прилюдно уволят. Прощай, заветный пропуск…

И тут зал протянул ко мне руки. Прокатилась волна: «Иней, Иней».

Они все хотели меня. Они были всего лишь похотливыми животными, которыми я могла управлять. Да, да, они бы бросились исполнять любое мое желание! И я открыла рот, чтобы рассказать всю правду о том, как живется за колючей проволокой. О том, что мир – совсем не опасен.

Но я недооценивала Екатерину. Она не просто так сидела на посту руководителя. Самообладание ее было просто невероятным. Начальница прикрыла глаза рукой, затем достала из клатча крупную купюру и сказала:

– Дамы и господа! Это самая красивая журналистка «Красной» – Инна Рубежанская. Возможно, скоро мы пошлем ее на конкурс «Мисс Пресса», и там она прославит наш замечательный город.

Я автоматически взяла деньги.

Воспользовавшись моим замешательством, Екатерина быстро собрала шпильки и положила их к себе в сумку. Протянула заколку. Зал облегченно вздохнул. Начальница обняла меня и прошептала на ухо:

– Месяц без гонораров, веренская сучка! И волосы убери, а то тебя попросту разорвут.

Месяц без гонораров! Всего лишь… За мою кошмарную выходку…

Я тихонько сошла со сцены, на ходу заплетая волосы в косу. Майор Вайшнавский был бледен, как мел. Больше никогда он не даст мне интервью. Скорее, сам будет допрашивать…

Около часа я просидела в ресторане, методично напиваясь. Пока ко мне не подошел владелец газеты. Он вдруг обнял меня, погладил по плечу и посадил в такси, что-то шепча на ухо. Не помню, что он говорил… Вполне возможно, что и «прости, Иней».

49

Прошло еще несколько месяцев. Я сдала государственные экзамены в университете и защитила димплом. И конечно, работала в газете, пытаясь понять жителей Краснокрестецка, таких непохожих на меня. Стать одной из них. Это не слишком получалось, но я не сдавалась. Иногда бывали и приступы панической атаки, когда я падала на асфальт, не в силах сделать ни шагу. Единственное, что действительно меня радовало – возможность немного пострелять из ружья в тире. Френд обычно с удовольствием присоединялся. И тогда мы ощущали что-то вроде душевной близости друг с другом.

Мучили меня и кошмары… Во сне я пыталась перелезть через колючую проволоку. А в это время в спину стрелял Вайшнавский, глядя без всякого выражения. Или же преследовал человек без лица. Или поутри, которые тщетно пытались что-то объяснить. Но чаще всего в этих сновидениях я убивала Френда. А потом стояла на коленях и шептала, что так было надо. Его жизнь – в обмен… В обмен на что?

Видела я и другие сны, куда более приятные. Татуру, живую и манящую. Ее старинные улицы, жизнерадостных людей и церковь XVI века. Она хотела жить! Или же умереть навсегда. Слишком ужасным было существование в роли отрицательного эгрегора. И в этом могла помочь только я.

Но накануне грядущего Апокалипсиса мы с Элей были заняты собственными жизнями. Плевать я хотела на что-то, кроме своей семьи и карьеры.

«Журналистика – четвертая власть, – постоянно твердила Екатерина. – От ваших поступков зависит общественное мнение. Люди верят прессе куда больше, чем политикам, ученым и даже самим себе. Я хочу, чтобы вы поработали над чем-то грандиозным и важным. Над тем, о чем потом будете вспоминать в старости, сидя в окружении внуков.

И я взялась за дело – написала статью, в которой ярко живописала красоту затопленной Татуры, а также ее злодейское уничтожение. В следующем номере – открытое письмо в правительство Краснокрестецка. В городе проживало немало потомков жителей мертвой Татуры, и я предлагала осушить водохранилище в том месте. И возродить прекрасные заливные луга. И пойти в церковь на службу, слушая колокола. Интересно, по ком они звонят?

Екатерина отнеслась к моей затее абсолютно равнодушно.

– Я опять худею, потеряла уже два килограмма. Ужас, скоро ветром сносить будет. Это все из-за развода с мужем, – пожаловалась она. – А гонорара ты, Иней, не получишь за этот текст. Мы платим только за городские темы.

– Да уж переживу. Главное, надо как-то расшевелить правительство.

И я расшевелила. Я смогла. В тот же день нас с Екатериной вызвали на ковер в Администрацию города.

– Что это? – спросил глава Краснокрестецка, брезгливо держа полосу двумя пальцами.

– Г-газета, – промямлила я.

– Вижу. Инна Рубежанская, что вы написали?

– Сс-статью про зат-топленный ггород, – заикалась я.

Ужас мой усилился, когда я увидела Вайшнавского. В его глазах читалась откровенная неприязнь.

– Зачем вы, Инна, нарываетесь на проблемы? – уже мягче спросил глава. – Вы же здесь на птичьих правах.

– Она больше не будет, – вдруг заступился за меня Вайшнавский.

– Не будет? Вы за нее ручаетесь?

– Я ручаюсь, – твердо сказала Екатерина. – Инна вообще не получит гонораров за эту неделю.

Страх прошел. Я вдруг почувствовала холодную злость. И подняла голову, как будто бы родилась в Краснокрестецке. Я посмотрела в глаза им всем:

– Нет! Не сдамся! Это актуальная жизненная статья. Какой вред она наносит ЗАТО?

– Вы правда не понимаете? – спросил Вайшнавский. – Затопление Татуры неразрывно связано с появлением Краснокрестецка. Да его вообще бы не было, если б не водохранилище. Большинство горожан – потомки тех, кто жил в Татуре. А что вы предлагаете… Построить новый город и открыть Краснокрестецк? Или сократить число его жителей до сотрудников завода? Крамольные мысли, Иней, крамольные.

– Я никогда не хотела нанести вред ЗАТО…

Господи, какая ложь! Да я мечтала затопить его в кровавых реках.

– Не верю, – поморщился глава. – Еще одна выходка, подобная выниманию шпилек, и…

– Две недели без гонораров! – сказала Екатерина.

– Надо сделать скидку на молодость. Как будто бы никто в ее возрасте не совершал ошибок, – поддержал ее майор. – Но, Инна, вы должны пообещать, что больше не будете привлекать к себе внимание. Это ради вашей же безопасности! В следующий раз мы не сможем защитить, когда обезумевшая от вожделения толпа порвет вас на фашистские знаки.

– Вы преувеличиваете власть моей красоты.

– Ничуть… Обещайте быть благоразумной.

Глава согласно кивнул и налил нам всем коньяка, который неожиданно оказался неплохим.

А потом меня отпустили под честное слово Вайшнавского и Екатерины. Та обещала, что больше никогда я не напишу ни одной неосторожной статьи. И что она лично будет неустанно следить за каждой буквой в газете. Хватит уже с нас мертвой женщины, которая оказалась живой. А также крамольных статей про затопление Татуры.

Я шла домой и рыдала, еще не зная, что одержала моральную победу. Множество жителей Краснокрестецка написали письма в редакцию и поделились, что Татура снится и им. Что затопленный город зовет… И хочет жить.

А Екатерина одной рукой наказала меня, другой же поощрила. После лишения гонорара я получила большую премию.

Жить стало легче, жить стало веселее. Френд продолжал выдавать ужасающие тексты. К счастью, ему хватало ума не считать себя звездой журналистики. Это был просто заводной парень, которого за дружелюбие обожала вся редакция.

– Хороший у тебя муж, Иней, – как-то завистливо сказала Екатерина.

– Хочешь, отдам его тебе?

– Хочу! А за что?

– За квартиру в Верене…

– Ха! За квартиру в Верене я найду себе тысячу таких мужиков.

Когда выпал первый снег, стало легче. Мне захотелось наладить отношения с Вайшнавским. Но со мной бы он разговаривать не стал. И я уговорила Женю помочь – позвонить и якобы назначить интервью. Никогда не забуду выражение лица майора, когда я вошла к нему в кабинет. Странное смешение недовольства и радости. Обиды и симпатии.

– Инна?

– Мне очень больно, что так получается. Я хочу сделать шаг навстречу, а вместо этого отхожу все дальше. Мы могли бы прекрасно сотрудничать. Но для этого придется забыть прошлое. То, что мы были когда-то друзьями, – я протянула ему руку для пожатия, но сотрудник органов перевернул ее и начал целовать – всю, от ладони до плеча.

Я отпрянула. Стало не по себе.

– Простите, у меня есть муж. Предлагаю работать вместе… Думаю, у нас получится.

– Работать и все? – спросил Вайшнавский, и глаза его нехорошо заблестели.

– И все, – промямлила я, многократно жалея, что явилась в полицию.

– Иней, да ты хоть понимаешь, что я могу тебя уничтожить? Оставить одну, без семьи, работы, жилья… За пределом.

– Мне кажется, что иногда я этого хочу.

– Хочешь? Думаю, что ты мечтаешь о другом, – Вайшнавский подошел почти вплотную.

Я бросилась к двери:

– Пожалуйста, будьте человеком, не ломайте мне жизнь…

– Как же часто я слышал эту фразу, – процедил майор. – Особенно когда работал в КГБ. Иди уж… Но еще одна ошибка… И помни, ты – больше не та девочка, которую я когда-то катал на мотоцикле. Детство закончилось. Пора отвечать за свои поступки.

Я не стала дослушивать и бросилась к двери почти бегом.

А потом был Самайн. И мне снова снились зловещие сны. А Френд опять мучился от приступа. Он разбудил меня, велел одеться и почти волоком потащил к стене с колючей проволокой:

– Ненавижу все… И боюсь, – признался он.

– И я боюсь. Сейчас брошусь навстречу патрулю и погибну. Или на стену… Или начну стрелять в каждого. Я хочу крови и смерти!

А потом мы увидели странное. Того, чего быть не могло. Прямо по снегу ехал мотоциклист. Одетый в легкую кожаную куртку, с банданой на голове. Френд улыбался. Он что-то понял. А мне показалось, что едет Шадов. Такой, каким он был пять лет назад. До того, как превратился в сотрудника органов Вайшнавского. До того, как я вероломно его предала, польстившись на мимолетную родительскую ласку. И вот-вот он увезет меня на мотоцикле. Надо только протянуть руку и подойти. Но я осталась с мужем, которому действительно была нужна. И байкер вдруг перелетел через стену и исчез.

А мы с Френдом смогли справиться с помешательством. Наверное, это был наш беспечный ангел-хранитель. Взявшись за руки, тихо пошли домой и стали ждать рассвета.

50

В странную ночь Самайна мне позвонила Эля. И сообщила, что, вероятно, город будет уничтожен. Ровно через год. В ночь зимнего Солнцестояния.

Но веренское равнодушие ко всему странному прочно закреплено в моих генах. Даже когда я встречала поутри со странными дарами, то пугалась куда меньше, чем от созерцания забора с колючей проволокой. Адаптивность как стиль жизни, ведь я рождена в Верене.

Поэтому я старалась ни о чем не думать, как бы странно это ни звучало. Строила планы на жизнь в Краснокрестецке, мечтала устроиться работать в школу, завести ребенка.

– Не смеши меня, – отозвался Френд, когда я сообщила ему об этом. – Какой ребенок может быть у нас с тобой? Мне вполне хватает своего сына. Да и после родов придется прописать тебя, что совершенно не входит в мои планы. Не хватало еще, чтобы ты здесь получила постоянный пропуск.

Впрочем, иногда Френд становился добрым, ласковым, и мы отлично ладили. И даже выезжали в Верену, чтобы сходить в кафе или в кино.

– Ты много значишь для меня, Иней, – однажды признался он. – Но чувства к тебе запрятаны в дальний ящик моего сердца. Почему? Как ни крути, ты остаешься чужой для этого места. А чужая ЗАТО будет чужой и мне. Также влияет разница в возрасте и многие другие факторы.

– А у меня все наоборот: я строю свою жизнь в Зоне, но иногда хочется не выходить из дома и вообще никого не видеть.

Рассуждая так, мы гуляли по городу, держась за руки. Если бы все изменить… Если бы вернуться в прошлое. То не Френд, а Ёрш крепко бы сжимал мою руку, и гуляли мы по Веренскому лесу. И взошли бы вместе на Двойные горы, не боясь взглянуть в глаза поутри. И потребовать от них правды. Правды о нас. Правды о Шаолине.

Но не суждено этому произойти…

Вдруг мы увидели странное сооружение, которого раньше не было.

– Похоже на валун с плющом. Смотри, на табличке надпись: здесь будет стоять памятник пропуску, – сказал муж.

– Что за глупая затея! Но нашу газетенку это должно заинтересовать. Надо бы написать, – я со смехом потрогала валун. – Чего только не придумают, чтобы потратить государственные деньги. Зону ведь содержит не область, а страна. Есть где разгуляться фантазии.

Я смеялась долго и от души, еще ничего не понимая. Еще не зная, что наступает начало конца.

И писала этот текст как последний, не думая, что он действительно будет последним. Информация о вариантах памятника, а также мнение жителей по этому вопросу. Все очень корректно и взвешенно. Они не придерутся, они просто не смогут!

Утром просунулась от звонка майора Вайшнавского:

– Иней, немедленно приезжайте! То, что вы написали… У меня нет слов. Да это же просто стыдно и подло. Как вы могли! После того, как я поручился перед главой…

Я похолодела, лихорадочно пытаясь припомнить, что такого особенного дала в статье… Ни одного неосторожного слова и, естественно, никакой критики власти, хотя считала затею с этим памятником глупой и ненужной.

Уже через час я была в кабинете редактора.

– Екатерина, помогите. Опять мне звонят из прокуратуры.

– Иней, ты совсем свихнулась? Что ты написала? Что?

Похолодев от страха, я собралась в считанные минуты и приехала в редакцию.

Было непривычно тихо. Журналисты смотрели на меня странными взглядами, выражавшими сочувствие, но и отвращение. Вдруг Женя встала и пожала мне руку:

– Прощай, Иней. И прости нас, если сможешь.

– Что это вы меня прежде смерти хороните? Еще поработаем вместе, – уверенно сказала я.

А потом Екатерина подала мне газету и тихо сказала:

– Это я виновата. Только я. Мне и нести наказание. Невнимательно прочитала и пропустила такое…

Она была бледной, как снег, и впервые в жизни показалась мне даже симпатичной.

И я стала читать свой текст. А потом увидела то, что написать никак не могла. «Памятник пропуску нужен обязательно, ведь пропуски скоро останутся только в памяти жителей. Уже в ближайшее время планируется изменение статуса закрытого территориального объединения. Краснокрестецк станет обычным городом Веренской области, открытым для въезда. А через пару лет канет в лету и забор с колючей проволокой. Как двадцать лет назад это произошло с Берлинской стеной».

Я посмотрела на Екатерину. Мне показалось, что она меня ударит. Но та отвела взгляд и тихо сказала:

– Зачем ты сделала это, девочка? Жизнь тебя, наконец, доконала? Ты была такой перспективной, такой сильной. Я даже хотела назначить тебя на должность замредактора. А теперь прокуратура требует крови. Твоей крови.

– Я не писала этого, клянусь! Ну, сами посудите: зачем мне это? Я же всеми силами стремлюсь закрепиться в Краснокрестецке. Стать здесь своей. Что теперь будет?

– Глава в шоке. А Вайшнавский имеет на тебя зуб. И он сказал в ультимативной форме: или увольнение Инея, или закрытие газеты. Но я тебя так просто не отдам, и за газету мы еще поборемся.

– Но я не делала этого!

– Как теперь докажешь, кто внес изменения в полосу непосредственно перед отправкой номера. В редакции нет камер. Знаешь же, что у нас всегда ходят толпы людей. Верстальщики часто бегают на перекур, а корректоры – в буфет. Чужой вполне мог заменить текст. И почему-то я верю тебе, Иней! Ты бы такого не совершила. Слишком благородная и правильная. Даже снобка, уж извини… Да и себе яму кто же будет рыть.

Уже во второй раз начальница показалась мне почти красивой.

Плечом к плечу мы пришли к Вайшнавскому. И вдруг я взглянула на него другими глазами. Как женщина – на привлекательного мужчину. Видно, что полицейскую физкультуру не прогуливает, да и сам спорт уважает. Как и большинству, ему очень шла форма. И власть над людьми.

«Какие у него красивые холодные глаза. Цвета холодной воды. Как и все на Зоне – красивое и холодное», – подумала я. И сначала даже расслабилась и улыбнулась, вспомнив, как мы весело пили чай в этом кабинете.

Но потом мне стало плохо, потому что он заговорил:

– Инна, что обозначает ваше имя?

– То и обозначает. Иней.

– О, нет, оно переводится с древнескандинавского как «холодная вода». Там вам и место. В холоде, за пределами ЗАТО. То, что вы сделали, должно быть наказано. Газету мы закрываем. «Красная» из респектабельного издания превратилась в рассадник крамолы. А вы, неуважаемая жительница Верены, должны покинуть пределы Зоны в двадцать четыре часа. Езжайте назад к своим светлым зонам и радуйтесь, что дешево отделались.

Екатерина запрокинула голову и закрыла глаза руками, но смогла почти спокойно сказать:

– Мы готовы заплатить штраф. В любом размере. Простите нас… Я ручаюсь, это сделала не Инна.

– Да? Штраф? Кажется, вы издеваетесь. В городе уже началась паника. Люди напуганы настолько, что собирают вещи, чтобы бежать. Они считают, что скоро наступит апокалипсис. Сегодня завод даже не начал работу, потому что половина сотрудников не вышли на работу. Школы, больницы и другие общественные учреждения закрыты. На улицах – стрельба и беспорядки. И после этого вы говорите о штрафе?

– Это была дьявольская диверсия. Газету просто использовали в своих целях, – возразила Екатерина.

Она билась за меня до последнего. А я готова была упасть на колени. «Только не двадцать четыре часа. Нет!».

Но тут я потеряла остатки самообладания:

– Вы издеваетесь? Какая к черту газета? Да, кто-то написал странную заметку, желая подставить меня. Но ведь она правдива! Городу грозит страшная опасность. Срочно отдайте приказ о введении войск! Полгода, максимум год – и поутри устроят кровавую резню. Я видела пророческие сны о будущем. Моя подруга Эля…

Вайшнавский и Екатерина переглянулись:

– Она бредит, – неуверенно проговорила моя начальница. – Эта Инна всегда не в себе. Она же из Верены, города шизофреников, которые верят в магию, поутри и людей с песьими глазами.