Текст книги "Лукавый Шаолинь"

Нет. Я не способна даже подняться. Случилось то, о чем когда-то предупреждал мой учитель. Я отдала слишком много. И сейчас тихо слабею. Впрочем, кровь – это тоже сила!

И тогда мне приходится порезать себе ладонь. Истекая кровью, ползу к ближайшей светлой зоне. Еще немного… Чуть больше километра.

Но все же я теряю сознание.

Передо мной стоят двое. Парень в сером плаще с капюшоном, скрывающем лицо. И мой любовник Бранимир. Я едва узнаю его искаженный отчаянием голос:

– Эгоистичная сучка! Через двадцать четыре часа поутри войдут в город.

– Заткнись! – это парень в сером. – Самайн не закончился. Эля еще может все изменить!

– Изменить? Да твоя хваленая чародейка вот-вот подохнет! Она – пустышка.

– Мы должны перенести ее в светлую зону и остановить кровь.

Бран вздыхает, но слушается серого. Затем перевязывает мне руку и шепчет на ухо.

– Пришло время спасать любимых. А тебе пусть помогут боги…

Я опять проваливаюсь в забытье, но теперь уже светлая зона качает меня в своей снежной колыбели. Медленно-медленно прихожу в себя. Я вошла в Самайн на пике своей силы и могущества. Готовая на всё. Даже – штурмовать Двойные горы.

А сейчас я пуста. И не смогу слепить даже простейший огненный шар. Но это и не требуется, потому что Тьма овладевает моей душой. Первобытная Тьма Самайна.

Я надеваю респиратор. Ловлю такси.

И старательно распыляю газ, пробуждающий жестокость, в каждой светлой зоне. В каждой светлой зоне!

Посмотрим, кто победит, жалкие гномы, которые загребают жар чужими руками.

Часть 6. В Шаолинь без меча

Иней

70

До конца жизни я не прощу Френду эту страшную ложь, якобы люди мне враги, якобы все желают мне зла. Как же он стремился внушить, что Краснокрестецк – самое безопасное место на Земле… Хотя каждый верит только в то, что хочет верить.

Я ехала в автобусе в деревню Красные Холмы, откуда пошел мой род, и улыбалась. Казалось, что не делала этого целую вечность. Но я теперь училась заново радоваться и верить людям.

В школе меня приняли как родную. Это было неслыханное событие, чтобы молодая учительница приехала работать в село. Директор оказался старинным другом нашей семьи и сделал все, чтобы выбить нехилые подъемные. Мне даже предложили новый дом, но я предпочла жить в своем, оставшемся в наследство от бабушки.

Не скажу, что было легко, ведь пришла я в конце года и была слишком молодой, чтобы сразу завоевать авторитет среди детей. Часто возвращалась из школы настолько усталой, что замертво падал на кровать. Бывало, что и плакала, и хотела все бросить, вернувшись в Верену… Здесь не было мощной поддержки светлых зон, но жили добрые люди, которые охотно делились своим теплом.

Однажды, уже летом, когда занятия кончились, я взошла на холм в лесу и долго смотрела на деревню с высоты. Сердце распирало от счастья. Никогда я не чувствовала себя настолько нужной, настолько своей. Даже в Верене среди сталкеров. Набрала свежей земляники, еще наполовину зеленой, вдохнула аромат и задумалась… Мысли были очень приятными. Открою в школе кружок шитья и подготовительные курсы для желающих поступить в вузы. Поеду отдыхать в августе на море с Хельгой и Егерем.

Вдруг меня окликнули:

– Инна Георгиевна!

Она была самой маленькой среди моих учеников. Босоногая фея с зелеными глазами и светлыми-пресветлыми волосами. Когда-то и я была такой. А потом таких вот фей увозят в запретные города с колючей проволокой.

Я крепко обняла девочку, вздрогнув от теплоты ее тела.

– Никогда не уезжай отсюда. Не обольщайся на лживые посулы. Цени то, что имеешь.

– А вам нравится у нас?

– Только здесь я научилась дышать, милая.

И взяв ребенка за руку, я пошла навстречу своей новой жизни.

71

Шли месяцы. Я старалась не думать ни о Верене, ни о Краснокрестецке. Лишь одно воспоминание не давало покоя. Эля позвонила и поделилась, что ей предстоит распылить веселящий газ над Вереной. В то же время Краснокрестецк откроют, и мародеры подожгут и разгромят город. Погибнет огромное количество людей. Это необходимо, чтобы уничтожить отрицательный эгрегор. Если она откажется, в ту же ночь поутри сбросят черный огонь и на Верену, и на Краснокрестецк, и на затопленную Татуру.

Мне же предстоит выполнить свою часть задания – упокоить затопленный город, дать свободу заблудшим душам. Но как? Не представляю. Если откажусь – результат будет таким же.

Светлые зоны прохудились, и зло скоро расползется по всему миру. Или же города будут погребены под черным огнем, как Помпеи под лавой. Лишь мы с Элей можем взять на себя ответственность. Уничтожить негативный эгрегор в Татуре и Краснокрестецке.

Что я почувствовала? Ненависть к Эле, которая явно собиралась пойти на поводу у поутри. Презрение. Затаенную боль. Она не жила в Краснокрестецке, не видела его чудес. И готова была на все ради спасения своих ненаглядных светлых зон. А еще всегда была недалекой.

Слабая глупая Эля…

Я же верила, что смогу договориться с поутри и с властью в Краснокрестецке. Добьюсь того, что в город введут войска. И посмотрим, что там смогут гномики со своим черным огнем. Но для этого требовалось нейтрализовать Элю. Увезти ее и спрятать.

Помню, как удивилась подруга моему неожиданному предложению выпить в одном из баров Верены. Но мы так редко виделись, что она, не раздумывая, согласилась. Еще больше Элиза удивилась просьбе надеть красивое узкое платье и тому, что вместо бара я привела ее на крышу одного из заброшенных домов.

Это была теплая звездная ночь. И пока подруга любовалась открывшимся видом, я достала пистолет.

– Не шевелись. Хорошо. А теперь аккуратно положи на пол кастет и нунчаки. Я же знаю, что даже вечернее платье не помешает тебе взять их с собой. Открой сумку, чтобы я убедилась в этом.

Зеленые глаза подруги превратились в два блюдца. Даже в темноте был виден их блеск.

– Иннка! Ты под грибами, что ли?

– Руки подняла.

– Да что случилось?

– Сейчас мы едем на вокзал. В двенадцать – последний автобус в Красные Холмы. Ты станешь там жить, пока я не улажу дела с начальством Краснокрестецка. Я не позволю тебе уничтожить город.

– Да пошла ты! Краснокрестецк давно обречен. И ты тоже, если откажешься повиноваться поутри. Да они нас размажут, как масло по бутерброду. Поутри владеют такими технологиями, какие не светят нашим ученым еще лет двести. Твоя отвага, конечно, похвальна. Но абсолютно бесполезна.

– Выбор есть всегда! Или ты добровольно уезжаешь, или… Или я стреляю тебе в ногу.

– Не смеши. Ты же пацифистка, Иней. Ну, давай, разберись с поутри. Ты же у нас красивая. Сиськи и волосы открывают все двери. Переспи с гномами, Белоснежка. Может, тогда они пожалеют нашу старую добрую Верену. И разольют черный огонь где-нибудь в другом месте!

Я покачнулась. Глаза заволокла красная пелена злобы. Вдруг отчетливо запахло кровью. Если бы только Эля не говорила этих жестоких слов… Возможно, мы бы пришли к соглашению.

И тогда я выстрелила.

Вероломно выстрелила в ногу моей Эле.

Моей подруге детства.

Да только я не учла одного.

Эля – не человек. Давно уже.

Потому что человек явно не способен увернуться от пули, взлетев в воздух на полтора метра. И при этом растянуть ноги в идеальном шпагате. В узком вечернем платье.

В следующую секунду Эля пяткой выбила пистолет. И, наконец, одним прыжком очутилась сзади. Подруга бесцеремонно заломила мне руки, заставив встать на колени.

Но затем, очевидно, выдержка ее оставила. Эля больше не показывала чудеса боевых искусств. Она совершенно по-девчоночьи вцепилась мне в волосы и завизжала. Я не отставала, пытаясь расцарапать ей лицо. Мы покатились прямо к краю крыши.

Не знаю, чем бы это все закончилось. Но кто-то начал стрелять. Оторвавшись друг от друга, мы увидели мужчину в плаще, который стоял на противоположном конце крыши.

И словно бы спало наваждение. Он бросил нам пистолет и ушел. Я вдруг осознала, что чуть не убила своего единственного союзника. Не иначе, как Мастера Иллюзий и Хранители Снов задурманили мой разум.

– Эля, прости… Я хотела спасти тебя.

– Я знаю. И мне очень-очень страшно. Не за себя, за тебя.

– Но почему?

– Поутри сделали из тебя жертвенную корову. Твои шансы на выживание оцениваются как одни к пятидесяти. И от тебя ждут уничтожения Татуры скорее всего через собственную смерть, ведь ты – воплощение сострадания и пацифизма.

Я отвернулась и спрятала лицо в ладонях, не желая показать, как испугали меня ее слова.

– Все будет хорошо. Я спрячусь. Знаю место, где никто меня не достанет.

Подруга вздохнула:

– Боюсь, ты сама принесешь себя в жертву. Добровольно.

– Сейчас это не важно. Надо что-то решить с Краснокрестецком.

Так мы договорились, что каждая делает то, что может. Действует по своему плану, пытаясь помочь людям. Даже двадцать спасенных жизней имеют значение, даже пять, даже одна-единственная.

Даже тот, кого я ненавижу, имеет право жить и дышать.

72

Часто ко мне приезжали Кеша с Гошей, иногда – Эля, Хельга, Егерь и Асмодей. Изредка звонил Ёрш. В разговорах мы старательно обходили тему закрытых городов и моего замужества. Я так и не нашла в себе сил связаться с Френдом и развестись, живя соломенной вдовой. Но этот вопрос меня не сильно волновал, хотя о муже думала каждый день.

Накануне моего двадцать четвертого дня рождения пришла соседка, чтобы помочь нарезать салаты – я собирала большую компанию.

– Что там творится в мире? – мимоходом спросила я, перебегая между плитой и столом. Телевизор и Интернет были в списке запретных вещей в моем доме.

– Все спокойно. Войны нет, революции тоже. Хотя, как сказать… Завтра час икс для города Краснокрестецка. Открывают его.

– Что?!

– Завод переходит на мирные рельсы. А секретность обходится дорого.

– Прости. Кажется, день рождения переносится, – я выключила плиту.

– Иней, что с тобой?

– Я еду в Верену.

– Как? Ты не сможешь. Автобусы уже не ходят, – заверила соседка.

– А такси?

– Так далеко никто не поедет. Хотя нет, сегодня же пятница. Ты еще успеваешь на последний. Но умоляю, не надо. Сегодня канун Самайна, плохая ночь. Жди утра, Иней. А лучше всего – предоставь Краснокрестецк его судьбе. Я боюсь за тебя.

– У меня там остались незавершенные дела. И… я вернусь!

Как только за приятельницей закрылась дверь, я начала собирать вещи. Нижнее белье, зубная щетка и косметичка. Я вернусь!

А потом был автобус, который ехал крайне медленно. И таксисты, которые даже за очень щедрое вознаграждение не хотели отвезти меня в запретный город.

– Даже не думайте, там сейчас страшное творится. И куда власть смотрит… – отнекивались водители.

В Краснокрестецк я попала только на следующий день, вернее, в жуткую ночь Самайна, когда открывается граница между миром живых и мертвых. Наконец найдя того, кто очень любил деньги. Это был молодой парень, черноволосый и голубоглазый. Вечно усталый. Наверное, платит ипотеку и кучу кредитов.

– Могу выйти за километр до ворот, если так боитесь. Но… подождите меня, пожалуйста, я постараюсь недолго там пробыть.

– Обещаю, что буду ждать, – тихо сказал таксист. – Будьте осторожны.

– Если… Если не вернусь через два часа, уезжайте из этого гиблого места.

– Да, вы уж простите, но у меня дети. Если я погибну, что с ними станет?

Уже у ворот, которые были широко распахнуты, творилось что-то невообразимое. Рядом со зданием КПП шесть человек свернулись в клубок ненависти. Они так немилосердно избивали друг друга, что меня чуть не стошнило от ужаса. Рядом сидела девушка в порванной куртке, размазывая кровь по лицу. Ребенок на вид лет трех плакал и звал родителей. Но я не могла помочь никому. Собрав последние силы, прошла через ворота и вошла в Красный Самайн.

Город горел.

Множество раненых. На них обрушилась вся агрессия, когда Зону открыли. Свобода далась нелегко… Свобода всегда достается кровью.

Я шла по Красному Самайну, а в голове стучало:

 
Где же я тогда была,
как жила все это время?
Наступили дни мои
на стеклянную траву.
Ворох листьев наотрез
разлетелся между теми,
кто уверен, что они
знают правду обо мне
сквозь листву,
что осыпалась тогда
с ослепительной рябины,
и с березы у окна,
и у клена над ручьем.
Ярким пламенем огня,
языком неугасимым
шорох листьев не молчит
над моею головой
каждым днем.
Где и краски, как не здесь,
где и сгинуть, как не в осень?!
На начало ноября
души листьев над землей.
Не коснется их зима,
вихри листьев вдаль уносят
всех, метнувшихся в костер,
всех, вступивших в хоровод,
оставляя золой.
В вихре пламени листвы,
в огнерыжем лисьем танце,
в вечных странствиях листа,
в буром, рдяном, золотом,
осеняя по пути
крыши, башни, колыбели…
Когда буду улетать,
на прощание махну тебе крылом.
 

Ну и что! Ну и что! У меня еще оставался шанс спасти Френда.

На улицах стояли баррикады. Стреляли. Жители города из последних сил защищались от обезумевших «паломников». Даже небо горело кровью. И совсем неважно, что на улице было двадцать первое декабря, а не ноябрь, как в песне.

Пока я добралась до своего бывшего обиталища, меня дважды попытались ограбить и один раз – изнасиловать. Запах крови – заразен, а Красный Самайн склонен к убийству. Слишком долго копилась ненависть и зависть к Краснокрестецку… Слишком много о нем ходило нехороших слухов. Это был ад, местный Апокалипсис. Даже не верилось, что всего в семи километрах в Верене мирные люди радуются жизни – гуляют, женятся, разводятся, рожают детей и умирают. Сама смерть была там чинной и благообразной… В Зоне она была отвратительна и имела волчий оскал «паломника» и «мародера».

Город горел. Горел и смердел кровью.

Но я шла вперед, не убоявшись зла, как истинное Дитя Самайна.

Я шла вперед, когда в меня стреляли. И даже когда город бомбили жесточайшим запрещенным оружием – фосфорными бомбами. Их запретили к применению еще во времена Первой Мировой войны. Фосфор горит прямо в теле человека, причиняя немыслимые страдания… Шансов выжить после него нет. Но я шла вперед. Даже когда мои волосы опалил огонь. Даже когда смерть тянула ко мне свои сухие старческие руки.

Дверь была открыта, я толкнула ее и беззвучно вошла. Френд лежал на диване, безжизненно свесив руки. Я вздрогнула. Показалось: он уже мертв.

– Ты пришла! Я знал это и ждал, – муж обнял меня.

И долго-долго гладил по волосам.

– Милый, ты хочешь есть? Ты ранен?

– О, нет, не волнуйся. Я давно уже был готов к такому повороту событий, – усмехнулся Илья и махнул рукой на заколоченные окна. – Видишь, забаррикадировался.

Я погладила его по голове:

– Надо выбираться отсюда. Пойдем со мной и будем жить!

– Иней!

– Хороший, ненаглядный, нам надо уходить, пойми. У меня в деревне дом, там дышать можно! Дышать!

– Иннушка, мой дом здесь. Я погибну вне ЗАТО!

– Так ЗАТО уже не существует! Ворота открыли. На улицах бесчинствуют преступники… Идет стрельба и бомбежка. Террористы бросают бутылки с зажигательными смесями… Город погиб… Этот удивительный город…

– ЗАТО существует, пока ты в него веришь. Как и колючая проволока, как и Татура… Главное – верить.

– Но здесь опасно!

– Ах, Иней, твой целебный деревенский воздух убьет меня скорее.

– Ты нужен мне! – использовала я последний аргумент.

– Прощай, Иннушка. Выбирайся сама. Не все так страшно, как тебе кажется. В большинстве районов спокойно. Наверное, ты стягиваешь на себя всю ненависть. Уходи, но возьми пистолет. Ты неплохо стреляешь. Живи, родная!

Смутно почувствовав, что это неправильно, я отказалась от пистолета.

– Прошу, помолись за мою беспокойную душу в церкви, – прошептал Илья, едва шевеля бледными губами. – Но не в светлой зоне Верены. Тошнит меня от ваших чистеньких серебряных куполов. Другую найди, там, где служил молбены мой пращур.

– Обещаю. Прощай, Френд. Буду… скучать, – я прижала его голову к груди, точно зная, что уже мы не увидимся.

Потому что я, скорее всего, не смогу выйти из города.

Меня пристрелят случайной пулей. Или изобьют до смерти. Или в меня попадет огненнная бутылка. А может, заденет фосфором. Шансов нет. А может, я сама не хочу уходить? Хотя, наверное, я сама не хочу уходить.

Красный Самайн. Черный Самайн. Серебряный Самайн. И я позвонила Кеше:

– Что случилось в день моего рождения? Почему меня назвали Инеем? Отвечай! Я, скорее всего, не выкарабкаюсь.

– В Красный Самайн ты умерла, – хрипло ответила мать.

А я вдруг поняла, что на самом деле они любили меня до безумия. Больше всего на свете. И все эти годы боялись свого чувства.

– У меня были очень сложные роды, – продолжала Кеша. – Вся истекла кровью. Врачи боролись за наши жизни, но…Ты все равно перестала дышать. Говорили, что вся синяя была. Гоша почернел от горя и ужаса. Он искал по всему городу маленький гроб. И нашел, даже во времена страшного дефицита. Мы винили себя во всем. Что зачали тебя в… Впрочем, это неважно. Ты умерла! Ты не должна была жить. А потом, потом выдохнула и задышала часто-часто. Это было на рассвете, когда Самайн уже закончился. Мне уже потом рассказали. Я-то металась от боли, не спасали даже наркотики. Где-то только на третий день увидела тебя. Не скажу, что испытала. Но точно не радость. Скорее отвращение, смешанное с удивлением. Выписали нас только через две недели. Помню, как долго сидели мы втроем у ненужного, к счастью, гробика…

И тогда-то я и Гоша испытали это неповторимое чувство обожания. Ты уже тогда поражала своей красотой… И мы поклялись, что больше никогда не переживем того ужаса… И не заведем детей. И станем другими людьми. Уравновешенными и сильными. Много клятв тогда было дано. Уж прости, Иней, своих ужасных родителей… Каждую минуту мы с Гошей корим себя за твое детство.

– Мама, я люблю тебя. И… я выберусь.

Легче сказать, чем сделать. Френд был прав. Не так все страшно было в Краснокрестецке, это я притягивала к себе опасность.

Мелкими перебежками я пробиралась к воротам контрольно-пропускного пункта, с ужасом сознавая, что не успеваю. Прошло больше двух часов. Таксист меня не дождался. В другое время я бы пошла пешком до Верены, но сейчас это было слишком опасно.

Я почти ослепла от слез, потерявшись в пространстве. Хоть бы набрести на дыру в заборе… Как же страшно…

Я прижалась к стене пятиэтажного дома с выбитыми стеклами и зажала уши руками, не в силах выдержать грохота. Рядом оказались трое парней, не старше двадцати лет. Их зрачки были расширенными, руки дрожали. Да это же веренцы! Обезумевшие веренцы.

И сейчас они меня убьют. Я ведь жертвенная корова.

Но нет. Может, дело в моей внешности и распустившихся волосах. А может, молодчики просто были разгорячены кровью и болью.

Один грубо прижал меня к стене. Другой прижал нож к горлу. А третий… Даже не помню, потому что в тот момент я услышала властный голос:

– Руки убрали, щенки.

В трех шагах стоял Шадов, одетый в куртку-косуху и кожаные штаны. В руках он держал пистолет. Не помню, как высвободилась из кольца рук, не помню, как Вайшнавский довез меня на мотоцикле до автобуса. Он отдал мне свой шлем, а сам гнал под пулями.

Потому что смерть, ходившая за мной по пятам, обратила взор и на него.

Но, видимо, я еще не выполнила своего предназначения. И зачем-то была нужна поутри.

Мы добрались до ворот контрольно-пропускного пункта.

Слава и хвала Вайшнавскому. Он сдержал обещание. Спас меня и всех людей, которых я указала в списках.

У входа в автобус я уткнулась в грудь Шадову и зарыдала еще сильнее. Мотоциклист прижимал меня к себе так крепко, что я едва дышала.

Подошедшая Екатерина гладила мои дрожащие плечи и шептала, что все уже закончилось.

Наконец я взяла себя в руки. И даже нашла силы на улыбку всем тем, кто сидел в автобусе. Близким друзьям и заклятым врагам. Беженцам из разрушенного Краснокрестецка, из уничтоженного отрицательного эгрегора. Затем повернулась к Вайшнавскому, единому в двух лицах байкеру и фсбшнику:

– Вези меня.

– Куда?

– Домой… Я очень хочу домой.

73

Целый месяц я не желала слышать о событиях в Краснокрестецке. Знала только, что власть подавила беспорядки. И что количество жертв было в десять раз меньше ожидаемого!

Эля сотворила чудо! Моя гениальная подруга уничтожила отрицательный эгрегор, обойдясь малой кровью. Она обманула поутри, распылив газ в светлых зонах. Эля знала многое. И то, что жители районов с серебряными церквями физически неспособны на убийство и излишнюю жестокость. Свет поможет им сопротивляться злу. Так и вышло. Да, жертвы были, но уничтожили лишь несколько жилых районов. Большинству удалось спастись.

Но как же я хотела забыть ночь Красного Самайна… Я думала, что если ни с кем не обсуждать те страшные события, то станет легче.

Но однажды заговорить о них все-таки пришлось. Позвонил майор Вайшнавский. Мне неофициально было предъявлено обвинение в убийстве мужа. Неофициально – это значит, что я дала подписку о невыезде и встретилась с Шадовым в неформальной обстановке.

Не было больше моего отважного спасителя. Не было и байкера в куртке-косухе.

Передо мной сидел внимательный сотрудник органов.

– Инна, вы по-прежнему ослепляете всех своей красотой, – сделал следователь безвкусный комплимент.

– Да неужели? Вы хотите поговорить о моей внешности? Или о том, убила ли я своего мужа? Не скрою, что терпеть его не могла.

– А вы изменились, – усмехнулся Вайшнавский.

– А мы в Верене, а не в Краснокрестецке. Давайте перейдем к делу.

– Давайте. Илья Грознов мертв, а вы, как сообщает Игорь Лесницов, последняя, кто его видел в живых.

«Кто такой Игорь? А… Это настоящее имя Егеря», – подумала я.

– Все как в плохих детективах. Игорь Лесницов опять же утверждает, что только у вас был мотив убить мужа – отомстить за сломанную жизнь. Вы много раз публично заявляли, что ненавидите его. И опять же орудие убийства – пистолет.

– На нем были мои отпечатки пальцев? – прервала я стройный поток речи следователя.

– Нет… Но вы знали, где он лежит, и решили, воспользовавшись неразберихой и беспределом, застрелить врага.

– Вы сами себе не верите. Френд не был моим врагом. Я… наверное, любила его.

– Наверное? – усмехнулся Вайшнавский.

У меня зазвонил телефон. Это был Асмодей, который спрашивал, где я. Пришлось назвать место.

– Знаю, с кем ты сейчас беседуешь. Передай этому следаку, что через пять минуту буду здесь. У меня официальное заявление.

– Сделает он, как же, – усмехнулся Вайшнавский. – У нас неформальное общение, девочка.

Майор погладил меня по щеке, но я цепко схватила его за ладонь:

– Повторю, здесь не Краснокрестецк!

– Хорошо, хорошо, – впервые Вашнавский выглядел обескуражено.

Мы сидели молча вплоть до прихода Асмодея и Ерша. Те не заставили себя долго ждать.

– Нас тоже допрашивали, и я предполагал, чем это кончится. Все подозрения подтвердились. Иней – невиновна, и не надо делать ее крайней. Это было самоубийство! Ответь, кому принадлежит данный телефон? – выпалил Асмодей, четко выговаривая каждое слово.

Ёрш присел рядом и взял меня за руку. Сразу стало спокойнее.

– Френду. Я абсолютно уверена.

– Думаю, и экспертиза подтвердит, что это голос Ильи. Он, предчувствуя неладное, передал мне запись. Френд никогда не доверял своим друзьям. Знал, бедолага, что в случае чего эти милые ребятки-страйкболисты станут всеми силами топить Инея. Слушайте, тогда вы все поймете, – пообещал Асмодей и включил записанное:

«Любимая моя девочка, Иней! Если ты это слышишь, значит, меня уже нет в живых. Пойми, я сделал это осознанно и добровольно, как настоящий солдат. Эй вы, те, кто, возможно, обвиняет Инну: она никогда не замышляла меня убить. Наоборот, это я покушался на ее жизнь и здоровье. И покончил с собой потому, что нет мне места в новом мире, где правят дети девяностых. Где самый защищенный и безопасный город хотят открыть на потеху толпам сумасшедших. Я-то знаю, любопытство – тяжкий грех, от него рукой подать до крови и ненависти.

Окей, официальная часть закончена. Еще раз повторю: я умираю добровольно и даже с радостью. Интересно, что же там, в Красном Самайне? Вот-вот я загляну в неизведанное. Как я долго ждал, но мое время пришло. А теперь, господа хорошие, выключайте запись. Дальнейшее Иней должна послушать одна…»

– Нет! Продолжаем, – резко сказал Вайшнавский.

– Это решать Инею, – спокойно возразил Ёрш.

– Продолжаем, – согласилась я, потому что одной слушать Френда было бы слишком жутко.

«…Дорогая моя, бесценная девочка. Как редко я говорил тебе слова любви. Скажу хотя бы в последний раз, что ни одной женщиной не дорожил так, как тобой – светловолосой веренской феей. Как я мечтал подарить тебе Шаолинь или хотя бы стать твоим беспечным ангелом-хранителем. Но не получилось. Я хочу лишь одного – твоего счастья. И знаю, что будешь, будешь жестко казнить себя за мою смерть. Отмоли – легче станет. Оплачь в церкви. А потом, не колеблясь ни секунды, выходи замуж за Ерша. Знаю и то, что ты любишь сложные задачи. И не сможешь отдать свое сердце сталкеру, пока не оплачешь меня. Так найди тот храм, где колокол зазвонит только для тебя, где поймешь и услышишь. Найди, Иней! Главное, помни про колокол! По ком он звонит? Я люблю тебя и всегда любил. Прощай!»

Они все плакали. И Асмодей, и Ёрш, и даже Вайшнавский отвернулся. Одна я смотрела на них сухими глазами.

– Могу идти?

– Да, конечно, – прошептал майор. – Но куда?

– Как куда? – я вполне искренне удивилась их непониманию и заторможенности. – Конечно, в церковь, искать колокол.

74

Я взяла отпуск на работе. И почти месяц безуспешно искала тот храм, где услышу колокольный звон и смогу заплакать. Но… не получалось. Даже заезжий музыкант-звонарь не смог меня растрогать. Я внимательно слушала причудливые мелодии, которые исполнял мастер. Даже «Реквием» Моцарта. Но мое сердце напоминало пустыню, а в горле стоял ком. Как же тяжело было дышать! И самые благолепные храмы Москвы, Санкт-Петербурга, Суздаля, Владимира не могли заставить меня заплакать. Так прошла весна, затем лето перевалило за август.

И приснился мне сон. Звонил колокол. А я бежала на звон. Из последних сил, так что дыхания не оставалось. Мне хотелось одного: увидеть лицо звонаря. Но как же страшно: вдруг это карлик поутри с красными глазами? Старинная церковь… Ступени со странными растениями… Я поднимаюсь на колокольню… Или опускаюсь? Как странно. Кажется, мне не хватает воздуха. Он стоит там и улыбается. Не могу дышать, умираю. Френд звонит в колокол и звонит по мне.

– Я умерла?

– Не волнуйся! Умирать не страшно, только немножко больно, – отвечает муж. – Но ты должна жить, потому что ты – сама жизнь. И еще должна понять…

– Что же?

– Иди туда, где звонит колокол. И тогда ты обретешь покой! Обретешь покой! Обещаю! Обретешь покой!

Кажется, я умираю…

Зазвонил будильник. С облегчением поняла, что это просто странный сон. Я стала одеваться, обдумывая его. Весной я обошла все церкви Верены, ставила свечки, заказывала поминальные службы, но в душе моей не было покоя. Френд умер и унес с собой в могилу что-то очень важное. Если бы все можно было вернуть… Если бы не было Красного Самайна…

А потом я поняла, где звонил колокол. И немедленно позвонила Ершу:

– Скоро все закончится! Я разгадала эту загадку. Надо ехать на Веренское водохранилище.

– Спокойно, Иней. Конечно, поедем, если ты обещаешь не совершать глупостей. Татура еще имеет власть надо тобой?

– Нет, что ты! Я полностью контролирую свои эмоции.

– Что-то не верится, – сказал плечами Ёрш, но на водохранилище меня отвез.

Стоял жаркий августовский день. Земля дышала! Я вдыхала запах свежескошенной травы и мучительно хотела только одного – жить. Мы долго сидели, слушая пение птиц. Я подставила лицо лучам солнца и улыбалась. Ёрш смотрел недоверчиво:

– Ты задумала что-то нехорошее.

– Я задумала нечто прекрасное, как сама жизнь.

– Что же?

– Искупление и избавление.

– Смерть? Ты решила покончить с собой, Иней? – Ёрш смотрел на меня почти с ненавистью.

Я выдержала его взгляд:

– Надо закончить, надо понять. Но смерти не будет. Красный Самайн уже забрал свое. Один раз – мою душу, когда я умерла, едва успев родиться. Второй – жизнь Френда.

– Тогда идем на Татуру. Именно идем. Это лето очень жаркое, правда?

Действительно, лето было таким палящим, что затонувший город вышел из «пучины морской». Водохранилище обмелело настолько, что мы прошли несколько десятков метров по остаткам мостовых. Кое-где можно было увидеть и личные вещи горожан, погребенные в слоях ила.

Когда все же сели в лодку, Ёрш выдохнул:

– Кажется, я знаю, что ты задумала. Я с этим не согласен.

– Даже не представляешь, – усмехнулась я.

А потом мы увидели ее. Она поднималась из воды где-то на метр. Она – святая церковь затонувшей Татуры, построенная в XVI веке. По ком же звонит колокол? Там – знали. Пойму и я, в свой черед.

Мы подплыли совсем близко. Я распустила свои косы, и волосы опустились почти на дно лодки. Ах, если бы сейчас Френд попросил их, – отдала, не задумываясь. Я уже могу достать рукой крест! Как можно натуральнее улыбаюсь Ершу:

– Дай мне помолиться за душу моего мужа. Дай услышать мой колокол!

– Нет, Иней, нет, – по щекам Ерша текут слезы.

– Хороший, родной, любимый, не заставляй причинять тебе боль.

– Иней, стоять!

Но поздно, я уже слышу звук колокола. И не жду, когда Ёрш подбежит, а сразу бью его ногой в живот. Удар, за который Эля бы аплодировала стоя. Впервые в жизни я забываю о своем пацифизме. Пока сталкер корчится от боли, у меня есть драгоценные секунды, чтобы прыгнуть в воду.

Я плыву вниз, едва успев набрать воздуха в легкие. Как же темно там! И эта заиленная церковь, которая стоит на дне. Страшно и удивительно прекрасно. Жизнь и смерть. Почему же не хватает воздуха?

Татура предо мной! Я вижу, наконец-то вижу! Вот и базарная площадь, где меня зовут попробовать сбитня. А мальчишка-продавец сует свежую газету прямо в руки. Симпатичная молодая мама, похожая на меня, ведет за руку тройняшек-мальчиков. Ветер треплет ее длинные русые волосы. Какая же радость на лицах людей, беспредельное счастье. И колокол звонит! Я вдруг чувствую чье-то легкое прикосновение, словно ветерок подул. Френд смеется и показывает вверх большой палец:

– Все-таки догадалась, смогла, девочка моя.

– Догадалась. Я люблю тебя!

– И я люблю тебя. Сколько же в тебе этого чувства, дитя Самайна. А ты стережешь его, словно купец злато. Давай скажу на ушко, по ком звонит колокол. – Френд прижимается ко мне и гладит по щеке.

– Я останусь с тобой!

– Конечно, любимая, – Илья отстраняется и протягивает мне руку.

Это – необходимость. Татура должна обрести покой, что бы я ни обещала Ершу. Я чувствую легкую вину перед ним. Сталкеру придется объяснять моим родителям, почему я не смогла вынырнуть. Почему осталась в Татуре слушать малиновый звон.

Мертвый муж крепко держит меня. Но что это? Ерша здесь быть не должно! Он не замечает ни красивой площади, ни церкви, ни счастливых людей. Сталкер вырывает мою руку у Френда! Нет! Я сопротивляюсь и бьюсь, чувствуя боль в легких. Мне не хватает кислорода. Я должна остаться… Нет!