Текст книги "Чернобыль. Большая ложь"

Одна из активисток закричала мне в лицо, что я хочу отправить ее детей в церковь. Как будто бы, если ее ребенок будет ходить в церковь, он станет непременно хуже, чем если он будет танцевать ламбаду на костях своих предков и испражняться в раскопанную могилу. Такова мораль строителей коммунизма.

И на этот раз сход постановил, причем даже молодежь под конец, кажется, что-то поняла: церковь вернуть верующим.

А через несколько дней в газете «Радянська Житомирщи-на» вышло интервью заведующей отделом идеологии Ирины Веровой-Головановой с начальником отдела культуры облисполкома Романом Петронговским. Они уверяли читателей области, что депутаты Ярошинская и Зайко хотели захватить клуб, требовали отдать им ключи… Мои друзья в связи с этим язвительно спрашивали, не подъехала ли я ненароком к церкви на бронетранспортере.

К концу сентября вся эта бюрократическая и идеологическая возня наконец закончилась. А к Рождеству Христову мне пришло приглашение в Бехи: церковь освящалась, восстанавливалось кладбище.

Позже я получила от Марии Федоровны Бех, главной возмутительницы спокойствия местных властей, грустное письмо.

Она писала о том, что радиация замучила, что очень трудно с материалами на реставрацию церкви.

Спустя годы после аварии выяснилось, что и в самом райцентре Коростень не все благополучно. «Вдруг» появились места – на улицах, во дворах – чрезвычайно высокого уровня – 100 и даже 200 кюри на квадратный километр. Как издевательство звучало название статьи о ситуации в этом районе заместителя редактора газеты «Радянська Житомирщина» Станислава Ткача «В зоне особого внимания». Какое уж там внимание, если несколько лет коростенцы не знали и не ведали о настоящих масштабах бедствия в своем городе и районе? Секретарь парторганизации газеты росчерком своего лукавого пера превратил зону особого обмана в «зону особого внимания».

Мои походы далее, по радиоактивным селам уже Луганского района, были такими же безрадостными. Из сорока девяти его населенных пунктов двенадцать отнесены к категории «жесткого» контроля. Причем два села были внесены в списки таковых спустя почти полтора года после аварии на ЧАЭС, остальные через четыре года. С непозволительным для здоровья людей опозданием.

В центре села «жесткой» радиации Мощанице заходим в магазин. Заводим разговор с местными жителями. Жалобы, жалобы, жалобы…

Раиса Ивановна Демчук, заведующая магазином: «Все говорят, что плохо себя чувствуют. Нам собираются что-то строить, дороги в том числе. Но думаю, будет дешевле переселить. Вся молодежь – за это, а старики – против. А ведь у нас много детей десяти-одиннадцати лет. Проверяли их в школе. Но никаких рекомендаций не дают. Мы ничего не знаем».

Сельчане рекомендуют нам померить радиацию возле дома Кобылинских. Туда уже проложен новый асфальт. Как раз прошел дождь.

Мы подошли к большому добротному дому. Калитка. Тропинка ведет к порогу хаты. С обеих сторон – высоченные мальвы – белые, розовые, красные. Выходят хозяева, и мы объясняем им, кто и почему пришли.

Василий Федорович Кобылинский, пенсионер: «У нас есть дети, внуки. Но приезжают сейчас редко. Не хотят приезжать. Боятся. Денег на жизнь пока хватает. Вот со здоровьем плохо. Утром дышать не дает, говорить нельзя, что-то в горле. Сдавали мы анализы. Пробы грунта. И свеклу, и картошку, и лук – всё сдавали на анализы. Но нам ничего не говорят: можно ли тот продукт кушать или нет. Но мы кушаем. Другого нет. Все свое. Дали нам накопители. Мы их носили все время. Приехали – забрали. Что там – неизвестно, не говорят. Возле нашего хлева делали дезактивацию. Выбрали 10–25 сантиметров грунта. Но через некоторое время здесь снова повысился уровень».

Василий Федорович ведет нас на огород. За сарай. Мы тоже меряем уровень здесь же, где выбирали землю. На грунте – 0,175 миллирентгена в час. Кусок огорода не вспахан. Здесь – березы, трава. Небольшая лужайка. Стог прошлогоднего сена. Меряем – 0,705. Во дворе пшеница – 0,110.

Уходя, измеряем гамма-фон на уровне метра от земли: в пять раз больше естественного фона. А люди живут здесь. Жизнь продолжается. Если это, конечно, жизнь.

За Мощаницей заходим в благоухающий лес. Пахнет хвоей, прелым листом… Тепло. Август. Поют птицы. Все как будто бы так, как всегда. Внешне, во всяком случае. Но вот кладем дозиметр на землю, под деревом. Сорок секунд – и 0,106. Делаем еще два замера. То же самое. Лес опасен для человека.

Представитель районного исполкома сообщает, что раньше древесину отправляли на экспорт. Сейчас просто так не берут, просят представлять сертификат в связи с радиацией.

«Несмотря на то что в районе три тысячи гектаров леса, сами мы не можем даже и жерди одной взять».

Дальше наш путь лежал в Малаховку. При въезде – памятник. Гранитная плита, на ней – портрет юноши и слова: «Именное поле имени А. Мартынчука, погибшего при исполнении интернационального долга в Демократической Республике Афганистан». Возле памятника на траве – 0,110, в воздухе – 0,050 миллирентгена в час. Напротив поля и памятника – прекрасный сад.

Место встречи изменить, вероятно, нельзя: мы опять разговариваем в центре села, возле магазина.

Тамара Алексеевна Герасимчук, школьный повар: «Радиации больше поддаются дети. Их у меня трое. У младшей, четыре года, – 0,64 кюри цезия, у старшего – один кюри, его отправили в Одессу, в „Молодую гвардию“. Анализы у детей опять взяли, но результаты не говорят. За день обследуют двести детей. А если хотим что-то спросить, так не отвечают».

Лидия Афанасьевна Глевчук, заведующая библиотекой: «Я сама из Липников. Здесь работаю. Моему мальчику одиннадцать лет, у него вторая степень увеличения щитовидной железы, больная печень. В школе случаются приступы. Дети на линейке в школе падают».

Екатерина Ивановна Свиденюк, бригадир полеводов: «У меня трое детей. Со здоровьем плохо. Младшему четыре года, стоит на учете в Житомире. Увеличены лимфоузлы. В селе не платят 30 рублей на „чистое“ питание. Если работаешь здесь – 25 процентов доплаты, а если идешь работать через два километра – доплаты уже нет».

Галина Ивановна Рябчук, колхозница: «Зимой здесь работы нет. Заработки – 20–30 рублей в месяц выходит. А семь дней ходим на работу. Таких двадцать восемь женщин.

Если человек живет в Малаховке, а работать едет в Липники, 25 процентов к зарплате не получает. Бывает так: работают в одной бригаде, но на разных полях. Несмотря на то что они рядом, одно поле считается „чистым“, а другое „грязным“. Кто и как определял это – неизвестно. Работает человек в конторе в селе – 25 процентов. А рядом – ученик, пенсионер. Ничего! Какая логика? Непонятно. Вот и жалуются люди, пишут, пишут. А добиться чего-то так трудно».

Григорий Григорьевич Власюк, директор совхоза «Липники»: «В наш совхоз входит четыре села. Два – жесткого контроля, два – нормальных. Жесткого – Мощаница и Малаховка. Осны и Липники – нережимные. От Малаховки до Осен – два километра. Вот поле, через дорогу, разделено канавой. Здесь дают доплату, там – нет. А ведь пыль не спрашивает, режимное это место или нет, она летит себе, куда ей хочется. В Мощанице молоко „грязное“. Перестали принимать коров. Люди потеряли интерес к жизни. Болеют, жалуются на боли в суставах.

В Мощанице – восемьдесят один двор. Думаем, что его надо выселять. Радиация там выше, чем в 30-километровой зоне. Там цезий – до 30 кюри на квадратный километр».

Мы побывали в Липниках, на центральной усадьбе совхоза. Это благоустроенное село, утопающее в цветах. Асфальт. Прекрасное кафе. Столовая. Здесь все свое, поэтому дешево. В общем, рабочие не жаловались на быт. Но озабоченно говорили о радиации.

Рассказывали о том, что, когда главный врач Липникской участковой больницы И. Е. Невмержицкий выступил на сессии Лугинского районного Совета народных депутатов, то через несколько дней из облздравотдела приехала комиссия. Проверять, как он работает. Чем же провинился Иван Евгеньевич? Сказал правду о здоровье своих пациентов. Выразил недоверие официальной медицине. Предложил начать строительство полесского «Артека» в районе сел Мощаница или Червоной Волоки. Задал неудобные вопросы представителям Министерства здравоохранения Украины: «Можно ли жить в Мощанице, где радиофон колеблется от 340 до 1500 микрорентген в час? Правильно ли поступают те ответственные (или безответственные) лица, готовые ежедневно повышать уровень безопасности дозы накопления радионуклиов? Почему умерший в Хиросиме и Нагасаки от ран объявляется жертвой американской агрессии, а умерший от рака в нашей зоне в связи с радиационным поражением не имеет статуса жертвы?»

Ответы на эти вопросы главврач вместе со своими пациентами ждет до сих пор.

По дороге из Липников в Лугины нас «перехватила» Нина Ивановна Данилюк, директор совхоза «Остаповский». И хотя времени было в обрез и надо было еще заехать в райисполком, в различные районные ведомства, мы не посмели отказать этим людям.

Нина Ивановна Данилюк: «Мы принадлежим к идеально чистому пункту, и все нам говорят, что мы очень здоровы. Но если это так, то почему из пятидесяти проверенных у тридцати семи оказалась гиперплазия щитовидной железы второй степени? Тринадцать наших детей лежат в Киеве, в республиканском радиационном центре. Разве туда кладут здоровых? Еще семьдесят человек, взрослые, тоже получили направления. Приехали проверять нас на наличие цезия в организме. Проверяли в двух комнатах. Так вот, сначала я проверяла свою дочь Галину в одной комнате – 0,9 микрокюри цезия, потом повела в другую, рядом, так там оказалось 0,1. А в третий раз – 0,57. Что же это за проверки? У нас „грязное“ молоко. И нет детского сада. Дети вместе со взрослыми едут в поле. Вот акт обследования сельхозугодий. В нем сказано: запретить выпас молочного скота на следующих пастбищах, где содержание радиоактивного цезия в зеленой массе трав и приземной части травостоя превышает определенней уровень. И назван этот уровень. У нас всего 139 гектаров пастбищ. Если следовать этим рекомендациям, то всего на 25 гектарах можно пасти коров, на остальных – нельзя. Пасем на всех. А что делать? В урочище Старица в 36 раз повышен уровень радиации, в Круглом – в восемь. Во всем районе брали подписки, что мы не будем пить домашнее молоко. И в Остапах – тоже. О том, что не будем его пить сами и давать своим детям. Каждый хозяин расписывался за это. Дважды по району брали такие подписки. Но ведь „чистые“ продукты не привозят! Ни мясо, ни молоко. Топим дровами. Лес „грязный“. Нужно провести газ, воду, а то страшная пыль. Отсев нам возят из Жеревецкого карьера. А ведь Жеревцы – село жесткого режима. Нам нужны „чистые“ продукты, особенно для детей, другие льготы – отпуск, доплата. Школа у нас строится. Нет бани. Нет мыла и порошка. Чем мыться механизаторам, хмелеводам? А многодетные семьи?»

Валентина Ивановна Применко, председатель Остаповского сельсовета: «Нам несколько лет говорили, что у нас все хорошо. И уровни у нас небольшие. Так почему же теперь у меня на руках направление в онколечебницу? Почему мой восьмилетний ребенок не выходит из больницы? Почему у него увеличены лимфоузлы на 5 сантиметров?! Он потерял зрение на 70 процентов. Кто ответит за это?»

После поездки по радиоактивным селам мы возвратились в Лугины. В райисполкоме мне сообщили, что до 15 июня 1989 года (!) у них не было даже карты радиозагрязнения района.

А как же хозяйничали на цезиевых полях совхозы? Специалисты-аграрники уверяют, что если придерживаться их рекомендаций, то на «грязных» землях можно получать «чистую» продукцию. Возможно, это и так. Хотя трудно поверить. Только неплохо бы еще от кого-то получить рекомендации, как пользоваться предложенной технологией возделывания сельхозугодий, не имея карты их радиозагрязнения?

Надежда Павловна Ковалева, директор Лугинской ветеринарной лаборатории: «По приказу облагропрома я все время вожу туда пробы на радиологические исследования. Результатов никогда не сообщают. Дважды был у нас Лощилов, директор Киевского института сельскохозяйственной радиологии, взял пробы молока, грунта, кормов в Остапах. Каковы они, нам до сих пор неизвестно.

В Киеве мне сказали, что молоко в продажу идет по разным временно-допустимым уровням. В Москве – самое „чистое“, в Киеве – „грязнее“, в Житомире еще „грязнее“. По исследованиям Лугинской санэпидемстанции, значительная часть проб лесных ягод, почти половина лекарственных трав, более половины рыбы, сухих грибов, две трети меда превышали допустимые уровни. Мне показали также итоги проверок Лугинской ветеринарной лаборатории: пробы воды, силоса, зеленой массы, молока в частном секторе – практически все с превышением даже временно допустимых уровней. Изучая эти обжигающие сознание документы, я вспомнила, как на встрече правительственной комиссии с жителями северных районов области одна из отчаявшихся мам со слезами на глазах рассказывала с трибуны: „Когда я неожиданно застала своего пятилетнего малыша возле крынки с молоком, он испуганно начал просить: „Мамочка, не ругай меня, я не пил молочко, я макнул в него только пальчик…“»

Долгие годы не спешили приезжающие медики сообщать населению результаты обследований. Иногда проходил год, пока удавалось их «выбить» из Киева. Да и осмотры велись все больше для успокоения, чем для активного лечения. Иногда за день «осматривали» двести детей. О каком качестве может идти речь? К слову, на пять тысяч населения, проживающего в селах жесткого контроля, всего одна больница, да и та в мало приспособленном помещении.

Через три года после аварии результаты обследований буквально парализовали общественное сознание: на треть увеличились заболевания щитовидной железы, органов кровообращения, вдвое – крови и т. д. И при этой экстремальной ситуации району «спустили» план заготовки донорской крови – 260 литров (!) в год. У кого же брать эту кровь? И кому ее вливать? Бездумно. Безумно. Жестоко.

В своих выводах о радиационной обстановке в районе руководитель Центра экологических проблем ядерной энергетики Академии наук Украины В. К. Чумак и старший научный сотрудник Н. П. Белоусова пишут: «Возможные максимальные дозы облучения населения (Лугинского района. – А.Я.), обусловленные потреблением пищевых продуктов местного производства, могут достичь 10 бэр в год. Дозовые нагрузки на население за счет внешнего облучения <…> могут достичь 0,8 бэра в год».

Только за первые несколько лет годы после Чернобыля во все инстанции из района отправлено более трехсот писем, телеграмм, жалоб, заявлений. О драматической ситуации в районе инициативная группа общественности сообщила в тревожном письме на имя председателя Президиума Верховного Совета УССР В. С. Шевченко и Председателя Совмина УССР В. А. Масола. Это письмо в Киев доставил нарочный. «Через месяц после этого, – рассказывал мне начальник общего отдела РМ-10 C. К. Василюк, – радиационную обстановку и настроение жителей района приехал проверять… сотрудник КГБ».

Через три года после взрыва на ЧАЭС я получила письмо из Киева от кандидата юридических наук А. А. Покрещука, преподавателя Высшей партийной школы при ЦК Компартии Украины. Вот что, в частности он писал: «21 июня я побывал на сессии. Путинского райсовета. На следующий день меня с утра срочно вызвали на работу. Ректор сказал мне, что звонил первый секретарь Житомирского обкома партии и говорил, что я будоражу в районе людей. (Хотя первый секретарь вообще на сессии не был. – А.Я.) Мне было предложено написать заявление об уходе по собственному желанию. А мои действия оценены как провокационные. Я не согласился. Тогда ректор предложил подать мне объяснение, копию которого я прилагаю…»

В объяснении доцент кафедры советского государственного строительства и права, написанном на имя ректора высшей партийной школы И. П. Грущенко и секретаря парткома П. И. Скрипки, почему-то ни в чем не раскаивался и не просил прощения. Он сообщал, что его официально пригласили из Лугин, что он «принимал участие в редактировании проекта решения сессии… а также предложил творческой группе программы „Земля моя“ Украинского телевидения сделать передачу о работе сессии».

Я связалась с ректором высшей партийной школы профессором И. П. Грущенко. «Да, – подтвердил Иван Павлович, – мне действительно звонил первый секретарь обкома В. М. Кавун и сообщил, что Покрещук на сессии вызывал панику среди людей, вместо того чтобы помочь нагнетал обстановку. Я попросил обком дать мне письменную объективную справку, как он там себя вел. Мне ее уже прислали. Партгруппа рассмотрит его поведение на сессии».

В письме на имя ректора второй секретарь Житомирского обкома партии В. А. Кобылянский сообщает о «поведении» Покрещука: «В своем выступлении он не внес ясности в вопрос, пытался отрицательно оценить работу партийных и советских органов, выразил необоснованные замечания в адрес руководителей республики, предложил направить пленку в адрес II съезда народных депутатов СССР». И в конце: «Это не способствовало установлению нормальной обстановки в районе <…> вызывает неудовлетворение у людей».

Получается так: закрытость радиационных данных не стала поводом для взволнованных протестующих звонков и писем из обкома, видимо, потому, что это «вызывает удовлетворение», а рассекречивание их – наоборот.

Не только на Покрещука был направлен высокий начальственный гнев. В немилость попало и руководство района. Виданное ли дело – оно решилось в кои-то веки провести несанкционированную «сверху» сессию! Да еще о том, что так тщательно скрывалось от населения: о последствиях аварии в Чернобыле. И консультанта посмели пригласить из Киева, телевидение, представителей из четырех соседних таких же радиоактивных районов! За несколько дней до несанкционированной властями области сессии последовал грозный звонок из облисполкома – предупреждали и стращали разными карами. После сессии непослушного председателя райисполкома вызвали «на ковер» в облисполком. Звонили также из обкома партии – что там позволял себе Покрещук?

Нет, не уровнями радиации, не здоровьем людей обеспокоилась партийная рать. Никто (!) из областного руководства так и не приехал на жизненно важное для граждан района событие. Заволновались по другому поводу – не допустить гласности! Наказать смутьянов и бунтовщиков!

Несанкционированная сессия. Путинского районного Совета народных депутатов транслировалась, а люди стояли на улице, слушали. Зал на четыреста мест был забит до отказа. Это – при семидесяти пяти депутатах. Впервые в стране за несколько лет чернобыльского безмолвия лугинские депутаты начали действовать так, как и должны действовать народные избранники. Сессия в присутствии тысяч людей (если учесть и зал, и улицу) обсудила драматическую ситуацию в районе, сформулировала и направила в адрес Генерального прокурора СССР и Главного государственного арбитра СССР письма с требованием привлечь к ответственности Минатомэнерго СССР. Была подсчитана сумма ущерба, который понес район в результате взрыва, – 1 миллион 314 тысяч 630 рублей.

Разве могло все это понравиться тем, кто с садистским рвением защищал от собственного народа правду о последствиях Чернобыля?

Вот где должен был показать свою принципиальность и честность, независимость и порядочность редактор областной газеты «Радянська Житомирщина» Дмитрий Панчук. Но ни слова правды о том, что произошло на этой бунтарской сессии, когда люди попытались сами себя защитить и попали в опалу к властям, в газете не появилось.

Рашевский С. К, первый секретарь Лугинского райкома партии, депутат: «Тридцать процентов района уже отнесено к зоне жесткого режима. Но не лучше положение и в других районах, селах. Даже в Лугинах есть места, где гамма-фон достигает 0,32 миллирентгена. „Практически, – я цитирую вывод специалистов из института ядерных испытаний Академии наук УССР, – нет ни одного населенного пункта, в котором уровни цезия в молоке были бы ниже временно допустимых уровней, как в личном, так и в общественном секторе, а в отдельных населенных пунктах превышение временных допустимых уровней достигает десять и более раз“. <…> Дети из села Рудня Повч получили облучение радиацией намного больше, чем дети Овручского района. <…> Комиссия, которая приезжала, пробовала доказать нам, что в районе все хорошо и тут почти курортные условия. Непонятную позицию занял и министр здравоохранения УССР т. Романенко, перед которым мы не раз поднимали вопрос о состоянии здоровья населения района. Он все время делает вид, что не знает настоящего положения и что для здоровья людей угрозы нет. Да и со стороны руководителей нашей республики Масола и Шевченко не проявляется беспокойство о жизни и здоровье наших людей в этой сложной обстановке».

В.Путинском районе повторялись ошибки, допущенные в Народичском. И об этом тоже откровенно говорили на сессии. На ликвидацию последствий лугинцам выделены миллионы рублей. В Малаховке – «жестком» селе – планировалось строительство фельдшерского пункта и бани, дорог с твердым покрытием. В Мощанице, где всего 81 двор, прокладывается водопровод, строятся новые заборы. Зачем? Зачем зарывать деньги в цезиевую землю?

Кобылинская С. В., учительница из села Мощаница: «Зачем нам та дорога, баня, водопровод и газопровод, когда через несколько лет, а, может, уже и через год, они никому не будут нужны?

За эти деньги можно было бы отселить людей. Потому что у всех жителей нашего села ухудшилось здоровье. И жизнь в селе невозможна. У нас побывало много различных комиссий. А комиссия из Киева сказала, что уровень радиации в нашем селе выше чем в 30-километровой зоне. И возле клуба – 2,1 миллирентгена в час».

П. М. Кравчук, тракторист колхоза «Украина», депутат райсовета: «Никто из руководителей республики на I съезде народных депутатов даже не вспомнил о проблемах Чернобыля. Наших депутатов волновало все: и какие значки носят на пиджаках депутаты из Прибалтики, и как строится больница в Якутии, и то, что в Грузии, наверное, организовываются отряды боевиков, и что под дверь кто-то подбросил в гостинице записки о поддержке Гдляна и Иванова (опальные прокуроры, которые вели расследования о связи коррупционеров в советских республиках Средней Азии с московскими чиновниками. – А.Я.). Только у нас в республике, оказалось, не нашлось проблем, достойных их внимания. Мы были самой беспроблемной республикой на съезде».

И это правда. Как я уже писала, никто из руководства республики не вспомнил о Чернобыле на I съезде.

Козел П. Г., главный врач Черноволоцкой участковой больницы: «…Компетентные органы здравоохранения уверяли нас, что нам нечего тревожиться за наше будущее, что дышать стало лучше. Потом нас обзывали паникерами, радиофобами. А что мы видим теперь? А то, что нас просто обманывали. Теперь мы видим, что 70 процентов наших детей имеют изменения в щитовидной железе, при областном показателе шесть – на тысячу… Я только недавно узнал, что при облисполкоме существует чрезвычайная комиссия. Если бы она занималась своей работой, то мы с вами знали бы, что у нас нельзя собирать ягоды, лекарственные растения, нельзя топить дровами из нашего леса. И почему она ни разу за три года не приехала к нам, почему прятала и дальше прячет от нас настоящие уровни радиации в нашем районе?»

Несмотря на то что в зале присутствовали представители из облздавотдела, Укргидромета, никто из них так и не дал вразумительный ответ на вопросы депутатов. А заместитель министра здравоохранения УССР Ю. П. Спиженко бессовестно заявил: «…я не могу сказать об экологической обстановке в районе, потому что специально не готовился». Через три года после катастрофы Спиженко, кстати, заведовавший Житомирским облздавотделом, когда случилась беда, – предложил сессии: «…создать объективную комиссию, в состав которой вошли бы медики, представители местной власти и печати, которые освещали бы работу и объективность данных этой комиссии».

Не странно ли? Кто же должен был создавать эту комиссию? Может, тракторист из колхоза «Маяк»? Или председатель райсовета? Во уж действительно, замминистра не готовился… Тогда зачем было вообще ехать к людям?

Из зала ему сказали: «Складывается впечатление, что вы не готовы отвечать на сегодняшние предложения, нет у вас и предложений по улучшению экологической ситуации. А приезд заместителя министра здравоохранения республики в район – для очередной галочки». На что Юрий Петрович с оскорбленным достоинством отвечал: «Не вам об этом судить».

Через некоторое время замминистра здравоохранения Ю. П. Спиженко пересел в кресло министра.

И уже в своем новом качестве отвечал по поручению правительства на мой запрос и приложенное к нему коллективное письмо из села Остапы. Путинского района: «В настоящее время все материалы, обосновывающие необходимость введения дополнительных льгот населению, в том числе в селах Малаховка, Мощаница, Остапы. Путинского района Житомирской области, находятся на рассмотрении в правительстве республики».

Ответ удивил. А читал ли вообще министр мое письмо? Слышал ли то, что говорили на сессии Лугинского райсовета? О каких дополнительных льготах для Мощаницы и Малаховки может идти речь, если все льготы они уже и так имели? И «гробовые», и 25-процентную доплату. Речь же шла об ином: зачем закапывать новые миллионы в радиоактивные земли в этих селах? Люди хотят, чтобы их выселили в безопасные места!

Или ответ министр прислал депутату тоже для галочки?

Что же страшнее: радиация или отечественные бюрократические редуты, о которые разрушается личность?

Не лучше оказалась ситуация спустя годы и в многострадальном, ставшем печально известным Народичском районе. За несколько лет из восьмидесяти «чистых» сел района шестьдесят девять превратились в «грязные». Считалось, что в одиннадцати «чистых» селах района можно пить местное молоко, есть все из собственного сада-огорода. Хотя на самом деле, например, в Болотнице уровень радиоактивного загрязнения молока превышал допустимую норму в 36 раз, Червонном, Рубежовке, Славковцах, Старом Кужеле – в 50, Вязовке – в 100 раз! Радиометрический контроль воды в колодцах был тоже неутешительным: в Сингаях уровень ее радиоактвности оказался в 52 раза выше нормы! В Рубежовке – почти в 15, в Славковцах – почти в 17 раз.

Житомирский мясокомбинат отказался принимать мясо из Вязовки – уровень радиационного загрязнения был в нем запредельный.

В этих одиннадцати селах проживало почти три тысячи человек. Около шестисот из них – дети. Если в «грязных» деревнях малыши получали в месяц хотя бы «банку сгущенного молока и один апельсин», то здесь и этого не было. Кто, какой чинуша и в каком кабинете обрек этих детей пить радиоактивное пойло вместо молока?

По данным Народичской центральной больницы, в этих «благополучных» селах интенсивно росло число онкобольных, а в одном только селе с поэтическим названием Ласки за три первых года после аварии более чем полусотне детей поставлен диагноз «гиперплазия щитовидной железы 1–2-й степени». До взрыва на ЧАЭС таких детей здесь было всего четырнадцать.

Так какие же эти места «чистые»?

Все грустно. Я всегда возвращаюсь из радиоактивных сел с тяжелым сердцем…

Подгатье, Овручский район. Семь домов – вся деревня. Семь стариков. Жить здесь нельзя. А как бросить?

Рудня-Радовельская, Овручский район. Село разделилось на два лагеря. Одни – ехать. Другие – куда? А ехать, наверное, надо.

В новых селах люди почему-то не сажают деревьев.

Бросить все, оставить – страшно. Рвутся сердца. Бьются, как птицы в излучающей клетке. В Народичах, Мощанице, Полесском, далее везде.