Текст книги "Чернобыль. Большая ложь"

30 апреля 1986 года в Совете министров УССР была создана оперативная группа по сбору информации о Чернобыле, поступающей из Укргидромета, Министерства здравоохранения УССР, АН УССР, других организаций. Начиная с 1 мая 1986 года, обобщенные данные ежедневно ложились на стол должностным лицам республики. Ляшко завел для себя персональную карту, куда ежедневно заносились радиационные уровни по всей республике. Согласно этим данным, радиационный фон в разных районах Киева с 1 по 30 мая 1986 года составлял 1500 микрорентген в час. Это в 125 раз выше естественного фона. Киев превратился в убийственно опасный рентгенкабинет, в котором плясала, услаждая отеческий глаз, первомайская демонстрация солидарности трудящихся. (Как я уже писала, своих детей они сразу вывезли от греха подальше.)

Суммарная бета-активность воды в Киевском водохранилище, которое является поильцем столицы, в 1000–5000 раз превысила естественный уровень радиоактивности. Загрязнение водоемов, криниц, а также овощей и молока было зарегистрировано почти в половине областей Украины.

Уже 6 мая 1986 года (согласно цековским секретным протоколам) в больницах на стационарном обследовании и лечении находилось 1560 человек. Из них – 244 ребенка. У 289 человек были установлены признаки лучевой болезни. Все это вопило об опасной ситуации, требовало немедленной защиты людей. Но отцы нации словно набрали в рот воды.

30 апреля 1986 года министр здравоохранения СССР С. Буренков направил в Министерство здравоохранения Украины распоряжение о медико-санитарном обеспечении населения в связи с аварией на ЧАЭС. В нем он обязывал министерство «в случаях выявления повышенного радиоактивного загрязнения принимать неотложные меры по защите населения, особенно детей, прежде всего от поражения радиоактивным йодом». Известно, что если немедленно принять стабилизирующие таблетки калия-йода, суммарная доза поражения облучения щитовидной железы снижается на 96 процентов, если через шесть часов – на 50, а спустя 24 часа принимать его практически бесполезно. 3 мая 1986 года Романенко на заседании оперативной группы Политбюро ЦК Компартии Украины не рекомендовал делать йодную профилактику для жителей Киева. И в этот же день издал секретный приказ № 21с, согласно которому требовал «обеспечить неразглашение секретных данных об аварии».

4 мая 1986 года начальник управления охраны здоровья Киевского горисполкома В. Дидыченко отправил Романенко письмо, в котором указал, что с 28 апреля его служба ставит вопрос о защите жителей Киева, особенно детей, от радиоактивного йода, и настойчиво просит министра дать рекомендации. И «рекомендации» были даны уже на следующий день.

5 мая 1986 года в секретном письме в адрес ЦК КПУ и Совета министров УССР Романенко сообщает о том, что именно следует делать, чтобы население не переоблучалось. Это – правда для «патрициев». А для «плебеев» – три выступления по украинскому телевидению – 6, 8 и 21 мая 1986 года – с дезинформацией о последствиях аварии. Каждое выступление министр непременно согласовывал с Щербицким, Шевченко и Ляшко.

21 июля 1986 года министр здравоохранения Украины Романенко сообщил в Минздрав СССР о том, что в республике якобы проведена йодная профилактика 3 миллионов 427 тысяч человек взрослого населения и 676 тысяч детей – жителей Киевской, Житомирской, Черниговской областей и столицы.

15 августа 1986 года в центр пошла очередная ложь Романенко о том, что в этих же областях и Киеве йодной профилактикой было охвачено 4,5 миллиона человек, в том числе 1 миллион 38 тысяч детей.

5 декабря 1986 года Романенко сообщил в Москву, что население всей республики прошло йодную профилактику.

Глобальная катастрофа требовала не менее глобальной лжи и ее исполнителей. И Москва использовала министра здравоохранения Украины с его, разумеется, активного согласия, на всю катушку. Вот один из образчиков сценария для Романенко в приложении к совершенно секретному постановлению Политбюро ЦК КПСС «О плане основных пропагандистках мероприятий в связи с годовщиной аварии на Чернобыльской АЭС» (протокол секретариата ЦК № 46, п. 46гс от 10 апреля 1987 г.). «По главной редакции союзной информации. 1. Место рождения – Чернобыль. В семьях, эвакуированных из опасной зоны, после аварии родилось 300 детей. <…> …никаких отклонений нет, дети развиваются нормально. Репортажи из семей, из детских садов и яслей… Комментарий министра здравоохранения УССР».

Только в течение первого послеаварийного месяца Романенко и его заместитель Зелинский издали семь секретных приказов, разослав их в облздравотделы, научно-исследовательские институты с требованиями засекретить последствия аварии, не указывать дозы в историях болезней, «закодировать» уровни облучения, выделить истории болезней, связанные с аварией, в отдельный архив, к которому не допускать никого без специального разрешения на то руководства Минздрава Украины или вышестоящих инстанций. (И этого преступника редактор частного украинского телеканала «1 + 1» Вахтанг Кипиани, позиционирующий себя как демократа, приглашал на съемки для своих программ уже в качестве эксперта по Чернобылю!)

Обеспечив, таким образом, едва не гробовую тайну вокруг последствий Чернобыля, Романенко еще в 1989 году на майском пленуме ЦК компартии Украины заявил: «Со всей ответственностью могу сообщить, что, кроме тех, кто заболел, которых 209 человек, сегодня нет людей, заболеваемость которых можно или необходимо связывать с действием радиации». А что мог он говорить еще после всего, что творил? Ему хором вторила вся партийная лживая союзная, республиканская и местная пресса, в том числе – «Правда Украины», «Радянська Україна» («Советская Украина») и «Радянська Житомирщина» (та самая, редактор которой Панчук позже, когда народные депутаты пробили головой стену чернобыльской лжи, организовал как ни в чем не бывало Чернобыльский фонд при Союзе журналистов области).

Эту ложь сегодня уже оплачивают нынешние, но еще в большей мере ее оплатят будущие поколения.

Генеральная прокуратура Украины не приняла во внимание лепет Шевченко, Ляшко и Романенко о том, что «они не могли исполнять свои служебные обязанности по обеспечению гарантированных Конституцией УССР прав граждан на охрану здоровья в связи с тем, что ЧАЭС была экстерриториальной, что с созданием Правительственной комиссии СССР и опергруппы Политбюро ЦК КПСС они фактически были лишены возможности принятия решений и контроля над ситуацией, выполняли положения ст.6 Конституции УССР о руководящей роли партии и требования законодательства о секретности, подчинялись указаниям государственно-партийных структур и ведомств». Прокуратура жестко констатировала, что они «беспокоились о собственном благополучии и служебной карьере», «злоупотребили властью и служебным положением, что повлекло тяжелые последствия» для населения. Вердикт был таков: «вина Щербицкого, Ляшко, Шевченко и Романенко… доказана».

Значит, правда все-таки восторжествовала и виновным воздалось? Да нет, именно этого, как ни странно, и не следует из постановления Генеральной прокуратуры Украины. После описания всех преступных деяний украинского руководства, после вынесенного вердикта о его виновности, следователь по особо важным делам А. Кузьмак постановил: «Уголовное дело о действиях должностных лиц Украины во время аварии на ЧАЭС и ликвидации ее последствий закрыть, о чем сообщить заинтересованным лицам» (!). Это не шутка. Это горькая правда. Это плевок в лицо всем нам и всему миру.

Генеральная прокуратура Украины нашла очень весомую причину, чтобы спасти виновных от наказания: оказывается, истек срок давности! Да, уголовные кодексы партийная номенклатура писала всегда с учетом собственных интересов. Уверена, что «заинтересованные лица» восприняли это постановление с глубоким удовлетворением. А как, представьте себе, восприняли его те отцы и матери, у которых Чернобыль отнял и отнимает детей? Инвалиды-чернобыльцы? Да просто неравнодушные граждане?

Здесь следует особо сказать, что официальная правда эта была выдавлена из прокуратуры, как паста из тюбика – резким нажатием с двух сторон: одна из них – общественность, движение «Зелений свiт», которое еще во советские времена провело общественный суд и назвало виновников, другая – Чернобыльская комиссия Верховного Совета Украины и специальное его постановление от 6 декабря 1991 года. Но разве сама прокуратура не в состоянии была провести собственное расследование, не дожидаясь давления общественности и поручений от парламента спустя семь лет после катастрофы? Судя по всему, она действовала по тем же законам, на которые ссылались Шевченко, Ляшко, Романенко: статья 6 Конституции УССР о руководящей и направляющей. Ведь и сами прокуроры были непременно членами партийных бюро и ЦК. Не потому ли и на мои депутатские запросы об ответственности должностных лиц, замалчивающих Чернобыль, из Прокуратуры УССР и из Житомирской областной прокуратуры приходили ничего не значащие отписки? «Пристяжные партии» надежно охраняли покой своих хозяев. А ведь в нормальной стране и в нормальном гражданском обществе и сами эти прокуроры, которые молча смотрели на криминальные дела с чернобыльской цензурой, тоже должны сесть на скамью подсудимых. А получилось: преступников судили такие же преступники.

После распада СССР компартия на Украине была официально запрещена. А бывшие все равно изо всех сил пытались блокировать работу прокуратуры. Как сообщала газета «Киевские ведомости», бывший прокурор Украины Михаил Потебенько пытался запугать следователя Генеральной прокуратуры Александра Кузьмака, который «вел» уголовное чернобыльское дело № 49-441. Он рекомендовал ему оставить в покое Романенко, напомнив многозначительно, что времена меняются. Об этом сам следователь сообщал в своем рапорте на имя Генерального прокурора независимой Украины В. Шишкина. Впрочем, непонятно, зачем жаловался, когда в итоге своим постановлением он на самом деле спас их от неминуемой тюрьмы, перечеркнув надежды миллионов людей на справедливость и веру в нее. Хотя, может, и не все так просто. Возможно, его запугали и он, опасаясь за свою семью, вынужден был сделать то, что сделал. Но пока это только мои догадки.

Впрочем, осмелел тогда не только экс-прокурор. Многие из тех, кто практически соучаствовал в преступном замалчивании правды о последствиях Чернобыля, остались не только на своих местах, но и пошли на повышение – перебрались в министерские кресла. Например, министром по проблемам Чернобыля стал Георгий Готовчиц, заместитель председателя Житомирского облисполкома. Не кто иной, как он, в 1986–1988 годах «гнал» строительство новых домов для переселенцев в заведомо опасных зонах. Его назначение состоялось уже после того, как об этом стало известно всей стране из моих статей во влиятельных изданиях. А министром здравоохранения вместо Романенко (он возглавил Радиационный центр) стал Спиженко, который в 1986 году был заведующим отделом здравоохранения в Житомирском облисполкоме. Это ему, в том числе, Романенко направлял свои секретные послания о том, как нужно обманывать население, что нужно засекретить и закодировать. Возражений не последовало. Это к его подчиненному – завсектором охраны детства и материнства Виктору Шатило я приходила в поисках правды о здоровье детей пораженных сел после аварии в 1986 году. И получила тогда ответ: «Все хорошо». Только потом выяснилось: все – ложь.

То же случилось и в России. Президент Ельцин назначил главой Государственного комитета по проблемам Чернобыля Василия Возняка. Его первым заместителем стал Юрий Цатуров. В 1989 году, после I съезда народных депутатов, Председатель Совета министров СССР Николай Рыжков поручил Владимиру Марьину, тогдашнему заведующему Бюро по топливно-энергетическим ресурсам при Совмине СССР, ответить на мой депутатский запрос об облучении жителей Народичского района Житомирской области. Напомню, именно Марьин с Возняком, который работал тогда у него, снисходительно уверяли меня в том, что там все в порядке. И, глядя на мои, привезенные из Народич, медицинские документы, отвечали: «У вас – свои документы, у нас – свои». Лукавые отписки посылал мне и Юрий Цатуров, будучи заместителем председателя Госкомгидромета СССР. А сам факт: только в 1992 году, спустя шесть лет после аварии (!), стало известно о том, что в России поражены радиацией шестнадцать областей – разве это не преступление? Миллионы россиян все эти годы подвергались, ничего не подозревая, и до сих пор подвергаются ежесекундному облучению.

Почему именно этим людям уже в независимых, претендующих на звание демократических государств было доверено «спасать» чернобыльцев?

А чья прокуратура, наконец, заявит об уголовной ответственности бывших руководителей ЦК КПСС и советского правительства, с ведома и при непосредственном участии которых и творилась чернобыльская ложь, несмотря на лозунги о «новом мышлении» и «перестройке»? Множество документов «секретных», «совершенно секретных» и в «единственном экземпляре», «без права публикации» обнародованы в прессе. Так какого же «толкача» ждут органы правопорядка? Или в этом случае не миновал еще срок давности?

Впрочем, некоторые из бывших уже нашли главного виновника всех чернобыльских бед. «Появление гласности и демократии <…> максимально утяжелило ситуацию», – сетовал на семинаре для молодых ученых в Институте проблем безопасного развития атомной энергии РАН один из бывших руководителей Госагропрома А. П. Поваляев. (Цитирую по отчету о семинаре «Радиационная защита: как это было» в газете «Спасение» за 2002 год, № 3.)

Многие депутаты Украины высказали тогда несогласие с решением прокуратуры республики. Чернобыльская комиссия подготовила проект постановления парламента о том, чтобы в законодательство были внесены изменения, дающие возможность уголовное дело Шевченко, Ляшко и Романенко передать в суд. Но ничего с тех пор с места так и не сдвинулось.

Суд над теми, кто обманывал собственный народ, для Украины имеет смысл, далеко выходящий за пределы Чернобыля. Это суд не только над конкретными людьми, но и над Системой, которую олицетворяют именно они. Ведь даже в Болгарии прошел суд над людьми, которые утаивали правду от болгарского народа о чернобыльском следе в их стране! (Они уже отсидели и вышли.)

Говорят, во всех бедах виновата Система. Безусловно. Но Систему создают конкретные люди.

Для многих этот праведный суд важен еще и потому, что «большевики» Украины вслед за Россией поставили в парламенте вопрос об отмене решения о запрете коммунистической партии. И добились своего – они снова легализованы и снова борются за народное счастье. Отказ Генеральной прокуратуры от суда над бывшими высшими руководителями партии и государства вдохновил радетелей Системы. Они уже заявляют: да никакого Чернобыля не было, его выдумали демократы, чтобы развалить Советский Союз и запретить коммунизм.

Восторжествует ли когда-нибудь справедливость после всей этой убийственной правды о Чернобыле?

Глава 19
СОПРОТИВЛЕНИЕ ЧЕРНОБЫЛЬСКОГО МАТЕРИАЛА

Несмотря на то что в Советском Союзе из года в год наращивались мощности атомных электростанций, страна была напичкана ядерным оружием, военно-промышленными и исследовательскими ядерными реакторами, а также активно проводились испытания ядерного оружия, долгое время она не имела собственных законов в сфере использовании атомной энергии и ядерной безопасности. Между тем за рубежом такие законы были приняты давно: например, во Франции в 1945-м, США и Великобритании – в 1946 году. Сейчас атомное законодательство есть во всех развитых странах.

В СССР его проект наконец-то был разработан за два года до аварии в Чернобыле, но даже и после чудовищной катастрофы его удалось утопить в идеологическом болоте. Сотни аварий и сбоев, которые ежегодно случались на советских ядерных военных и гражданских объектах, в том числе и с человеческими жертвами, как в 1979 году на Ленинградской АЭС, не имели ни для кого никаких правовых последствий. К тому же все они содержались в глубокой тайне и от собственного населения, и от всего мира – у советов и атом должен быть самым надежным.

Естественно, что и после «самого лучшего» взрыва на Чернобыльской атомной станции ни государство, ни местные органы власти не были готовы к правовому решению экологических, социальных и других проблем. Правительство СССР не имело готовой законодательной базы, чтобы немедленно в ее рамках оказать помощь пострадавшим – как штатным работникам ЧАЭС, так и призванным из военного резерва, ликвидаторам, а также населению, пострадавшему от аварии. Собственно, нет закона – нет проблем.

На протяжении первых трех лет после чернобыльской катастрофы коммунистический Верховный Совет СССР, такие же Советы в республиках, несмотря на провозглашенные гласность и перестройку, даже и не пытались принять законы, охраняющие права жертв аварии, дающие им определенные льготы и компенсации. И это понятно: тоталитарный режим старался не допустить разглашения масштабов и уровня загрязнений, равно как и числа пострадавших. Но глобальность чернобыльской катастрофы, а к тому времени и перемены в обществе, уже стали необратимыми. Замолчать ее уже было просто невозможно даже геронтократам из Политбюро. Население из пораженных территорий все громче и активнее требовало от государства правовых решений проблем своего здоровья, перемещения на «чистые» земли, возмещения материального ущерба.

Первыми такими попытками властей стали подзаконные акты, принятые совместно ЦК КПСС и Советом министров СССР. В советское время это была повседневная и повсеместная практика, заменяющая законы. Первым документом, регламентирующим отношения государства с Чернобыльской атомной станцией, стало совместное Постановление ЦК КПСС и Совета министров СССР, принятое спустя двенадцать дней после аварии – 7 мая 1986 года: «Об условиях оплаты труда и материального обеспечения работников предприятий и организаций зоны Чернобыльской АЭС».

Роль «законов» первые четыре года привычно выполняли различные постановления ЦК КПСС, которые направлялись в республиканские и областные органы партии. Они носили закрытый, совершенно секретный характер. В тех же постановлениях, которые появлялись в печати, никакой конкретной информации ни о масштабах загрязнений, ни количестве пострадавших, ни об их конкретных проблемах не было.

Первым действием властей было их полное бездействие. Власть как будто заклинило. Казалось, что вслед за реактором в ней что-то сломалась. Потом началась паника. Всё, что, очнувшись, стали делать власти, носило стихийный характер. Они не были готовы к такой широкомасштабной ядерной катастрофе. Но они были готовы – как всегда – к широкомасштабному вранью. Об этом свидетельствует и тот факт, что медики не провели вовремя йодную профилактику (в течение первых восьми дней после аварии). Зато потом наврали всему цивилизованному миру с три короба. (Об этом подробнее поговорим в следующей главе.)

Несмотря на то что для измерительных и дезактивационных работ были привлечены химические и инженерные войска, специальная боевая и транспортная техника, оборудование Министерства обороны СССР, войска гражданской обороны, властям не удалось быстро и качественно провести отселение даже 116 тысяч человек, которые оказались в тридцатикилометровой – «черной» – зоне чернобыльского следа.

Отчуждение территорий тридцатикилометровой зоны вокруг «подбитого» реактора, выселение людей из деревень, попавших в нее, проводилось исключительно на основании закрытых правительственно-партийных постановлений. Со стороны это выглядело как непреодолимая стихия, людям ничего конкретно не объясняли, местные начальники просто объявляли, что на некоторое время им придется выехать из деревни, на две-три недели, а потом они снова вернутся. Хотя, по свидетельствам руководителей некоторых загрязненных районов, они догадывались о том, что эти граждане уже никогда не вернутся в свои родные места, в пронизанные потоками радиации дома.

Действия правительства и Политбюро носили нервозный, зачастую хаотичный и предельно закрытый характер. Об этом свидетельствует дух и тон их секретных протоколов. Они метались, и им было страшно. Чем страшнее им становилось перед лицом неуправляемой ядерной реакции, тем больше секретных документов они выдавали.

До 1989 года никакой научно разработанной специальной правительственной программы помощи пострадавшим от аварии на ЧАЭС так и не появилось. И не потому, что в СССР не было научных сил для ее разработки. Проблема заключалась в другом – в СССР не было свободы. Закрытость общества и гласность чернобыльских событий были идеологически несовместимы.

Первые четыре года после аварии на ЧАЭС организация работ по ликвидации последствий аварии и помощи населению, пострадавшему от нее, была подчинена жесткой партийной командно-административной системе управления по вертикали. Для этого в недрах ЦК КПСС была создана (уже известная тебе, читатель, своими тайными протоколами) оперативная группа Политбюро ЦК КПСС, которая секретно действовала в течение почти двух лет и куда стекались все отчеты из республиканских правительств, министерств обороны, здравоохранения, других. Здесь заслушивались отчеты членов оперативной группы, принимались решения по всем вопросам жизни и смерти ни в чем неповинных рабов Системы – это госпитализация, выписка, пересмотр в сторону увеличения предельно допустимых доз, переселение, непереселение и реэвакуация людей, оказание помощи сотрудникам ЧАЭС, установление льгот для компенсационных выплат, медицинского обслуживания и даже – «помывки людей». Всё – секретно. (Ну едва не по Оруэллу!)

Закрытость и несогласованность действий различных ведомств приводили зачастую к служебным злоупотреблениям. Например, в Народичском районе официальные лица, которые распределяли выделенные для переселенцев квартиры в других городах (Киеве, Львове, Житомире и т. д.), брали себе по нескольку квартир, отказывая в них тем, кто действительно в этом нуждался. Вся прелесть подобных ситуаций для властей заключалась в том, что народ не мог пойти в суд – официально ведь в стране ничего не произошло. Законов нет – гуляй, советская власть!

В 1987–1988 годах было принято еще несколько десятков совместных постановлений ЦК КПСС и Совета министров СССР, а также постановлений на уровне властей пострадавших республик. Зачастую это были преступные решения, как, например, со строительством жилья для переселенцев в таких же пораженных зонах. Другие были просто невыполнимы. Например, о «строгом обеспечении» людей, живущих в радиационных зонах, «чистыми» продуктами. В то время в СССР не хватало продуктов для населения не только пораженных деревень, но и для всех остальных, за исключением Москвы и Ленинграда, куда приезжали иностранные туристы. В связи с этим постановления ЦК КПСС по улучшенному питанию жертв аварии на ЧАЭС были заведомо невыполнимы. Жители из пораженных зон, которые согласно закрытым решениям партии и правительства получали 30 рублей «гробовых» на «чистое» питание, не могли его купить в сельской лавке. Магазины были практически пусты. Да и сами деньги были просто смехотворными.

Зато впервые за десятилетия после появления ядерных производств в СССР было наконец-то создано Министерство атомной энергии. (Ранее все ядерные дела маскировались в СССР под так называемым Министерством среднего машиностроения.) С его созданием появился субъект права, который мог нести ответственность за свою деятельность в сфере применения «мирного атома».

Только спустя более трех лет после катастрофы было создано две программы ликвидации последствий аварии на ЧАЭС – украинская и белорусская. В России же, где Чернобылем накрыло шестнадцать областей, никакой программы не было и спустя три года, существовала некая система неких мер только для Брянской области на период с 1988 до 1990 года. О существовании этих документов знали только чиновники, которые были причастны к их написанию. Именно написанию, а не научной разработке – настолько далекими они оказались от реального положения дел.

И только спустя четыре года после катастрофы, 25 апреля 1990 года, было принято первое постановление по Чернобылю обновленным законодательным органом страны – горбачевским Верховным Советом СССР – «О единой программе ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС и ситуации, связанной с этой аварией». Этим постановлением утверждалась первая Государственная союзно-республиканская программа неотложных мер на 1990–1992 годы по ликвидации последствий аварии в масштабах всей страны.

И вот здесь впервые за всю ядерную историю СССР мы, депутаты, поручили правительству «разработать проект Закона о чернобыльской катастрофе и представить его в Верховный Совет СССР в четвертом квартале 1990 года. В Законе определить правовой статус жертв катастрофы и участников ликвидации последствий аварии, людей, занятых выполнением работ в пораженной зоне, а также подвергшихся вынужденному переселению, правовой режим зоны бедствия, порядок проживания и деятельности населения, порядок прохождения воинской службы, формирования и функционирования территориальных органов государственного управления, общественных организаций в пострадавшей зоне».

Но, как, собственно, и ожидалось (мы знали, в какой стране живем), ничего этого вовремя сделано так и не было. Через год, уже в следующем постановлении Верховного Совета СССР от 9 апреля 1991 года «О ходе выполнения постановления Верховного Совета СССР от 25 апреля 1990 года „О единой программе по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской атомной электростанции и ситуации, связанной с этой аварией“» было отмечено, что «задержалось представление в Верховный Совет СССР подготовленных проектов „Закона о Чернобыльской катастрофе“ и „Закона об использовании атомной энергии и ядерной безопасности“, что не дало возможности принять их до настоящего времени». Правительство и аппарат просто саботировали поручения депутатов.

Началом настоящей чернобыльской законодательной истории стал только 1991 год. Спустя лишь пять лет после катастрофы в Чернобыле в республиках СССР впервые были приняты более-менее полноценные законодательные акты, регламентирующие ответственность государства за нанесенный гражданам ущерб в результате деятельности ЧАЭС. Это три документа: закон Белорусской ССР «О социальной защите граждан, пострадавших от катастрофы на Чернобыльской АЭС» от 22 февраля 1991 года; закон Украинской ССР «О статусе и социальной защите граждан, пострадавших от аварии на Чернобыльской АЭС»; закон Российской Федерации «О социальной защите граждан, подвергшихся воздействию радиации вследствие катастрофы на Чернобыльской АЭС» от 15 мая 1991 года.

В том же году мы приняли и первый общесоюзный закон «О социальной защите граждан, пострадавших вследствие чернобыльской катастрофы». Как видно уже из самих названий законов, они касались пострадавшего населения и ликвидаторов. Экологические проблемы и ядерные риски задевались в них только косвенно. Но и это по сравнению с полным правовым вакуумом в атомной сфере, десятилетиями преступно существовавшим в стране с ядерной дубиной, было не просто значительным шагом вперед, а, можно сказать, законодательной революцией.

И тем более важно, что ничего подобного ранее никому решать не приходилось. Десятки других ядерных аварий в других странах не могли и близко сравниться по глобальным последствиям выброса в Чернобыле. Мы, законодатели, приобретали собственный, ни с чем не сравнимый опыт работы над проектами законов, не имеющими аналогов в мире.

В общем, не прошло и пяти лет после того, как Звезда Полынь превратила реки вокруг Чернобыля в слаборадиоактивные отходы, как самым часто употребляемым словом чиновников в отношении радиационных зон и людей в них стало – «льготы». «Может, – думала тогда я, – еще и привилегии?»

Разные, оказалось, в нашей стране льготы и привилегии. Для министров-капиталистов – госдачи, бесплатный отдых в лучших здравницах страны, бесплатное медицинское обслуживание в спецполиклиниках, машины с водителями и «мигалками» и много еще чего. (В советское время – неподсудность плюс валюта из бюджета страны «для налаживания связей с братскими компартиями».) Для заложников же Чернобыля – само право на жизнь тоже, оказывается, льгота. Ну не насмешка ли, в самом деле, над здравым смыслом называть льготами «гробовые» выплаты, «чистые» продукты, обследование и лечение и святое право жертв Чернобыля покинуть пораженную территорию?

Вот уже четверть века борьбу за эту «льготную» и «привилегированную» жизнь ведут миллионы людей. Спустя годы после аварии беспокойная общественность помогла правительству вспомнить и о шестистах тысячах ликвидаторов (ООН оперирует цифрой в восемьсот тысяч). Людей, которые в те драматические часы, дни, недели, месяцы живота своего не жалели, чтобы усмирить ядерного монстра, как можно быстрее остановить растаскивание радиации по стране и миру.

Шестьсот или восемьсот тысяч – тоже приблизительная цифра. Больше ли, меньше ли их было – кто сегодня знает? Строгого учета, как известно, никто не вел. А если и был какой-то учет, то все это до сих пор покрыто тайной. С ядерным загаром разъехались по городам и весям необъятной родины. Родина позвала. Родина забыла. На родину, конечно, не обижаются. Обижаются на власть, на чиновников.

На всю страну в 1989 году работал один-единственный межведомственный экспертный совет в Киеве, который только и имел право устанавливать причинную связь заболеваний с участием в ликвидации последствий аварии. Представьте себе! Со всех концов сюда съезжались тысячи людей, чтобы обследоваться и доказать, что болеют, не могут нормально жить после того, как проработали месяцы в зоне. Но доказать удавалось единицам. Ведь межведомственный экспертный совет существовал на базе Всесоюзного научного центра радиационной медицины, директором которого был назначен… министр здравоохранения Украины Анатолий Романенко. Да, тот самый Романенко, который еще не так давно писал секретные послания в Москву о бедственном положении жертв радиации, а общественность уверял, что никаких поводов для волнений нет. Ну не мог же директор Романенко опровергать министра Романенко!

Неудивительно поэтому, что все органы власти были завалены жалобами. Писали о том, что нельзя не только допроситься нормального лечения, питания, но невозможно получить даже удостоверения и нагрудные знаки участников ликвидации последствий аварии.