Текст книги "Чернобыль. Большая ложь"

Видный английский ученый-ядерщик Джозеф Ротблат после десятилетий ядерных исследований в лабораториях изменил свое представление о мире и его ценностях, возглавив Пагуошское движение за мир. За усилия в этом направлении движение также получило премию Нобеля.

Вопрос о соотношении экологического и нравственного с чисто техническим, прежде всего в ядерной технологии и в ядерной безопасности, вызывал и продолжает вызывать дискуссии не только в среде ученых-естествоиспытателей, но и среди философов и беллетристов.

Опасный технократический путь развития цивилизации критиковали русские мыслители-экзистенциалисты Н. А. Бердяев, В. С. Соловьев, западные – М. Хайдеггер, Ж.-П. Сартр, А. Камю. Они уловили связь между идеей существования и перспективами глобальной катастрофы, если мир и дальше будет двигаться в эту сторону.

Исследование в научной и философской плоскостях соотношения технической, экологической и нравственной сторон ядерной безопасности дает основание сделать вывод, что в условиях надвигающегося глобального экологического кризиса необходима разработка концепции обеспечения ядерной безопасности био– и социосферы. Такой единой концепции в России (впрочем, и в мире) до сих пор нет, как нет и единства взглядов ученых на эту проблему. В основе этой концепции жизни, по мнению специалистов, должна лежать система «ядерные объекты – экосистемы – биосфера – социосфера», которая учитывает ядерную безопасность не только с технической, но и с экологической, социальной и нравственной сторон.

Проще говоря, ядерная безопасность – это такое состояние системы «ядерные объекты – экосистемы – биосфера – социосфера», при котором невозможно разрушить экосистемы, био– и социосферу. Ее особенность в том, что человек является в ней главным действующим лицом – объектом и субъектом обеспечения ядерной безопасности.

Понятие «ядерная безопасность» гораздо уже понятия «экологическая безопасность», которое включает в себя все опасности, создаваемые человеком или естественным воздействием на окружающую среду и социум. Отсюда еще одна особенность понятия «ядерной безопасности»: она возникает только в результате деятельности человека. Но, как и понятие «экологическая безопасность», несет в себе мощный нравственный заряд, который может быть позитивным или негативным. Последнее зависит от экзистенциального или позитивистского начала в мировоззрениях ученых и политиков.

Одной из основ ядерной безопасности в современном сверхтехногенном мире, которая представляет собой новизну меняющегося мировоззрения, становится понятие «культура ядерной безопасности», ее ценности. Оно постепенно входит в лексикон не только ученых, философов и экологов, но и представителей отечественного и международного политического истеблишмента, которые принимают решения. Впервые в международном документе понятие «культуры ядерной безопасности», ориентированное на решение проблем безопасности XXI века, зафиксировано в Декларации Московской встречи на высшем уровне 20 апреля 1996 года.

Само по себе понятие «культура ядерной безопасности» уже несет в себе нравственный заряд, направленный на гуманистическое решение одной из глобальнейших антропогенных проблем века. Наполненное же философским и экологическим смыслом, оно становится едва ли не краеугольным камнем в изменении иерархии ценностей: от превосходства силы – к превосходству разума.

Я полагаю, что при этом должны реализовываться два основных нравственных принципа: предотвращение ядерной опасности до ее зарождения; уменьшение последствий для экосистем и биосферы, компенсация не только материального, но и морального ущерба в социосфере.

Экологические и нравственные императивы в вопросах ядерной безопасности тесно связаны с понятиями «безопасное проживание», «радиационный контроль», «зона особо жесткого радиационного контроля», «зона жесткого радиационного контроля», «риск», «приемлемый риск», «здоровье».

Наиболее тесно проблема ядерной безопасности связана с проблемой и понятием «риска». Понятие риска имеет несколько сущностей – чисто техническую, экологическую и нравственную. Техническая сущность заключается в том, что во внимание принимаются исключительно технические показатели риска ядерных катастроф. (Например, технико-экономический ущерб от ядерной катастрофы.) Уже в процессе проектирования закладывается технический риск аварии ядерной установки или ядерного производства. Хотя еще А. Д. Сахаров предупреждал что «…фактически всегда получается так, что вероятность аварий гораздо больше, чем считается проектировщиками».

А так как ядерная авария или катастрофа негативно, порой убийственно, влияет на экосистемы, биосферу и социум, то правильно было бы полагать, что, закладывая технический риск, ученые-инженеры закладывают также и экологический риск. Но эта простая, казалось бы, мысль пока еще с трудом усваивается «технарями».

Осознание этого факта неизбежно приводит нас к осознанию нравственной сущности риска, имеющей, прежде всего, отношение к системе природа-человек.

Именно это – какой должны быть методологические основы расчета рисков и брать ли во внимание при расчетах рисков экологическую и нравственную его стороны – и является сегодня предметом жаркой дискуссии ученых, инженеров, биологов, радиобиологов, экологов, философов. Особенно ожесточились споры после катастрофы на Чернобыльской АЭС.

Сегодня в мире существует два диаметрально противоположных подхода к проблеме риска ядерной безопасности, которые предельно наглядно демонстрируют нравственную сущность понятия риска.

Принципиальнейшим моментом полемики является вопрос о радиационном риске – пороговом или беспороговом действии радиации на человека. Один из них основан на методологии беспорогового влияния радиации на человека и общество в целом, то есть считается, что любая привнесенная в человека извне радиационная доза несет риск заболевания. Наукой пока не доказано, что существует некий нижний порог, за которым нет риска радиационной опасности. Эта научная теория, получившая название беспороговой концепции радиационного риска, подтверждена эмпирически многими советскими, российскими и западными исследователями; это – Е. Б. Бурлакова (Россия), Розалия Бертелл, Абрам Петко (Канада), Джон Гофман, Артур Тэмплин (США), Ральф Грейб (Швейцария), Роже Бельбеок (Франция). Более подробно об этом я уже говорила выше. Концепция была принята мировым радиобиологическим сообществом по рекомендации Международной комиссии по радиологической защите (МКРЗ) и Научного комитета ООН по действию атомной радиации (НКДАР).

Очевидно, что такой подход основан на гуманистическом швейцеровском мировоззрении «благоговения перед жизнью» и правом человека «на жизнь, свободу и стремление к счастью», о котором еще двести лет назад (примерно в то время, когда парижские якобинцы гильотинировали Розалию из Чернобыля) написал третий президент США Томас Джефферсон.

Этой научной и глубоко нравственной международной концепции в отечественной науке, прежде всего в официальной радиобиологии, противопоставляется пороговая концепция допустимого радиационного риска. О ней я также подробно написала в предыдущих главах.

Исследования с экологической и нравственной позиции последствий научных результатов радиобиологических школ (не затрагивая вопроса о научной корректности самих результатов), дискутирующих о сути двух существующих в мире концепций радиационных рисков, связанных с ядерными событиями, прежде всего с чернобыльской катастрофой, свидетельствуют о том, что за каждой из них стоит определенное мировоззрение.

Если первая, международная беспороговая концепция радиационного риска, исповедует «благоговение перед каждой» единственной и неповторимой человеческой жизнью, то вторая, пороговая, внедряемая в российское общество узкой группой ученых, имеющих влияние на лиц, принимающих решения, сознательно допускает некое «оптимальное», «статистически незначительное» в свете закона больших чисел количество возможных человеческих жертв. Я называю эту концепцию концепцией чужих жертв. Вряд ли ее авторы или их родные и друзья согласились бы сами попасть в это «оптимальное» и «статистически незначительное» число жертв.

Нравственные сущности моделей радиационного риска позволяют определить первую как «концепцию недопустимости жертв», вторую – как «концепцию допустимых жертв». Если беспороговая концепция радиационного риска основывается на позитивном нравственном императиве, то пороговая концепция радиационного риска основана на прагматичной экономической системе «выгода – риск», а в советском варианте еще и с идеологической окраской. Спор о том, что является большим благом: истина или выгода, – восходит еще ко временам Платона.

Ученые, разрабатывавшие «концепцию допустимых жертв», реализовывали «государственный заказ», который поставил интересы идеологии и экономической целесообразности над наукой, экологией, нравственностью. В постановке вопроса «общество должно взвесить весь риск и всю выгоду» нравственная сущность категории риска и научная этика, предполагающая гуманистический подход, вошли в противоречие, выйдя за рамки чисто научных предпосылок.

Генезис категории риска на каждом историческом отрезке времени зависел от уровня развития науки и техники и мировоззренческих установок.

До начала 1970-х годов и в западном, и советском научном мировоззрении превалировала политика обеспечения технической безопасности человека, ориентированная на достижение «абсолютной» безопасности. Речь шла о различных технических устройствах и технологиях, ядерных – в том числе. Но все более ускоряющийся научно-технический прогресс, создание все более сложных устройств и механизмов заставили ученых усомниться в реальной возможности достижения «абсолютной» технической безопасности. Прежде всего это касается ядерной безопасности.

Возникла общественная необходимость в решении этого вопроса, который затрагивал жизненные интересы, с одной стороны – всего общества, а с другой – корпоративные интересы ангажированных для исследований и внедрений опасных устройств и технологий групп ученых, производителей и эксплуатационников. Простое решение, которое подсказывал здравый смысл и инстинкт самосохранения человечества – запретить внедрять в производство опасные ядерные устройства и технологии, принято, однако, не было.

В результате возник некий паллиатив: если «абсолютной» технической безопасности достичь невозможно, если существует реальная угроза технической (в том числе и ядерной) опасности, которая в итоге приводит к экологической и негативно влияет на социум, и если это волнует общество, значит, следует создать некую концепцию, которая учитывала бы не только технические, но и экологические, социальные последствия техногенных аварий, успокоила бы население, а параллельно продолжать наращивать опасные технологии.

В основу новой политики был положен не метод, исключающий из жизни опасные (прежде всего ядерные) устройства и технологии, а некий паллиатив интересов. Болезнь «подлечили» и загнали внутрь.

Новая политика заключалась в новом методологическом подходе к проблеме безопасности, в том числе и ядерной, основанной на концепции «приемлемого риска». Сегодня эта концепция активно внедряется также в ценностные критерии и в законодательство США, Японии, Канады, Франции – стран с высоким уровнем использования ядерной компоненты.

Предполагается, что политика «приемлемого риска» в ядерной безопасности должна иметь такие основные принципы (за основу взяты исследования, предложенные российскими учеными Л. П. Феоктистовым, И. И. Кузьминым, В. К. Поповым):

– новая цель безопасности, направленная на улучшение состояния здоровья каждого человека, всего общества и состояния окружающей среды;

– разработка методов количественной оценки факторов безопасности, основанных на методологии риска;

– разработка методов количественной оценки безопасности, основанных на показателях состояния здоровья человека и окружающей среды;

– разработка методов определения приемлемого баланса между опасностями и выгодами, основанными на оценке социального предпочтения и экономических возможностей общества, экологических нагрузок окружающей среды.

Итак, эволюция категории технического «риска» в категорию «приемлемого риска», учитывающего последствия для окружающей среды и человека, очевидна. (В традиционной философии науки и техники эти проблемы не обозначались вообще.) Такой генезис позволяет отметить слабую попытку даже не изменения, а обозначения, признания права на существование экологической и нравственной проблем в мировоззренческих установках, связанных с вопросами риска. Здесь не следует проявлять чрезмерного оптимизма еще и потому, что проблема, по крайней мере, в странах СНГ, и в России в том числе, практически не проработана, ее нет и в российской философской мысли, нюансы не очень понятны для обыденного сознания. Хотя ее решение представляет для общества первостепенный интерес, напрямую связанный с проблемой безопасности и выживания.

Следует различать также категорию «приемлемого риска» вообще и «приемлемого риска» ядерной безопасности.

Концепция категории «приемлемого риска» в ядерной безопасности как бы официально признает, что мир перешел в стадию сосуществования с особо опасными ядерными установками и уровнями ядерных технологий, которые неизбежно угрожают системе общество-природа. (Никто из ученых не может дать гарантии неповторения ядерной катастрофы, подобной чернобыльской, или использования АЭС террористом-маньяком в смертоубийственных целях. Последнее – ядерный терроризм – с каждым днем принимает все более грозную окраску и становится новым международным фактором ядерной опасности). Вместо того чтобы отказаться от таких технологий во имя спасения всего сущего на Земле, общество вынуждают согласиться жить в состоянии перманентного «приемлемого риска». Таким образом, узаконивается не только сам риск, но и величина его приемлемости. Ну а как же, в таком случае, права человека? Об этом предпочитают умалчивать.

Ученые, предлагающие подобный «контракт» государства с обществом (их главный «научный» аргумент – а в США уже давно так делают!), не учитывают, что ядерный риск и ядерный приемлемый риск из-за глобальности стоящих за ними проблем выживания человеческой цивилизации должны оцениваться прежде всего не в техническом их измерении, а в экологическом и философско-гуманитарном.

Степень опасности зависит от степени опасности ядерной установки или ядерной технологии, а также от индивидуального риска.

Главная психологическая проблема на уровне обыденного мышления новой ценностной установки нескольких западных стран, направленной на внедрение в массовое сознание категории ядерного «приемлемого риска», состоит в том, что, возведенная в ранг закона, она не оставляет для граждан свободы выбора, который является главной ценностью человеческого Бытия. Если человечество добровольно согласится на новую ценностную установку о приемлемом ядерном риске, значит, оно само сознательно сделает такой выбор. Если граждане в законном порядке должны подчиниться такому властному решению, то категория ядерного «приемлемого риска» трансформируется в новейшую категорию «вынужденности риска», что отнюдь не одно и то же.

В обществе множества рисков и вызовов еще нет понимания и разграничения категорий «риска» и «приемлемого риска» в самом широком смысле и категорий «ядерного риска» и «приемлемого ядерного риска». Если в каких-либо простых неядерных установках и технологиях обе эти категории риска, возможно, имеют право на существование, то в сфере особо опасных ядерных установок и технологий, с вероятными радиоактивными глобальными загрязнениями окружающей среды и многочисленными поражениями населения, применение этих категорий вызывает, по меньшей мере, сомнения.

Применение концепции приемлемого ядерного риска будет накапливать эти «приемлемые риски», трансформируя их в «отложенные риски», и в конечном счете – в «неприемлемые риски» для будущих поколений человечества, которые могут привести к его гибели.

Вот и получается, новое содержание категории ядерного «приемлемого риска» обретает новую старую философскую сущность риска, угрожающую самой жизни на Земле.

Во время боевого применения ядерного оружия в Хиросиме и Нагасаки, войсковых учений с применением ядерного оружия в СССР и США (более двух тысяч ядерных взрывов), крупнейших ядерных антропогенных катастроф на ядерных объектах гражданского и военного назначения: Хэнфорд (США, 1944–1956), Южный Урал (СССР, 1949–1956, 1967), Уиндскейл (Великобритания, 1957), «Три Майл Айленд» (США, 1979), Чернобыль (СССР, 1986), Томск-7 (Россия, 1993) – первому ядерному (радиационному) удару подверглись сотни миллионов людей. Выжившие до сих пор проживают на пораженных радиацией территориях в условиях ежедневного радиационного риска.

По последним сведениям Международного комитета радиационной защиты, основанным на предоставленных ООН цифрах радиационных доз, которые получило население с 1945-го по 1989 год, 1 174 600 человек умерли из-за рака после облучения. Новая модель исследований Европейского комитета по проблемам радиационного риска предсказывает в будущем еще 61 600 000 смертей от рака, 1 600 000 смертей новорожденных и 1 900 000 других смертей.

Что испытывает человек, получивший первый ядерный удар? Вот основные морально-психологические проблемы, возникающие у людей, переживших риск первого ядерного удара и продолжающих испытывать ежедневный радиационный риск (по исследованиям российских экспертов):

– ощущение бессмысленности бытия или полная потеря смысла жизни;

– дефицит эмпатии (готовности к сопереживанию) со стороны прежде всего властей;

– чувство депривации (изоляции);

– ностальгические переживания;

– осознание себя, своей семьи как «подопытных кроликов» для науки;

– страхи за здоровье детей и свое здоровье;

– страхи за будущее детей и внуков;

– отчаяние из-за невозможности изменить ситуацию.

В случае с ядерной катастрофой на ЧАЭС отдельно следует выделить «чернобыльский» и «постчернобыльский» синдромы, в основе которых лежит непреходящее ощущение горя ни в чем неповинного человека.

Одной из малоисследованных сторон «постчернобыльского» синдрома является обращение людей, переживших атомную катастрофу, к Богу. Разуверившись в том, что их проблемы будут решены властями, люди, вместо того чтобы пытаться самостоятельно найти выход из положения, оставить опасные радиационно загрязненные территории, обращаются к Богу. Они требуют от властей уже не льгот, «чистых» продуктов или медикаментов, а восстановления или строительства новых храмов. В борьбе за возможность молиться в церквах на своей радиационной земле они доходят до самых высоких инстанций, нередко добиваясь такого результата.

Нравственная квинтэссенция этой проблемы заключена в высказывании героя и жертвы катастрофы на Чернобыльской атомной станции Л. П. Телятникова: «Обидно, но Чернобыль так ничему нас и не научил, хотя пора бы уж и осмыслить его уроки… Поэтому будущие чернобыли вызревают в нас самих, в нашем отношении к миру, к людям, себе…»

А доктор химии и медицины Джон Гофман дал свое заключение, основанное на многолетних исследованиях влияния радиации на здоровье человека: «…те, кто думает о благе своих потомков, должны стараться избегать воздействия радиации».

Накапливавшиеся в течение нескольких столетий существования техногенного общества всевозможные риски достигли своей критической массы к концу XX века. Биосфера, возникшая 3,5 миллиарда лет назад, прошла сквозь сложнейшие эволюционные процессы и превращения, сохранив при этом большинство жизненных форм, которые существовали в ней за всю ее историю, теперь оказалась, по сути, в подчинении социосферы, сформировавшейся гораздо позже нее.

Биосфера, которая «родила» Человека (или стала подходящей колыбелью для привнесенной извне человеческой жизни – вопрос спорный и для естествознания, и для философии), постепенно, с усовершенствованием орудий труда, развитием экспериментаторства и науки была им же, Человеком, и «порабощена». Биосфера превратилась в объект производственного использования, в подсистему социсферы. Возникла кризисная ситуация взаимных угроз: угроза разрушения биосферы социосферой и ответный «удар» биосферы – полное уничтожение социосферы, прежде всего – человечества. Таким образом проблема выживания из чисто житейской плоскости переходит в иные плоскости – философскую, экологическую, нравственную.

Сегодня мы уже стали свидетелями «наказания» Человека биосферой – бесчисленные экологические катаклизмы охватили всю планету. Человечество платит за свое неумное поведение миллионами жизней.

Существуют очень интересные теоретические и практические исследования (в частности, российского ученого А. В. Быховского), доказывающие на основе анализа последствий развития сценария «ядерной зимы» Н. Н. Моисеева и К. Сагана ошибочность традиционного взгляда на структуру планеты: вместо антропоцентризма предлагается совершенно новый подход с позиций биосфероцентризма.

Суть их заключается в том, что биосфера обладает экзистенциальной самозащитой, которая до возникновения «глобального зла» незаметна людям. Однако изменение структуры биосферы на уровне экзистенции рождает эффект бумеранга: биосфера, измененная антропоцентрической деятельностью человека, отвечает ему уничтожением человечества, социосферы. Социосфера, угрожая существованию биосферы, в конечном итоге угрожает собственному выживанию, существованию человечества. Иными словами – биосфера в состоянии прожить без социосферы, но социосфера мертва без биосферы. Это как эмбрион в утробе матери: удали его – и он мертв.

Бурное развитие, начиная с сороковых годов XX века, ядерных технологий, причем в условиях опасного эксперимента, опережающего знания о его смертельных последствиях для биоты и социума, ядерные испытания в разных концах планеты – в атмосфере, космическом пространстве и под водой (!) – стали своеобразным тестом социума на выживание биосферы. Социум, проведший этот тест, сразу и не заметил, что он стал одновременно тестом на его же собственное выживание.

Во время «холодной войны» над всеми соображениями – экологическими, экономическими, нравственными, не говоря уже о философских, превалировал единственный постулат – идеологический. Тысячи ядерных испытаний, перевалившие за сотню аварии ядерных подводных лодок, сотни техногенных ядерных аварий и катастроф на военных и гражданских атомных реакторах – за все это человечество уже начало расплачиваться необратимыми процессами в окружающей среде.

Ситуация усугубляется еще и тем, что в мире до сих пор не найдена оптимальная технология переработки и утилизации ядерных отходов, излучающих миллиарды кюри радиоактивности антропогенного происхождения на всей планете. Образно говоря, ядерный джинн, выпущенный учеными, в системе множественности различных угроз стал решающим фактором выживания всего человечества. Как справедливо отмечал российский ученый С. П. Капица, «…вся наша планета, все мы стали как бы заложниками ядерного безумия… Иначе говоря, мы все стоим перед общей опасностью, и вместе должны искать пути к общей безопасности».

За десятилетия жизни в условиях доктрины обладания, неприменения и ядерного сдерживания («ядерного устрашения») произошли, возможно, необратимые, изменения не только в окружающей среде, но и в природе человека, его психологии. Главный итог «ядерного» общества – человечество психологически адаптировалось к ядерной опасности. Люди привыкли к тому, к чему привыкнуть нельзя: жертвы ядерных катастроф, угрожая генофонду, исчисляются миллионами. Но человечество это особо не беспокоит.

Биосфера после ядерных катастроф и ядерных испытаний обретает новое необратимое постъядерное (постчернобыльское) состояние.

Пришло время для человеческого сообщества наконец осознать кризис прежних цивилизационных ценностей, попытаться их переосмыслить и выработать общую для всего мира концепцию выживания в ядерном мире. И начинать надо с постепенной переориентации промышленности на альтернативные источники энергии, учитывая глобальные последствия катастрофы на ЧАЭС. Отдельные страны, как известно, уже движутся в направлении закрытия своих атомных станций – Швеция, Швейцария, Германия.

В свое время английский философ Джон Локк провозгласил право каждого Человека «на жизнь, свободу и частную собственность». Третий президент Америки Томас Джефферсон в своей знаменитой «Декларации независимости» изменил эту локковскую формулу, заменив в ней «собственность» на «стремление к счастью». А во «Всеобщей декларации прав человека» в статье 3 записано: «Каждый человек имеет право на жизнь…»

То, что происходило четверть столетия и сегодня происходит в радиоактивных зонах Чернобыля, – это попрание всех законов и всех деклараций о правах Человека. Миллионы людей вынуждены проживать на зараженных территориях, ежедневно, ежесекундно подвергаясь ядерному риску. Да, их право на Жизнь как будто реализовано. Но разве это Жизнь?

Кажется, уже давно созрела идея создания независимого органа – в противовес МАГАТЭ или вместо него – по экспертизе всех реакторов, которые эксплуатируются не только в странах бывшего СССР, но и во всем мире. Необходим также некий авторитетный международный комитет по проблемам экологических беженцев и переселенцев, людей, вынужденно живущих в радиационных зонах, – этого сравнительно нового вида homo sapiens, новой общности «чернобыльский народ», порожденного самим homo sapiens, его действиями в природной среде.

Эти независимые комитеты должны иметь право делать запросы во все правительства, организации, в том числе в МАГАТЭ и ВОЗ. И получать честные, компетентные, вразумительные ответы, не подверженные давлению ядерного лобби. И давать им свою независимую оценку. Стоять на страже интересов и прав не ядерных транскорпораций, а их жертв – облученных людей. Так как и сегодня власти теперь уже независимых государств прикрываются решениями МАГАТЭ, полученными, в основном, не в результате собственных независимых исследований, а благодаря использованию некорректных данных (порой откровенно лживых – от официальной советской медицины, которые фабриковались под грифом «совершенно секретно» в ЦК КПСС и были предназначены отнюдь не для того, чтобы аккумулировать правду, а совсем наоборот). Эти комитеты должны иметь право не только давать рекомендации правительствам в рамках существующего международного права, а также требовать их выполнения вплоть до обращения в Международный суд в Гааге. В общем, это должен быть такой справедливый международный защитник всех экологических жертв и беженцев, включая ядерных, которые десятилетиями не могут добиться прав у своих отечественных бюрократов.

Было бы разумным в свете международных событий XX века, учитывая не только проблемы чернобыльских мигрантов и переселенцев, но и межнациональные и оккупационные войны в разных странах, изменить также статью 3 «Всеобщей декларации прав человека», дополнив ее более точной формулировкой: «Каждый человек имеет право» не просто «на жизнь», а «на жизнь, достойную Человека».

Если еще недавно главным фактором выживания человечества была ликвидация опасного противостояния двух систем – тоталитарной коммунистической и демократической, – то сегодня таковым фактором становится всеобщая экология (биосфера уже наказывает неразумное человечество страшными землетрясениями и наводнениями), а также война и мир на разных континентах. Опасность для всех заключается, прежде всего, в том, что войны проходят на территориях, напичканных АЭС и ядерным оружием. И в мире должны давать себе в этом отчет. В первую очередь, конечно, политики. (Но и народы – тоже.)

И последнее. Даже в этой книге приведено вполне достаточно материалов и свидетельств, включая заключение Генеральной прокуратуры СССР, а затем и постановление прокуратуры Украины о доказанной вине бывших высокопоставленных партийных и государственных деятелей в сокрытии правды о Чернобыльской катастрофе и ее последствий и для стран бывшего СССР, и для мира, чтобы превратить их в международный трибунал в Европейском суде. Это для продажного украинского прокурора срок давности этого преступления прошел.

Нет сроков давности для преступлений против человечности.

Чернобыльская чаша давно переполнена.