Текст книги "Бонжур, Антуан!"

ГЛАВА 18

«Жермен Марке предательница» – я отложил бесполезную пока тетрадь, слепо глядел на карточку и ничего не понимал. Снова рассыпались белые камни, которые я вот-вот готов был собрать. Я не верил, что Жермен предала «кабанов», но не верить в написанное было нелегко. А может, и в тетради названо имя Жермен? Тогда все сойдётся.

Машинально взглянул на часы. Прошло десять минут, как Антуан уехал, и пройдёт ещё полчаса, прежде чем он вернётся с Иваном. За это время я мог бы принять решение: взять мотоцикл, что стоит в сарае, дорога известна, десять минут – и я перед Жермен. Нет, я не имею права торопиться. Сейчас самое время побыть одному и попытаться собрать распавшиеся камни.

В доме тишина. Сюзанна хлопочет у очага, негромкое пение доносится до моей комнаты.

Как же это могло случиться? Зачем ей нужно было предавать «кабанов»? Она же любила отца. Матъе, конечно, прав, она не могла стрелять в Альфреда, но что ей стоило нанять убийцу? Мы доберёмся и до него. Но мотив, мотив? Неужто из-за денег? За франки, обещанные немцами? Вопросы снова опутывали меня, только зачем они мне теперь, когда в записке ясно сказано – предала Жермен. Антуан лишь головой покачал, когда я втолковал ему, что написано на карточке. Антуан сказал: «Подожди».

Ну что ж, подождём. «Са ва тре бьен, мадам де ля маркизе», – беззаботно напевала Сюзанна у своего очага. Действительно, «все хорошо, прекрасная маркиза, дела идут, и жизнь легка, ни одного печального сюрприза, за исключеньем пустяка». Какой пустяк – не хватает лишь мотива. А зачем мне мотив? Мотив выводит Сюзи, ей и карты в руки. А я одно знаю – отец был предан. И он сам назвал предателя. Конечно же, записку мог написать он. Он мог писать в темноте, впопыхах, вкривь и вкось. А как попала карточка к Альфреду? Я поискал в тетради, но конверта не нашёл. Впрочем, Альфред и сам мог взять записку, когда уходил от раненого отца, а отец прикрыл отход. Помнится, Антуан говорил: когда он наутро нашёл отца, то удивился, почему у того все карманы были вывернуты и очищены. Да, Антуан точно говорил это. А я в тоске и ярости катался по земле и пропустил такую деталь! В самом деле, это странно. А если обдумать ещё раз то, что было на мосту? Они отходят, отец прикрывает. Но ведь и Альфред мог задержаться, он тоже мог быть ранен. Альфред наткнулся в темноте на убитого отца, вывернул у него карманы, чтобы забрать все бумаги. Альфред и взял карточку – чего тут гадать? Это не самое существенное. А главное то, что записку писал отец, писал в последнюю минуту жизни. И он написал слова, которые считал главными – только это и существенно. Отец не знал, к кому попадёт записка, но верил, что она не затеряется. С этой верой он и писал. И записка попала к сыну – может ли быть вернее? Это его завещание мне. Вот почему Жермен пыталась скрыть от нас адрес Альфреда, вот почему она ездила в Марш. Она успокоилась, узнав, что Альфред там больше не живёт, и тут же позвонила мне. Да, мы не нашли Альфреда, но синяя тетрадь в моих руках. Синяя тетрадь и записка. Ты крепко промахнулась, Жермен. «Шерше ля фам», – сказал чёрный монах. И я нашёл её. С женщины началась эта история, женщиной она и закончится.

На кухне послышались голоса, нет, это не Антуан, ему ещё рано. Сюзанна кому-то ответила, дверь распахнулась, и в комнату порывисто вошла молодая девушка. Она была в голубом свитере и короткой белой юбке, открывающей загорелые стройные ноги. Лицо без всяких следов косметики, но она и без того была чертовски хороша! На вид ей двадцать с малым хвостиком, и что-то знакомое чудится во всём её облике. Может, я видел её на церемонии? Нет, могу поручиться, что мы никогда не встречались: такую бы я запомнил.

Она вошла в комнату и смотрела на меня с настойчивым интересом и каким-то непонятным мне волнением. Сюзи стояла в дверях, улыбаясь, и даже лукаво подмигнула мне из-за спины девушки, как бы говоря: «Ага, попался, голубчик!» Но я-то меньше всего на свете боялся женщин, даже самых распрекрасных.

Я поднялся навстречу незнакомке.

– Здравствуйте, – выжидательно проговорила та, оглядываясь на Сюзанну. – Вы Виктор Маслов? – Похоже, она и Сюзанну видит впервые, нет, не проходят сегодня мои варианты. Кто же это может быть?

– Так точно, я Виктор, – я вспомнил женщину в чёрном и не торопился протягивать руку.

– Я Николь, Николь Масло, – быстро говорила она, не сводя с меня напряжённого взгляда. Чем я так её взволновал? Не Тереза ли её прислала? – Ты понимаешь?..

– Маслов? – переспросил я. – Чего ж тут понимать? Присядь-ка лучше, коль ты Маслов…

– Николь, Николь Масло, – на лицо её набежала облегчённая улыбка, а взгляд был трепетным и зовущим. Непостижимым образом её волнение передалось мне, и сердце заколотилось, потому что это все меняло.

– Не торопись, Николь, сейчас мы во всём разберёмся. Присядь же…

Сюзанна подскочила ко мне и затараторила:

– Николь э ля соёр де Виктор. Виктор э фрер де Николь. Са ва тре бьен. Компри? Харашо-о, – и счастливо засмеялась от избытка чувств, переполнивших её.

– Ля соёр, ля соёр, что сие значит? – оторопело спрашивал я, потому что уже знал, что это такое. – Подожди-ка, сейчас проверим по словарю.

Сюзанна подкинула книжицу. Николь продолжала ликующий стрекот:

– Диксионер, диксионер, Николь ля соёр, ля соёр…

Я лихорадочно перешвыривал страницы, ещё не веря. Но так и есть: ля соёр – сестра.

– Взгляни, – сказал я, протягивая ей словарь. – Так?

– Уи, уи, – она наскочила на меня и звонко чмокнула в щеку, это было убедительней всех «уи». – Я сестра. Николь Масло – сестра, – продолжала она, подлетела к Сюзанне и тоже на радостях поцеловала её. – Николь – сестра Виктора.

– Вот и познакомились, – перебил я, пытаясь поймать её руку. – Теперь отвечай, откуда ты взялась?

– Да, да, – она прильнула ко мне и снова чмокнула, на сей раз в ухо. – Виктор и Николь, брат и сестра, да, да.

– Это я уже усвоил. Но откуда ты взялась? Кто твоя мать? – я снова потянулся к словарю, но она уже прочла мои мысли.

– Жермен Марке, – радушно объявила она. – А я Николь Масло.

Так что ж, пока все правильно, примерно так я и предполагал. Жермен предала отца, и моя сестра – дочь предательницы. «Са ва тре бьен, мадам де ля маркизе. За исключеньем, правда, пустяка».

– Виктор, Виктор! – не успел я ни опомниться, ни подумать, как очутился перед зеркалом. Ни о чём не подозревая, Николь теребила меня, заставляя то повернуться, то наклониться, то приблизиться лицом к её лицу, то, наоборот, встать затылком к затылку, чтобы помериться ростом, – и все это с неистовыми восклицаниями, задорными подмигиваниями, смешными гримасами, которые весьма шли ей, и она знала это. Я покорно поворачивался, пытаясь прикинуть между паузами хоть что-нибудь подходящее. Снова рассыпались мои камни.

– Похожа, ну правда, похожа, Сюзи?! – вскрикивала она.

Сюзанна поспешила к зеркалу, вставленному в шкаф. Я увидел возбуждённо-дурашливое лицо Николь, открыто радостную Сюзанну и свою сосредоточенно-притворную физиономию. Слишком многое переменилось с появлением Николь в этой комнате, и я ещё не мог предвидеть все последствия этого неожиданного явления.

Сюзанна смотрела на нас, ободряюще переводя взгляд с Николь на меня, потом опять на Николь, – да, да, похожи, ну конечно, похожи, глаза немного разные, но нос – вылитый и губы – вылитые. Потом ойкнула и умчалась из комнаты. На кухне загремели кастрюли, оттуда сладко потянуло пригорелым тестом.

Мы остались одни, и я попробовал улыбнуться. Эх, была не была, пока суд да дело, а сестру я теперь заимел, этого у меня уже не отнимешь. Такая длинноногая сестрёнка и всё же младшая, недаром она так светозарно радуется вновь найденному старшему братцу. Похоже, неглупа. Но как все осложнилось с её появлением…

– Я хочу быть тебе хорошей сестрой, – щебетала Николь, не давая мне сосредоточиться. – Но я не знаю твоего языка. А мне так много хочется сказать тебе.

– Ещё наговоримся, не спеши. Скажи-ка лучше, когда ты родилась? – я протянул ей разговорник с этим вопросом.

Николь тут же схватила карандаш.

– 5 марта 1945 года, – написала она цифрами.

Хорошенькое дело, я покачал головой, выходит, отец был ещё жив, когда Жермен могла знать, что ждёт ребёнка. И, зная об этом, она… Нет, такое даже в голове не укладывалось.

А Николь не давала мне передышки. Ей тоже хотелось знать. Ну что ж, Николь, пора переходить на волапюк, попробуем сообща разобраться. Мы вооружились словарями, уселись рядышком на диван. Как мы коверкали слова и всячески ухищрялись, помогая руками, предметами, мимикой, чертя карандашом, строя самые нелепые фразы, чтобы лучше понять друг друга. Впрочем, я постараюсь передать наш разговор обычной речью. А говорили мы о том же.

– Когда ты узнала, что Маслов твой отец?

– Позавчера. На другой день после того, как вы приезжали к нам. Я удивилась: зачем русские пришли в наш дом? Я даже видела тебя на террасе, но мать меня прогнала. А когда вы уехали, мама плакала, и папа Ив ругал её.

– Кто же тебе сказал про твоего отца? Мать? – Наивный вопрос, но всё же надо задать его для очистки совести.

– Что ты? – Николь покраснела. – Она даже не знает, что я поехала к тебе. Мама всегда говорила, что мой отец Ив. Я так и думала до пятнадцати лет, пока не начала соображать. А потом узнала, что я родилась через месяц после того, как Ив вернулся из немецкого лагеря. Но я сделала вид, будто ничего не знаю, и продолжала называть его отцом. Он ко мне прекрасно относился. Но я верила: когда-нибудь я узнаю, кто мой отец. И позавчера Жорж сказал об этом.

– Жорж? Кто такой Жорж?

– Он работает в нашем магазине. Он говорил, что видел тебя внизу.

– А Жорж откуда знает?

– Он всё время живёт в Эвае. Он был в партизанах и знал твоего отца, то есть нашего. И когда он увидел тебя, он сказал, что мы с тобой очень похожи. Жорж сказал, что наш отец и моя мать любили друг друга. Расскажи же мне про отца. Все, что ты знаешь!

– Расскажу, Николь. Я тебе расскажу, – но, бог мой, как трудно иногда сказать самые простые вещи. Любила и предала – каким коварством надо обладать, чтобы поступить так. Предала отца, предала неродившуюся дочь… А может, именно из-за Николь она и решилась на это. Да, именно так. Вот он, мотив, которого не хватало. Чтобы люди не узнали, что у неё будет ребёнок от русского партизана, и решилась она на этот отчаянный шаг! Но разве это смягчает её вину? Отнюдь! Бедная сестрёнка Николетт! Что станет с ней, когда она узнает о матери. Нет, этого нельзя допустить, надо как-то предупредить Антуана. А моя мать? Каково-то будет ей узнать об этом предательстве?.. Как я ей расскажу?.. Вот как все сделалось сложно.

– Ты знаешь, как погиб отец? – продолжала вопрошать Николь себе на беду.

– Нет, Николь, – твёрдо ответил я, глядя в её заискивающие глаза. – Я многого ещё не знаю. Давай подождём Антуана.

– Я прилечу к тебе в Москву, – заявила Николь, беспечно перескакивая на новую тему. – Я ведь сестра, а сестра может поехать к брату, правда? – Она увидела визитную карточку, лежавшую на столе рядом с тетрадью, и потянулась к ней. Я хотел было перехватить, но рукой махнул, пусть читает, все равно не поймёт.

– Альфред Меланже, – прочитала она. – Кто это?

– Он умер, – опустошённо ответил я. – Он был в одном отряде с отцом.

– Он был «кабаном», да?

– Откуда ты знаешь про «кабанов»? – куда бы ни уходил наш разговор, он любым путём возвращался к могильному камню.

– Мне Жорж сказал. Он говорил, что у отца была кличка. Его звали Лесником, это верно? – Она взяла меня за руку и робко спросила: – Почему ты меня не поцелуешь? Разве я не сестра тебе? Или я тебе не нравлюсь? Может быть, у вас не принято целовать сестёр?

– Ты очень красивая, Николь, – я притянул её, она приклеилась ко мне щекой, и сладкий холодок нежности пробежал по мне: вот когда я понял, что она мне сестра.

– И ты красивый, – она обжигающе взглянула на меня. – Я так рада, что у меня такой красивый брат!

На дворе послышался шум мотора. Я осторожно отодвинулся от Николь. Но в окне показался «ситроен» с бежевым верхом. За рулём сидела женщина. Я не сразу узнал её, а когда узнал, кулаки у меня сами собой зачесались. Но, видит бог, я не хотел этого.

– Я приеду к тебе в Москву, – тараторила Николь. – Интересно, как встретит меня твоя мать?

– Держись, сестрёнка, – проговорил я, вставая. – Сейчас что-то будет.

С неустрашимым видом Жермен вошла, нет, ворвалась в комнату. На меня она даже не глянула. Шаг, другой – и смачный шлепок пощёчины звоном отдался в моих ушах.

– Нет, нет! – закричала Николь, хватаясь за лицо. – Я все знаю. Я все сказала Виктору. Зачем ты бьёшь меня?

– Как вы смеете, мадам? – начал я по-русски, угрожающе надвигаясь на Жермен. – Вы, кажется, забыли, что находитесь не у себя за прилавком, – но она цепко ухватила Николь и потащила её к двери, продолжая гневно ругаться. Николь все же вырвалась, отбежала за стол, загородившись от матери стулом.

– Виктор мой брат, – кричала она в отчаянье. – Я Николь Масло!

Жермен продолжала кричать. «Ты Николь Марке! Жорж ничего не знает», – выхватывал я из её быстрой речи.

Жермен отрекается от отца. Опять она готова предать его. Тем хуже для неё. Тогда и я молчать не стану. Мотив я ухватил. Нечего в благородство играть, Николь – взрослый человек и вправе сама сделать выбор, поэтому она должна знать правду.

– Сейчас же едем домой, – кричала Жермен, стоя против Николь по другую сторону стола. – Тебе здесь нечего делать! У тебя здесь никого нет!

– Здесь Виктор. Он мой брат, – твердила Николь, не трогаясь с места. – Я хочу знать об отце.

– Я расскажу, – мрачно пообещал я Жермен. – Николь узнает правду. И сейчас же.

Но Жермен было не до того, чтобы вникать в смысл моих слов, даже если она и поняла их. Жермен подступила к дочери, но Николь снова увернулась и повисла на моей руке.

– Ах так! – Жермен скривилась в бессильной ярости. – Я вижу, вы уже сговорились. Можешь оставаться здесь. Но помни, тогда мой дом будет закрыт для тебя, – она повернулась к двери. Я оставил Николь, подскочил к двери первым. Надо задержать её до прихода Антуана. Так просто ты не уйдёшь, Жермен! Сейчас ты узнаешь такое!..

Жермен остановилась, с недоумением смотря на меня.

– Одну минуту, мадам, – неудержимо начал я, доставая бумажник. – Вот! Взгляните на это. – Я поднёс карточку к её лицу. – Жермен Марке делала визит в Марш-ан-Фамен. Вы надеялись, мадам, что мы не найдём Альфреда. Но мы его нашли.

Жермен продолжала смотреть на меня с гордым недоумением, но, видно, то, что было написано на моём лице, говорило ей больше, чем мои слова. Она поняла! Лицо её сделалось жалким и старым.

– Не понимаю, о чём вы говорите, – пробормотала она, стараясь сохранить остатки своей надменности.

– Ты ездила в Марш? Зачем? – удивилась Николь.

– Сейчас вы поймёте, мадам. И ты, Николь, узнаешь то, что хотела узнать. Здесь всё написано. Сезам, откройся! – Я поднял карточку над головой и клятвенно произнёс: – Отец писал это перед смертью. Понимаете? Борис писал про Жермен. Небольшой «презент» пур мадам, для вас, Жермен. Но он стоит многого. Больше двадцати лет об этом никто не знал, теперь мёртвый Альфред передал мне карточку, и завтра об этом узнает вся Бельгия. Здесь написано все!

Николь бросилась ко мне:

– Там написано про меня, да?

– Сейчас я все скажу, – торопился я. – Сначала я хотел проверить и уточнить, но раз она отрекается, я скажу сам. Вот что отец написал: «Жермен Марке предательница», – я с наслаждением бросал слова в её испуганно окаменевшее лицо. – А, вы не понимаете? Но я могу сказать и так, что вы поймёте… Сейчас вы узнаете, сейчас. Диксионер, сестрёнка? – Николь с готовностью схватила словарь, наши руки неловко столкнулись, и словарь выпал, завалившись под стол. Я нырнул за ним, судорожно листал страницы, стоя на коленях, потому что у меня уже не оставалось времени. Боже, сколько слов придумали люди, чтобы оградить себя от правды. А мне необходимо одно-единственное слово, только оно и существует на свете: предчувствие, не то, предсказание, предикат, предбанник, не то, не то, кто же мог знать, что мне придётся учить такие слова, вот оно – предать!

Но в словаре уже не стало нужды. Дверь распахнулась, в комнату вошёл Антуан, из-за его спины выглядывало любопытствующее лицо Ивана. Я так увлёкся, что даже не слышал, как подъехала машина. Тем лучше – сейчас при них скажу.

Антуан с удивлением поздоровался с Жермен. Та несколько смутилась, но всё же попыталась ответить с достоинством. Николь сделала реверанс.

Иван уставился на меня:

– Что ты делаешь под столом?

– Ищу справедливость, Иван, – отвечал я сконфуженно. – Но её не оказалось и там. Это Николь, познакомьтесь.

Николь улыбнулась и снова сделала кокетливый реверанс перед Иваном.

– Привёз к себе свою бельгийскую невесту? – неуклюже пошутил Иван.

– На большее твоя фантазия не способна? Сейчас все узнаешь. Читай! – я протянул ему карточку.

Но Иван и бровью не повёл.

– Слышал от Антуана, – бросил он, – это надо ещё проверять.

Антуан уже безмятежно разговаривал с женщинами, изредка бросая на меня пытливые взгляды.

– Внимание. Атансьон, – выкликнул я устало. – Кончайте разводить китайские церемонии, мы не на королевском приёме. У нас есть дела поважнее. Иван, сейчас же скажи Николь, что её мать предала нашего отца и виновна в его смерти.

– Почему ты говоришь «нашего отца»? – удивился Иван. – Я не могу так переводить.

– Да разве в этом дело? – я лишь рукой потерянно махнул. – Неужто ты не понимаешь: предала, предала. Вот она перед тобой сидит.

– Ты говоришь серьёзные слова, – настаивал Иван. – Я хочу переводить точно. Так я только помешаю своей родине.

Николь смотрела на меня с тревогой и надеждой, пытаясь понять наш разговор. Я нагнулся, поднял словарь, который так и остался лежать раскрытым, и захлопнул его.

– Ну разумеется, Иван, – только и сказал я. – Не бойся! Моя родина выдержит, когда узнает, что Николь мне сестра. Ля соёр. Или тебе по-китайски сказать, чтобы ты понял?

– Николь ля соёр, – подтвердила Николь.

– Сейчас я проверю, – Иван невозмутимо отвернулся от меня и перешёл на французский.

Разговором правил Антуан: удерживал порывающегося Ивана, терпеливо втолковывал, обращаясь к Жермен, мягко улыбался Николь. Мне он сделал выразительный жест, призывая к терпению. Жермен, конечно, темнила. Антуан внимательно слушал. Николь не верила матери и порывалась вмешаться. Даже Сюзанна, расставив посуду, молвила слово, пытаясь убедить Жермен. Иван сокрушённо качал головой.

А Жермен все отрицала.

– Кончай, Иван, – перебил я, не выдержав. – Брат, сестра – сейчас это дело десятое. Ты лучше записку прочти: пусть она узнает, кто она есть. Только ты Николь это скажи, а я на них посмотрю, на обеих.

– Я не могу так для тебя переводить, – настаивал Иван.

– Ты на кого работаешь? – я изумился. – На них или на свою родину ты работаешь? Здесь же чёрным по белому написано…

Жермен замолчала и слушала наш разговор.

– Ты не знаешь ихних законов, – ответил Иван. – Если ты скажешь, и это будет неправда, Жермен будет писать на тебя в суд. Она сделает тебе сатисфаксьон и спрячет тебя в тюрьму.

Я невесело усмехнулся:

– Хорошие перспективочки ты мне сулишь, о Иван, закованный в капиталистические цепи. То сватаешь меня хозяином бистро, то в тюрьму запрятать грозишь. Давай, Иван, трудись. А то, что отец здесь написал, тебе плевать, это же не твой отец.

– А как попала визитная карта к Альфреду, ты знаешь?

– Спроси что-нибудь полегче. Альфред сам и взял её у отца, когда тот был убит.

– Напрасно ты так рассуждаешь, – желчно произнёс Иван. – А где та карта лежала?

– Один-ноль в твою пользу, Иван, – льстиво признался я. – Гордись, Шульга. Нашёл конверт на полу кабины? Ты крупный следопыт. – Николь подошла ко мне и стала за спиной. Я облегчённо взял её руку. – Не тревожься за меня, сестрёнка, кажется, мы обойдёмся без сатисфакции.

– Пожалуйста, мы от тебя ничего не скрываем, – с торжеством продолжал Иван. – Конверт нашёл Антуан. Он не будет его прятать от тебя.

– Остаётся взглянуть на штемпель. Значит, ты считаешь…

– Я с вами не ездил, – уязвленно перебил Иван. – Это Антуан так считает. А я с ним лишь говорил, когда мы сюда ехали.

Антуан достал из пиджака конверт. Штемпель в самом деле поблек от времени, но разобрать его все же можно было. Я вгляделся: 15 марта 1947 года. В какой же шкатулке почти два года беспросветно таилась отцовская записка? И как стремительно она выскочила на свет – через два дня после смерти Альфреда.

Подходящую загадку задал мне Антуан.

– Что это за конверт? – спросила Николь, насторожённо отступая от меня. – Ты что-то скрываешь от меня? Я должна знать.

– Сейчас Антуан тебе все объяснит. Слушай его, Николетт.

Жермен уже не хорохорилась и сидела притихнув. Она поняла: происходит нечто серьёзное, и она имеет к этому прямое отношение.

Антуан начал. Иван великодушно переводил на своём языке:

– Эту карту писал Борис, но попала она в чужой адрес. Помнишь, Антуан говорил на мосту, что у Бориса все карманы были вывернуты. Значит, кто-то обшарил Бориса, когда тот был уже мёртвый. Антуан не думает, что это был Альфред, карточка два года лежала в чужих руках. Но вот Альфреда не стало, и через два дня послали карточку на его убитое имя. Конверт был послан из Ла-Роша, тут и штемпель отеля есть. Кто же послал этот конверт? Тот, кто шарил отца, владел карточкой и убил Альфреда. Это был один и тот же человек. Он думал, что власти или друзья Альфреда начнут искать автора этой пули, и потому хотел сделать так, чтобы не быть на следу у искателей.

– Замести следы он должен был, это верно, – машинально поправил я. – О вывернутых карманах я и сам думал.

– Кроме того, Антуан говорит, что в синей тетради написано, кто стрелял в Альфреда первый раз, когда он ездил к Матье Ру.

– Ещё бы. Синяя тетрадь молчать не будет, – я воодушевился. – Кто же это? Я же не мог без вас прочитать тетради…

– Надо мне самому почитать, – объявил Иван. – Пока Антуан видел там только буквы, как это сказать?

– Инициалы.

– Да, те самые твои инициалы, которые ты нашёл на ноже и на дереве: «М» и «R». А потом тот человек их переменил. Но Антуан думает, может, Альфред написал хотя бы его имя.

– Значит, тетрадь зашифрована? Интересный винегрет, – насмешливо начал я. – Какие вы все великие конспираторы: пароли, клички, шифр. Как я могу работать в таких условиях? Вот они, ваши распрекрасные законы! Отряд был предан, а предателя нет. Но ведь только три человека знали, что «кабаны» пойдут на мост: Альфред, отец и Жермен. Опять мы вернулись к нашим баранам. Выходит, если Жермен тут ни при чём, они сами себя предали. Сами пошли к немцам и сказали: в среду мы нападём на мост через Амбле, встречайте нас. Рандеву назначаем вам на двенадцать ноль-ноль. Так, что ли, было на мосту? Снова ты, Иван, путаешь все мои карты. Никакого сладу с тобой нет.

– Антуан говорит, – терпеливо ответил Иван, дав мне излиться, – что мог быть и четвёртый человек, который знал об этом.

– Ну разумеется, Жермен ему сказала.

– Да, он говорит, что надо спросить у Жермен.

– Опять она начнёт увиливать. Не верю я ей. Неужто ты не видишь, Иван? И в первый раз она увиливала. Теперь от отца отрекается. Тоже красиво.

– Антуан говорит наоборот, – возразил Иван. – Он сказал ей, что понимает её мотивы.

– Знаю я эти мотивы! Не хочет она правды – вот её мотив.

– Антуан все равно решил ей сказать, он ведь тоже упрямый, вроде тебя.

– А я о чём вам два часа толкую? И до тебя дошло, наконец?

Все это время Жермен напряжённо слушала наш разговор. Николь тревожно переводила глаза с меня на Ивана, потом опять на меня, она буквально в рот нам глядела. Все ждали. Но вот Антуан взял со стола карточку и обратился к Жермен. Он сказал ей несколько слов. Жермен тут же обмякла и залилась слезами. Я увидел в глазах Николь испуг и осуждение. Она подбежала к матери, прильнула к ней.

– Нет, нет! – вскричала Жермен.

– Какой приятный пассаж! – я рукой махнул. – Двадцать лет спустя, или Запоздалое раскаянье, третья серия. Что Антуан сказал ей?

– Он только прочитал, что там было написано.

Антуан подошёл к Жермен, говоря ей что-то болеутоляющее. Жермен всхлипывала. Николь смотрела на меня с укоризной.

Нет, я не жалел Жермен, она лишь своё получила. Но всё-таки я был старшим братом, у меня появились обязанности. Я подошёл к Николь, взял похолодевшую её руку.

– Не горюй, сестрёнка. Перед тобой-то я не виноват. Твоя мать ради тебя старалась. И я ради тебя. Я сам виноват, что конверт обронил. А Иван нашёл, смотри, какой счастливый сидит. Пожилой следопыт называется.

– Этого я не буду переводить, – обиделся было Иван.

– А мы с Николь и без тебя отлично общаемся. Правда, сестрёнка?

Николь доверчиво пожала мою руку. Жермен продолжала всхлипывать, но уже с передышками. Сюзанна вошла в комнату и тоже слушала, что говорит Жермен.

– О чём она? Признает меня за пасынка и утверждает в наследстве? Получишь первую курицу, Иван.

– Зачем ты смеёшься? – вступился Иван. – Она сейчас очень страдает. Ей тяжело думать, что Борис считал её предательницей и умер с этой мыслью, так она говорит. Поэтому она плачет. Он ведь не знал про Николь, она ему не сказала, потому что была тогда не совсем уверена. Она надеялась, что скажет ему в другой раз, но он больше никогда не пришёл к ней. Если бы она сказала Борису, он бы так не писал.

– Надо с первого раза говорить правду, мадам. Ладно, Иван, не переводи ей. Скажи Николь, что отец про меня тоже не знал. Двое нас у него – и ни о ком он не знал. Сиротинки мы с тобой, Николетт, – я петушился из последних сил, а на душе кошки скребли. Если даже тетрадь зашифрована, не скоро мы доберёмся до правды. Ах, как я был раздосадован. Отец обманулся, а я поддался ложным подозрениям, потому что не мог не поверить отцовскому зову. – А Жермен передай, что я виноват перед ней. Я же не учёл конверт.

Иван перевёл. Жермен улыбнулась сквозь слёзы, а Николь повернулась и чмокнула меня в третий раз.

– Жермен говорит, что ты хороший сын и не мог поступить иначе. Но она просит и твоего понимания. Разве могла она предать? Невозможно сказать, как страдала она от этой пули, которая убила Бориса, это было все равно, что пуля в неё. Она любила Бориса и не могла предать его по закону любви. Как хорошо, что у неё есть дочь от любимого. Она жалеет лишь об одном, что не сказала тогда Борису. В этом её большая вина.

– А я виноват, что было заподозрил её. Я же не мог знать про Николь, – так мы изо всех сил великодушно винились друг перед другом. – Передай ей, что я постараюсь быть хорошим братом для Николетт.

– Мерси, Виктор, – ответила Жермен.

– Она произносит тебе мерси, – трудолюбиво перевёл Иван.

– О ля-ля! – воодушевился Антуан. – Теперь мы можем поздравить сестру и брата. К тому же мы проголодались.

– Сначала все же спросим Жермен, знает ли она о четвёртом человеке.

– Это был Мишель, которого окликали Щёголем, – ответил Иван. – Он знал, что «кабаны» пойдут на мост.

– Каким же образом он узнал?

– Он был телохранителем Альфреда и Бориса и всегда ходил с ними. В тот день, когда они виделись последний раз, Борис пришёл вместе с Мишелем. Партизаны не имели такого права, чтобы ходить одинокими. Жермен и Борис вели свой разговор на кухне, а Мишель сидел в саду. Если бы он захотел, он мог бы все услышать через окно. И он все слышал.

– Почему Жермен так уверенно говорит об этом?

– Потому что потом Борис пошёл к американскому лётчику, который прятался в Эвае. Борис мечтал пробраться в Англию, чтобы бить бошей. Он ушёл договариваться, а Мишель появился на кухне и спросил у Жермен: «Ты пойдёшь с нами на мост в среду?» И Жермен ответила: «Я в леса не хожу, я женщина». Она тогда подумала, что это Борис сам сказал Мишелю про мост, но теперь она уверена, что тот все пронюхал через окно. После того как «кабаны» погибли, она имела подозрение на предательство, на это даже Альфред намекал, вот почему она подумала о нём, что он такой странный. Но что может сделать женщина? Она даже не знала, кому должна мстить…

– Женщина может сказать правду с первого раза, – в сердцах перебил я.

– Можно тебя переводить? – со светской улыбкой спросил Иван.

– Не стесняйся, Ванечка, переводи.

– Она тебе отвечает, – продолжал Иван, – что ты не знаешь ихнюю женскую психологию. Она бы не смогла жить с таким камнем на шее, зная, что «кабанов» предали. И постепенно она убедила себя в том, что предателя не было, так ей было спокойнее жить. В этом она готова раскрыться теперь. Она долго плакала после нашей встречи, а потом стала думать и придумала, что ты ей не поверил. И ещё она придумала, что ты имеешь право знать про предателя, ведь ты можешь отомстить и за неё. Но она не хотела, чтобы ты узнал про Николь, поэтому она так долго терзалась и думала. В последний раз Альфред видел её в положении, он был посвящён в ихний амур с Борисом. Если вы узнаете об этом, Николь будет несчастлива, так она думала.

– Я знал про Николь, – с улыбкой заметил Антуан, – это хорошо, что Жермен теперь сама говорит об этом.

Смущённая Жермен снова взялась за платочек и принялась осушать глаза.

– Она просит у тебя пардона, – добросовестно переводил Иван, – она имеет надежду, что ты поймёшь её, почему она села за руль и сама поехала в Марш, чтобы предупредить Альфреда не говорить про Николь, и пусть он расскажет всё остальное. Ах, почему она не сказала тогда Борису про своего инфанта? Это она так говорит, – заключил Иван, – а я только перевожу.

– Хорошо переводишь, Ваня, чистосердечно. Эх, Антуан, ведь мы уже в субботу могли синюю тетрадь заиметь, два дня, целых два дня…

– Это мне переводить? – полюбопытствовал Иван на русском языке.

– Сам потом Антуану скажу. Но коль Жермен сказала нам всю правду, пусть назовёт теперь предателя.

– Она не знает, – обескураженно ответил Иван.

– Как не знает? Разве Альфред ей не сказал?

– Он сделал тонкий намёк, он сказал, что убьёт этого предателя, если узнает про него. Это было все. А дальше он смотрел на её живот и молчал.

– А где хоть был предатель: в отряде или со стороны? Скажи, Иван, что это очень важный вопрос – вопрос всех вопросов.

– Она всё-таки думает на Мишеля: люди видели его после войны в горах. Неужели ты снова не веришь ей? Она тебе удивляется.

– Верю, верю, Иван, но я же правду должен знать! Не до нюансов мне теперь. На Мариенвальда, чёрного монаха, она не имеет подозрений?

– Он богатый и порядочный человек. Он честно сотрудничал с англичанами. После войны он ещё больше разбогател. Теперь у него много миллионов. Но он не мог знать про «кабанов».

– А полковник Виль? Он не посвящал Жермен в свои планы относительно банка.