Текст книги "Бонжур, Антуан!"

– Что ты? Это не женское дело. Об этом не знал никто.

Я вздохнул:

– Ну что же, все сходится. Только предателя все не видать. Давайте хоть поглядим на него.

– Как же мы его увидим? – подивился Иван.

– Счёт сравнялся, о отважный следопыт: один-один, – я горько засмеялся и достал фотографию, которую привёз Матье Ру. – Тут все «кабаны» налицо. Сейчас я сам определю Мишеля. Как там его окликали – Щёголь? Тогда вот этот франт с пёстрым шарфом, – я указал на жгучего брюнета, стоящего вторым слева.

Жермен покачала головой.

– Ты показал на Милана Петровича, – отозвался Антуан.

– Попробуем ещё раз. Значит, кличка дана по контрасту. Вот он, этот крючковатый рохля с узким лицом, рядом с отцом стоит. С таким носом он никуда от нас не денется.

– Да, это Мишель, – подтвердила Жермен.

Отец продолжал улыбаться, и предатель стоял рядом, положив руку на его плечо. Оглянись, отец, погаси улыбку. Иуда рядом с тобой, неужто ты не чувствуешь дрожи его руки, не видишь затаённое предательство в его глазах? Но отец застыл недвижно, и улыбка не сходит с лица. Таким он навсегда останется.

– Я буду искать предателя вместе с вами, – отважно заявила Николь. – Ведь Борис – мой отец. Пепел Клааса стучит в моё сердце.

Я с тоской сжал её руку.

ГЛАВА 19

– Тут опять эти закорючки, – лепетал Иван, – я забыл, как их переводить.

– Кавычки, знак прямой речи, – пытаюсь втолковать ему, но он глядит на меня вопрошающими глазами. – Значит, отсюда начинается прямая речь. Кто там говорит: Альфред или Виль?

Антуан заглядывает в тетрадь.

– Это Виль говорит. Они тогда поспорили и разошлись.

– Ладно, Иван. Пусть Антуан забирает тетрадь и сам читает, а потом расскажет своими словами.

Закуриваю. Второй час ночи. Иван почти на каждой фразе спотыкается, но упрямо стоит на своём. Наконец на закорючках он сдаётся, уступает тетрадь Антуану.

– Перекур с дремотой, – объявляю я. – Поговорим за жизнь. Ты не должен переутомляться, Иван: родина ждёт от тебя новых свершений.

– Моя Тереза тоже плохо знает грамоту, – вздыхает Иван, – в войну она училась мало. Но для Мари мы сделали хорошее образование. Мари обучалась в свободной системе, за такую школу приходилось платить много денег.

– Зять-то чем занимается?

– Он учится фотографическому делу. Но он ещё молод. Я говорил им: не надо делать детей. Мари познакомилась с ним на ярмарке. Клод проживает в Льеже и часто оставался ночевать у нас в доме. Мы с Терезой ложились спать в средней спальне, чтобы они не могли бегать друг к другу.

– Проспал ты, Иван, – посмеиваюсь я.

– Да, я проспал своего внука, пришлось вести их к кюре.

Я отправился на кухню, чтобы сварить кофе покрепче. Выпили кофейку, опять пообщались с Иваном.

Наконец Антуан захлопнул тетрадь и дал резюме. Не очень-то весёлым оказалось оно. Альфред Меланже не выдержал напряжения поединка, растянувшегося больше чем на два года: заболел и попал в лапы к Мишелю. Тот чисто сработал. Ещё до убийства Альфреда переменил имя и сделался П.Д. Даже болезнью Альфреда сумел он воспользоваться: маячил перед ним и уходил. А потом простучала та очередь, прошившая ветровое стекло. Отныне Щёголь был уверен в своей безнаказанности: не осталось ни одного живого свидетеля его преступления.

Зато мы получили уравнение с двумя неизвестными: Мишель R. = П.Дамере, кличка Щёголь. Это и есть единственная наша ниточка, такая тонкая, что её даже потянуть боязно, того гляди оборвётся. То он в Монсе, этот вездесущий Щёголь, то в Намюре, то в Генте, ищи-свищи по всей Бельгии. Ни имени, ни адреса, ни знака. Альфред Меланже боялся довериться до конца даже бумаге, и тайна ушла вместе с ним. Правда, можно поехать в Намюр или Монс, чтобы попробовать там раскопать, какой такой П.Д. покупал и продавал отели вскоре после войны: в нотариальных конторах могут сохраниться записи, но это тоже дело затяжное.

Последняя остаётся зацепка: «Остелла» – предсмертный клич Альфреда Меланже. Случайно ли это вырвалось в полубредовом беспамятстве, или то был пророческий вскрик отчаявшегося сердца?

Утро вечера мудрёнее. Иван поехал домой, мы с Антуаном разошлись по спальням. Тот поспал всего три часа и помчался к своей цистерне. Я встал с неясной головой, побежал к роднику. Распавшиеся камни тайно поблёскивали в воде, ничто не могло потревожить их ломчатого покоя.

Я побежал обратно, хватая с кустов ежевику. Факты нужны мне, достоверные факты, а их как раз и не было. Зато загадок сколько хочешь надавала синяя тетрадь: Лошадиная скала, дом в горах, ещё один «кабан» по кличке Буханка – откуда он взялся? И снова путается под ногами полковник Виль – на кой черт он мне сдался вместе с его Веллингтон-стритом? Тени обступают меня, сплошные тени, и с каждым разом их становится все больше.

Как же всё было? Мишель сделал вид, будто ушёл на охоту, и передал план операции немцам. Но мотив, каков мотив предательства? Только он может сцепить добытые факты, соединить распавшиеся камни.

Бегу по открытой дороге, и дальние холмы влекут меня. Он где-то там бродит. Он предал, убил, но совесть его не терзает, он крепко спит, исполнив свой предательский мотив, и голоса им убиенных не тревожат его по ночам. Живой и невредимый, преуспевающий, жуирующий, самодовольный, лгущий, обжирающийся, произносящий речи, попивающий «клико» – так и останется, если я не найду его и не совершу свой суд. А я сам на бобах сижу.

Сюзанна домовито распоряжалась у очага, бросая на меня соболезнующие взгляды. Я подмигнул ей: ничего, Сюзи, как-нибудь выкрутимся. Начнём с «Остеллы» и выкрутимся.

Для начала подведём все же предварительные итоги. След на Жермен оказался ложным, зато он привёл меня к Николетт. Но кто же указывал мне на этот след? Отец и чёрный монах. Отец обманулся, чёрный монах – навряд ли. Значит, мы имеем и кое-какие положительные выводы даже из ложного следа. Синяя тетрадь также отметает подозрения на Жермен. Но по-прежнему главным остаётся вопрос: находился ли предатель среди «кабанов» или надо искать его дальше? Тетрадь отвечает на этот вопрос довольно туманно, но всё же след прощупать можно. И ошибка отца, если он сам писал записку, имеет свои основания.

Жермен, Матье Ру, Мариенвальд – все имена, начертанные было на белом камне, отпали. Впрочем, не совсем: чёрного монаха мы пока подержим в резерве. И новое возникло имя: Мишель R. = П.Д., пока оно ещё не расшифровано. Но монах-то явно связан с этим человеком, пусть не сейчас, так в прошлом, иначе зачем было ему наговаривать на Жермен? Куда-то выведет новый след? На «Остеллу»?.. Или он опять окажется пустым? Но нет пока иной нити.

Сюзанна взяла плетёную корзину, спустилась в погреб. Резко прозвучал телефонный звонок, перебив мои разбегающиеся мысли. Я даже вздрогнул от его внезапной тревожности – что сулит этот ранний звонок?

Телефон залился снова. Я один на один с телефоном. Третий звонок. Сейчас на том конце провода положат трубку, и я никогда не узнаю, что хотел сказать неуслышанный голос.

– Это дом Форетье? – спросила по-французски женщина, я тотчас узнал её.

– Бонжур, Любовь Петровна, – отвечал я бодро, она-то никогда не узнает о моей печали.

– Как поживаете, Виктор? – голос её не обещал ничего доброго.

– Гран мерси, Любовь Петровна. У нас, как говорится, полный манифик, Антуан на работе, мы только что позавтракали с Сюзанной. Жду Ивана и Луи. Президент обещал позвонить. – Все ей доложил, пусть возрадуется.

– А сегодняшнюю газету вы читали? – с наслаждением спросила она.

Так вот оно что – ещё и газета! Вариант не из худших, но и радости от него ждать не приходится.

– Ах, Любовь Петровна. Я так тоскую здесь без газет. Где моя родная «Комсомолка»? Слышали про такую? Иван обещал привезти из Льежа, говорят, там есть магазин, где продаются московские газеты. А что же пишут в ваших газетах? – поддел я её.

– Я и сама-то ещё не читала, – продолжала она злорадной скороговоркой. – Муж позвонил с работы и сообщил: очень интересная заметка про вас. Вот я и решила телефонировать.

– Мерси, Любовь Петровна, мы непременно вам сообщим, что там написано. Может, вы с Сюзанной хотите поговорить, она на минутку отлучилась, но я могу позвать.

– Я к вам, пожалуй, загляну. Буду сегодня в ваших краях.

Я тут же подхватил:

– Непременно приезжайте, Любовь Петровна. Мне крайне необходим ваш совет. Я имею в виду барона Мариенвальда? Как вы думаете, ему можно довериться?

– Он вполне солидный человек. Я связана с ним контрактом.

– Да, да, он говорил мне. Ведь вы же и сказали ему о моём приезде?! Он произвёл на меня самое благоприятное впечатление.

– Этот скряга угощал вас! – теперь она была удивлена бесконечно. Но я-то уже не удивлялся. – Мне показалось, что он был весьма озабочен, когда я ему сказала, что вы приезжаете к нам.

– Ну зачем же так, Любовь Петровна? Вы же сами сказали, что он лоялен. Он был искренне рад встретиться с соотечественником. Сообщил мне массу интересных вещей. Шерше ля фам, – поведал он мне. Кстати, ведь это вы рассказали московскому корреспонденту про Жермен? Там, в Ромушане, ещё весной. Наверное, он, этот фон-барон, и доложил вам про тёмную историю?..

– А про то, как он дерёт с меня три шкуры, он вам не докладывал? – она уже завелась, я только посмеивался.

– Об этом речь как-то не заходила. Приезжайте к нам, с удовольствием вас послушаю. Вы ведь все тут знаете, Любовь Петровна, все тёмные истории. Кто такой Щёголь – не слышали?

– Что ещё за Щёголь? Я могу показать вам свои материалы…

Но я уже не слушал и скоро положил трубку. Не знает она про Щёголя, слухи только собирает. Вот и про газету сообщила. Итак, газета. Нетрудно представить, что они там изобразили. Я прошёл в гостиную и увидел газету на телевизоре, куда Сюзанна положила её, на развёртывая.

Газета как газета – ихняя, как говорит Иван, газета. На первой полосе целуется парочка: фрак, фата, обручальные кольца – гвоздь номера. В углу перевернувшаяся машина – тоже не про меня. На второй полосе девица, похожая на Терезу, демонстрирует купальник, не она ли это? Мало ли их, похожих? Дети купаются в бассейне, парочка в купальниках отплясывает твист…

А вот моя персона… Стою на фоне церкви в Ромушане, клятвенно подняв руку, и рот раскрыт в той же клятве. Рядом Луи, чуть дальше президент. Слушают.

И заголовок про меня: «Ле рюс шерш ле третр». Тут и за словарём ходить нечего, до гроба не забуду этого слова – предатель. Ах, мадам Констант, вечно они вперёд лезут. Русский ищет предателя да ещё двести строк текста в придачу. Ищет русский, ищет – но только где его искать? И кто он есть, чёрт возьми?

И опять зазвонил телефон. Сюзанна уже стояла там, оставив корзину с бутылками и банками на погребной лестнице. Я подхватил корзину, вернулся на кухню.

Звонила мадам Жюли, мать Антуана, «Журналь, журналь», – твердила Сюзанна, шаря глазами по комнате. Я поставил корзину, протянул ей газету. Сюзанна закончила разговор, глаза её жадно забегали по строчкам. Что они там на меня настрочили? Просим предателя «кабанов» явиться с повинной, что будет учтено при вынесении приговора как смягчающее обстоятельство. Приём предателей во Дворце Правосудия ежедневно с трех до шести. Вход свободный. Вот и мне на собственной шкуре пришлось испытать нравы этой печати.

– Сенсация! – заключила Сюзанна, посмотрев виновато. И правильно заключила. Нужна мне эта сенсация, коль я на бобах сижу!

Сюзанна снова схватилась за трубку, я плечами пожал и принялся за кофе. Теперь он уже не смолкал, этот чёрный трезвонящий аппарат. Позвонил Ру, чтобы узнать результаты вчерашней поездки к Альфреду, и ответил, что вечером сам приедет. Николь доложила, что тоже прочла газету и спешит ко мне. Поздравительный звонок от президента: это прекрасно, что газеты оповестили всех о вашей клятве… Мерси, мсье президент. Оскар, брат Антуана, в чём-то упрекал Сюзанну, а та возражала, я уже не вникал. Я устал от звонков, хотел было пойти на ежевичную тропу, чтобы на покое обдумать ситуацию, как Сюзанна протянула трубку мне.

– Мой друг, поздравляю вас с высочайшей королевской милостью, – распинался фон-барон Птеродактиль. – Отныне для вас в Бельгии открыты все дороги. Даже в нашем ордене не все бельгийцы удостоены такой награды. Я так жалел, что не мог позавчера присутствовать на церемонии, чтобы лично пожать вашу руку. Но я ещё не теряю надежды сделать это, разговор с вами произвёл на меня самое глубокое впечатление, трагическая судьба вашего отца взволновала меня. Я долго думал над вашими словами, и мне кажется, я вспомнил имя той женщины из Эвая. Её зовут Жермен, она…

– Вы имеете в виду племянницу мадам Женевьевы? – перебил я, чтобы не дать ему опомниться, но не таков был фон-барон, реакция у него вполне подходящая.

– Совершенно верно, именно благодаря незабвенной Женни, да упокоит бог её душу, я и вспомнил, как звали племянницу. Ведь она была тогда ещё дитя, такая голенастая девчонка, она безумно любила сладости.

«Эх ты, поп толоконный лоб, – я уже забавлялся, слушая его, – фиговая у тебя реакция, куда тебе против Виктора Маслова: с животиком уже была твоя голенастая Жермен, когда ты вёз её в Эвай, не гонялся бы ты, поп, за дешевизной».

– Так вы её видели? – не выдержал он. – Она, разумеется, наговорила вам немало любопытного? Не я ли предупреждал вас…

– Ах, Роберт Эрастович, – я тяжко вздохнул, чтобы он услышал. – Вы лучше меня знаете женщин. Они нас любят, и они же первыми забывают. Се ля ви, как говорят в Париже. Мадам Жермен даже на церемонию не соизволила приехать в этот день, видно, курицы бойко шли…

– Но вы не пробовали, мой друг, поинтересоваться у неё подробностями, которые привели к столь трагическому концу? – наставлял меня чёрный монах, фон-барон недобитый. – Я читал сегодняшнюю газету. Вы сказали прекрасные, благородные слова…

– Нет, мсье Мариенвальд, – остановил я его излияния. – Это была не Жермен. То, что вы имеете в виду, сделал человек по кличке Щёголь! – Так я ему выложил, пусть он остолбенеет, услышав это слово. – Вот если бы вы мне про Щёголя рассказали, ах, как я был бы вам признателен…

Увы, всё-таки неплохая у него реакция!

– Щёголь, Щёголь, – зашептал он, вспоминая. Я отчётливо представил его глаза, молитвенно закатившиеся к потолку. – Щёголь… Знакомая кличка. При каких же обстоятельствах я слышал её? Дайте вспомнить. Ах да, это стоило мне голодной весны. Я накупил продуктов на три месяца вперёд, и чей-то отряд нагрянул ко мне, чтобы произвести реквизицию. Все они, разумеется, были в масках. И кто-то окликнул: «Щёголь!» Да, да, я совершенно точно вспоминаю. Это был их командир. И он крикнул: «Щёголь, принеси пустые мешки».

– А Буханки там не было? Вы не помните? – Я послал воздушный поцелуй Сюзанне, которая заинтересованно слушала наш разлюбезный разговор.

– Буханка? – удивился он упавшим голосом. – Какая буханка? Это хлеб или кличка? Но, кажется, я не помню…

– Огромное спасибо, Роберт Эрастович, – отвечал я с подтекстом. – Я ни минуты не сомневался, что вы скажете мне всю правду. Я тоже, как и вы, считаю, что предатель был в отряде. Как только мы найдём этого Щёголя, тут же приведу его к вам для опознания, ведь, кроме вас, его никто не знает.

Я бросил трубку, не дав ему ответить, и прошёлся колесом по кухне. Сюзанна с недоумением наблюдала за мной. Я приземлился перед ней и чмокнул в щеку. Сюзи потупила глазки.

– Продолжаю вызывать огонь на себя, – известил я её. – Звоночек-то был от П.Д. Виват, Виктор Маслов! Виват, мадам Констант! Виват, Сюзанна! Ещё одно последнее сказанье – и сойдутся белые камни.

На дворе заурчала машина. Прибыл Луи Дюваль, и в руках у него, естественно, газета.

Луи был озабочен и потрясал газетой:

– Год фердом? Как они смели? Они же его предупредили, этого бандита. Теперь он скроется, он улетит на самолёте.

Я развёл руками.

– Сенсация, Луи, – теперь уже я его утешал. – Им нужна сенсация. Бум-бум! А на истину им наплевать. Однако и нам следует поторопиться. Мы должны ехать в «Остеллу».

– По Терезе соскучился? – Луи усмехнулся, принимая от Сюзанны чашку кофе.

Я молча раскрыл перед ним синюю тетрадь.

– Слушай внимательно, Луи. Альфред Меланже был убит, но его тетрадь нам кое-что рассказала. И последнее слово в этой тетради «Остелла». Тебе это о чем-нибудь говорит?

Луи забыл про кофе, схватил тетрадь. Я показал ему наиболее важные места, которые Антуан отметил карандашом.

– Интересно, интересно, – приговаривал Луи, листая тетрадь. – Значит, этот предатель и убил Альфреда. «П» и «Д», его зовут Пьер или Поль – это точно. А что означает «Д»? Таких фамилий очень много: Делакруа, Даладье, Дюма, Делон, Даррье, Демонжо… Тут придётся поломать голову. – Луи решительно отхлебнул кофе и поднялся. – Об этом мы подумаем по дороге. Мы должны ехать к президенту Полю Батисту. Мы пойдём к властям и передадим официальное заявление об убийстве.

– И они положат его под сукно, как положили после войны твоё заявление про Шарлотту? – Я невесело усмехнулся. – Да они сто лет искать его будут.

– Нет, нет, это дело серьёзнее, чем ты думаешь, – убеждённо сказал Луи, опускаясь на лавку. – Тут речь идёт о героях Сопротивления, которых предали и убили. И убийство Альфреда совершено в мирное время… – Он уставился в окно и сосредоточенно зашептал: – Дебюсси, Дега, Дантес, Древе, Дамбрей, Дьемен, Далу…

– Луи Дюваль и де Голль, – подсказал я.

– Дасье, Дидье, Дамремон… – шептал он не спеша.

Я засмеялся:

– Ты становишься настоящим Джеймсом Бондом, Луи. – Я услышал шум мотора и глянул в окно. Меньше всего я ждал этого человека, но больше всех мне был нужен он.

Пряча лицо, старик вылез из машины, огляделся, не закрывая дверцы и словно бы ещё раздумывая, сюда ли он приехал и стоит ли вылезать?

– Кто это? – спросил Луи у Сюзанны, та отрицательно и удивлённо замотала головой.

– Самый нужный человек! – крикнул я, бросаясь к двери. – Старый Гастон из лесной хижины. Но он же молчит! – Последние слова я выкрикнул уже на дворе, спеша к машине, и обращены они были только к самому себе.

– Бонжур, мсье Гастон, – ликующе крикнул я, подбегая.

Старик смотрел на меня как на пустое место и молчал. Он стоял передо мной в парадном чёрном пиджаке, при белой рубахе и галстуке, такой же кряжистый, с тем же страшным рубцом через всё лицо – и не желал замечать меня. Дверцу машины он всё же легонько прихлопнул и посмотрел при этом на дом.

Ладно, я тоже молчать умею. Посмотрим, кто кого перемолчит. Я молча достал сигареты, молча протянул ему пачку. Он буркнул что-то невнятное, то ли сказал, то ли крякнул, обогнул меня и зашагал к дому. Сюзанна и Луи стояли на пороге, поджидая его. Старик снова крякнул нечто похожее на звук «нжу»… и проследовал сквозь них в прихожую.

Я молча шагал за ним, показав рукой в гостиную. На этот раз он, похоже, заметил если не меня, то мою руку, потому что пошёл куда надо. Я молча отодвинул перед ним стул. Он с грохотом сел. Луи вошёл в комнату, быстро заговорил о «кабанах». Старик молчал.

Сюзанна поставила перед ним чашку с дымящимся кофе. Старик молча придвинул чашку и громко отхлебнул, пытливо глядя то на меня, то на Луи. Шрам стягивал кожу над правым глазом, открывая красное безресничное веко, и оттого взгляд старика делался жутко пронзительным.

– Я Виктор, сын Бориса, – произнёс я свой пароль, будучи не в силах отвести взгляда от его застывших всевидящих глаз.

Гастон едва заметным кивком дал понять, что слышал.

– Виктор прилетел из Москвы для того, чтобы… – начал по-французски Луи мне в поддержку, но старик и бровью не повёл.

Так дальше не пойдёт, это бесполезно, все равно он будет молчать как рыба. Надо его расшевелить. Я схватил заветную папку, вспорол замок, достал фотографию «кабанов» и положил перед Гастоном.

– Вот он! – сказал я, показывая пальцем.

– Борис, – скорее выдохнул, чем выговорил он, и рассечённые губы его с усилием растянулись в улыбку, напоминающую гримасу боли, – Борис Маслов, – проговорил он более уверенно, – он был настоящий парень. А это Альфред Меланже, он тоже настоящий парень. Он мёртв. И Борис мёртв! – Но до чего же странно он говорил, я даже имена разбирал с трудом.

– Он по-валлонски говорит, – сказал Луи.

По-валлонски, по-баварски, по-китайски – какая теперь разница, коль старый Гастон заговорил!

Старик достал из пиджака сложенную газету, не поспешая, развернул её, аккуратно разгладил ладонями, ткнул пальцем в меня, стоящего на фоне церкви.

– Чего тебе надобно, старче? – спросил я с улыбкой. – Это я, Виктор, сын Бориса, собственной персоной перед тобой. Не томи душу, выкладывай!

– Дай ордун, – потребовал Гастон. Я не понял, но Луи обратился к Сюзанне, и та поспешно взяла зелёную коробочку, лежавшую на буфете.

– Вот мой орден, старик, – я достал серебряного Леопольда из коробки и положил его на газету – орден Бориса.

Гастон взял орден, почтительно взвесил его на ладони.

– Леопольд наш король, – сказал он.

– Все верно, старик. Вот мои остальные верительные грамоты, – я выложил перед ним все своё богатство: указ на орден, грамоту на партизанскую медаль, удостоверение личности с фотографией. – Это Аэрофлот. Штурман второго класса Виктор Маслов. Пепел Клааса стучит в моё сердце. А теперь и ты выкладывай, старче. Где предатель? Ты же видишь, я поклялся его найти. Где он?

– Борис Маслов, – Гастон снова вернулся к тому, с чего начал. Потом положил орден в коробочку и приказал: – Пусть они уйдут. А ты сюда! – он ткнул пальцем в мою сторону и указал на стул. – Я буду говорить только с русским.

– Год фердом, – выругался по-валлонски Луи, подступая к старику, но тот не реагировал. – Он будет разговаривать только с русским! А мы кто – не люди? Я отсюда не уйду. Я партизан Армии Зет. Я коммунист, понимаешь ты, валлонская твоя башка.

Но старый Гастон оказался железным.

– Тогда я все сказал. Адьё! – И принялся неторопливо, но деловито складывать газету.

Луи пошёл на попятный:

– Хорошо, я уйду, но ты ещё пожалеешь об этом, старый валлонский баран. Ты перевёрнутый горшок, вот ты кто.

– Закрой за ними дверь! – приказал мне старик.

Я подошёл к Луи:

– Его ведь тоже можно понять, дорогой Луи. Он отвык верить своим соотечественникам.

– Мальчишка! – кричал на меня Луи, скрываясь в дверях, а я едва от смеха удерживался.

Мы остались вдвоём.

Я тут же как бы невзначай пододвинул фотографию. Гастон увидел её и ткнул пальцем в Мишеля.

– Кто это? – сказал он.

– Спроси что-нибудь полегче, старик. Мишель, разумеется, он же Щёголь.

Гастон посмотрел на меня с уважением.

– Мишель Ронсо, – продолжал он, доставая чёрный потёртый бумажник. Извлёк старую фотографию, обломившуюся с края. Двое мужчин стояли у какого-то дома. Одного я сразу узнал: носастого. Старик подтвердил: – Мишель Ронсо и Густав Ронсо, два брата, – он показал на пальцах и перевернул фотографию. – Видишь надпись: «Дорогому брату Мише… от Густава Ронсо. 15.08.38-го…» – Я внимательно разглядывал надпись, всё было так, как Гастон говорил. Краешек старой фотографии отломился, и оттого не хватало нескольких букв в окончаниях слов, надпись и без того была понятна. Гастон снова перевернул фотографию, теперь я и дом узнал, тот самый, с весёленькими занавесочками. – Густав Ронсо – хозяин «Остеллы», – продолжал старик. – Густав рексист, понимаешь? Альфред и Борис пиф-паф Густава Ронсо, они его убили. Мишель Ронсо отомстил за брата, он предал «кабанов» и получил за них денежки.

Вот и все. Очевидность тайны даже разочаровывала. До чего же все просто, только этой детали я и не мог ухватить: они были братья. В ней и мотив, и дальнейшая нить. Вот и ответ на вопрос, который томил меня вчера утром у родника, когда я вглядывался в его хрустальную глубь. Вот кто сказал женщине в чёрном, кто убил её мужа, – Мишель. Сошлись мои камни, главное имя начертано на могильной плите.

Я вытащил из папки столовый нож, положил его перед стариком. Гастон коротко кивнул.

– Ещё не все, доблестный старче. – Прямо на газете я написал: М.Р. = П.Д. = X. – А такую задачу с двумя неизвестными ты можешь решить? Как бы лучше сказать: кроссворд, ребус, сфинкс – понимаешь?

Гастон пошарил в бумажнике и положил рядом с ножом пожелтевшую визитную карточку. «Мсье Пьер Дамере, – прочитал я, – отель „Святая Мария“…» Намюр, улица, номер дома, телефон – всё было как полагается, удобная вещь эти карточки, ничего не скажешь.

– Я «кабан», – с гордостью сказал Гастон. – Двенадцатый «кабан». А этот был свинья, он даже и тогда струсил, он переменил имя и стал Пьером.

– Старый адрес сорок шестого года, – заметил я, указывая на карточку, и опять старик поглядел на меня с уважением. – После этого Мишель-Пьер жил и в Монсе, и в Генте. Имя он тоже мог переменить в третий раз. Где же он сейчас?

Гастон сконфуженно головой помотал.

– Ты можешь не уважать старого Гастона, но этого я не знаю.

– Я тебя уважаю, старик, – я разлил остатки водки по чашкам. – Спасибо и на том, что ты открыл нам. «Святая Мария», неплохо придумано, ха-ха.

– «Остелла» принадлежит Пьеру, – заключил старик.

– Едем в «Остеллу»! – воскликнул я второй раз за нынешнее утро.

– Пьер там не живёт, – уточнил Гастон. – Но больше я ничего не знаю.

– Постой, старче, постой, – я задумался, пытаясь соединить свои данные с версией Гастона. Ещё не все сошлось у старого Гастона. Как же мог Мишель быть в «кабанах» под фамилией Ронсо? Ведь тогда бы Альфред узнал, что Густав и Мишель – братья. – Что-то у тебя не сходится, доблестный «кабан». Отвечай, старче.

Но старый Гастон снова впал в молчание и, видимо, надолго – на сей раз по мотивам выдающегося храпа.