Текст книги "Бонжур, Антуан!"

ГЛАВА 22

Часы с кукушкой, висящие в кухне, бьют семь часов. Лихо кукует кукушка, уже семь! Всего два дня осталось в моём распоряжении, один почти прошёл, а я сижу и жду у моря погоды. Рядом со мной бездельничает Иван: мы одни в его большом доме. Тереза и зять после обеда уехали в родильный дом к Мари и ещё не возвращались. Мастерская по случаю рождения наследника закрыта.

– Засекаю время, – говорю Ивану. – Ждём ещё тридцать минут, если Николь не позвонит или сама не появится, начинаем действовать. Где твоё «ландо», Иван?

– Надо ехать не в «Остеллу», а к попу, – в который раз предлагает Шульга.

– Считаю данную тему закрытой, – я уже сержусь. – Ты что, под монастырь подвести меня хочешь?

За окном раздался шум мотора. Я прислушался. Увы, машина проехала. Сколько их проехало мимо дома – ни одна не задержалась.

– Он же сам к тебе недавно звонил, – тупо настаивает Иван. – Он звал тебя в гости. Поедем к нему и прижмём его.

Я молчу и с надеждой смотрю на телефон: не зазвонит ли он снова? Спорить с Иваном бессмысленно, он уже достаточно высказался. Я жду звонка и прислушиваюсь к машинам: ведь и Антуану пора прибыть с известиями.

Кое-что мы всё-таки за эти полтора-два часа узнали, и надежда есть. Звоночки были с разных сторон.

Позвонил президент Поль Батист. «Завтра у нас по программе поездка к ветеранам в Спа, не забыли ли вы об этом?» – «Нет, – отвечаю, – не забыл, мсье президент. Я и сегодня выполняю программу, сижу у Шульги». – «Очень приятно, – это ему приятно, что все идёт по программе, – ваш визит положительно встречен общественностью и прессой. Даже брюссельская газета дала краткую информацию о нашей воскресной церемонии. Но какое горе! Известие о том, что Альфред Меланже погиб, огорчило всех ветеранов. Организация, которую я возглавляю, непременно займётся расследованием обстоятельств гибели Альфреда Меланже». – «Очень приятно, мсье президент, – это я ему отвечаю. – Перед отъездом я передам вам все документы по этому делу».

Тут Иван говорит по-русски:

– Надо сообщить ему, что мы уже знаем имя предателя и ещё про ихнюю «Остеллу».

– За ради чего, Иван? – отвечаю ему на том же языке. – Чтобы он толкнул очередную речь о любви и дружбе? Зачем нарушать его ваканс? У него в горах манифик.

– Но ведь Луи тоже говорил о президенте.

– Абсолюман! – говорю. – Вот когда я сам ничего не смогу, тогда и передам ему бумаги, пусть действует. Но это же все косвенные улики. Что можно доказать синей тетрадью или даже фотографией двух братьев Ронсо? Суди сам. Если мы даже с помощью фотографии «кабанов» и Жермен можем доказать, что Пьер, он же Мишель по кличке Щёголь, был в диверсионном отряде, это ещё ничего не значит. Ну был и остался жив. Все погибли, а он случайно уцелел.

– А синяя тетрадь?

– Её всегда можно истолковать как беспочвенные предположения психически больного Альфреда. Ведь тот и сам в тетради задаёт вопрос: почему «кабанов» предали? Начнутся экспертизы почерка, всякие медицинские заключения. Долгая волынка, Иван, и ещё неизвестно, чем она кончится.

– Тогда Иван придвинулся ко мне и жарко зашептал:

– Поедем к попу домой, у меня на чердаке лежит пистолет, даже Тереза о нём не знает. Я войду первый и скажу ему: «Хенде хох!» – так мы бошей на дорогах пугали. А ты к нему с пистолетом: «Где Пьер спрятался? Говори, несчастный поп-капиталист».

Я посмеялся вволю.

– Развоевался ты нынче, Иван. Я же его наследник. Да мне такое дело пришьют!

– Какое дело?

– Что я хотел его скорейшей смерти, чтобы получить обещанное наследство в виде коллекции марок, это же миллион франков…

– Ты ему веришь? Он ведь жадный.

– В том-то и дело, что Пьер на него нажал. О голове идёт речь, тут уж не до миллионов. На сестрёнке хотели меня купить…

– Мало я их убивал, рексистов этих, – тоскливо признался Иван. – Молодой я был и глупый, в неизвестную страну попал, кто в ихнем народе хороший, а кто плохой – откуда я знаю? Сейчас я на тридцать километров кругом знаю, кого надо бить. Если война начнётся, я автомат возьму и стану их убивать первой очередью.

Только мы фон-барона помянули, он тут как тут, заливается весёлым звоночком. «Где же вы, дорогой Виктор, я разыскиваю вас по всем телефонам. Где вы были, не в горах ли?» – «Я здесь, разлюбезный Роберт Эрастович, не мог не навестить соотечественника, сидим и смотрим телевизор». – «Что же вы решили? – спрашивает в лоб. – Я готов сегодня же вручить вам коллекцию». – «Я тоже готов, – отвечаю, – но мне с посольством надо посоветоваться». – «Вы действуете весьма предусмотрительно, дорогой Виктор, – это он мне опять заливает. – Заручиться поддержкой посольства нам с вами весьма важно. Благословляю вас на такое дело».

Ласково поговорили, а толку что? Отвлекаем внимание, а сами сидим у моря и ждём погоды. Чёрный монах знает все: мотив, имя предателя. Он ложно наводил меня на Жермен, потом на «Остеллу». Но одного не знает монах: Тереза ждёт меня, в этом он просчитался. Монах ко мне подбирается, я к нему, тут сложная игра…

Звонок из Льежа: Антуан. Его сообщение лаконично, как телеграмма. Синий «феррари» взят в аренду в конторе проката, адрес владельца, по всей видимости, изменён, тот живёт в Кнокке, на побережье. Имя: Питер ван Сервас. Продолжаю действовать, лечу в «Остеллу» за Николь, представлюсь её женихом, как-нибудь выкручусь… Человек с сигарой получил имя: ван Сервас. Но он ли предал? Теперь я и в этом сомневался.

А время меж тем идёт. Иван готовит хлебосольную передачу для дочери: соки, фрукты, сладости. Провожаем Терезу и зятя в Льеж и остаёмся одни. Кукушка на стене кукует. Звонит мадам Констант: прошлое барона Р.Э.Мариенвальда безупречно: участник Сопротивления, кавалер двух английских орденов и одного бельгийского, состоит в аристократическом ордене, почётный член филателистического клуба, поддерживает переписку с весьма влиятельными и титулованными лицами как в Америке, так и во Франции. Близок к Ватикану. Имеет тесные связи с ЮПТ…

– Что за ЮПТ такое? С чем его кушают?

– Так она мне говорит, сейчас я спрошу, это означает юнион… То есть по-нашему союз народного труда, так она ответила.

– НТС? Народно-трудовой союз? Так он всё-таки в открытую занимается антикоммунизмом? Спроси-ка об этом поточнее. Где центр этого вашего ЮПТ – Франкфурт-на-Майне? Трудись во благо родины, Иван.

– Она тебе сообщает, – передаёт Иван, – что в этом нет ничего опасного, у них можно этим заниматься.

– Ну разумеется, у них все можно, и все не опасно. Скажи ей, что я узнал кое-что о пропавшей папке.

– Как ты узнал? – спрашивает Иван.

– Передай так: папка с архивом «кабанов» пропала не в прошлом году, а буквально на этих днях, может, даже вчера, я точно ручаюсь за это. Может, эта деталь окажется ей полезной и наведёт на след?

– Она говорит мерси и удивляется, откуда ты это знаешь? Я тоже тебе удивляюсь, – добавляет он.

– Не занимайся отсебятиной. Я ещё кое-что знаю, но об этом пока рано говорить. Спроси: не связан ли кто-нибудь из работников архива с вашим неопасным ЮПТ?

– Так ты продолжаешь иметь упорное подозрение на этого барона? – пытает меня Иван. – Так она спрашивает.

– Да, я подозреваю именно его. Если не он сам, то его сообщники. Откуда они, этого я ещё не знаю: хоть из Ватикана.

– Ватикан не занимается такими делами, – оскорблённо заявляет Иван от имени мадам Констант.

– Вот поэтому я вам обоим и толкую про НТС. Они-то как раз такими делами занимаются.

– В этом она с тобой согласная. Она тебя благодарит и будет искать для тебя дальше.

А кукушка продолжает куковать. Иван, пытаясь развлечь меня, то принимается жаловаться на капиталистическую жизнь, на дороговизну больницы, в которой лежит дочь, на отсутствие заказов, то перескакивает на попа, видя, как я томлюсь. А я смотрю на телефон и слушаю звуки улицы. Проходит ещё два часа – и ни одного звонка, словно все вымерло.

– Пойдём, я покажу тебе мастерскую, – предлагает Иван, – и немного поработаю. Если ты у нас поживёшь ещё месяц, я могу окончательно прийти к разорению. Но для нашей родины я готов трудиться и на это.

– Так что же ты трудишься вдали от неё? – раздражали меня эти Ивановы присказки, прямо сил не было, но до сих пор я терпел, а тут не выдержал. Кто он такой, чтобы так распинаться? Как ни крути, одно выходит: натуральный эмигрант, от этого не отвертишься. «Наша родина», «моя страна»… – что-то я не слышал о том, чтобы Командир или Виктор-старший трубили об этом на каждом перекрёстке, а уж они-то трудились не за страх, а за совесть: у Командира звёздочка золотая, у Виктора-старшего орденов полна грудь. Да у нас вообще не принято… А этот только и делает, что говорит, столько наговорил, что дальше некуда. – Кто ты такой, Иван? – продолжал я, накаляясь. – Рихард Зорге? Или полковник Абель?

– Кто они? – необидчиво заинтересовался Иван. – Это ваши люди?

– Кто такой Лоуренс? Небось слышал?

– Это ихний шпион, – тут же ответил Иван.

– Ихних шпионов знаешь, а про наших разведчиков не слыхал? Да, Иван, в самом деле далеко ты от родины оторвался.

– Ты на мой язык намекаешь? – обиделся Иван.

– Да, и на язык тоже.

– А сам как говоришь? – Иван злорадно улыбался. – Ты говоришь: «мадам Жермен», «мадам Констант». У нас так можно называть только таких женщин, которые гуляют на панели. А про порядочную мадам нельзя так сказать. Или ты всё время говоришь: гран мерси. Это неверно…

Я тоже улыбнулся:

– Спасибо, Иван. Преподаёшь мне урок хорошего тона?.. Что поделаешь, когда языком плохо владеешь.

– Я тоже плохо знаю ихние порядки, – согласился Иван. – Я бедный русский в этой стране.

– Вот об этом и речь: о твоём социальном положении. Оглянись на свою мастерскую, – мы уже прошли из дома через боковую дверь по коридору и оказались в низком просторном помещении, заставленном станками всякого назначения. – Да у тебя тут целый цех, Иван, во главе с подпольной электропилой. Я распознал твою душу, Иван: ты есть типичный мелкий собственник. А может, и не мелкий, это мы ещё проверим. У нас, знаешь, какие мебельные комбинаты!

– Я знаю, – с грустью отозвался Иван. – В нашей стране не разрешают собственников, даже мелких. Но я же сам работаю от зари до зари, я никого не эксплуатирую, а меня – все. Я работаю под нажимом.

– Звонок-то мы услышим? – спросил я, заглядывая в раскрытые двери мастерской, откуда видна улица.

– У меня тут стоит второй аппарат, – Иван кивнул на столик в углу, напоминающий конторку. – Вдруг позвонит заказчик?

– Кто же тебя эксплуатирует, Иван? Заказчики? – Интересно всё-таки, что он ответит.

– Я всеми эксплуатированный, – не задумываясь, отвечал Шульга. – Налог у меня кто отнимает? Эксплуататор. Цены кто повышает? Они, тоже эксплуататоры. А три месяца назад в Льеже открылась большая фирма, и все мои заказчики побежали туда. Скоро я совсем останусь без заказов и разорюсь.

– Четыре с плюсом тебе, Иван. Ты получил наглядный урок политэкономии на собственной шкуре. «Крупная буржуазия разоряет мелкую», – вот как должен ты был мне ответить. Тогда я поставил бы тебе пятёрку.

– Тут все друг друга разоряют, – с готовностью подтвердил Иван. – Каждый эксплуататор думает о самом себе, а не о других эксплуататорах. Никакой классовой солидарности. Они снизили цены на двери и рамы для окон, которые я делал.

– Можешь не объяснять, Иван. Крупное производство рентабельнее, чем мелкое полукустарное, вроде твоего. Усвоил?

– Они эксплуататоры, но я тебе скажу, что они дураки, – с усмешкой отозвался Иван. – Зачем они рассылают всем проспекты на двери и окна? Ведь это очень дорого стоит, красивые цветные проспекты, а они шлют их бесплатно, они только деньги теряют на этом.

– Пять с минусом, Иван, – я засмеялся. – Может, им как раз выгодно рассылать эти проспекты, иначе они бы их не рассылали. Не такие уж они дураки, Иван.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что с помощью этих бесплатных проспектов они и переманивают твою клиентуру. Они на тебе заработали, Иван, на эти проспекты.

– Вот я и говорю, что они меня эксплуатируют, – уныло согласился Шульга. – Тебе хорошо, ты понимаешь нашу экономическую политику, а я всегда работал по устному разговору, мне трудно, я малограмотный Иван. В России я рос в нашей деревне, и сейчас тоже живу – в ихней деревне. Мы тёмные деревенские жители и закованы в цепи капиталистических стран. Приедет человек из города и тут же обманет меня, тут есть такие коммерческие вояжёры, которые всех обманывают. Они любили нас во время войны, когда мы освобождали их от бошей, а теперь они нас только эксплуатируют.

– Зачем же ты тут остался, о эксплуатированный Иван, закованный в цепи?

– Потому что я был дурак и поверил в ихний капиталистический рай. Все уехали, а я остался. И, кроме того, я полюбил Терезу. Она вела среди меня ихнюю пропаганду и не хотела ехать в Россию. А я полюбил её в сильном виде.

– Расскажи же, Иван, как ты полюбил свою Терезу и как ты вообще тут оказался? В кадрах служил?

– Я был угнанный в Германию в ихнем эшелоне, – с готовностью начал Иван. – Мне было семнадцать лет, когда Германия стала наступать на нас, я работал в колхозе конюхом, и мне было хорошо в нашей деревне. Потом я два года работал на немецкой ферме, и меня там только мучили. Это было недалеко от Аахена, у меня был друг Николай, мы с ним прослышали, что Германию уже разбивают и в Арденнских лесах имеются партизаны. И мы убежали туда с Николаем. Нам дали оружие, научили стрелять бошей, и я стал «лесным человеком». Тогда я был ещё русским, а сейчас стал маленько бельгийцем. Я сюда прибежал, как и был, даже пижамы не имел. Тереза не знала, богатый я или бедный, она боролась против своих родителей, но она любила меня. Когда я гулял с ней, то имел дисциплину нашей страны. И тогда я узнал о том, что её отец сопротивляется против русского. Он ударил Терезу с помощью сабо. Я пришёл в этот дом и сказал: «Почему вы сопротивляетесь против русского народа?» Он был хозяином, имел двадцать пять акров земли и дом. Он тоже много страдал во время войны, но он был приспособленный человек, он имел свои таланты до земли. Он говорит: «Я не сопротивляюсь русскому народу, но моя дочь – молодая девушка, а я её отец». – «Мы с вами вместе страдали во время войны, – сказал я ему, – я тоже русский крестьянин и буду пахать вашу бельгийскую землю, а сына у вас нет». Он стал со мной согласный и сказал: «А мне про русских говорили по-другому, мне говорили, что они отнимают землю». – «Вы хороший отец, я вас благодарю», – и мы пожали наши руки. Я ушёл, и Тереза любила меня ещё больше. Но я знал, что нахожусь в капиталистических странах, где нам не верят. Тогда я позвал друзей-партизан и сказал им: «Вы пойдите в тот дом и купите там яичек. Но заплатите ему денег, чтобы он думал, что русские из хорошего народа». Мои друзья-партизаны пошли туда, куда я им показал, и купили яички. После этого времени я имел значение в этом доме, её отец полюбил меня как сына, потом он дал мне знать, что я могу жениться на его дочке, хотя она имела только семнадцать лет. Мне нужно было иметь много разнообразных документов, чтобы сделать то, что я хотел. Прокурор отбросил мои бумаги, потому что в этих капиталистических странах русские были странные люди. Тогда я пошёл к товарищу Степанову, который возвращал наших людей на родину, он был наш советский кавалерист и лейтенант, мы пили с ним вино. Товарищ Степанов хотел мне помочь как друг и брат, и он сказал: «На российской территории тоже есть девушки». – «Это правильно, товарищ Степанов, – ответил я, – но мы тут скитались в лесах, и у нас образовались новые девушки. У нас с Терезой большой л'амур». – «Тогда я помогу тебе, Иван, потому что понимаю твоё сердце», – так сказал мне лейтенант Степанов, и он поехал со мной к судье ихнего правительства в иностранный город Уи. Судья просто отказал нам в плохом виде, он не хотел отдать бельгийскую девушку для русского партизана, но война ещё продолжалась в Германии, и русские здесь были крепкие и имели значение, все сволочи нас боялись. «Тогда мы пойдём к твоему судье», – сказал мой товарищ Степанов. Мы продолжали наше Сопротивление. Я обратился до ихнего суда, и мне оказали доверие, что русский может иметь бельгийскую молодую девушку. Так мы сражались за нашу любовь.

Рассказывая, Иван не оставлял ни на минуту работу: положил толстую дубовую плиту на верстак, подтянул блок, на котором в гибком шланге был подвешен шлифовальный круг в белой оправе. Круг заработал с гудом и дрожью, но Иван мощно жал его, ведя по плите, и гладкая полированная полоса выползала из-под круга, обнажая узор древесного среза. Рисунок дерева становился все более красивым и замысловатым. Иван пояснил:

– Это такой дуб. Он не в лесу вырос, а в поле стоял, ветры его продували, дерево крутилось во все стороны на ветру, и рисунок перекрутился вместе с дубом. Такое дерево дороже ценится, потому что в нём есть порода.

– Ты же мастер, Иван, – не удержался я, наблюдая за сдержанными и сильными движениями его рук и корпуса. – Ты завоевал свою Терезу и стал мастером. Эх, Иван, тебе бы на нашем комбинате работать! Ходил бы в передовиках, висел бы на Доске почёта, слава тебе и уважение. Иван Шульга – ударник комтруда. Звучит! Вот тогда бы с полным правом мог говорить: моя родина. Ликвидируй свою мелкобуржуазную лавочку, станешь человеком.

– Я имел совет с Терезой, – глубокомысленно отозвался Иван. – Она не знает нашей страны. И я решил, что мы поедем в гости к моей младшей сестре в советский город Ленинград. Тереза должна посмотреть, как вы живёте.

– Ты что, мне не веришь? – удивился я. – Кто твоя сестра?

– Она стала нашим кандидатом в науку, мне интересно узнать, как она живёт.

– Вот видишь: она уже тебя обставила, пока ты тут позволяешь себя эксплуатировать. Жила в деревне, а стала кандидатом…

Зазвонил телефон. Я бросился вперёд. Иван степенно подошёл к конторке.

Антуан звонил. Я почти машинально засёк: за сорок пять минут обернулся верный друг и уже звонит из таверны на перекрёстке.

С обескураженным видом Иван повернулся ко мне:

– Николь в «Остелле» нет. Хозяйка ругалась и даже не захотела с ним разговаривать.

– Так я и думал, – бодро ответил я Ивану, хлопая его по плечу. – Неясно только, почему хозяйка ругается. Или Николь за бифштекс не заплатила?

Иван посовещался с Антуаном и ответил:

– Она заплатила. Но хозяйка все равно ругалась. Так честные девушки не поступают, это она на него кричала как на жениха. Больше он ничего не знает.

– Давно уехала Николь?

– Он думает, что недавно, потому что мадам кричала: «Я их догоню».

– Бедный жених, невеста от него сбежала, ускользнула прямо из-под носа, – я сделал стойку на верстаке, глядя на оторопелого перевёрнутого Ивана. – Оп, я вновь перед тобой, Иван. Передай Антуану мои «соболезнования» и скажи: пусть мчится к нам: его ждёт вино чести и заслуженный обед.

Шульга положил трубку, он ещё ничего не понимал.

– Это он её увёз, – заявил Иван, сокрушённо качая головой.

– Пьер Дамере? Не смеши меня, Иванушка.

– Да, это он увёз её, – упрямо твердил Иван, – теперь он спрячет её в скрытом виде по всей Бельгии.

– И потребует с меня выкуп? А не хочешь ли ты знать, что Николь сегодня заслужила партизанскую медаль Армии Зет, я уверен в этом. В меня уродилась сестрёнка, в меня!

– Я тебя не понимаю, о чём ты объясняешь? Зачем ты встаёшь вверх ногами на верстак, ты можешь свалиться.

– Терпение, Иван, терпение; пойдём в комнату, выпьем пивка, – мы прошли по коридорчику, и я наконец-то услышал шум подъехавшей машины. Щёлкнул замок дверцы, но дверца не захлопнулась. – Ейн момент, Иван, – продолжал я, проносясь по комнате и делая волнующие пассы перед дверью. – Начинается заключительный и решающий этап операции под кодовым названием «Кабан» – ейн, цвей, дрей. Сезам, откройся!

Дверь и не подумала открыться. Но там же стоял человек, я не только слышал, я почти видел его.

– Кто-то приехал, – сообщил мне Иван.

– Бонжур, Николь! – крикнул я через дверь и с силой дёрнул ручку на себя.

Передо мною возник президент Поль Батист.

ГЛАВА 23

– Вы, кажется, звали Николь? – с улыбкой молвил де Ла Гранж, переступая порог. – Это ваша дочь, мсье Шульга?

Иван засуетился: «Прошу в дом, мсье президент, какая честь, что вы прибыли к нам с визитом, это же гран шарман…»

– Николь – моя сестра, – ответил я по-французски за Ивана.

– Дочь мадам Икс? – понимающе улыбнулся Поль Батист. – Вы делаете успехи во французском языке, мой молодой друг. – На нём был дорожный плащ, в руке портфель.

– С прононсом у меня ещё туговато, – сконфуженно признался я, нет, не его я ждал, не его.

И он прочёл это на моём лице.

– Я привёз вам кое-какие новости, мой друг, – улыбка не сходила с его лица, теперь она сделалась загадочной. – Известие о том, что Альфред Меланже был убит, потрясло всех нас. Вы совершили большую ошибку, что поехали в «Остеллу» без меня. Нет, нет, мой друг, – великодушно продолжил он, увидев моё смущение, – я вовсе не обвиняю вас, ведь это было сверх программы, а я отвечаю лишь за неё. Вы вольны поступить, как хотите, и ехать, куда вам заблагорассудится. Но если бы вы ещё вчера сказали мне, что собираетесь в «Остеллу», я сам с удовольствием поехал бы с вами и рассказал бы по дороге кое-что интересное. А мадам в чёрном преподнесла вам сюрприз, и пришлось посылать в «Остеллу», в это, как вы сами выразились, «волчье логово» бедняжку Николь.

– Она уже вернулась домой, – растерянно соврал я. Иван перевёл, глазом не моргнув, а может, и не заметил за суетой.

– О, разумеется, разумеется, – снисходительно отозвался Поль Батист. – Не думайте, что я читаю вам нотации. Мы живём в цивилизованной стране, и с Николь ничего не могло случиться в «Остелле», но можно представить себе, сколько она натерпелась там страху. Фрау Шуман так живо изобразила все это в лицах, рассказывая о вашем неудавшемся пикнике, что я не знал, что и делать: смеяться или грустить. Но особенно смешно она рассказывала нам про старого Гастона, мы с мадам де Ла Гранж буквально помирали со смеху, слушая его фламандские выражения, переиначенные по-валлонски. Не знаю, как у вас в России, но мы, бельгийцы, любим юмор и умеем шутить даже в печальные минуты.

– Зато мы узнали имя предателя, мсье Поль Батист, – перебил я его.

– В таком случае ваши новости важнее моих, – он буквально не давал мне передохнуть. – Я сам узнал лишь имя женщины в чёрном. Как только фрау Шуман рассказала нам про неё, я тут же позвонил в «Остеллу» и справился об имени хозяйки. Её зовут Мадлен Ронсо. Правда, кое-что сообщил ещё секретарь нашей секции мсье Рамель. Он вспомнил, что брат убитого Густава был в отряде «кабанов». По-видимому, это и есть искомый нами Мишель Ронсо, чей нож вы нашли в хижине.

– Мишель Ронсо превратился в Пьера Дамере, – тут же парировал я, теперь инициатива перешла ко мне. – Так сказал старый Гастон, и так написано в синей тетради. Теперь этот П.Д. предлагает мне взятку через барона Мариенвальда, который хочет сделать нас с Николь своими наследниками.

– Почему вы полагаете, что это связано с Пьером, как вы его назвали? Дамере? Возможно, что барон Мариенвальд действует из самых чистых побуждений. Он, правда, не состоит в секции ветеранов и не посещает наших мероприятий, но я никогда не слышал о нём ничего дурного.

– Это бы неплохо проверить, – я сбавил на всякий случай тон. – Если он действительно искренен, я выполню его просьбу. Подобная просьба достойна всяческого уважения, но его миллионы нам все равно не нужны – ни мне, ни Николь.

– Вы проявили себя замечательным следопытом, – с присущей ему обходительностью отозвался Поль Батист. – Пьер Дамере… Надо запомнить это имя. Мы сегодня же начнём поиски. Да, да, это замечательно! Мы счастливы считать вас почётным партизаном Армии Зет, вы заслужили свою медаль. Однако я тоже имею некоторые основания считать себя старым разведчиком и следопытом. Поэтому я хотел бы взглянуть на тетрадь, найденную вами в доме погибшего Альфреда Меланже. Вдруг мне удастся обнаружить там такие детали, которые ускользнули от вашего внимания.

Я с готовностью протянул ему тетрадь. Поль Батист углубился в чтение. Я закурил и посматривал на де Ла Гранжа, Иван суетливо полез за бутылками, чтобы угостить высокого гостя, но тот отказался, не желая отрываться от тетради. Он читал её, как и мы, – сначала пробовал день за днём, потом стал перелистывать страницы в поисках сути. Отметки Антуана помогали ему, на этих местах он задерживался с наибольшим вниманием.

– Вы читали все это? – взволнованно спросил Поль Батист, закрывая тетрадь.

– Антуан читал, Луи читал, Иван переводил. Татьяна Ивановна тоже читала и переводила.

– Да, да, Татьяна Ивановна рассказала мне, – голова Поля Батиста печально поникла. – Трагедия была двойной. Разумеется, тетрадь свидетельствует о психической неполноценности её автора. Он не доверялся даже бумаге. Но как тонко вы раскрыли это уравнение: «М.Р.» и «П.Д.» Я восхищён вами, мой юный друг! Мне придётся тянуться за вами. Но я объявляю вам вызов: берусь расшифровать все остальные имена и клички. Я немедленно передам тетрадь в архив, там есть специалисты, которые помогут нам в этой задаче. Если вы, разумеется, не возражаете, мой друг, против такого плана? Всё-таки вы хозяин этой тетради…

– Вы забираете у меня главное вещественное доказательство, мсье Поль Батист, – вежливо засмеялся я. – Что мне делать, если я сам найду предателя?

– У вас остаётся нож, – ответил он. – «М» и «Р» – эта улика не менее важна, чем тетрадь.

– В таком случае берите, – я развёл руками. – У меня ведь ещё кое-что имеется. Смотрите.

Он с интересом наблюдал, что же я извлеку из папки.

– В тетради упоминается отель «Святая Мария», – я достал визитную карточку. – Это карточка также свидетельствует о том, что Дамере жил в отеле. Завтра мы поедем в Намюр и установим, кто владел этим отелем в сорок шестом году, ведь не исключено, что предатель снова переменил имя. Антуан уже сделал предварительный запрос через частного детектива. Но это ещё не все, мсье президент. Сохранилась схема боя на мосту, начертанная Альфредом, её передал нам Матье Ру.

– Бумага явно свежая, – заметил Поль Батист, забирая у меня схему и с интересом разглядывая её.

– Это копия, мсье. Оригинал остался у Антуана. Листок настолько ветхий, что его страшно в руки взять, вот я и сделал копию. Но тут все точно. Три стрелы означают, откуда немцы вели огонь. Квадратик – это, очевидно, машина с узниками. Одна стрела как бы касается машины, из этого можно вывести заключение, что из машины тоже вели огонь.

– И в оригинале так? – взволнованно переспросил Поль Батист де Ла Гранж. – Это кажется невероятным!

– Сам старался, мсье президент, делал копию путём наложения. Впрочем, вы правы, версия относительно огня из машины весьма гипотетична. Зато это слово не оставляет никаких сомнений, хотя по нему также возможны два варианта.

– Дамере, Дамере, – зашептал он, не отрывая глаз от листка. – Это и есть Пьер?! – полуспросил он.

– То-то и оно-то, – засмеялся я, – что тут можно понимать двояко. Как мы намучились с этим словом! Тут ведь сколько хочешь синонимов: франт, пижон, модник, стиляга, ферт, щёголь, форсун, петиметр.

– Я не знаю, как все это переводить, – с отчаяньем взмолился Иван, не желавший терять престижа перед своим президентом.

– Скажи: петиметр, ведь это французское слово, – я рукой махнул. – А ещё лучше: денди, президент поймёт, это вообще интернационально.

– Виктор говорит, что Дамере – это денди, – сказал Иван на французском языке.

– Денди? – задумчиво переспросил Поль Батист. – Помнится, я говорил вам, что у моего покойного кузена была такая же кличка, но это английское слово, во французском языке его нет.

– Разумеется, мсье де Ла Гранж, я помню об этом. Так что вопрос пока остаётся открытым: кличка это или фамилия? Как видите, кое-что мы всё-таки успели. Может, вы возьмёте с собой для поисков и эту схему?

– Не могу оставлять вас без вещественных доказательств, – улыбнулся Поль Батист, пряча синюю тетрадь в тёмную глубь портфеля. – Вы проделали колоссальную работу, пусть главные доказательства остаются у вас. Нет, нет, спасибо, мсье Шульга, – это уже Ивану. – Ни единого глоточка, я ведь за рулём. И к тому же спешу. Но мы ещё встретимся, я вам буду звонить. Завтра мы поедем к ветеранам в Спа и устроим вам торжественные проводы.

Мы прошли до машины. Зашуршал мотор, и президент Поль Батист растворился, взметнув за собой пыльную дымку. Визит продолжался не более двадцати пяти минут, он был стремителен, как налёт. Даже на тетрадь Поль Батист затратил меньше десяти минут, но все узрел и, кажется, мы успели обсудить все вопросы. Я вспомнил, что так и не показал фотографию двух братьев Ронсо, а ему тоже было невдомёк спросить об этом.

Где же Николь? Мы вернулись в комнату, я решительно снял трубку.

– Звони к Сюзанне!

Перед домом затормозила машина.

– Это Антуан, – сообщил Шульга, заслышав знакомый гудок.

Дверь отворилась, Тереза первой появилась в комнате.

– Виктор, спасите меня, – почти выкрикнула она по-немецки, протягивая ко мне руки. – Возьмите меня в Прагу…

– Здравствуй, Тереза, – ответил я по-русски, все равно я был в лётной форме и при медали, устал я от этих комедий, сам себя обвожу вокруг пальца и так далее и тому подобное.

– Разве вы не из Праги? – недоумевала Тереза, и в глазах её вспыхнул испуг, как тогда, когда она увидела нож с монограммой. – Николь сказала мне, что вы её брат и послезавтра едете домой. Я не требую от вас никаких обязательств, только увезите меня…

– По-какому она говорит? – удивился по-русски Иван. – Я не умею это перевести.

Тереза встревожилась ещё больше, услышав Ивана, и посмотрела на дверь.

– Ах, Тереза, – ответил я по-немецки, – разве не все равно, кто я, если ты просишь спасти тебя?

– Виктор – мой брат, я не обманула тебя, – Николь вбежала в комнату и звонко поцеловала Терезу.

– Как же так, Николь? – упрекнул я её. – Разве ты не сказала Терезе, что я Виктор Маслов, советский лётчик? Вот возьми и почитай, – я достал из папки газету и протянул Терезе.

– О мсье, – продолжала она с мольбой, а глаза у неё такие, что в них смотреть невозможно. – Спасите меня, умоляю вас!

– Виктор, я обещала ей, ты должен, – Николь подбежала ко мне.

Я встал.

– Ени бени рес, квинтер минтер жес, – сурово произнёс я, подняв ладонь над головой Терезы. – Ты спасена, Тереза!

– Он сказал что-то такое, что я не знаю перевода… Но ты уже спасена, – с готовностью сообщил Иван.

– В этом доме тебе ничто не угрожает, – сказал я по-немецки. – Садись, сейчас мы все тебе объясним. Где Антуан?

– Я здесь, – ответил Антуан. – Ставил машину на дворе.