Текст книги "Бонжур, Антуан!"

Президент подвинулся ко мне.

– Вы хорошо выступали, мой юный друг, – начал он. – Наша программа почти выполнена. Теперь мы должны составить дальнейшую программу вашего визита. Сколько вы ещё собираетесь пробыть у нас?

– Сам не знаю, – засмеялся я, вытаскивая пачку визитных карточек, которые мне надавали. – Чтобы ответить на все приглашения, мне три месяца понадобится. И Луи Дюваль с Антуаном меня не отпускают.

– У меня ты ещё не гостил, – напомнил Иван Шульга. – Моя Тереза имеет на тебя обиду.

– Ко мне поступили просьбы от ветеранов, чтобы вы выступили в Эвае и Спа, – продолжал Поль Батист, беря в руки блокнот. – Кроме того, мы с вами можем поехать в архив генерала Пирра.

– Да, конечно, – подхватил я, – ведь там и был найден указ о награждении отца. Интересно, кто его обнаружил?

– Этот указ нашёл в прошлом году секретарь нашей секции мсье Рамель. И он напомнил о нём накануне вашего приезда. Итак, мы запишем: завтра, в понедельник: архив генерала Пирра. Вторник вы проводите у мсье Шульги, затем мы выступаем в организациях ветеранов в Эвае и Спа. На будущей неделе в Спа начнётся театральный фестиваль, мы с вами можем посетить спектакли. У вас есть возражения?

Не хочет отпускать меня от себя мой великолепный президент. Я покорился. Снова я оказался с программой: театральные, музейные и прочие удовольствия. Президент улыбнулся, вручив её мне. Я улыбнулся президенту. И он отпустил меня.

Многие уже переместились к бару, потому что за столом подавали только сухое вино, а ветеранам требовалось покрепче. Мне хотелось общаться, быть добрым и щедрым. Я прихватил Ивана, мы двинулись «в вояж» с ответными визитами.

Нас тут же окликнули.

– Эти люди хотят познакомиться с тобой, – начал Иван. – Они очень большие герои ещё с первой войны. Их зовут мадам и мсье Барло.

Передо мной стоял тучный старикан в форме капрала, рядом жена, такая же круглая и тоже в форме, но без погон. И орденов у них на кителях было видимо-невидимо, у капрала они доходили аж до самого живота, на маршале столько орденов не увидишь.

Капрал смотрел на меня с любовью, и улыбка его была как сама доброта.

– Он хочет рассказать тебе свою жизнь, – объявил Иван. – Он говорит, что воевал пятьдесят пять лет, потому что ихние генералы сделали из него мясо для орудий.

– Пушечное мясо, – поправил я.

– Да, мясо для пушек, – согласился Иван. – Сначала он был мальчиком-барабанщиком, потом стал ефрейтором, как Гитлер, и сорок лет был капралом. Он воевал везде, где ему приказывали. Он очень старался воевать, он даже в Конго был направлен. Но яростнее всех он вёл войну против бошей. Он хочет доложить тебе, что он сделал на войне. Он сжёг шесть танков, уничтожил восемь ихних пушек, сбил три самолёта, захватил в плен десять языков, взорвал четыре моста и два поезда, он убил сто сорок человек. Он всегда жалел этих несчастных, которых убивал, но так ему приказывали, и за это он получал свои награды. И мадам его воевала рядом с ним, она выносила раненых с военного поля, и ей тоже давали ордена. А когда боев не было, мадам стирала солдатские гимнастёрки, потому что солдаты должны умирать чистыми. Он доволен своей жизнью, ему дали хорошую пенсию за то, что он был мясом для пушек, но сейчас он стал старым, и он жалеет, что убил так много людей. Он не знает, зачем он их убивал, потому что в мире ничего не изменилось. Он хочет теперь, чтобы все люди жили без войны и перестали убивать друг друга. Он предлагает нам выпить за это.

– Ну и старикан, – отозвался я. – Сколько же у него орденов? Он знает?

– Их у него двадцать восемь из разных стран, ему стало тяжело их носить. А мадам имеет двадцать два ордена. У них есть такая медаль, которую тебе сегодня дали.

– А у меня, кроме этой медали, ничего нет.

– Он говорит, что ты молодой и сильный, и ты ещё заработаешь свои ордена. Но будет лучше, если тебе их не придётся зарабатывать.

Татьяна Ивановна подошла к стойке, ведя за собой высокую женщину, на лице которой блуждала рассеянная улыбка.

– Вы так прекрасно выступили, Виктор Борисович, – напевно сказала она, – и медаль вам так к лицу. Простите, что отвлекаю вас, но эта женщина сказала мне, что знала вашего отца, и я подумала, что вам будет интересно познакомиться с нею.

– Само собой, – я соскочил с табурета. – Прошу вас.

– Как похож, как похож, ну прямо вылитый отец, – женщина стояла передо мной, молитвенно сложив руки, и качала головой. Мне сделалось неловко.

– Мадам говорит, что ей уже восемьдесят два года, – переводила Татьяна Ивановна, – но она все помнит так, словно это было вчера. Она прятала у себя на чердаке четырех лётчиков, и один из них был вашим отцом, тогда он был такой же молодой и красивый, как вы, – голова у мадам всё время качалась и была не в силах остановиться.

– Так похож, так похож, – твердила мадам со слезами на глазах.

– Мадам счастлива, что увидела вас сегодня. Но она будет ещё счастливее, если вы приедете к ней в гости. Мадам специально купит продукты и сама приготовит хороший обед. Она расскажет вам об отце. – Татьяна Ивановна сделала большие глаза, но всё же кончила перевод. – Мадам говорит, что и ваш отец не забывает её, каждый год он присылает ей поздравительные открытки.

Я тоже глаза раскрыл. Много мне от отце рассказывали, но такого я ещё не слыхал.

– Мадам знает, что мы сейчас поедем на могилу моего отца? Узнайте у неё.

– Ах вот оно что, – с облегчением вырвалось у Татьяны Ивановны. – Оказывается, этого лётчика зовут Бобом, он американец. Очевидно, она перепутала. Я скажу ей, что вашего звали Борисом и он был русским лётчиком.

– А какой смысл? – ответил я. – Она только расстроится да и не поверит.

– Да, да, Боб, молодой красивый Боб, – качала головой мадам-82, благоговейно прижимая руки к груди. – У меня сегодня настоящий праздник, что я познакомилась с вами.

– Вот видите, – ответил я. – Пусть она останется в своём прекрасном заблуждении. Мерси, мадам, мы непременно нанесём вам визит.

Она ушла счастливая, с высоко поднятой головой, которая всё время качалась и никак не могла остановиться.

Конечно, твердил я, убеждая себя, конечно, его не было. И быть не могло. Никакого предателя там не было. Хотел бы я знать, как бы отец допустил, чтобы его предали. Не было предателя – и все тут. Вокруг меня друзья: Антуан машет – зовёт к столу, Луи подошёл, слушает и улыбается, Иван – мой верный друг и помощник. И этот Анджей – замечательный парень…

«Что такого я сделал?» – сказал я Татьяне Ивановне. А вот что сделал: нехорошо о ближнем подумал. Когда на собрании начали обсуждать, кто сколько денег даст на венок, я поднялся и объявил: «Тысячу франков». Мне захлопали. Президент сказал, что Армия Зет выделяет на венки пятьсот франков и будет платить за автобус. Кто давал сто, кто пятьдесят франков, но тут выскочил на сцену этот парень и крикнул, что он поляк и живёт сейчас в Намюре, но партизанил он здесь, в Арденнах, и поэтому даёт на венок восемьсот франков, однако с одним условием, чтобы в газетах не называлось его имя. Такого я вынести не мог, а поляка тут же засёк. Почему он имя своё не скажет, или совесть у него не чиста, и он грехи замолить хочет своими франками?

А поляк подошёл ко мне и протянул карточку. Он скрывает своё имя лишь потому, что его жена может прочесть и скажет, что он выбросил на ветер восемьсот франков, и тогда ему попадёт по первое число. Все засмеялись, и поляку захлопали.

– Замнём, Иван, – сказал я, – скажи Анджею, что он мировой парень. Вы тут все мировые ребята.

– Ты тоже ему сильно нравишься, – сказал Иван. – Он очень жалеет, что не знал твоего отца, который был настоящим героем.

Я почувствовал на себе чей-то настойчивый взгляд. Женщина в чёрном стояла у стеклянной двери и пытливо глядела на меня. Она уже порядочно там стояла и искала глазами по залу. И вся была в чёрном: костюм, шляпка, чулки. А в руках у неё газета вчерашняя и сложена таким образом, что моя фотография выглядывает на сгибе.

Женщина скосила глаза на газету, потом снова на меня и решительно двинулась к столу.

– Пардон, мсье, – произнесла она, подходя, – вы Виктор Маслов?

– Совершенно верно, мадам. Бонжур, мадам.

– Я хотела бы познакомиться с вами, – она казалась сильно взволнованной и пыталась говорить нарочито официально, чтобы сдержать себя. – Если у вас есть свободная минута…

– Она хочет быть знакомой с тобой, – перевёл Иван.

– Силь ву пле, мадам, я к вашим услугам. Сейчас я попрошу Татьяну Ивановну, и она переведёт все, что вы захотите сказать, мне очень приятно, мадам. Может, мы присядем за этот столик?

Женщина в чёрном заметила, что я бросил взгляд на газету, которую она продолжала держать в руках, поспешно сунула газету в сумку. Сумка у неё тоже была чёрная.

Она положила сумку на стол и уставилась на меня таким же настойчиво-пронзительным взглядом, каким смотрела от дверей. Глаза её были глубоки и тоскливы. Сухое длинное лицо оставалось неподвижным. Когда-то она была красивой, но, видно, заботы, заботы, слишком много забот оставили след на этом лице.

– Иван, буть другом, принеси для мадам оранжад, вы не возражаете? – покончив с делами, я повернулся к ней. Татьяна Ивановна присела между нами. – Итак, я слушаю, мадам, простите, не знаю, как вас зовут.

– Моё имя вам ничего не скажет, – отвечала она, судорожно теребя сумку, – но ваше мне известно давно. Вы очень молоды и хорошо выглядите. У вас сегодня радостный день. – Она указала глазами на медаль.

– Я не отказываюсь, мадам, нынче действительно приятный для меня день. Мне присвоили звание почётного партизана, если вы слышали…

– Я не была на ваших церемониях, – продолжала женщина, и в глазах её сверкнул огонёк, – но слышала, что они проходят очень торжественно: знамёна, цветы, речи.

– Можете поехать с нами, – предложил я, не переставая наблюдать за ней. Что-то неуловимое в её взгляде невольно настораживало меня, и важно было найти правильную линию, чтобы не сбить её. – Мы скоро поедем на могилу моего отца, он погиб в Бельгии.

Иван принёс бутылку оранжада и сел за столик четвёртым.

– Я не поеду с вами, – она явно старалась сдерживать себя, и у неё неплохо получалось. – Скажите, мсье, сколько вам лет? Наверное, вы так же молоды, как ваш отец, когда он находился здесь?

– Увы, мадам, я уже на два года старше его.

– Нет, я не поеду с вами на могилу, – упрямо повторила она. – Мой муж был таким же молодым, он мог бы ещё долго жить, но вчера я была на его могиле, там не устраивают шумных церемоний…

– Она в трауре, – изрёк Иван, потягивая мартини.

– Простите, мадам, – сказал я, продолжая выжидательную линию. – Я мог бы сразу догадаться, приношу вам своё соболезнование, мадам. Что случилось с вашим мужем, если не секрет?

Надломленная улыбка перекосила её лицо, но она всё же сумела взять себя в руки.

– Его убил ваш отец, Борис Маслов, – решительно произнесла она, не сводя с меня глаз.

У Ивана тут же челюсть отвисла, и я сначала увидел эту отвисшую челюсть и испуг в глазах Татьяны Ивановны, а уж потом смысл перевода дошёл до моего сознания. Так вот что её мучило, спокойно, не будем горячку пороть, не так все это просто, как кажется. И она не случайно сюда заявилась.

– Я дальше не стану переводить, – сказала Татьяна Ивановна, вытирая платком взмокшее лицо.

– Отчего же? – возразил я с усмешкой. – Пусть мадам скажет все, что хочет сказать. Ведь мы находимся в свободной стране, не так ли?

– Я заставлю её замолчать, – опомнился Иван.

– Молчи, Иван, приказываю тебе. Сам сумею ответить, – я уже полностью овладел собой, пытаясь сообразить, что может значить этот визит. – Так что же она сказала? Что-нибудь об отце? Говорите, не стесняйтесь.

Женщина повысила голос, пальцы, сжимающие сумку, побелели. Наконец-то в её глазах сверкнула давно сдерживаемая ненависть. Как же глубоко эта ненависть сидела, если так долго прорывалась наружу.

– Она говорит, что ваш отец убийца, – выдавила из себя Татьяна Ивановна. – Больше я не могу вам сказать.

– Спокойно, Татьяна Ивановна, сейчас разберёмся, кто тут прав, а кто виноват. Не думаю, чтобы отец просто так вошёл в дом и убил человека. Это, наверное, ваш муж первым напал на него? Что же вы молчите, я жду. Тогда ведь война была, Татьяна Ивановна, что же вы робеете? – Но Татьяна Ивановна уже вышла из строя, и я повернулся к женщине в упор к её ненавидящим глазам. – Война, пиф-пиф. Или ваш муж – моего отца, или отец – вашего мужа. Я, между прочим, тоже сирота, а мать моя – вдова, да скажите же ей, Татьяна Ивановна. Теперь понятно, почему она своё имя не захотела назвать.

– Как это ужасно, – тупо повторила Татьяна Ивановна, заламывая руки и прижимая ладони к щекам. – Она говорит то же самое.

Женщина встала, расстегнула сумку. Я тоже поднялся, следя за её руками. Так мы стояли лицом друг к другу.

– Убийцы, вы убийцы! – в бессильной злобе твердила она, – вот вам, вот… – она выхватила газету, скомкала её.

Луи уже подходил к столу. За ним спешили Антуан и президент. Я бросился навстречу.

– Иван, быстро спроси у Луи, знает ли он её? – Я тут же повернулся, услышав шорох, но женщины у стола уже не было. Чёрный костюм мелькнул в крутящейся двери, на столе валялась разорванная газета. – Иван, живо!

Иван грузно кинулся к двери, Антуан юркнул следом.

Мы подошли с Луи к столу. Татьяна Ивановна сидела в прежней позе, прижав руки к щекам. Я разгладил ладонью газету, фотография была разорвана. В зале, кажется, никто не заметил, что случилось в нашем закутке.

– Татьяна Ивановна, полноте, – я оторвал от лица её руку, – ничего же не случилось, успокойтесь, прошу вас.

– Простите меня, это уже прошло, – она подняла голову, виновато улыбнулась. – Меня потрясло то, что она говорила то же самое.

– Что такое? Что тут произошло? – вопрошал подоспевший президент.

– Небольшая демонстрация протеста. Как говорится, свобода собраний.

Татьяна Ивановна, сбиваясь, объяснила президенту. Луи было кинулся к дверям, но снова вернулся к нам. Лицо Поля Батиста оставалось непроницаемым. Потом он подошёл ко мне.

– Господин президент приносит вам свои извинения за случившийся инцидент, но они могли арендовать только половину зала, и хозяин оставил двери открытыми, иначе сюда не проникли бы посторонние люди. Господин президент весьма сожалеет, сейчас он обратится к хозяину.

– Нашли, о чём сожалеть, – я даже рукой махнул. – Это только к лучшему. Кое-что начинает проясняться. Спросите у Луи, Татьяна Ивановна, он успел разглядеть эту женщину в чёрном костюме?

– Нет, он никогда не видел её, он уверен в этом, – ответила Татьяна Ивановна.

– Тогда, выходит, это работа «кабанов», – заключил я. – Кажется, на сей раз демонстрация закончилась моим поражением. Лозунги нам больше не понадобятся. Долго придётся искать эту мадам.

Подоспевший Иван подтвердил мои предположения: женщина села в машину и уехала в сторону Льежа.

– Надо было за ней пуститься, – подсказал я с опозданием.

– Я хотел, – оправдывался Иван. – Я шёл за ней, а моя машина стояла в другом конце, я бы все равно не успел. Она уже уехала.

Антуан положил передо мной листок, на котором было написано: 9325Х.

– Браво, Антуан! Мне бы самому ни за что не догадаться. Теперь-то мы её найдём.

– Она живёт далеко. Этот номер из Западной Фландрии, – пояснил тот, – у них такие буквы в индексе.

– Хорошо, что не из Западной Германии, – засмеялся я, – вот тогда ты задал бы мне загадку.

– В машине сидел мужчина, – продолжал Антуан. – Он ждал её и курил сигару. Машина была синяя, марка «Феррари».

– Тоже неплохо. Сигара приобщается к делу в качестве главного вещественного доказательства. Но ты не сказал мне сорт сигары. Без этого я не смогу работать.

Антуан засмеялся.

– Я тоже видел, как он курил сигару, – подтвердил Иван. – И вообще, у него был вид капиталиста.

– Спасибо, Иван. Если он ещё и капиталист, то мы его быстро найдём. – Я повернулся к Татьяне Ивановне. – Так что же всё-таки она говорила? Что такое то же самое?

– Она говорила, что её ребёнок рос сиротой без отцовской ласки, и она осталась вдовой на всю жизнь.

– Это же лирика, Татьяна Ивановна. Бедная вдовушка укатила на шикарном лимузине к своей бедной сиротке – какая трогательная картина. А тогда, между прочим, война была. А на войне, между прочим, пули летают.

Я решительно направился к стойке, за которой президент вёл переговоры с хозяином. От стойки отделился коренастый мужчина со смуглым лицом. Он протянул мне руку.

– Он все слышал, – перевёл Иван, – как ты с ихней мадам разговаривал, и после этого он имеет честь пожать твою партизанскую руку.

– Разрешите представиться, – сказал смуглолицый, голос его был сухим и решительным. – Матье Ру.

– Боже мой, – вздохнула за моей спиной Татьяна Ивановна, – неужели эта ужасная война никогда не кончится?

ГЛАВА 14

Нет, не таким представлял я его. И встреча наша рисовалась по-иному, думалось: сам его найду, сам начну наш мужской разговор. Я и первую фразу придумал. «Здравствуйте, Матье Ру, – сказал бы я. – Вот мы и встретились, мсье, похоже, вы меня не ждали?»

И снова все перевернулось. Он и рта не раскрыл, а я уже знал, что он скажет: на мосту не был. Ничего нового он мне не скажет.

Он смотрел и улыбался, весёлые морщинки собрались в уголках глаз.

Я изобразил ответную улыбку.

Он продолжал улыбаться, взбираясь на табурет. Я расположился рядом. Коль он сам явился, пусть сам и доложит, с чем пришёл.

Президент Поль Батист завершил переговоры с хозяином и присоединился к нам.

– Мсье де Ла Гранж, – произнёс я, – весьма сожалею, но сегодня вечером мы не поедем к Матье Ру.

Поль Батист удивился.

– Матье Ру перед вами, – торжественно заключил я.

Президент удивился ещё более, они быстро заговорили.

– Президент говорит, что он ему кажется знакомым, – по ходу переводил Иван, – они могли встречаться в убежище Виля, но тот мсье не узнает нашего президента. Он не знал, что мы его искали. Он прочитал эту газету и сам решил, что ты будешь иметь интерес узнать про Альфреда Меланже, командира группы «Кабан». Поэтому он приехал на нашу церемонию. Он может рассказать тебе и про отца, один раз он видел его в лесной хижине.

– Понятно, – ответил я, хотя понятно было не очень. – Выходит, сам он в группе не состоял?

– Об этом он ещё не рассказал, – ответил Иван.

– Так спроси же у него.

– Ты мешаешь мне слушать, – ненадолго обиделся Иван. – А то у меня выходит в оба уха. Он говорит, что ему приятно с тобой познакомиться. Ты правильно поступил с этой женщиной. Он сообщает, что мы все можем рассчитывать на его правду.

Не скоро, видно, доберёмся до дела с такой общительностью. Я решил набраться терпения. У меня больше нет бесполезных вопросов.

Матье Ру поставил рюмку и сказал своё слово. Лица у всех вытянулись. Я смотрел в этот момент на Антуана и увидел, как у того глаза сузились, и желваки задвигались. Сюзанна вскрикнула и принялась растерянно поправлять волосы. Луи негодующе перебил Матье Ру, быстро и как-то растерянно заговорил Поль Батист, потом Антуан. А у Ивана снова челюсть отвалилась.

– Не томи душу, Иван. Про «кабанов», да?

– Он сказал, что «кабанов» предали, – молвил Иван упавшим голосом.

– Что я тебе говорил! – воскликнул я и осёкся. А почему, собственно, должен я знать обо всём этом? Зачем, собственно, стремился к этому знанию? На что мне оно? Но задумал – вот и дождался. Но что же я хотел услышать? Что должен был услышать? У меня аж под ложечкой засосало, когда я на секунду представил себе, что было бы, не будь сказаны эти слова. Но слово сказано. Не стало амбразуры, закрываемой жарким телом, не стало штурвала, выворачивающего на последний таран, не стало знамени, подхваченного отчаянной рукой, – все убил один предатель, только он один и убил всех, только он и остался единственной реальностью в этом неверном мире. Не будет мне теперь покоя. Не нужен мне покой теперь.

Вот почему я должен был услышать это слово и рвался к нему сквозь немоту могильной плиты. Я и сам сейчас другой, давно готов к такому слову, с той самой минуты, как мадам Люба молвила.

Теперь они говорили все разом, не до меня им стало, они свои заботы выясняли, они ещё надеялись, что слово сказано не до конца и неточно. Но я-то знал, что надежды нет. Ру терпеливо отвечал на вопросы, то и дело поглядывая на меня. А я другим сделался, холодным и пустым.

Я обернулся и увидел Татьяну Ивановну, которая подошла к нам, привлечённая громкими голосами.

– Вы слышали, Татьяна Ивановна? – обратился я к ней как к последней своей опоре. – Всё-таки он был там, этот Иуда. Недаром говорят: если бы Иуды не было, его следовало бы выдумать. Не прожить нам без Иуды на этом свете. Имени его он, конечно, не знает? О чём они там шумят?

– По-моему, он в самом деле не знает того человека, – ответила она, поглаживая мою руку и глядя на меня влажными глазами. – Он объясняет вашим друзьям, каким образом он узнал об этом.

– Конечно, друзья у меня ещё есть, – я усмехнулся.

Антуан подошёл ко мне, больно сжал плечо.

– Мы его найдём, Виктор, – сказал он. Я увидел его тоскливые глаза и подумал, что и у меня, верно, такая же тоска в глазах. Не хотел бы я видеть тоску в глазах друга.

– Найдём, Антуан, – как эхо отозвался я. Как быстро мы можем установить по номеру машины имя владельца?

– Это несложно, но сначала мы поедем к Альфреду Меланже. Ру знает его адрес.

– Не слишком ли много он знает, Антуан? – спросил я. – Что-то затянулся его монолог.

– Ты должен мне верить, Виктор.

Мы отошли с Антуаном от стойки и сели за тот же столик, где только что сидела женщина в чёрном. Татьяна Ивановна была нашей «связной».

Ру подошёл к нам. Я пригласил его сесть.

– Когда я ехал сюда, то ещё не знал, что скажу вам об этом, – начал он. – Но я увидел вас и понял, что должен сказать все. Теперь вы знаете это.

– Увы, мсье Ру, я ещё ничего не знаю.

– Я расскажу все, что мне известно об этой печальной истории.

Иван и Луи присоединились к нам. Поль Батист отошёл, сославшись на дела. Луи сердито отослал женщин, с грохотом подвинул стул. Он никак не мог успокоиться и то и дело наскакивал на Ру с вопросами и возражениями. Иван тоже встревал в разговор. Татьяна Ивановна деловито и терпеливо переводила все, что они говорили, выкрикивали, в чём сомневались. В конце концов из путаных вопросов, воспоминаний, перебивов такая стала проясняться картина.

Матье Ру в тридцать восьмом году окончил медицинский факультет и работал хирургом в Льеже. Он уже тогда отдалённо был знаком с Альфредом Меланже, который учился на том же факультете, но был на два курса старше. Когда началась война, они потеряли друг друга. Ру пошёл в армию, в битве на Лисе был тяжело ранен в бедро, несколько месяцев провалялся в госпитале, после чего вернулся в Льеж и вступил в ряды Сопротивления. Ру воевал как врач. По первому зову он мчался на партизанские стоянки, оказывал помощь, прятал раненых партизан на своей льежской квартире. Гестапо установило за ним наблюдение. Тогда он оставил Льеж и стал партизанским врачом в убежище Виля. В марте сорок четвёртого года его впервые отвели в хижину «кабанов». Альфред Меланже был ранен в ногу во время дерзкого налёта на немецкую нефтебазу, о котором мы уже слышали от Жермен. Борис Маслов спас тогда Альфреда и тащил его на себе до самой хижины. Ру сделал операцию, извлёк осколок. Он жалеет, что слишком мало поговорил в тот раз с партизанами. Через полторы недели он снова побывал в хижине, чтобы проверить рану Альфреда, но почти все партизаны были на задании, и опять им не удалось поговорить как следует. После этого Ру не видел Альфреда до самого конца войны и даже считал, как и все в штабе, что Альфред погиб со своей группой. И вот уже в сорок пятом году в начале апреля к его дому подъехала машина. Это было вечером. Ру кончил приём больных и поднялся к себе наверх. Человек, который был за рулём, давал сигналы. Выглянув в окно, Ру услышал, что его зовут. Он поспешно спустился вниз и узнал раненого Альфреда. Пуля пробила руку у самого плеча, кабина была залита кровью. Альфред увидел Ру и тут же потерял сознание. С помощью дежурной сиделки и жены Ру перенёс Альфреда в перевязочную и извлёк пулю. Меланже потерял много крови и долго не приходил в сознание.

Что же случилось? Об этом рассказал сам Альфред на другой день, когда пришёл в себя. Но рассказывал он странно, отрывочно и явно не желал говорить всего. Он утверждал, что проехал семьдесят километров после того, как его ранили, и это само по себе было удивительно: как он мог вести машину с такой серьёзной раной.

Кто его ранил? На этот вопрос последовал столь же удивительный ответ. Альфред знает, кто стрелял в него, но не может назвать имени этого человека. Это был предатель, который предал их во время войны, из-за него погибли девять человек, и Альфред дал слово, что расправится с ним сам. Он тоже стрелял в предателя и тоже ранил, может, даже убил, Альфред просил Матье посмотреть в газетах, нет ли сообщений о разбитой машине под Намюром. Больше он ничего не сказал.

Альфред провёл в доме Ру четыре дня, а на пятый заявил, что уезжает, хотя был ещё слаб. Как ни уговаривал его Ру, Альфред стоял на своём: он должен быть дома, за ним будет ухаживать сестра. Ру повёз его в Марш. По дороге он пытался последний раз повлиять на Альфреда: если предатель известен, надо объявить его имя властям и отдать под суд. Однако Альфред был непреклонен: он должен сам отомстить за гибель друзей. Предатель слишком хитро сделал дело, против него почти нет улик, власти в лучшем случае посадят его в тюрьму, а этого мало, его нужно убить, и только Альфред может совершить справедливый суд. В этом он видит свой долг перед друзьями.

– Сколько я ни убеждал его, что нужно действовать законным путём, – закончил рассказ Матье, – Альфред не согласился со мной. И вообще, он произвёл на меня тогда странное впечатление. Всё время, пока мы ехали в Марш, он не выпускал из рук пистолета, будто в любую минуту ждал нападения. И твердил, как заведённый: «Я его убью, я его убью. Поэтому никто не должен знать его имени. Это наша история, и других она не касается, я убью его сам».

Я отвёз его домой, и мы расстались. Альфред взял с меня слово, что я никому не расскажу ни о нашей встрече, ни о наших разговорах. Больше я его не видел. Через год я уехал по выгодному контракту в Конго, провёл там шесть лет и постепенно забыл эту историю, пока не прочитал вчерашнюю газету. Больше двадцати лет я держал своё слово, данное Альфреду, вы первые, кому я говорю об этом.

Рассказ Матье был обстоятельным, и не было причин сомневаться в его достоверности, тем более, что некоторые детали совпадали с рассказом Жермен: странное поведение Альфреда, человек, который стрелял в него из-за угла. Все же оставались кое-какие вопросы.

– У вас есть адрес Альфреда?

– К сожалению, я оставил карточку дома. Завтра смогу передать.

– Кто водил вас в хижину?

– Это был один из близких людей полковника Виля, Феликс Бертье.

– Вы знаете, где он живёт сейчас?

– Бертье скрылся вместе с Вилем после налёта на льежский банк, вы, вероятно, не знаете об этом.

– Как же, об этом вся Бельгия знает, мне уже сто раз об этом говорили. Все упирается в этого Виля. Интересно, сколько же их было и куда они скрылись?

– Об этом мне тоже кое-что известно, – улыбнулся Матье. – Их было четверо, они приехали к банку на немецкой трофейной машине, которая находилась в нашем убежище. На них были немецкие мундиры, и они быстро управились с этим делом, не сделав ни одного выстрела. Судя по всему, они очень хорошо подготовились к этой операции. Впрочем, немцам в эти часы было не до них.

– Итак, Виль и Бертье. Кто третий и четвёртый?

– Четвёртого я не знаю, он появился откуда-то со стороны, но, видимо, был близок Вилю. А третьим был начальник разведки Фернан Шевалье. Исчезли только трое, и потому о них стало известно. Интерпол ищет только трех человек. Но их было четверо.

– Я знал их, – заметил Луи. – Они дураки и бандиты.

– И четвёртого знал?

– Я вообще их знать не желаю, – вскипел Луи, – и нечего говорить о них.

– Все же попробуем, дорогой Луи, последний вопрос. Авось пригодится. Куда же они скрылись?

– Когда я был в Конго, – отвечал Матье, – мне говорили, что кто-то встречал Виля там. Но сам я его не видел. В те годы в Конго легко было укрыться на фермах. Но если Виль и был в Конго, сейчас его там нет, обстановка переменилась. Возможно, что сейчас он в Австралии или в Южной Америке – кто знает? С миллионами везде можно устроиться.

– В таком случае вернёмся в Бельгию. Что рассказывал Альфред о самом предательстве? Это была их последняя операция на мосту?

– Да, он говорил, что немцы устроили там засаду, и они оказались в мышеловке. Об этом он рассказывал очень подробно. Как-то вечером, когда я сидел у его постели, он так увлёкся разговором, что даже набросал схему на листке бумаги.

– Она у вас сохранилась? Может быть, там есть какие-то имена.

– Я посмотрю бумаги, Альфред говорил, что их окружили и бежать было некуда. Они прыгали с моста в ручей.

– Жермен не обмолвилась, – сказал Антуан, озабоченно морща лоб. – Хорошо бы найти эту схему и снова съездить на мост.

– Я к вашим услугам, – ответил Ру. – Завтра я свободен с утра, во вторник – вечером. Как вам будет удобнее.

– Ещё один вопрос, мсье Ру, – продолжал я. – Альфред не говорил: был ли предатель в отряде или вне его?

– Этого я не помню.

– Мужчина или женщина?

– Я думаю, мужчина, ведь предатель стрелял в Альфреда, вряд ли на это способна женщина.

– О мотивах предательства ничего не проскользнуло в ваших разговорах?

– Нет. Как только я переводил разговор на эту тему, Альфред тут же замыкался в себе.

Поль Батист подсел к столику и объявил: он звонил в Льеж и вызвал корреспондента, чтобы рассказать ему о предательстве в группе «Кабан». Это серьёзное сообщение, организация, которую возглавляет он, Поль Батист де Ла Гранж, не может пройти мимо такого печального факта. В связи с этим особенное значение приобретает нож с монограммой, найденный в лесной хижине. Обо всём этом надо рассказать для печати. Корреспондент обещал приехать в Ромушан.

– И второй нож, обнаруженный Виктором в «Остелле», также имеет большое значение, – заметил Антуан.

– Мсье президент, – объявил я, – наша завтрашняя поездка в архив переносится. Завтра мы поедем к живому свидетелю, Альфреду Меланже. Это для нас важнее.

– Не смею настаивать, – отозвался Поль Батист. – В таком случае я продолжу свой ваканс в горах. Однако сейчас мы должны действовать по программе, завершить банкет и продолжить церемонию.

– Да, – я решительно поднялся из-за стола. – Будем действовать по программе и немножко сверх того. Я хочу сказать речь, мсье президент.