Текст книги "Грезы президента. Из личных дневников академика С. И. Вавилова"

Богоискательство и богостроительство

Вавилов признает в записи от 18 февраля 1941 г., что идея о сознании, которое «имеется везде и неразделимо свойственно существующему, как энергия и масса» – «это ведь та же мысль Ньютона о вездесущии сознания-божества в каждом элементарном объеме». Он касается этой темы в философских статьях: в статье 1938 г., разбирая мнение И. Ньютона, что «бог присутствует в каждой вещи» (с. 30), в статье 1941 г., цитируя его слова о «пространстве, наполненном божеством» (с. 101). Вавилов уделяет этой идее внимание и в биографии Ньютона ([Вавилов, 1943], с. 140): приводит свидетельство Дж. Грегори (1638–1675), что Ньютон «верит в вездесущее божество в буквальном смысле. Так же, как мы чувствуем предметы, когда изображения их доходят до мозга, так и бог должен чувствовать всякую вещь, всегда присутствуя при ней. Он полагает, что бог присутствует в пространстве, как свободном от тел, так и там, где тела присутствуют»; это представление Ньютона делает возможным буквально понимать его прежде считавшиеся «темными» фразы – «бог присутствует всегда в самих вещах» (в «Оптике») и «движущиеся тела не испытывают сопротивления от вездесущия божия» (во втором издании «Начал»).

Слившийся с природой, пронизывающий ее бог – это типичный пантеизм[423]423
  Такой взгляд на идею бога зафиксирован и в ранних философских записях: «Бог может быть только „миром“ – иначе это еще одно лишнее „я“, начальство, генерал, которому все завидуют, из страха гнут затылки и в кармане сучат кулаки» (27 мая 1916).


[Закрыть]. Вавилов сам отлично это понимал: «Это гетевский пантеизм, обоснованный самым современным материализмом» (18 февраля 1941). Но в дальнейшем, впрочем, он все-таки предпочел более нейтральный термин «панпсихизм». Как правильнее называть такую концепцию – скорее вопрос терминологии, запутанный и сложный. Но отношение Вавилова к богу – и к религии – еще сложнее.

В детстве это отношение было типичным для купеческой семьи. Вавилов часто вспоминал (в дневнике – см. запись от 2 апреля 1940 г.), как мальчиком мама на именины водила его в церковь. Об этом же он писал в «Воспоминаниях»: «В день ангела (20 марта по старому стилю) вместе со мной именинницей были и матушка и сестра Саша. Подымались рано утром и шли к ранней великопостной обедне, после которой служился заздравный молебен отцом Евгением. ‹…› Говели, приглашали на дом Иверскую икону, принимали „попов“, постились в первую неделю Великого поста, ели грузди и рыжики с грибного рынка» ([Франк, 1991], с. 103). Об этом же пишет жена Вавилова: «В дни своего рождения С.Ив. всегда вспоминал, как в детстве матушка будила его к ранней обедне, вела в церковь. Стояли обедню. Только после этого матушка поздравляла его и дарила чудесные игрушки и книжки» ([Вавилова, 2004], с. 46).

В дневниковой записи от 4 января 1915 г. Вавилов упоминает некие свои «детские „заветы“ с Богом». 19 февраля 1950 г. вспоминает: «Веровал как в каменную стену, как в Солнце, зиму и лето, в Бога, чертей, ангелов, в масленицу и в Пасху. Все было твердо и прочно». Описывает в «Воспоминаниях» «…церковь Николы Ваганькова с одним из престолов в честь Живоносного Источника. Церковь эта стояла против окна нашего домика в Никольском переулке. Это был пресненский центр. Храм богатый, безвкусно раззолоченный и подновленный еще на моей памяти, был, как мне казалось, огромным, я знал в нем все иконы и внимательно их рассмотрел, выстаивая по родительскому наказу длинные обедни и всенощные ‹…› До сих пор помню сон, видел ад с чертями» ([Франк, 1991], с. 99). «Мир для меня был божественным. Я твердо и полностью верил всему, что говорила мать и няня Аксинья, и в рай, и в ад и думал, что за облаками живет седовласый бог» ([Франк, 1991], с. 103).

В возрасте 13–14 лет все изменилось. 31 мая 1910 г. 19-летний Вавилов записал: «Нашел в одном старом дневнике, кажется, 1905 года, даже что-то в таком роде: „вот уж четыре месяца, как я не верю в Бога“». Одной из причин этого стала смерть младшего брата: «…смерть Илюши, которая потрясла меня необычайно. Горе – и детская доверчивая религиозность улетела» (5 апреля 1940). Период с 14 до 22 лет Вавилов описывал как «„научное мировоззрение“ без бога» (10 июля 1947) – «доказывал небытие Бога арифметической прогрессией» (31 мая 1910).

Тем не менее даже в этот период он активно размышлял на религиозные и сходные философские темы: сравнивал истину научную и религиозную, усматривал приметы божественного в любом творчестве и т. п. «Трудно жить без религии – связи с кем-то. Я в науке ищу только этой связи» (9 апреля 1916). Иногда Вавилов называл себя верующим – 13 сентября 1913 г., например, записал: «…я безусловно склонен к религии. Это я точно знаю, и я в прямом смысле, а не просто эстетически „православный“». 24 декабря 1913 г., в сочельник: «Сегодня ночью самые несчастные люди всякие атеисты, эстеты и прочие, люди, оставшиеся без праздника. ‹…› В лаборатории я должен быть атеистом, там это „conditio sine qua non est“[424]424
  Непременное условие (лат.).


[Закрыть], хотя и очевидно, что многие подобно мне далеко не атеисты. Я каждую минуту могу сделаться самым религиозным человеком, ханжой – и именно поэтому-то я и не атей. ‹…› …религиозной метафизики бояться не нужно. И, слава Богу, что еще не потеряна возможность быть метафизиком». Через год: «Мне даже не христианство нужно, а религия» (11 ноября 1914). И тут же: «О религии я не думаю и не знаю, религиозен я или нет» (22 февраля 1915). Но все же думает: «Быть религиозным значит убедиться в сохранении, вечности, неразрушимости себя» (30 августа 1915). 27 декабря 1915 г. Вавилов пишет, что ищет свой особенный путь между религией и материализмом. Затем вновь: «человеку нужна религия и творчество, без этого жить не стоит» (28 октября 1916). 9 ноября 1914 г. под впечатлением от смерти сестры Лиды он вспоминает: «В результате первой [смерти (младшего брата)] религиозный кризис ‹…› смерть Лиды, наверное, разовьется в полное превращение самого себя и может быть обратный религиозный кризис». 13 ноября 1914 г., опять в связи со смертью сестры, он задается вопросом: «…неужели живая, святая душа не обитала в роковом футляре [тела]? Господи, проясни, дай постигнуть душу живую и бессмертную». 18 декабря 1916 г. пишет: «Спасение в работе и творчестве, без них я обречен на погибель. Да еще нужнее Бог. Если бы Он был со мною, я простил бы эти роковые удары, этот ужас, а без Него все страшно, дико и каждое слово звучит заведомой ложью». 28 декабря 1916 г., в последних строках самой последней записи «юношеских» дневников Вавилов пишет (начало утрачено, в дневнике вырван лист): «‹…› А спасение отсюда только – Бог. Милая моя физика показалась только хитроумной игрушкой. Буду искать Бога…»

И действительно ищет. Записей на околорелигиозную тему в поздних дневниках очень много. «…для жизни нужны „идеалы“ – вера в общество, в бога, в эволюцию etc. Без этого можно существовать, в лучшем случае, только „репортером“» (24 апреля 1940). Вавилов неоднократно задумывается о социальной роли религии и веры (см., например, записи от 22 апреля 1942 г., 1 августа 1943 г.), их этической составляющей («Этика исчезла. Категорический императив, вероятно, передавался с религиозными традициями» – 22 декабря 1943 г.). Он читал и упоминает в дневнике (25 ноября 1940) статью Эйнштейна «Концепция личного Бога ведет к конфликту науки и религии» [Einstein, 1940]. Часто Вавилов пишет о «психотерапевтической» роли религиозного мировоззрения – «Так ясна бессмысленность бытия с личной точки зрения. Нужно величайшее открытие какой-то мировой души, бога, чтобы поддерживать жизнь в таких, как я» (7 августа 1946); «Мне давно кажется, что религия биологически оправданна как средство самозащиты, она необходимое приложение к сознанию, иначе сознание могло бы привести к отчаянию. Этот тезис ‹…› много умнее и правильнее, чем обычная теория страха перед молниями etc., как источника религии» (31 октября 1948). Рассуждения о религии и боге бывают вполне рассудочными и рациональными: «…начинает изредка прорываться мысль, что самое великое открытие человека, действительно прорывающее все рамки и спасающее его, – мысль о боге, хотя бы в самой примитивной форме. Стандартные „теории“ возникновения религии ничего не стоят. На этом пути людям предстоит еще и необходимо сделать снова величайшие открытия» (30 августа 1942); «Людям нужна душа и Бог. Без этого они скоро сойдут на нет, от атомной бомбы или чего-нибудь иного» (3 декабря 1945) – о подобных рассудочных «концепциях» чуть ниже речь еще пойдет подробнее. Но кроме такого вполне рационального отношения Вавилова к вопросам религии было и другое – существенно более личностное, эмоциональное. В записи от 9 января 1909 г. школьник Вавилов описывает свой спор с преподавателем Закона Божия на тему сочинения «О логике и чуде» и утверждает, что ему «всегда противной казалась» научная религия, рациональный подход к вопросам веры. Тема персонального отношения Вавилова к богу часто «прорывается» через сухие, рациональные умствования – на уровне эмоций и ярких образов. «…должен же быть автор, режиссер, „воротила“ этой глупейшей драмы!» (30 сентября 1916), «…сознание – биологический фокус природы ‹…› Кто-то это ловко и остроумно выдумал» (3 января 1945), «…мне кажется все настойчивее, что „кто-то“ заставляет разыгрываться эту эволюцию, дарвиновский отбор» (20 июня 1945), «…все просто, прозаично, не нужно или нужно какому-то недоступному хозяину» (16 марта 1947), «жизнь как выполнение кем-то поставленной задачи» (31 июля 1947). В связи с желанием поскорее умереть Вавилов пишет: «Бог рассеялся» (5 июля 1943). «Нужна душа, нужен Бог – ничего нет», – пишет он 22 апреля 1945 г. Или указывает на «страшный атеизм и бездушие себя самого и мира» (15 декабря 1946). Или восклицает в особо тяжелые моменты жизни (26 января и 19 мая 1944, 8 апреля 1946, 26 мая 1947): «Лима, лима, совахвани!»[425]425
  Искаженное библейское «Или, Или! Лама савахфани!» (Мф 27: 46) – возглас Христа на кресте.


[Закрыть] – «Боже Мой, Боже Мой! Для чего Ты Меня оставил?»

Реплика «нужен бог» повторяется в поздних дневниках на разные лады и по разному поводу не меньше 10 раз. В ранних дневниках эти слова произносились скорее иносказательно – «Нужен Бог. Нужна физика» (26 июня 1914), – в поздних – буквально: «Бог нужен людям, как хлеб и вода. Без этого отвратительные живые мясные туши» (24 июня 1944).

Если чего-то нужного нет, его можно найти или создать.

Вообще «богостроительством» в узком, более строгом смысле принято называть течение в русской социал-демократии первого десятилетия XX века, утверждавшее, что бога можно создать, «построить» силами человеческого коллектива. Примерно тогда же существовало и «богоискательство», акцент в котором делался на необходимости новой религии для нового общества. К «богостроителям» принадлежал безусловно известный Вавилову в годы его увлечения махизмом «эмпириомонист» А. А. Богданов (1873–1928), к «богоискателям» относят несомненно повлиявших на Вавилова Д. С. Мережковского, В. В. Розанова и многих других деятелей Серебряного века. Поэтому в общем-то неудивительно, что оба этих модных интеллектуальных течения времен становления Вавилова как философа «пустили корни» в его сознании и просматриваются в философских записях. Удивительно то, насколько отчетливо эти темы там звучат: «Людям для жизни нужен зам. Бог» (1 августа 1943); «Погибая, борясь, рождаем сверхчеловека, бога, который, вероятно, поймет больше нас» (11 апреля 1945); «Эволюция – получение автоматизированного Бога с урановыми бомбами и другими чудесами» (17 июня 1945).

Первая большая запись на эту тему в дневнике сделана в июле 1939 г.

«Мыслима такая фантазия: такое развитие сознания, знания и овладения, оседлывания природы, что в конце концов общество человеческое (не один человек), коммуна человеческая станет полной владелицей природы. Живи как хочешь и умирай как хочешь. // По существу экстраполяция вполне позволительная и [дело] не безнадежное: одно овладение внутриядерной энергией и исследование живого сулит перспективы необъятные. Человечество – бог» (15 июля 1939).

«Живое с самолетами, поездами, радио, с начинающейся только биологией, с возможностями ядерной физики может совершенно трансформироваться. Скачок от существующего живого к будущему. // Живое не нарушает „законы природы“, но оно вполне в состоянии осуществлять пространственно-временные сочетания в спокойной, спящей, медленно изменяющейся природе немыслимые. (Примеры: концентрация радия, соединение меди и всякой дряни в радиоприемник, аккумуляция 50 тонн урана в одном месте.) Наука только что началась, предоставьте людям тысячи лет таких же темпов, как в современной Европе и Америке, и, конечно, появятся homunculus’ы, разрешится проблема энергии, миры объединятся, смерть может перестать быть неизбежной, никакого запрета пока всему этому нет» (16 июля 1939).

Четырежды Вавилов касается этой темы в 1940 г. (23 и 26 марта, 3 апреля, 1 сентября) и 10 февраля 1941 г., – скорее вскользь, – а 18 февраля 1941 г. – вновь очень подробно рассуждает о человеке-боге[426]426
  Полный вариант записи см. в приложении 4.5.


[Закрыть]: «Мыслящая материя, переделывающая себя самоё? // В каких пределах возможны эти переделки? По-видимому, в необъятных. Можно создавать бесконечное разнообразие химических соединений, изменять атомные ядра. Создавать новые живые организмы (мутации искусственные, физическая генетика). В конце концов, мыслимо склеивать миры. ‹…› „Естественная история“ – история без сознания и до сознания. Мыслимо заменить ее искусственной историей, создавая новые элементы, новые соединения, новые живые организмы, новую биологию, новую химию и, может быть, даже новую физику (или настоящая физика – единственно неизменяемое?) // Сейчас радио – 5-я симфония, и мысль летит неустанно до человека-бога, изменяющего мир по желанию и произволу и самого родившегося в этом мире».

Размышляя об эволюции сознания, Вавилов неоднократно допускает продолжение вектора «животное – человек» куда-то дальше. Он пишет о человеческом сознании: «…удивительно, что такая гипертрофия мозга могла произойти и, следовательно, может существовать несравнимо большая гипертрофия – сознание, обнимающее несравнимо больше и несравнимо иначе» (10 февраля 1941). «Сознание у человека, собаки, мухи, амебы, молекулы, электрона. Но если можно вниз все к более простому и элементарному, то неужели нет подъема кверху от человека – выше» (14 июня 1942). «Если сознанию суждено каким-то способом вырваться за пределы и границы, то статистически оно победит и станет чем-то вроде Бога» (11 июля 1942). «Будет ли качественный скачок, удастся ли подойти к божескому „eritis sicut dei“[427]427
  «Будете как боги» (лат., ит.). В библии слова змея, обращенные к Еве: «Eritis sicut Deus, scientes bonum et malum» – «И будете, как Бог, знать добро и зло» (или, в каноническом переводе: «…и вы будете, как боги, знающие добро и зло» – Быт. 3: 5); в «Фаусте» Гете эти слова были написаны Мефистофелем в альбом ученика Фауста (часть I, сцена 4) – см. приложение 1.


[Закрыть]» (24 октября 1943). «…разумные ‹…› существа ‹…› в конце концов „синтезируют“ – реализуют Бога. В самом деле, экстраполяция умственного и технического прогресса делает возможным, что где-то во вселенной наконец зародится бог или боги, управляющие вселенной и превращающие ее в такую, на которую надеется религиозный человек. Практически бессмертное существо, всемогущее, всеведущее и вездесущее. Синтезированный Бог, порожденный самой природой… // А может быть, он уже существует, а мы (а может быть, не мы, это случайность, статистика) только к нему стремимся. // Все это совсем „nicht ausgeschlossen“[428]428
  Не исключено (нем.).


[Закрыть] и, кажется мне, может поставить вопрос о религии, о цели бытия совсем по-новому. // (На этих страницах у меня программа большого и революционного трактата, может быть, способного вдохновлять людей)» (11 июня 1944).

В течение следующего года Вавилов возвращается к теме создания нового бога еще шесть раз, например: «Эволюция – это постепенное „создание бога“» (30 июля 1944); «Изобрести Бога людям совершенно необходимо, и, может быть, моя теория эволюции человека в Бога – treffend[429]429
  Верный, меткий (нем.).


[Закрыть]. ‹…› Материалистическая теория Бога» (26 апреля 1945); «Память самое великое в человеке, архивы, книги, история – коллективная, вековая, тысячелетняя память – тонкая нить ничтожной вероятности людей сделаться богами. ‹…› Боже мой, как людям нужен Бог» (8 июля 1945).

После назначения Вавилова президентом АН СССР (17 июля 1945) подобные записи делаются реже, но тема создания бога из его размышлений не уходит.

«Снова мысль о человеке, становящемся богом, благодаря разуму своему. Но это, пожалуй, настоящее единственное доказательство бытия Божия» (15 августа 1945).

«…вернулся из Кремлевского дворца с Олюшкой. Речь Молотова. „Атомная бомба будет и у нас“. Сейчас это самое главное. Переменится жизнь земли, а потом, может быть, и вселенной. Создание богов из людей. Смысл жизни или, наоборот, ее конец?» (6 ноября 1945).

«Бог, совершенствующий[ся], преодолевающий естественные границы, заглядывающий в самое нутро природы, перелетающий на другие созвездия, повелевающий звездами, становящийся постепенно – всемогущим, всеведующим, вездесущим! Это – единственная задача, в разрешении которой (если цепь не оборвется) будут участвовать тысячи поколений, конечно, со мной никак не связанных. Внять голосу этого будущего Бога – прокладывать ему дорогу, в этом и смысл бытия. А отсюда – все прочее» (18 августа 1946).

«Может быть, через тысячу лет „будете яко боги“» (23 апреля 1950).

Вавилов и космос

Один из общепринятых атрибутов бога, вроде всемогущества или всеведения, – его небесность, «вселенскость», космичность. В связи с прочитанным фантастическим романом об инопланетянах Вавилов записывает: «Покорение вселенной побеждающим мудрым сознанием. Почти что создание Бога в мире» (15 декабря 1943). «…разумные гениальные существа по мере надобности начнут переноситься из одной солнечной системы в другую и в конце концов „синтезируют“ – реализуют Бога.‹…› где-то во вселенной наконец зародится бог или боги, управляющие вселенной» (11 июня 1944).

Вообще, слово «вселенная» активно используется Вавиловым в философствованиях («найти свое место во вселенной», «уравнение вселенной», «мысли о жизни и вселенной», «долг перед страной и вселенной» и т. п.). «…хотелось бы последние годы жизни спокойно провести в маленькой лаборатории, за книгами, приборами, со своими мыслями. Я и вселенная» (15 октября 1944). В ранних дневниках с тем же смысловым оттенком всемирности, всеобщности Вавилов употребляет также слово «космос» («…наедине с Богом и природой, т. е. с космосом» – 24 июня 1912). Однако заметно также, что и прямой, не метафорический, смысл слов «вселенная» и «космос» для Вавилова имеет большое значение. Философствуя о вселенной и космосе, он часто имеет в виду буквально вселенную и космос – те, которые с галактиками и туманностями. Например, прямо пишет о боге, «перелетающем на другие созвездия» (18 августа 1946).

Уже в ранних дневниках молодой Вавилов выказывает особое отношение к небу и звездам, к космосу. Вот, например, отрывки из его стихотворений. 2 октября 1909 г.: «Бывают минуты… нет даже мгновенья // Когда рвутся путы людского рождения // Когда вдруг, не знаю, иль выше иль ниже // Я вне человека и к космосу ближе // ‹…› // Немое познанье, без горя без счастья // Лишь символ великий, что космоса часть я // И в целом и в малом я есть, жив и вечен // Но я… стал космичен, а мир человечен». 1 февраля 1910 г.: «О луна // Из окна // На тебя я гляжу // За полетом твоим // Я страдая слежу». 28 апреля 1910 г.: «Я смотрю на звезды тихие // И на лунный блеск загадочный». Посетив обсерваторию, Вавилов 21 ноября 1910 г. делает пространную запись по свежим впечатлениям: «Странная астрономия наука, это наука самоочевидная, для кошки или собаки, даже – паука… ‹…› И все чтут звезды, для всех они о чем-то высоко говорят. Вот где разрешилась бы трагедия Фауста ‹…› звезды, одни звезды для нас в жизни свободное, великое, внежизненное, заставляющее забыться и воскликнуть: „всё во мне, и я во всем“. Недаром звездам молились, мы и теперь им молимся, астрономия столь же наука, сколько богослужение; и право же в обсерватории чувствовалось, как в храме ‹…› Физики и математики могло бы и не быть, астрономия же неизбежна. Повторяю, я уверен, что и у зверей есть астрономия, что и они знают солнце, Луну и звезды; это для нас окна в вечное и беспредельное. Все науки в конце концов служат только астрономии…» Через несколько дней (30 ноября 1910) продолжается развитие астрономической тематики: «Как я теперь себе ясно сознаю, есть три науки, три науки об одном: астрономия, физика и математика. Астрономия – наука о вселенной, конкретный маяк наук… ‹…› Мне думается, будет время, когда математика с физикой сольются, они сестры; физика идет от вселенной к разуму, математика от разума ко вселенной ‹…› Математика и физика пути к астрономии…»

Упомянутое выше восклицание «всё во мне, и я во всем» – строка из стихотворения Тютчева «Тени сизые смесились». С этих слов, с этого переписанного в дневник стихотворения, посвященного ночи, Вавилов начинает дневник[430]430
  Всего фразу «Всё во мне, и я во всем» Вавилов цитирует в дневниках 5 раз (31 декабря 1908, 31 мая и 21 ноября 1910, 18 февраля 1941 и 17 июня 1948). Полностью стихотворение «Тени сизые смесились» приведено в приложении 1.


[Закрыть]. Саму суть тогдашней своей панпсихистской философии он описывает словами «…хочу с космосом слиться, „всё во мне, и я во всем“» (31 мая 1910). Во время поездки в Италию Вавилов пишет: «Море, около Ливорно, 26 июня 1912. Ночь, виден красивый ряд огней Ливорно, наверху опять загорелось вечным светом звезд небо. Те же огни и тут и там, и на набережной Ливорно, и наверху, но, Боже, какая разница. Дни и годы могу смотреть на небо, удивляясь, восхищаясь, находя пищу уму и сердцу. Вечные отвлеченные и такие конкретные огни. Каким трепетом и восторгом одновременно проникаешься при взгляде на небо. Я, я часть этого всего, и во мне же отражение всего; все, и кроме того я; о, великое чудо зеркального „отображения“. Я царь, я раб, я червь, я Бог[431]431
  Строки из оды Г. Р. Державина (1743–1816) «Бог» (1784) (большие фрагменты см. в приложении 1).


[Закрыть], вот чувства при взгляде на небо». В дневниках 1914–1916 гг. упоминаний ночного неба, звезд еще больше. Небо становится одним из немногих доступных Вавилову «возвышенных» объектов, позволяющим отвлечься от гнетущей армейской обстановки. «Лежал вчера на постели, электричество выключили, в окно видно звезды, стал мечтать, покуривая» (8 января 1915). Вавилов вновь пишет о вселенной в стихотворениях: «О небо ясное глухой ночной поры // О неужель пред зрелищем вселенной // Не бросим мы мечи и топоры» (12 августа 1914), «Но мир иной меня зовет // Спокойный и холодный: // Вселенной тишь, вселенной лед // И дум полет свободный» (26 декабря 1915). Он посвящает ночи, небу, звездам лирические пассажи. «Тьма, ясная ночь скрывает всю эфемерную мишуру жизни и открывает великую истину вселенной – пылающее звездное небо. Ночью человек ближе к абсолютной святой истине, чем днем (Тютчев). Сейчас я это нутром понял, ночью как будто душа от тела отделяется, остается чистое познание, удивление и пораженность. Отделиться бы ото всего и лететь, лететь вечно в пространстве, постигая тайну мира и Бога» (10 сентября 1914). Чрезвычайно сильное впечатление производит на Вавилова появление в небе в октябре 1914 г. знаменитой «кометы Делавана» (многими воспринятой как знамение, связанное как-то с начавшейся войной). «Когда смотришь ночью на эту безграничность и хаос, на пылающие и отражающие комки вещества, вращающиеся в какой-то первозданной неощутимой среде эфира, каждый раз стоишь потрясенный, очарованный и непонимающий» (5 октября 1914). С десяток раз по разным поводам Вавилов цитирует в дневнике строки из поэмы Лермонтова «Демон», из известной ее части о небесных светилах, например 30 апреля 1915 г.: «…держу голову горé и ищу утешения у звезд. // „В час томительный несчастья // Ты о них лишь вспомяни, // Будь к земному без участья // И беспечен, как они“. // Впрочем, и небо тревожит меня своими неисчерпаемыми и бесконечными загадками. Но загадки эти так поэтичны, так манят, они успокаивают, забываешь и о немцах, и о панах. На душу нисходит тихая элегия». О вселенной Вавилов размышляет и в связи со своей написанной в армии физической статьей (ошибочной) об опыте Майкельсона: «Центр вселенной, концентрическая вселенная – Боже мой, какие перспективы открываются» (16 июня 1915). Чувство радости от неба в ранних дневниках иногда уступает место тоске или страху. 20 апреля 1915 г. Вавилов пишет о «жути вселенской», охватывающей его при взгляде на небо. Под впечатлением от книги А. С. Эддингтона (1882–1944) «Движение звезд и строение Вселенной» Вавилов записывает: «…видимая вселенная ограничена некоторым линзообразным эллипсоидом, но там вдали уже мелькают такие же миры туманностей, и сколько их, Бог знает. Вселенная скучна и однообразна, ей нет меры и конца, но этим-то она и приводит в отчаяние» (8 августа 1915). Однако чаще – не думая о небе, а лишь созерцая его – Вавилов близок к счастью. «Глубь леса да звездное небо – с ними так хорошо и просто» (9 августа 1915). «…ночью столько звезд и так они блестящи, что по телу мурашки от восторга бегают» (16 февраля 1916). 10 июня 1915 г. Вавилов пытается сравнить себя со «счастливой луной, со своих недосягаемых высот взирающей на людскую потасовку», 10 июля 1915 г. называет себя «человеком лунного света, ночи, звездного неба». 5 января 1916 г. опять пишет об этом: «Ночь – она моя, со своей зеркальной луной, звездами, мраком и тайной, а день – я его люблю, но в нем чужой».

В поздних дневниках подобных восторгов от звездного неба нет. Космос в этом отношении заменяется часто упоминаемой лесной чащей: «Только в лесу – вполне дома. ‹…› Это одна природа. Другая природа Солнца, спиральные туманности, звездные безмерности с невыносимым жаром и холодом – это совсем чужое» (1 августа 1947). Однако тема космоса, вселенной отнюдь не уходит из дневников. Место эмоциональных, поэтических пассажей занимают более спокойные, рациональные и даже вполне «научно-фантастические» рассуждения.

Космические образы появляются в философствованиях Вавилова на самые разные темы. В записях о сознании неодушевленной материи Вавилов чаще пишет о «сознании атома», но иногда укрупняет этот масштаб. 18 февраля 1941 г.: «…принципиально возможно сознание земного шара, спиральных туманностей, вселенной в целом». 4 декабря 1949 г.: «Отчетливое чувство космичности сознания». В качестве экстремального примера «случайной флуктуации» у Вавилова неоднократно выступают Солнечная система и «вся галактика» (4 и 12 июня 1941), «Самая Солнечная система и вся галактика – флуктуации, которых могло бы и не быть» (22 апреля 1942). Метафора, связанная с космосом, часто используется для выражения Вавиловым особого способа восприятия мира: отстраненного, «философского». «Ах, как желал бы я сейчас смотреть на все „des point de vue de Sirius“[432]432
  С точки зрения Сириуса (фр.).


[Закрыть]» (16 июня 1915). «Необычайно тяжело и холодно становиться на „сверхпланетную“ точку зрения» (25 октября 1941). Четырежды в апреле 1948 г. Вавилов пишет о своем сознании, поднявшемся «выше Солнца и планет»[433]433
  Строка из знаменитой «Оды к радости» Ф. Шиллера (1759–1805).


[Закрыть]. 28 декабря 1941 г. он прямо называет этот способ восприятия «космической точкой зрения». «Смотрю на все как будто из другой звездной системы. Все пустяки и случайность и могло бы не быть, например, Земли около Солнца, или самого Солнца» (23 декабря 1941). В философских «мысленных экспериментах» Вавилов также иногда оперирует «космическими» образами. 29 сентября 1941 г. он пишет, например: «К проблеме свободы воли. Пусть летит в мировом пространстве ракетный воздушный корабль. Если даны все детали конструкции и „начальные условия“, траектория определится с очень большой точностью. Но если на ракетном корабле находится человек, то предсказать траекторию нельзя при наличии всяких конструктивных данных и „начальных условий“. У разных персон корабль пойдет различным образом…» Космические путешествия – способность «перетянуть нить к другим мирам» (7 марта 1947) – выступают в качестве приметы высокоразвитого сознания. «…идея эволюции через живое, через человека необходимо связана с астрономическими следствиями. Земля – недостаточная платформа, и нужно либо суметь с нее перескочить на другие места – либо продолжить эволюцию суждено не земным жителям, а кому-то другому. Во всем этом столько еще тумана, непонятного и даже таинственного, что нужно много думать, наблюдать» (18 июля 1939). «„Свобода воли“ человеческой, флуктуации ума и способностей приводили к разным зигзагам истории, могут привести к овладению шаром земным, Луной, другой планетой…» (7 декабря 1941). «Может быть, если позволит случай, эта техника с наукой позволит за что-нибудь большое зацепиться, за другую планету, другой мир?» (19 января 1942). «Если бы Земля до времени не сгорела и не развалилась, если бы удалось зацепиться за что-то другое и передать научное наследство дальше… Тогда нашелся бы смысл у мира» (14 июня 1942). Способность высокоразвитой цивилизации к межпланетным, межзвездным путешествиям выступает по Вавилову одной из примет ее «богоподобности»: «Человечество – бог. Хватит ли только времени для осуществления плана, не разлетится ли прежде шар земной с этими богами. Но, вероятно, они водятся в других местах вселенной» (15 июля 1939). Существование других космических цивилизаций для Вавилова несомненно. «Пусть Земля сгорит, погибнет вместе с людьми, культурой, библиотеками, могучим сознанием. Но, конечно, есть еще миллионы Земель с развивающимся сознанием» (11 июля 1942). Походя Вавилов упоминает «марсианина, арктурца» (17 июля 1944 г.; вообще метафора «инопланетянина» встречается и в ранних дневниках – «солдаты и мужики – это теперь жители разных планет» (23 сентября 1915), – и в поздних – «люди с другой планеты» (25 декабря 1942), 25 ноября 1945 г. Вавилов описывает так самого себя – «словно попал совсем на другую планету»). Встречается метафорическая конструкция «радость, как будто слетаешь с земли» (14 декабря 1943). Но во многих записях безо всяких иносказаний, в самом прямом смысле упомянуты будущие космические путешествия: «…надежда на выходцев, которые перелетят на другие миры» (18 февраля 1945); «Перелеты на другие миры. Гораздо дальше Ж. Верна» (7 августа 1945).

«Читаю „Путешествие на Луну“ Ж. Верна и страшно доволен, – записал Вавилов 27 июня 1915 г. – Надоест Ж. Верн, возьмусь опять за Фауста». «Истинный Фауст вот кто: „er name an sich Adlers flügel, wollte alle Gründ am Himmel und Erde[n] erforschen“[434]434
  «Он сохранил орлиные крылья, желая до основания исследовать все на Небе и Земле» (нем.) – цитата из книги неизвестного автора «История доктора Иоганна Фауста» («Historia von D. Johann Fausten», 1587).


[Закрыть] ‹…› Фауст расспрашивает своего черта об устройстве мира, ездит на нем удостовериться самолично, все ли так обстоит на небе, как говорит теория (эта деталь интереснейшая)» (12 января 1911). 19 октября 1914 г. Вавилов выписал 6 строк из «Фауста» Гете (на немецком), из отрывка, где Фауст мечтает о полете («О, дайте крылья мне, чтоб улететь с земли» и т. д.). В стихотворении 1915 года он пишет: «Преданье полюбил я с давних пор // О Фаусте ученом, в мрачной келье // Вступающем с чертями в разговор, // На Мефистофеле, то адское ущелье // То звездный прорезающем простор» (14 марта 1915). Полет «к звездам» ярко описан и в самом знаменитом произведении обожаемого Вавиловым Гоголя – кузнец Вакула верхом на черте пролетел «под самым месяцем так, что если бы не наклонился немного, то зацепил бы его шапкою». В июне 1915 г. Вавилов прочел роман Г. Уэллса «Первые люди на Луне». В ноябре 1943 г. – фантастический роман «Пламя из космоса»[435]435
  von Laffert K. A. Flammen aus dem Weltenraum. Берлин, 1927. – Остросюжетный роман о захвате власти на постапокалиптической Земле посредством орбитального лучевого оружия.


[Закрыть]: «На многое открывает глаза, несмотря на примитивность» (21 ноября 1943). В декабре 1943 г. – фантастический роман «Наследник уранид»[436]436
  Dominik Н. Das Erbe der Uraniden. Берлин, 1928. – В ходе военных действий между империалистами и большевиками инициируется ядерный «тлеющий пожар», медленно распространяющийся по планете. В это время на Венере терпит крушение космический корабль инопланетян-гуманоидов. Их знание могло бы спасти Землю, на Венеру отправляется экспедиция…


[Закрыть]. В январе 1944 г. – также на немецком – фантастический роман «Поездка в ничто»[437]437
  Eichacker R. Die Fahrt ins Nichts. Мюнхен, 1924. (Переведен на русский язык: Эйхакер Р. Нигилий / Мир приключений. Л., 1926. № 6–9.) – Описан полет в космос при помощи вещества метеорита. Примечательно, что в предисловии «Атомы жизни» к русской журнальной публикации известный Н. А. Морозов «Шлиссельбуржец» пишет, что в романе ставится «вопрос о первичном веществе, а вместе с тем поднимается естественно связанный с ним вопрос и о сущности нашего сознания, о том, что такое наше мыслящее и сознательное „я“»; далее в связи с этим Морозов сам рассуждает – и это интересная перекличка с панпсихистскими идеями Вавилова – о «первичных атомах всякой жизни во вселенной».


[Закрыть] («скучный»).