Текст книги "Страж Государя"

После того, как с Венгерским было покончено, Егор предложил открыть при Преображенском полку оружейную лабораторию. Яков с радостью поддержал и эту идею:

– Разве можно – хорошее оружие закупать только за границей? И своё надобно придумывать, чтобы не хуже немецкого и англицкого было…. А, допустим, мы с тобой придумаем чего дельного. Где это производить? Нет ведь толковых заводов оружейных…

– Откроем, не сомневайся, братишка! – заверил приятеля чуть захмелевший Егор. – И в Туле откроем, и на Москве…

На испытания новых ручных бомб Егор (через неделю), позвал Петра, Гордона, Лефорта, фон Зоммера, Головина, Брюса, Бориса Шереметьева, да и других – ещё…

Многочисленные зрители разместились на вершине пологого холма, склон которого зарос молоденькими редкими сосёнками.

– Вот господа мои! – обратился Егор к присутствующим, предварительно запихав в свои уши льняные затычки: – Представьте себе, что это не сосны, а коварные вражеские солдаты, штурмующие наши позиции. У меня две корзины ручных бомб, я обороняюсь…. Готовы? Тогда – поехали…

Он взял из корзины первую метательную бомбу, провёл кончиком короткого и жёсткого фитиля по рукаву камзола, бросил, взял вторую…. Взрывы загремели один за другим, постепенно сливаясь в один сплошной гул, зрители, как по команде, дружно пригнулись к земле, затыкая уши пальцами…

«Ручные бомбы – совершенно дурацкое название!», – совершенно некстати подумал Егор, не прерывая своего важного занятия. – «Надо будет приказ издать по полку, чтобы с завтрашнего дня все называли эти устройства – «гранатами», а ещё же их можно начинять всяким, например, рубленными бронзовыми гвоздями…».

Гранаты, наконец, закончились, Егор спокойно вытащил из ушей льняные затычки, снова обратился к зрителям, показывая рукой на склон холма:

– Как видите, уважаемы господа, большинство вражеских «солдат» – убито. Было около двухсот сосёнок. Сколько – сейчас? Раз, два, три, четыре…. Больше не вижу! Предлагаю: и все другие полки вооружить такими гранатами!

Пётр был очень доволен: громко хвалил Егора, ставил другим в пример, целовал в дёсны, пообещал наградить орденом, даже деревню пожаловал – с тремястами душ крепостных.

Деревня, которая по совершенно уж странному совпадению называлась Александровкой, была крепкой и зажиточной (когда следовали в Воронеж и обратно, то проезжали через неё), с большим, почти новым господским домом, а прежний её хозяин-помещик – вместе со всей семьёй, был отправлен царём в вечную сибирскую ссылку – за саботаж при строительстве воронежской флотилии…

А ещё через неделю Егор объявил Петру о своей скорой свадьбе:

– Мин херц, ремонт в доме я уже закончил, мебелью заставил заморской…. Мы тут с Иваном Артёмычем немного посовещались, вот думаем, что после Крещения – самое время и справить свадьбу…. Ты как – не возражаешь?

– А я что? – скорчил недовольную гримасу царь (после известных событий он разлюбил посещать свадьбы). – Играйте, конечно! Заеду обязательно, чарку подниму заздравную, вручу подарки…

На следующем семейном совете (Егор плюс Бровкины), решили свадьбу устроить скромную и простую.

– Гордыня и спесь – грехи страшные! – нежно поглаживая свою бороду, поучал Иван Артемич. – За ними следом зависть крадётся людская, а за завистью – беды всякие. Скромность же любого украшает: и владыку всемогущего, и холопа последнего…

Венчание состоялось в маленькой безымянной деревянной церквушке – рядом с Покровскими воротами, праздновали же в отремонтированном каменном доме, малым кругом верных друзей. Гостей было всего-то человек шестьдесят пять, что по тем временам, да и по должностям Егора, выглядело более чем скромно.

После второй перемены блюд, нанятые иноземные музыканты заиграли разные танцевальные мелодии, Егор, под одобрительные крики гостей, пригласил молодую жену на медленный менуэт. Санька, разодетая по последней европейской моде – с точёными голыми плечами и низким откровенным декольте, очень условно скрывающим полную и аппетитную грудь, танцевала просто замечательно, сонно поводя томными голубыми глазами (как учитель танцев советовал), по сторонам. Гости восторженно хлопали, некоторые даже свистели от нешуточного восторга….

Когда же музыканты заиграли второй танец, то возле свадебного стола, где сидели новобрачные, выстроилась целая очередь из кавалеров, желающих станцевать с юной и ещё – непорочной, невестой.

Вот тут то Санька удивила всех – без исключения, встала из-за стола и громко объявила – звенящим от волнения голосом:

– Любезные мои господа, не утруждайте себя зряшными хлопотами! Я танцую – только со своим мужем…. Извините, но других мужчин – не существует для меня! Могу ещё с царём нашим, Петром Алексеевичем станцевать. Но, только, если он прикажет очень строго…

Над залом повисла вязкая и тревожная тишина: в дверях, непонятно улыбаясь, стоял Пётр…

Глава одиннадцатая
Сёстры милосердия и Азовский поход

Егор, стараясь немедленно замять возникшую было неловкость, торопливо бросился царю на встречу:

– Мин херц! А мы уж, право, заждались тебя! Всё не едешь, да не едешь.… Проходи, государь, раздевайся!

Пётр, небрежно сбросив на пол немецкий тёплый сюртук, белый шёлковый шарф и голландскую тёмно-синюю шляпу-тулью, как ни в чём не бывало, заключил Егора в свои медвежьи объятия, крепко похлопал по спине, отстранился, звонко расцеловал в обе щёки, громко и душевно объявил:

– Ну, поздравляю, охранитель! Поздравляю – от всей души! Ишь, какую кралю завидную оторвал себе, прямо-таки – королеву! – откровенно жадно стрельнул глазами в Санькину сторону. – Принимайте подарки, молодые, принимайте! Тебе, Алексашка, жалую из моей казны тысячу рублей! Владей, трать, достоин! А тебе, девица Александра, дочь Иванова…. Подойди-ка ко мне! Дарю вот это! – протянул подошедшей Саньке небольшой, но тяжёлый ларец изящной работы. – Открывай, молодка, смотри! Нажми вот на тот выступ. Да посильней надавливай, не стесняйся!

Раздался негромкий хрустальный звон, крышка сундучка приподнялась одной своей стороной, заняв вертикальное положение.

– Ой, спасибо тебе, государь, Пётр Алексеевич! – радостно прижала Санька ладони своих рук к груди. – Уважил, так уважил…. И кольца, и брошь, браслеты, нитка жемчужная…

– Понравилось? – вкрадчиво спросил царь.

– Очень!

– А раз так, то не подаришь ли мне один танец, красавица писанная? Иль – надо приказать строго?

– Музыканты, играйте! – громко и властно велела Санька и бесстрашно посмотрела Петру в глаза. – Я со всей радостью, государь!

Танец оказался очень долгим, Егор уже начал всерьёз нервничать, наблюдая за царём и своей молодой женой: Санька без устали что-то говорила, а Пётр напряжённо слушал, округлив от удивления свои большие глаза.

«Что она там активно вешает – на царские уши?», – терялся Егор в догадках. – «Как бы не ляпнула чего лишнего, станется с неё! Осерчает царь тогда, разгневается…».

Но ничего, пронесло! Пётр, отведя новобрачную на её законное место, только вскользь улыбнулся Егору, восхищённо покрутил головой и пробурчал:

– Ну и шустра у тебя жёнушка, Данилыч! На ходу – режет подмётки…

Царь уселся рядом с Санькой, поглодал – безо всякого аппетита – ножку тетерева, отведал жульена грибного, покусал французского сыра, покрытого сиреневыми нитками плесени, поднял заздравную чарку с перцовкой:

– Ну, други мои верные, за молодых! Пусть дом будет у них – чаша полная, детишек побольше! Счастья и согласия вам, Александр и Александра, во всём…

Ещё минут через двадцать царь неожиданно поднялся из-за стола, оделся, прощаясь, строго велел Егору:

– Завтра после обеда будь у меня в Преображенском, разговор важный есть! – лукаво и уважительно подмигнул Саньке. – Да, задала ты мне загадку непростую, Александра Меньшикова, дочь Иванова…

Когда большинство гостей решили покурить табаку – в специально отведённой для этих целей комнате, Егор немедленно отвёл Саньку в сторону – за голландскую печь, покрытую испанскими рельефными изразцами, жарко и нежно поцеловал, после чего обеспокоено поинтересовался:

– Саня, а что ты такое говорила царю? Ну, во время танца?

Юная жена загадочно улыбнулась и лёгкомысленно передёрнула своими голыми точёными плечами:

– Да просто – на войну попросилась…

– Что? Ты – на войну? Какую?

– В ваш поход Азовский. Не хочу быть вдали от тебя, Сашенька! Переживать, плакать слезами горючими, представлять себе – всякое, нехорошее…

Егор на целую минуту лишался дара речи, наконец, слегка переварив услышанное, уточнил:

– А, как ты, душа моя, себе представляешь это? В том смысле: в качестве кого ты собираешься отправиться в Азовский поход? Как моя (то есть командира полка Преображенского), верная супруга? Так и не полагается такого российским воинским Уставом. Опять же, если даже Пётр Алексеевич и разрешит тебе, то смеяться все будут по углам…. Какой пример я подам собственным подчинённым? Нет, любовь моя, не обижайся, пожалуйста, но я…

– Совсем – не как полковничья жена! – нетерпеливо перебила его Санька. – А как, как…. Вот ты, Саша, прозываешься «охранителем»…. А как эту твою должность – ещё можно назвать? Ну, иначе, если – чуть по-другому?

– Начальник охранной службы.

– Вот-вот! И я – как «начальник службы»! Только другой, я ещё не придумала – как её обозвать….

Егор потерянно потряс головой, широко открывая и закрывая рот, мягко попросил:

– Санечка, золотце бесценное, какой такой – «другой службы»? О чём ты толкуешь тут, моё сердечко?

Санька преданно заглянула ему в глаза, улыбнулась чуть смущённо:

– На войне ведь бывает много раненых? Ведь так?

– Бывает, что и много…

– Так вот, им же надо раны перевязывать, ухаживать за ними, кормить…. Кто этим обычно занимается? Наверное, кто придётся? Вот видишь…. Служба специальная нужна! А ведь женщинам сподручней – заботится о болящих и раненых! Руки у них нежнее и ловчее, чем у вас, мужчин. Я уже с девицами Буйносовыми поговорила об этом, с жёнами Сергея и Василия Бухвостовых, с некоторыми другим…. Все согласны – выступать в поход с армией! Вот только, как называть таких женщин, которые будут помогать докторам и лекарям? А, Сашенька? Подскажи, ты же умненький у меня!

– «Сёстрами милосердия» – следует называть таких вот барышень, – машинально ответил Егор. – Только я, Саня, не даю тебе своего супружеского разрешение и согласия на эту…, э-э…, эту…

– Дашь разрешение, обязательно дашь! – заверила его жена, поглядывая из-под длиннющих ресниц откровенно призывно и обещающе. – Я сегодня ночью постараюсь уговорить тебя! Уж так – постараюсь…

Постаралась, уговорила…

В последних числах апреля 1696 года тайно, без пышных проводов и напутствий, тридцать пять тысяч воинского люда загрузились у Всехсвятского моста на Москве-реке в самые различные плавсредства, и караван, растянувшись длинной нескончаемой цепочкой, поплыл на юг – к Оке и великой Волге. Шли водным путём тихо, без всякой пафосной музыки и хвастливой пушечной пальбы.

– Тайность тщательная и внезапность полная – вот залоги побед великих! – назидательно поучал Лефорт, плавно размахивая своей дымящейся курительной трубкой. – Пусть турки и татары пребывают в неведении полном! Свалимся на их горячие бритые головы – как снег русский, холодный…

Рядом с царской многовёсельной каторгой (на время похода Пётр приказал именовать себя господином «Бом Бар Диром»), неизменно держались три новеньких струга, на низких мачтах которых гордо реяли бордово-красные флаги с большими белыми крестами по середине, – это Егор предложил, а Санька идею безоговорочно поддержала. На стругах, кроме дюжих гребцов и солдат охраны (из Преображенского полка, ясное дело, Егор самолично отбирал – из пожилых, непьющих и серьёзных индивидуумов), находилось порядка двадцати пяти сестёр милосердия: происхождения – как насквозь благородного, так и совершенно подлого, с Санькой во главе.

Двумя неделями позже той памятной свадьбы, Пётр, после долгих раздумий, издал соответствующий Указ, согласно которому создавалась новая служба – «Сестёр милосердных[9]9
  Авторский вымысел. «Сёстры милосердия» появились в России (по-настоящему), гораздо позже.


[Закрыть]». Во главе службы была единолично назначена Главная Сестра – дворянка Меньшикова, Александра Ивановна. На время военных действий царь брал защиту «чести и достоинства» Сестёр под свою личную охрану – со всеми вытекающими последствиями. Сёстрам же милосердным, в свою очередь, запрещалось, во время боевых походов, вступать в «особые отношения с мужеским полом», – под страхом «плетей, каторги и полного бесчестия». Сотрудницы новой службы – совместными усилиями – придумали себе (учитывая ненавязчивые подсказки Егора), особый, достаточно строгий фасон платьев и необычный головной убор – некий мягкий гибрид головного платка простолюдинок и дамской благородной шляпки…

Заслуженные военные служаки и государственные чиновники старой закваски восприняли создание такой необычной службы достаточно настороженно, глухо и неприязненно шептались в своём кругу, но в открытую выступать против не решались, справедливо опасаясь царского безудержного гнева. Ближайшие же царские единомышленники и собутыльники отнеслись к этому нововведению с полным пониманием и лояльным одобрением.

– Даже во время великих Крестовых Походов в благословенную Палестину многих славных рыцарей Господних сопровождали в трудах тех нелёгких их благородные жёны! И не менее благородные подруги! – непреклонно вещал Лефорт, очарованный Санькиной красотой и непосредственностью – сразу и навсегда…

Москву – на время предстоящей баталии воинской Пётр оставил на попечение верного Фёдора Ромодановскому. Егор, до возвращения из Азовского похода, также переподчинил всех своих сотрудников, остающихся в городе, под твёрдую и бестрепетную руку князя.

– Фёдор Юрьевич! – душевно просил Егор при личной их встрече-беседе. – Главное – за стрельцами смотри внимательно! Очень тебя прошу! Бди неустанно! Назревает там что-то нехорошее – навроде простудного гнойного фурункула…. Мои люди тебе подробнее расскажут. А ты, князь, их (сотрудников то моих), понукай чаще, пинай без стеснения своими сапогами, если будут лениться: пусть внимательнее смотрят – за слободами стрелецкими. По осени мы с Петром Алексеевичем обязательно вернёмся, подчистим там всё – в этом запущенном гадюшнике – не дожидаясь, когда змеи жалить начнут…

Караван шёл речной гладью ходко, без продолжительных и нудных остановок. Заранее проверенные и тщательно отремонтированные струги, баркасы и каторги почти не протекали, запасных вёсел – взамен ломающимся от усердия сытых гребцов – было изготовлено в достатке. Проплыли по светлой и приветливой Оке, вышли в полноводную, благородно-тёмную Волгу, не причаливая, миновали Казань. За Самарой началась вольная степь, навалился нешуточный сонный зной, ещё через пять дней спустились до Царицына, несуетливо пристали к голому и неприветливому берегу.

Четверо суток – без устали, перетаскивали пушки и мортиры, порох, заряды и прочие грузы к городку Паншино, разбитому на высоком берегу Дона.

– Обязательно здесь надо рыть канал! Широкий, глубокий, настоящий! – настойчиво советовал Лефорт. – Чтобы можно было прямо из Москвы – доплыть до самого Стамбула турецкого…

– А что ж, и выроем, Бог даст! – уверенно пообещал Пётр, смахивая обильный пот со лба: он – наравне с солдатами, нёс за плечами плотный мешок, заполненный огневыми припасами и чугунными ядрами. – Вот возьмём Азов, в Керченском проливе отстроим крепостницу крепкую, надёжную, тогда и выкопаем, ужо…

На бескрайних паншинских складах наблюдался образцовый порядок: амбары и схроны были под самые крыши заполнены мешками, рогожными кулями, бочками и бочонками, всюду были выставлены серьёзные караулы, в незначительном отдалении вились весёлые дымки полевых кузниц, восточнее складов паслись стреноженные табуны сменных лошадей.

– Молодцы, обрадовали! Потешили мне душу! – как заведённый повторял Пётр, осматривая Паншинский городок и без устали похлопывая по хлипкой спине и тощим плечам боярина Тихона Стрешнева, ведавшего всем кормовым припасам – для нужд армейских. – Кстати, Никитьевич, кто тут у нас числится в поставщиках? Наградить требуется всех – по их знатным заслугам! Дабы и другим – был пример доходчивый! Ну, Тихон, друг любезный, назови нескольких, вспомни! Всех то и не надо, только самых крупных и надёжных…

– Дык, господин Бом Бар Дир, тут и вспоминать нечего! – торопливо тараторил худенький и подвижный Стрешнев, очень похожий – из-за своей тощей козлиной бородки, на обычного думного дьячка. – Сейчас у меня всего два надёжных подрядчика: его Превосходительство генерал Лефорт и Бровкин Иван – тесть охранителя вашего, Меньшикова Александра Даниловича. Остальных то мне и даром не надо, вороватые уж больно, скользкие…

Пётр глухо закашлялся от неожиданности, обернулся и недоверчиво, по очереди, внимательно оглядел с головы до пят – Лефорта и Егора, стоявших за его спиной, проговорил со значением:

– Ну-ну, добрые соратники! Благодарю вас, конечно, за службу справную! Но потом – ещё поговорим, родные, ох, поговорим! – развернулся и широко зашагал, размахивая длиннющими ручищами, в сторону своего шатра, разбитого на краю высокого мелового утёса, нависающего над Днепром-батюшкой.

Лефорт ободряюще подмигнул Тихону – чем и ограничился, мелко засеменив вслед за уходящим царём, Егор же задержался на минуту-другую и строго спросил у Стрешнева, имевшего от всех этих поставок более чем приличную долю:

– Надеюсь, Тихон Никитьевич, с бумагами-документами у тебя всё – в полном порядке?

– Голодный комар носа не подточит, Данилыч! – истово заверил его столбовой боярин, он же – деловой компаньон. – Всё, как ты учил, бумажка к бумажке: запрос – ответ, предложение – решение, опции всякие. И эти…, как их…, оферты…. Короче говоря, все правила этих, как их…

– Тендерных торгов, – подсказал Егор.

– Да, условия тендерных торгов – соблюдены полностью…

Егор, сознательно не торопясь, шёл к царскому шатру и вдумчиво рассуждал про себя:

«Как было Лефорту – отказать? Он мужик хваткий, хоть и строит из себя – не пойми чего…. Сразу же просёк ситуацию: где монополия – там и деньги серьёзные, где конкуренция – там один головняк безденежный. Естественно, подмяли под себя все поставки лакомые…. Но ведь поставлено всё необходимое, в конечном итоге! Да, прибыль нажили приличную, не шутейную вовсе, но и государственное дело завершили безупречно: продовольствия и всего прочего – на два таких похода хватит! У меня теперь семья: молодая жена, дети пойдут скоро, расходов прибавиться…. Что ж теперь, каждую полушку-копейку выпрашивать у царя? С другой стороны, и зарываться так не стоит…. Чего-то меня – понесло вдруг. Слова эти – из других Времён: «оферты», «тендеры», «опции». Когда в Ливии месяц в госпитале провалялся – с малярией, начитался всяких умных книжек экономических – на свою голову, блин горелый! Вот и прилипли эти словечки – высокоумные…. Не, осторожней надо быть, смотреть тщательней – за своим лексиконом и повседневным поведением…».

По Дону войска уже поплыли на судах свежей, воронежской постройки. С Санькой Егор виделся по нескольку раз за день, но – только издали: вежливо махали друг другу руками, перемигивались, иногда даже перебрасывались и приветственными фразами. Что тут поделаешь, Указ царский строго запрещал: «Сёстрам милосердным во время потех воинских: вступать в особые отношения с мужеским полом, – под страхом плетей, каторги и полного бесчестия…». Что-то подсказывало Егору, что Пётр в этот раз совсем и не шутил, более того, даже будет рад – если хоть кто-нибудь нарушит данный запрет…

Погода тогда установилась просто чудесная: яркое жёлтое солнце – но без убийственной колючей жары, мягкий речной воздух, разливающий небесную негу во всём теле, звёздно-чёрные ночи, полные сладкой истомы и загадочного пения никогда неунывающих южных цикад…

День за днём дружная цепочка из пушечных кораблей, стругов, брандеров, галер и казацких ялов, выстроенная в прерывистую кривую, проплывала мимо знаменитых старинных казачьих городков, разбросанных по многочисленным солидным донским островам и крохотным островкам. Вскоре в утренней нежно-розоватой дымке показались и редкие белёсые дымки Черкасска. Сразу стало понятно, что и здесь не теряли времени зря: высокие и солидные дубовые стены крепостного прямоугольника, берега, закрытые свежими плетёными изгородями, из-за которых угрожающе высовывались жерла мортир и картечных пушек…

Ещё через сутки с небольшим, окончательно убедившись, что отставших и потерявшихся нет, флот неуклонно двинулся дальше – непосредственно к Азову, через одну из многочисленных и широких проток речного устья.

– Честное слово, господин полковник, не знаю, где мы сейчас плывём! – делился с Егором своими переживаниями лоцман Кузьма Титов – из потомственных казаков астраханских, третьего уже поколения: – Устье гуляет почти каждую весну – как хочет! Ещё четыре года назад этот рукав назывался – «Койсогой». По местным понятиям – «очень глубокий и широкий». А, сейчас? Видишь – сплошные камыши, высокие, разноцветные…. Не, надо срочно возвращаться и плыть по основному руслу ещё версты три с половиной. Похоже, что знатно «откочевал» прошлой весной этот Койсогой к югу…

В ту тёмную южную ночь, когда русский речной караван, развернувшись на сто восемьдесят градусов, тронулся обратно – в поисках судоходной речной протоки, Егору удалось, наконец-таки, встретится с собственной женой.

Широкая и неповоротливая царская баржа (ещё старой, «доворонежской» работы, но очень прочная и устойчивая), всё-таки умудрилась сесть на речную мель: неожиданный сильный удар, всё и вся – летит куда-то, звон бьющейся посуды, треск рассыпающейся мебели, жалобные стоны и всхлипы пострадавших и ушибленных.

Струги, неизменно следующие за баржей, тут же попытались затормозить и отвернуть. Кому-то это удалось, кому-то и нет.…

Два плавсредства – с Сёстрами милосердными на борту, успешно оплыли баржу по противоположным сторонам, а вот третий, центровой струг, где и находилась Санька – Главная Сестра, успешно и крепко впечатался в высокую баржевую корму. Новый могучий удар, опрокинутые масленые светильники, зажжённые в спешке – после первого удара, коварные невысокие языки огня, слегка прыгающие по толстым персидским коврам и деревянной обшивке старой баржи, как результат конечный – сильный пожар, всеобщая паника, ночь….

Волей-неволей пришлось приставать к берегу…

Ночь – великая Волшебница, лучшая тётушка-фея – для всех влюблённых этой древней Планеты…. Что есть – Время? Что такое – сто миллионов лет? Что было – на самом деле, сто миллионов лет тому назад? Кто ответит? Кто? Наверняка, и там был летний чудесный рассвет, и там – безудержно цвели степные цветы, распространяя вокруг, на многие вёрсты – резкие и тревожные ароматы, обещающие неземное и волшебное счастье…

Нежные, чуть дрожащие, женские беззащитные губы – на грубых и обветренных, жёстких мужских губах, еле сдержанный взаимный стон, несказанные – но взаимно услышанные, нежные слова, шорох безжалостно сминаемой травы….

– Саша, любимый, что ты делаешь? Ведь – нельзя, Указ….

– Саня, остановись….

Счастье – вещь сугубо субъективная (или, наоборот, объективная?) – в своей истиной и непреложной ипостаси.

Утром передовые суда неуклонно и планомерно забирали влево, продираясь через заросли лилово-фиолетовых камышей, жаркое солнце поднималось всё выше и выше, отставшие струги затерялись где-то – в жарком бесстыжем мареве….

Вдруг, впереди опять блеснула полоска чистой серебристой воды.

– Дон-батюшка! Прорвались, слава Богу! – объявил, облегчённо отдуваясь, Титов. – Версту спустимся сейчас, а там уже и лагерь, Митишева пристань! Там этот ваш бешеный генерал, весь одетый в железо, – ждёт…

Все холмы и косогоры, попадающие в поле зрения, были покрыты одинаковыми светло-бежевыми полотняными палатками, расставленными строго по прямым линиям. Это был лагерь генерала Гордона, пришедшего сюда сушей – с пятнадцатитысячным корпусом, от Черкасска, ещё полтора месяца назад.

– Вот что значит – природный немец! – уверенно прокомментировал Пётр. – Всё – прямо! Всё – ровненько!

– Мин херц! – тихонько шепнул на ухо царю Егор. – Гордон то он – будет из шотландцев! Обидится ещё, ты в разговоре будь точнее…

– Обидится…. Шотландец…. Слышь, Алексашка, может – проедемся в эту Европу? Посмотрим, чего да как? Выясним, в чём там разница. Чего всё – слушать сказки замороченные? Один одно бает, другой – обратное талдычит…

– А чего, господин Бом Бар Дир, съездим, конечно, со всем нашим удовольствием! Пусть любезный тебе герр Франц – наметит, спишется с тамошними государями да баронами, чтобы – встретили, накормили, обогрели, приютили.…Только вот одно….

– Что ещё у тебя?

– Со стрельцами надо предварительно разобраться, мин херц! Не бери лишнего в голову, государь! Там, на Москве, князь Фёдор надзирает, вернёмся – разберёмся….

Егор чётко понимал[10]10
  Стрелецкий бунт состоялся («по-настоящему») в 1698 году, когда Великое Посольство – во главе с Петром, находилось в Европе. Егор, опасаясь за жизнь своей жены и детей, хочет «разобраться» со стрельцами заранее, до отъезда Великого Посольства в Европу.


[Закрыть], что по сути (да и – формально!), поступает совершенно неправильно: из всех исторических книг и документов было достоверно известно, что бунт стрелецких полков произойдёт именно во время годичного отъезда царя за границу, но.… По всем расчётам выходило, что Санька в это время уже родит, и с детьми малыми останется одна – то есть, без него. Он же в это время будет с царём за границей…. В московском доме каменном, или – в новой вотчине воронежской переживут это время его жена и дети? Да, какая разница – в одно место неприглядное! Всем ведь известно, что во время бунта народного, скоротечного, кровавого, – и последствия бывают самыми страшными и гадкими…. И нет против них защиты никакой, хоть сколь – действенной…. Что уж тут говорить – про гарантии надёжные, железобетонные…

Наконец – началось главное, то, ради чего они все и прибыли сюда: штурм Азова.

Крепость, надо должное ей отдать, была просто превосходна: высоченные серо-жёлтые стены, из-за которых высовывались тоненькие и изящные минареты, компактная и очень аккуратная (французы проектировали – мать их французскую!), с возможностью приставать серьёзным кораблям и лодкам легкомысленным – прямо к низким и высоким крепостным причалам, предусмотренным заранее.

– Просто – идеальная красавица! – искренне, как маленький пятилетний ребёнок, громко восхищался Гордон, даже в тридцатиградусную жару надевавший на себя фамильные стальные латы. – Такую и разрушать – грех страшный, непростительный…

– Разрушать! – твёрдо велел Пётр. – Упорно и дельно разрушать крепость сию, как заранее и договаривались…. Какое у неё, мать её, – место самое слабое, а, охранитель?

– Малая площадь внутренних помещений, мин херц! – тут же объяснил Егор. – На такой территории – самое большее что можно: трёх-пяти месячный запас продовольствия и пороха содержать, не более! Вода? Да, там есть глубокие колодцы…. Но не будешь сыт одной сырой водой! А, порох, пули, ядра? Блокаду надо незамедлительно устанавливать! Полную, однозначную, без шуток всяких…

Флот, по приказу Петра, незамедлительно пошёл вперёд. Через сутки – под дружным огнём корабельной артиллерии – пала первая турецкая каланча – разрушенная до самого основания, из второй каланчи янычары благоразумно сами отошли, оставив нападавшим даже восемь новеньких французских мортир. Пушечные корабли, дождавшись, когда специальный десант (лучшие солдаты Преображенского и Семёновского полков), ведомый Егором, высадится на берег и разобьёт (вернее – утопит в реке), шесть толстых цепных преград, проследовали до самого моря.

После жаркого двухчасового боя, турецкие галеры и фелюги, оставшиеся на плаву, спешно ретировались – в направлении дальнего южного берега, скрытого плотной сиреневой дымкой…. Началась полновесная блокада Азовской крепости…

На длинный и узкий остров, расположенный почти по середине Дона, напротив восточного крепостного бастиона, переправили ломовые пушки и мортиры, начали методичную бомбардировку, вскоре в Азове вспыхнули сильные пожары, речную гладь заволокло вонючим жёлто-чёрным дымом…

Убедившись, что ловушка крепко и однозначно захлопнулась, царь собрал военный Совет, прошёлся вдоль длинных столов, выстроенных в ряд на свежем воздухе – с отличным видом на морские заманчивые дали, задал три конкретных вопроса:

– Что будем делать дальше, други мои? Штурмовать сразу – без трусливых промедления и сомнений? Брать долгим и терпеливым измором? Эй, морды бесстыжие, кончайте орать хором! По очереди, холопы, талдычьте! Вот ты, Автоном, чего предложишь?

– А я – чего? – обидчиво набычился Головин. – По мне так – уже завтра нужно идти на лихой штурм, людишек не жалея! А вот твой охранитель – призывает их жалеть…. Не знаю, может он и прав. Но, если прикажешь, я – тут же…. На штурм решительный! Хоть в одиночку, с одной шпагой! Погибну – так с музыкой весёлой…

– Понятно всё! – довольно и поощрительно ухмыльнулся Пётр. – Ежели дойдёт до жаркого дела – возглавишь штурмовую колонну…. Герр Франц! А ты предложишь чего?

Лефорт плотоядно потёр одну ладошку о другую:

– Я вот предлагаю – усердно рыть апроши[11]11
  Апроши – инженерные сооружения, глубокие рвы, предшествующие глубинным подкопам (с целью подрыва) под крепостные стены.


[Закрыть] и подкопы! Инженеры есть дельные, пороха в достатке…. За три недели подведём подкоп под северный бастион, заряд заложим – пудов сто, сто двадцать. Рванёт – просто на загляденье…

– А мы с Картеном Брандом и фон Зоммером займёмся боевыми брандерами! – объявил Гордон. – Три, а может и все четыре – под прикрытием пушек корабельных, подведём по реке к самой стене крепостной. Пороху заложим – сразу пудов двести…

– Верно, верно! – загорелся Пётр. – Только надо так сделать, чтобы подземный заряд и брандеры – взорвались одновременно! Вот так-то оно – совсем дельно будет! А, ты, Данилыч, чем меня порадуешь?

Егор многообещающе улыбнулся:

– А я вот хочу гранаты новой конструкции – опробовать…

Первым делом ручные бомбы, оснащённые короткими зажигательными фитилями, на совесть пропитанными фосфорным составом, были розданы бойцам казачьих конных полков и сотен, приданных к основным частям в качестве надёжной охраны – от возможных набегов степной татарской конницы.

Сперва бородатые и недоверчивые казаки только непонимающе крутили головами и криво ухмылялись, но, испытав предложенную новинку в скоротечных схватках с кавалерией противника, резко поменяли своё пессимистическое мнение – на прямо противоположное…

– Данилыч! Ещё давай нам этих своих штуковин! – настойчиво и слёзно просил казачий атаман Матвей Шуба. – Ох, не нравятся они узкоглазым! Бежит гололобая татарва от твоих гранат – как черти от церковного ладана!

А ещё через неделю и два дня татарская конница, понеся очередные серьёзные потери, и вовсе ушла из донских степей – откочевала куда-то на восток…

Осада крепости шла солидно, размеренно, как по нотам. Вот и расслабились все немного, накликали беду. Хотя Егор и пытался честно – беду ту предупредить…