Текст книги "Страж Государя"

– Ты уедешь, а я? – жалобно спросила Санька. – Как я тут одна – без тебя? Я же обязательно умру – от злой тоски…

– Не умрёшь! – заверил Егор. – Весной ты будешь уже не одна! Так, давай сюда свой живот, я послушаю!

Пока они ехали в карете от Москвы до Александровки, жена всё дремал. Егор же за это время смастерил некое подобие стетоскопа, используя для этого самый разный подручный материал: полый рог сайгака, подаренный ему под Азовом казачьим атаманом Шубой, чашечку от разбившейся фарфоровой курительной трубки, голландскую деревянную пуговицу – с круглым отверстием посередине, паклю и свежий рыбий клей.

– Саша, я боюсь! – чуть испуганно заныла жена.

– Так, отставить споры! – притворно нахмурился Егор. – Задирай быстро сарафан! Кому я сказал?

– Ой! – смешливо взвизгнула Санька. – Предупреждать же надо! Эта штуковина такая холодная и щекотная….

– Помолчи немного! Посиди спокойно чуть-чуть: я слушать буду!

Минут семь-восемь он усиленно вслушивался, перемещая фарфоровую чашечку по тугому животу своей беременной супруги, наконец, оторвал ухо от голландской пуговицы, надетой на сайгачий рог, и широко улыбнулся.

– Что такое? – забеспокоилась Санька. – Что тебя так рассмешило?

– Двойня у нас народится! Понимаешь? Там два сердечка стучат! Твоего понятно, не считая. Конечно, я могу и ошибаться…. Ты рада?

– Рада! Я и сама чувствую, что их двое, – в голосе жены послышалась неуверенность. – Только тогда надо будет найти опытную бабку-повитуху. Двойню рожать – дело непростое….

– Не волнуйся, моё сердечко, я буду рядом! Помогу повитухе…. Почему – повитухе? Доктора позовём хорошего, заграничного, опытного….

Весь день Санька – во главе пяти расторопных дворовых девок, занималась варкой всевозможных варений и фруктовых компотов, используя вместо сахара мёд и порошок из высушенных корней Иван-чая.

Егор же отправился в ближайшую берёзовую рощу по грибы. Ходил среди жёлтого осеннего листопада, думал о превратностях и странностях этого бренного мира. Русский осенний лес – лучшее место на этой планете – для философских раздумий и придумывания мудрых и вечных сентенций…

Он набрал полную корзину крепких тёмно-коричневых маслят и смешных опят, чьи шляпки были густо «поперчены». Понизу кустарника постоянно перепархивали весёлые стайки рябчиков и куропаток, в небольшом лесном озере громко били хвостами по воде крупные щуки, отдохнувшая душа звенела от восторга и искреннего умиротворения.

«Эх, оставить бы навсегда службу царскую и поселится в этих краях! Я был бы очень хорошим помещиком: в меру добрым, в меру – строгим…», – подумал Егор. – «Да царь никогда не отпустит, не оставит в покое. Да что там меня, он и всю страну в покое не оставит, никому не даст – застояться и закиснуть…. Пётр, он очень собаку-таксу напоминает: та тоже не может долго сидеть на одном месте, ей всё надо бежать куда-то, копать, искать лисьи норы…».

Ночью, уже почти засыпая, Санька едва разборчиво прошептала, обнимая Егора за шею своей горячей рукой:

– Ты такой умный у меня, всё умеешь, всё – знаешь…. Иногда мне кажется, что ты нездешний, не отсюда…

– Как это? А откуда тогда?

– Не знаю. Но я всё равно – люблю тебя…

Через полторы недели зарядили скучные осенние дожди, Егор понял, что пора возвращаться в Москву, да и царь очень не любил опоздавших….

Саньку же он решил (под охраной пяти надёжных солдат-преображенцев, получивших за это хорошую плату), оставить в Александровке: нечего ей было делать в Москве – в преддверии кровавых разборок со стрельцами. Опять же, чистый деревенский воздух, парное молоко – они весьма полезны для женщин беременных…

По случаю окончания регулярных осенних учений и прибытия царского водочного обоза, стрельцы на несколько суток встали единым временным лагерем, разбив несколько сот парусиновых палаток – недалеко от стен древнего безымянного монастыря,

– Вот, мин херц! – старательно объяснял Егор, водя своей подзорной трубой вслед за царской. – Здесь собрано четыре стрелецких полка: Гундертмарковский, Чубаровский, Колзаковский и Чермной. Стрельцы сильно устали во время учений, пьют уже вторые сутки, да и огневых припасов у них почти не осталось. Поэтому план простейший: преображенцы заходят с востока, семёновцы – с запада, с юга подпирают лефортовцы – вдоль берега реки Истры, с севера – полк Гордона…. Когда окружение полностью завершено, даём залпы поверх их голов, предлагаем незамедлительно сдаться и выдать всех зачинщиков. Потом…

– Стоп! – остановил его Пётр. – У нас с собой есть полевые мортиры?

– Только у полка Гордона, остальные пришли налегке. А зачем мортиры, государь?

– Я знаю – зачем! – глаза Петра заблестели нехорошим хищным блеском. – Теперь слушай сюда, Алексашка! Ты ведь командуешь Преображенским полком? Вот и давай, дуй к своим подчинённым! Утром займёшь восточные позиции. В случае попытки прорыва – всех уничтожать ружейным боем и гранатами! Понял? А гордонцев я сам возглавлю, пусть генерал немного отдохнёт, не мальчик уже, чай…. Выполнять немедленно, полковник!

Серенькое утро, одиночные солнечные лучи, боязливо пробивающиеся сквозь бесцветные перистые облака. Настроение у Егора было – ниже всякого плинтуса. Он понимал, что царь, двигаемый своей звериной ненавистью к стрельцам, вынесенной ещё с детских лет, решил устроить настоящую и беспощадную бойню, но ничего не мог сделать…. Губить столько соотечественников – было немыслимо, противно, страшно. Но – царская железная воля! Против её не стоило идти, если, конечно, ты ещё не разочаровался в этой прекрасной жизни, и не ищешь быстрой смерти…

Окружённые со всех сторон стрельцы, похоже, так и не осознали – всей глубины нависшей над ними смертельной опасности. Несколько полупьяных служак – в расхристанных на груди клюквенных кафтанах, выбрались на ватных ногах из своих палаток и с удивлением тыкали пальцами в войска, окружившие их лагерь, недоумённо крутили головами, о чём-то достаточно спокойно переговариваясь между собой.

Солдаты первой линии Гордоновского полка расступились в стороны, пропуская вперёд полевые мортиры. Ещё через три-четыре минуты над жерлами пушек взвились вверх клубы белого дыма, утреннюю тишину нарушили гулкие громовые раскаты.

«Картечью лупят!», – известил внутренний голос. – «Ну что, может, на коня и вперёд? Подскакать к тем дурачкам и закричать, мол, ложитесь, не бегайте во весь рост? Опять же, может Пётр увидит тебя и велит – прекратить огонь…. Сидишь на старом полковом барабане, руками обхватив голову? Ну да, у тебя же молодая жена, двойня скоро должна родиться. Не стоит рисковать! Ладно, сиди себе, сиди, трус…».

Егор только зубами немного поскрипел, но с барабана так и не сошёл…

Через некоторое время пушечный огонь прекратился, солдаты Гордоновского полка медленно пошли вперёд – с ружьями на перевес, вслед за ними шли люди в серых кафтанах, неся на своих плечах связки кандальных цепей. Приглушённо затрещали одиночные ружейные выстрелы.

«Царь велел всех раненых добивать, а в кандалы заковывать только тех, кто догадался спрятаться за естественными укрытиями и уцелел под картечным огнём!», – понял Егор.

Из четырёх полновесных стрелецких полков остались в живых – и были закованы в железо, только порядка пятисот человек.

– Всех ворогов гнать на Москву, учинить строгий розыск! – глухо велел Пётр, лицо которого почернело, и было воистину страшным: щеки постоянно дёргались, кончики усов топорщились вверх и шевелились, как казалось, сами по себе. – Всех сотников и пятисотенных командиров прочих полков стрелецких – арестовать немедленно, заключить в кандалы, вздёрнуть на дыбы и допросить! Рядовых стрельцов, на которых не хватит кандалов, в Сибирь отправить! На рудники соляные! Дороги и просеки рубить в лесах дремучих! Полковник Меньшиков! Оставьте свой полк на Голицына и извольте сесть в мою карету…

Сильно трясло на русских ухабах и рытвинах. Пётр хмурился и нервно покусывал ручку своей немецкой трости…. Наконец, он сильно потряс головой, словно отгоняя неприятные и страшные видения, и печально посмотрел на Егора:

– Что, осуждаешь меня, охранитель? Мол, жесток без меры? Ну-ну…. Не тебе судить меня! Это мои враги, враги – по крови! Даже если это и смертный грех, то он только мой…. Я сам отвечу перед Богом! Ладно, проехали, как ты сам говоришь иногда. Давай лучше начнём разрабатывать маршруты будущие, европейские…

Большинство закованных стрельцов доставили прямо в Преображенское, рассадили по тесным клетям, амбарам и погребам. Сутки отдохнув в обществе иноземных девиц лёгкого поведения, царь приступил к тщательному розыску. Отбоя от желающих – лично проводить жестокие допросы, не было. У Егора сложилось твёрдое впечатление, что все вокруг просто горели желанием – угодить царю.

«А ведь Петра окружающие уже боятся по-настоящему, до икоты холодной, кладбищенской», – подумалось. – «Поняли, бедолаги, что царь способен практически на всё, и ни перед чем и никогда не остановится. И кровь ему – вовсе не кровь, а так – водичка розовая…».

В многочисленных застенках безостановочно скрипели дыбы, глухо щёлкали кнуты, на улицах – день и ночь, кипели котлы со смолой и дёгтем. Утробные стоны и жуткие звериные вопли вырывались на улицу через изредка открываемые – по той или иной надобности, двери…

Егор, пользуясь всеобщей суетой и большим количеством катов-добровольцев, уехал в свой полк, куда также письмом вызвал и Якова Брюса. Целыми днями и вечерами они сидели вдвоём: намечали основные направления работы своей будущей оружейной лаборатории, составляли списки необходимого оборудования, даже рисовали отдельные эскизы и чертежи – по конкретным идеям и наработкам.

– Порох и патроны – это отдельная тема! – старательно втолковывал Брюсу Егор. – Вот примерная схема работы: боёк ударяет по капселю, происходит возгорание пороха, вернее, маленький взрыв, пороховые газы выталкивают с большой скоростью пулю, то есть – боевую её часть, наружу.… А железо: стволы, курки, возвратные пружины, это отдельное направление. Понимаешь? Да, ещё и железо нужно качественное…. Ладно, начнём с малого. Вот в тот пустующем амбаре, за баней полковой, всё и оборудуем. Поставим там токарный и сверлильный станки, тиски слесарные. А с порохом, Яша, ты у себя пока поработай, в домашней лаборатории. Я тебе дам пару наводок…

Через неделю, уже ближе к вечеру, в полк неожиданно примчался царский гонец со срочным посланием. Егор, догадываясь о содержании, передал письмо Якову. Тот вскрыл конверт, вытащил небольшой лист бумаги, прочёл, побледнел, вскочил на ноги, снова опустился на стул, рванул тесный ворот мундира.

– Эк, как тебя проняло! Глотни-ка, братец, винца! – Егор заботливо поднёс к губам Брюса вместительный бокал с испанским хересом.

Яков жадно выпил содержимое бокала – до самого дна, посмотрел на Егора испуганными, совершенно детскими глазами, проговорил хрипло:

– Данилыч! Царь приказывает – нам всем стать палачами! Вот, сам прочти…

Егор взял в руки лист мягкой немецкой бумаги, изготовленной из тряпья и ветоши, начал медленно и вдумчиво читать, задумчиво шевеля губами. Из царского послания следовало, что на завтрашнее утро была назначена массовая казнь стрельцов, повинных в измене государственной. Боярам, а также всем генералам и полковникам, неукоснительно предписывалось прибыть на Красную площадь, и собственноручно, пред светлыми царскими очами, казнить «хоть одного ворога злого». Возможность того, что кто-то может возражать и ослушаться – в письме даже не рассматривалась…

– Александр Данилович, поеду я домой! – потерянно кивнул головой Брюс, который тоже недавно был произведён в полковники, хотя и не имел реального полка под своим началом. – Молиться буду всю ночь, твёрдости у Бога просить, чтобы не опозорится завтра – перед царём и всеми остальными…

Ночью Егору не спалось. Много ему пришлось испытать в этой жизни, и людей убивать приходилось, но то – в боях, схватках, защищая свою жизнь, или – жизнь других персоналий, которых он был назначен охранять…. А тут предстояло стать настоящим палачом: прилюдно казнить беззащитного человека, неспособного даже сопротивляться…

Наступивший октябрьский день выдался неприветливым и промозглым, над Красной площадью мела лёгкая пороша. На высоком и длинном деревянном помосте были расставлены – в десять рядов, ровно триста пятьдесят массивных плах-колодин, в торцы которых были воткнуты тяжёлые топоры – самого устрашающего вида. С трёх сторон площадь была тщательно окружена несколькими рядами солдат Лефортовского полка, за солдатскими кафтанами неясно угадывались любопытствующие народные массы. Будущие потенциальные палачи, распавшись на отдельные группки, зябко приплясывали на холодном северном ветру – с четвёртой стороны, рядом с отдельной деревянной площадкой-трибуной, значимо возвышающейся над площадью. На площадке, в окружении простых длинных скамей, стоял походный царский трон, спешно доставленный из Преображенского дворца.

Наконец, с почти часовым опозданием, подъехал Пётр, за его возком следовало восемь карет с иностранными послами, приглашёнными на это необычное, но – совершенно официальное, мероприятие. Царь – с выражением бесконечной скуки на помятом лице, закрываясь краем своей голландской шляпы от резких снежных порывов, поднялся по широким ступеням на трибунное возвышение, вольготно устроился на своём троне. За ним поднялись, о чём-то тревожно переговариваясь, иноземные послы.

Пётр махнул рукой, тут и там зазвучали громкие голоса: это дьячки и специальные глашатаи, забираясь на переносные лавки, во весь голос зачитывали все прегрешения и провинности преступников, приговорённых к страшной смерти. Дружно зазвенели церковные колокола, после чего солдаты в форме Гордоновского полка стали заводить на помост обнажённых по пояс стрельцов, руки которых были заведены за спины и крепко скованы там цепями.

Вот уже все приговорённые были поставлены на колени, а их головы положены на плахи. Царь поднялся с походного трона, поднял руку вверх, дождавшись гробовой тишины, весело объявил:

– Смотрю, палачей у нас – явно не хватает: ворогов казнимых – раза в два больше будет. Велю: каждому снести по две головы! Кто ослушается, тот познает мой гнев царский! Что застыли? Можете начинать! Охранитель мой верный, покажи другим – пример!

Зло сплюнув в сторону, Егор поднялся на помост, прошёл к дальней правой колоде.

«Наплюй на всё и не думай ни о чём!», – вдумчиво посоветовал внутренний голос. – «Тупо взял в руки топор: удар, разворот направо, два шага, второй удар. Потом, не глядя по сторонам, спрыгнул с помоста и ушёл…. Переживаниям душевным предашься где-нибудь в другом месте, уже без свидетелей…».

Он, сильно упёршись ногой в плаху, вытащил топор из её торца, примерился, сделал несколько глубоких вдохов-выдохов…

– Эй-эй! – неожиданно донёсся недовольный голос Петра. – Алексашка, мать твою! Куда – без команды? Жди, не самовольничай у меня…

Егор, болезненно передёрнувшись, бросил топор на деревянный настил, непроизвольно посмотрел вниз: прямо на него с плахи таращился – с совершенно неописуемым ужасом, выпуклый серый глаз, на ресницах которого повисла крупная и прозрачная слеза…

– Чтоб вас всех – да по-разному! – негромко ругнулся Егор, еле сдерживаясь, чтобы крепко не заткнуть уши пальцами.

Вокруг творилось что-то невообразимое: грязная матерная ругань, тоскливый вой, жалобные причитания, кто-то громко и безудержно блевал, Яков Брюс потерял сознание, и солдаты уволокли его безвольное тело куда-то в сторону…

Команды на начало казни всё не поступало, голова у Егора закружилась, перед глазами, сливаясь в самые различные геометрические фигуры, заплясали цветные пятна…

Вдруг, что-то изменилось: опять послышались певучие голоса глашатаев, совсем рядом с ним кто-то принялся громко, с явным облегчением, истово возносить благодарности Святому Андрею и Святому Георгию…

– Что случилось? – спросил Егор у своего соседа, боярина Буйносова, который мелко крестился и без устали клал поясные поклоны – словно забавная детская игрушка «Ванька-встанька». – Да, остановись ты, уважаемый! Толком говори!

– Государь – милует злодеев! – радостно объявил Буйносов и по его щекастой физиономии потекли частые счастливые слёзы…

Вечером за дружеским столом, царь – очень довольный сам собой, громко вопрошал:

– Что, хорошо я придумал? И своих людей проверил: у кого – какая закалка, кто предан мне по-настоящему, а кто – только на словах сладких. Да и послам иноземным показал, что в России нынче не варвары живут кровавые…. Пусть теперь весной наше Великое Посольство в Европах принимают с почестями, как равных себе! Вот и выпьем за это! До краёв наполняйте ваши чарки и чаши…

В конце застолья Егор поинтересовался у Ромодановского – судьбой прощеных стрельцов. Князь Фёдор громко рыгнул и, печально вздохнув, ответил:

– По бумагам считается, что их отправили в Таганрог – возводить морской мол, за которым корабли смогут пережидать шторма осенние. То – по бумагам…. Не, охранитель, уже на завтрашнем рассвете – закопают мои люди стрелецкие мёртвые тела в овраге далёком, подмосковном. Пётр Алексеевич врагов своих не прощает, никогда…

Глава тринадцатая
Неизвестные враги

После долгих раздумий Егор решил, что Санька должна непременно рожать в Москве. Рассуждал он примерно так:

«Да, воздух в первопрестольной тот ещё: дымно, чадно, навоз конский кругом, кучи нечистот – вперемешку с золой и недогоревшими углями – беспорядочно разбросаны по улицам. Это не говоря уже о трупном запахе – от гниющих тел повешенных воров и разбойников, которые месяцами болтаются в своих петлях, пока не превращаются в скелеты в обносках. Ещё очень сильно досаждают блохи, тараканы и клопы: сколько не сторожись, сколько не изводи их, всё равно – снова появляются, наползают откуда-то, словно по мановению чьей-то волшебной палочки. В Александровке-то жизнь гораздо чище, приятней и сподручней: воздух – натуральная небесная амброзия, противных насекомых гораздо меньше, молоко парное – хоть коровье, хоть – козье, свои свежайшие овощи и фрукты…. Только вот ещё есть вопрос безопасности. Сейчас-то под Воронежем спокойно, никаких сообщений о крестьянских бунтах и восстаниях давно уже не поступало. Но, планируется, что Великое Посольство пробудет за границей больше года. Целый год моя жена и дети будут находиться в заштатной деревне – под охраной всего пяти пожилых солдат? Нет, так не пойдёт! В Москве вот целый полк – будет с радостью и прилежанием присматривать за семьёй своего полковника…. Да и доктора – какие-никакие, в Москве присутствуют, помогут – чем смогут, хотя, коновалы они все приличные, которые только и делают, что напускают на себя избыточную важность. Понтярщики дешёвые…. Кстати, не задуматься ли нам о пенициллине? А что тут хитрого? В основе пенициллина – лежит плесень обычная…. Этого добра в России – завались, хоть ешь одним местом известным! Надо будет Брюсу сказать, пусть, бездельник, займётся на досуге…».

Жена поспорила немного – чисто ради приличия, но, всё же, согласилась переехать. В середине ноября, недели за три-четыре до родов, они окончательно перебрались в белокаменную. Ехали санным путём, по уже хорошо наезженному зимнику. Внутри возка была заботливо уложена толстенная лебяжья перина, возлежа на которой, Санька доехала до Москвы просто прекрасно, не испытав совершенно никаких затруднений. Более того, уже на следующий день она – в сопровождении пожилой горничной-немки (Лефорт расстарался, выписал из самого Берлина), отправилась по купеческим торговым рядам – скупать самые различные ткани. В тот же вечер две специально нанятые опытные мастерицы были усажены за работу: изготовлять нехитрый детский гардероб. Егор тоже внёс свою посильную лепту, сделав развёрнутое предложение по широкому использованию марлевых, в данном случае – одноразовых (раз деньги позволяли), подгузников…

Понимая, что до родов остаётся совсем мало времени, он послал денщика за Карлом Жабо. Тут всё было совсем неоднозначно. По законам жанра француза следовало уже давно и совершенно безжалостно убить. Доктор сделал просимое: убедил Петра, что тому нельзя иметь никаких (и никогда!), интимных отношений с русскими женщинами, благодаря чему Егору и Саньке не пришлось бросаться в скоропалительный побег, шансы на успешность которого были минимальными…. Но теперь француз был очень и очень опасен. Расскажи Жабо царю об этом наглом, хотя и элегантном обмане, тут такое бы началось, представить страшно…. Но, видимо, душа у Егора ещё не успела окончательно зачерстветь – в этом жестоком и безжалостном семнадцатом веке, вот он и тянул с отдачей соответственного приказа. И сейчас, принимая решение – позвать Жабо в качестве врача, принимающего роды у своей жены, Егор понимал (пусть и на уровне подсознания), что тем самым он подписывает французу однозначное помилование…

Роды прошли успешно и спокойно, Санька держалась просто молодцом, беспрекословно выполняя все команды Карла Жабо: тужилась, когда было надо, сильно вдыхала-выдыхала, расслаблялась…. Французу ассистировала пожилая немка из Кукуя, сама рожавшая в этой жизни более десяти раз, Егор же выступал сугубо в качестве взволнованного и нервного зрителя.

Выскочил первый ребёнок – крохотный, мокрый, красный, с чёрным пушком на голове.

– Девочка! Подвижная и здоровая девочка! – громко объявил Жабо, бережно обтирая младенца льняной простынкой.

Вторым, буквально через три минуты, вышел крепкий и толстощёкий мальчуган, счастливая Санька устало улыбнулась и попросила кваса…

Через три дня заехал Пётр – с поздравлениями и подарками, звонко расцеловал в щёки Саньку, облачённую во французский модный пеньюар нежно-персикового цвета, постучал по спине и плечам Егора, с интересом взглянул на лица ребятишек, мирно сопящих в своих колыбельках.

– Герр Франц предлагал специальные детские кроватки – кукуйской работы, – пояснил Егор. – Но жена настояла на обычных русских колыбелях….

– Мне так больше нравится! – упрямо заявила Санька. – Я трёх своих младших братишек качала в колыбели, привыкла, чай…

Пётр подарил Саньке шикарное колье – старинной работы, с крупными разноцветными самоцветами, Егору – полковничью шпагу с золотой рукояткой, и маленькую, золотую же, табакерку для нюхательного табака – со своим поясным портретом, вмонтированным в крышку и покрытым прозрачной эмалью.

– Как решили наречь младенцев? – прощаясь, поинтересовался царь.

– Петром и Екатериной, – ласково и нежно глядя на детские лица, ответила Санька. – Это муж так придумал….

– Хорошие имена! – одобрил Пётр. – Пожалуй, я стану их крёстным. Алексашка, не забудь, через две недели – Совет государственный. Готовься, надо уже и по людям – что-то конкретное решать…

Совет, как и всегда, состоялся в Преображенском дворце.

Вопросы рассматривались простейшие. Для чего Великое Посольство следует в Европу? Каким маршрутом двигаться? Кто входит в состав Посольства, и в каких должностях? Кто и в каких должностях – остаётся на Москве? Ничего сложного…

Первым слово взял Лефорт:

– Быстрое и красивое взятие Азовской крепости – есть пощечина всей высокой европейской политике. Раньше Россия – для европейских глаз, была полностью понятной. Лапотные дикие мужики, голодные медведи на улицах, большая, но слабая и бестолковая армия. Россию всегда можно было использовать по мелочам, но – не опасаться…. А теперь? Чего ждать от России? В Европе думают, что мы едем сугубо для одного – просить денег на дальнейшую войну с Османской Империей…, – Лефорт коварно замолчал, словно бы подталкивая слушателей к встречным вопросам.

– Разве это не так? – первым, якобы не выдержав, спросил Василий Волков, получивший под столом от Егора мимолётный пинок носком башмака по голени ноги. – Ну, не только деньги нужны, но и союзники военные…

Герр Франц трескуче рассмеялся и высокомерно пояснил:

– Всё это верно! Но надо так повернуть всё дело, будто мы сами – ничего и не просим. Это нам предлагают: деньги, дружбу, бесплатное оружие, союзничество.… А мы раздумываем будто, и сомневаемся – сильно. Это и называется – высокая дипломатия…

– Поясни, пожалуйста, господин генерал! – слегка нахмурился Пётр. – Зачем же время тянуть и демонстрировать высокоумие своё?

– Слушаюсь, государь! – склонил свою голову в полупоклоне Лефорт, и стал бодро излагать – как пописанному: – По моему скромному мнению, мы должны удивить всю Европу, поразить, заинтриговать, озадачить…. Наша лёгкая победа под Азовом – для них и так загадка огромная, почти неразрешимая. Никто не ожидал этого. Советники военные, опытные – и в Вене, и в Париже, и в Лондоне, все твердили – в один голос: «Русский медведь обломает себе все клыки об Азовский орешек!». А что получилось? Мы должны продолжать: удивлять, интриговать и ещё раз – интриговать…. Пусть все теряются в догадках! Золотое правило дипломатии: если тебя не могут понять, то начнут предлагать свою помощь – пока не предложили другие. Если при этом ещё и не просишь денег, то тебе их дадут – обязательно…. Это как в делах торговых, негоциантских, когда предлагаешь незнакомый и редкий товар, например – шёлк китайский …

– Ну, это как раз и понятно – насчёт шёлка китайского, полностью согласен с тобой! – загудел басовито князь Ромодановский…

После жаркой десятиминутной перепалки Великими послами назначили: Лефорта, дьяка Прокофия Возницына и Егора. Свиту определили в составе ста двадцати человек, включая слуг-волонтёров.

– Стойте, соратники верные, а я как же? – наконец, не выдержав, вмешался Пётр. – Вы что же, издеваетесь?

Лефорт возвёл глаза к небу, сложил ладони рук перед своей хилой грудью – словно перед прыжком в холодную воду, и миролюбиво объяснил:

– Будет считаться, государь, что ты решил путешествовать в Европу инкогнито, то есть – под чужой личиной. Ты же и сам так хотел: поехать простым волонтёром – по прозванию Пётр Михайлов? Обычное дело. Многие мужи знатные – и древних времён, и современные, так поступали и поступают. Только вот ещё: было бы совсем уже хорошо…

– Чтобы этот Пётр Михайлов был, государь, твоим двойником! – как и было заранее условлено, подхватил Егор. – Помнишь, мин херц, я тебе рассказывал о двойниках этих? Когда мы из-под Азовской крепости вернулись – с полной викторией?

– Помню, как же! – согласился царь. – Но тогда и совсем непонятно: где же место моё – в том Великом Посольстве? А, охранитель? По лезвию топора ходишь, змеёныш…

Егор успокаивающе улыбнулся:

– Дьяк Прокофий Савельевич Возницын ещё позавчера в Таганрог убыл: надзирать усердно за работами крепостными…. Понимаешь, мин херц? Это же так просто! Ты и поедешь – под дъяковой личиной. Тем более что и настоящий Прокофий – мужчина рослый и костистый….. Парик подберём нужный, правильную одёжку, приклеим усы и бородёнку. А что? Никто и не догадается…. А надо тебе будет встретиться в частном порядке – с персонами важными, европейскими, так и нет никаких проблем. Снял парик и бороду накладную, кафтан напялил парадный, да и поехал – на ту встречу нужную…

Пётр, гневно сверкнув глазами, вопросительно уставился на Ромодановского.

– Дельно это, государь, дельно! – тут же подтвердил князь Фёдор. – Пусть уж будет этот…. «Двойник», как говорит твой охранитель. Всем нам будет спокойней. Там же, в Европах этих, полно всяких коварных злодеев…. А под безопасной маской дьяка Возницына и ты познаешься – со всей дипломатией той хитрой…

– Сговорились, что ли, морды холопьи? – подозрительно спросил Пётр. Внимательно, по очереди, оглядел своих соратников, после чего захохотал – громко, раскатисто, безудержно…

Москва (а значит – и вся Россия), – оставалась под личным приглядом князя Фёдора Юрьевича Ромодановского, которому было присвоено чуть смешное, но, вместе с тем, и весьма ёмкое звание – «князь-кесарь». В помощники к Ромодановскому были назначены: Лев Кириллович Нарышкин, Тихон Стрешнев и Василий Волков – как представитель Егора в делах охранных. Над армией поставили командовать заслуженного генерала Гордона, флот вверили заботам опытного Картера Брандта.

– Казну – не разворовывать! Крепости южные – восстанавливать и строить без устали! Татар – продолжать гонять по степям приазовским! – давал Пётр свои краткие прощальные наставления. – Воров и ворогов – жестоко казнить, крови не боясь! Войскам и флоту – проводить манёвры и бои потешные! Флот воронежский – достраивать! Ничего хитрого то бишь…. Справитесь! А не справитесь – осерчаю сильно, когда вернусь…

В самом конце совещания Егор тихонько шепнул Ромодановскому:

– Через недельку после того, как мы с Посольством отъедем на Курляндию, ты, Фёдор Юрьевич, выпускай второго «двойника» (или – уже «тройника»?), погулять немного по Преображенскому дворцу. Пусть поползут смутные, но упорные слухи, мол: «Царь-то некуда из Москвы и не уезжал! Сидит себе во дворце Преображенском, да хлебную водку пьянствует – до визга поросячьего…».

– Не сомневайся, Александр Данилыч, всё выполним – в виде самом лучшем! – успокаивающе гудел князь-кесарь. – И я с этим твоим «тройником» пройдусь под ручку, выпив предварительно бутылку-другую зубровочки…

В самом начале марта месяца отбыл в страны европейские обоз с дворянскими недорослями, призванными для усердного обучения всяким наукам и ремёслам.

Ещё через две недели и Великое Посольство собралось тронуться – в дорогу дальнюю.

– Саша, ты там смотри…. Скучай по мне! – жалобно улыбаясь, попросила Санька. – А ещё вот – найми мне снова учителей! Чтобы времени у меня не было – представлять себе всякое…. Пусть и языкам меня ещё поучат, другому, истории всякой. А господин Жабо – наукам медицинским, разным. Я ведь – Главная Сестра милосердная, мне полагается по должности разбираться в этом…. Хорошо? А ты – скучай там сильно по мне…

Раздался щелчок ямщицкого кнута, сытые кони тревожно всхрапнули, новенький кожаный возок тронулся – на встречу с новыми странами и неизведанными ощущениями…

– Чего это ты – всё ухмыляешься, охранитель лапотный? В ухо не получал давно? – неожиданно вскипел Пётр, гневно округляя глаза. – Что, я так смешно выгляжу?

– Мин херц! – Егор оторвал свой взгляд от крохотного окошка в боку возка, удивлённо развёл руки в стороны. – Да я – ни сном, ни духом! Это просто думный дьяк Виниус, Андрей Андреевич: рукой нам всё махал, махал вслед, оступился да и упал – прямо в большую кучу навозную…

– Смотри у меня! – истово погрозил царь кулаком. – Знаю я вас, олухов! Вам лишь бы поржать да похихикать, насмешки построить…. Запорю, сукиных детей!

А выглядел Пётр – как по его образу (дьяка Возницына – то есть) и полагалось: длинный и широкий кафтан без пояса – тёмно коричневого цвета, с лисьей опушкой, сапоги низкие – русского фасона, волосы (парик) длинные, гладкие, щедро напомаженные свежим лампадным маслом и тщательно расчёсанные на стороны редким гребнем, бородка реденькая, козлиная – средней длины, густые тёмно-русые усы – поверх настоящих – чёрных да реденьких, на носу – круглые очки с простыми стёклами. Совершенно обычный такой вид, солидный даже! Смешно, конечно, самую малость, ежели вдуматься. Так ведь – для пользы дела же…