Текст книги "Кодекс Снеговика"

Все рассмеялись. Лысина Тараса Александровича внушала уважение – большой голый череп с проблеском седины на висках.

Дама из Амстердама тоже улыбнулась. Катерина не могла видеть этого, потому что сидела сзади, но каким-то женским чутьем поняла, что Тарас Александрович даме нравится. Ей самой этот неунывающий и несгибаемый бугай тоже нравился своей уверенностью и надежностью. Такой мужик, пожалуй, вечерами на веранде водку не глушит, а если и глушит, то весело, без воздыханий и сожалений о звездном прошлом…

Эх, Агеев, Агеев. Каким славным вратарем ты был. Куда подевалась эта твоя расхваленная газетами вратарская хватка?…

«В состоянии квазибустулярности сумма квадратов катетов не имеет никакого отношения к гипотенузе»

Кодекс Снеговика.

Из всей своей футбольной карьеры лучше всего Вадиму запомнился один матч, состоявшийся давным-давно и не имевший никакого турнирного значения. Даже финал кубка России, где вся пресса поставила ему девятку по десятибалльной шкале и назвала лучшим игроком матча, он помнил отрывками, как сон. А этот матч двадцатилетней давности он запомнил до мельчайшего момента…

Было это еще в студенческий период его жизни. Вадим тогда учился в институте связи и параллельно играл в молодежном составе «Юпитера» – команды второй лиги. Институт он так и не закончил, но между первым и вторым курсом успел съездить на практику, которая проходила в Крыму на специализированной базе студентов-связистов. На этой базе проходили практику еще несколько институтов из разных городов Союза и, в том числе, из Львова.

Львовяне – задиристые парни. Они готовы были на самое безобидное слово ответить кулаком и не боялись последствий. За три недели практики однокурсники Вадима подрались с ними пять раз. В одной из драк кому-то сломали челюсть. Атмосфера накалилась до последнего предела. До смертоубийства оставалось совсем чуть. Необходимо было немедленно разрядить этот накал, и педагоги не придумали ничего лучшего и устроили футбольный матч. Так сказать, для примирения…

Команда в их институте была слабенькая. Профессионально, кроме Вадима, в футбол играл только Савва Чижиков. У него был разряд и водился он неплохо, но из-за того, что начал курить, выдыхался после тридцати минут игры. Львовяне же были все крепкие и брали не столько умением, сколько силой мышц и дыхалкой. Вадиму в том матче пришлось тяжело. Наши в атаку ходили редко, большей частью выбивали мяч подальше от штрафной, а львовяне все наседали и наседали. Они не имели морального права уступить москалям. Трибуна болельщиков требовала разгрома и гнала атаку волной за волной. Хуже всего пришлось во втором тайме, когда команда Вадима окончательно устала…

Уже потом, после матча, однокурсники Вадима, которые сидели на трибуне, рассказывали ему, как львовские болельщики между собой переговаривались: «Надо этому долговязому ноги переломать. Хорошо, гад, на воротах стоит». Вадик, действительно, в тот день творил чудеса. Никогда в дальнейшем, даже в том кубковом матче, он не вытянул столько мертвых мячей. Два раза он вытаскивал плюху из девятки. Три раза отбил выход один на один. Взял пенальти. Словно футбольный бог вселился в него тогда. В какой-то из моментов он уже лежал на земле после очередного удара, ворота были фактически пустые, защита отстала, а мяч был в десяти метрах от ворот, и один из львовян набегал прямиком. Встать на ноги у Вадима не оставалось времени, он изогнулся из последних сил, принял какую-то йоговскую позу с прижатыми к земле плечами и поднятыми под прямым углом ногами, мяч черканул краем по носку бутс и ушел на угловой…

Матч так и закончился: 0—0. На трибуне творилось что-то невероятное. Львовские болельщики неистовствовали. На поле тоже страсти были нешуточные. Судья сразу после финального свистка кинулся спешно разнимать зачинавшуюся драку. Вадим еле держался на ногах. Однокурсник Коля Жмыхин, который не играл и сидел весь матч на трибуне, пробился сквозь эту накаленную толпу, долго тряс руку Вадима, обнимал его и называл Дасаевым. Потом его начали качать…

Самая поразительная картина из того матча: после свистка один из львовян вдруг отделился от всей беснующейся массы, пробежал через полполя, дождался пока Вадика опустят на землю и после этого пожал ему руку. Наверно, нет сладостней чувства, чем то, когда лютый враг признает твои заслуги и пожимает руку…

Пока Вадим готовил завтрак, Анюта валялась на диване и смотрела телевизор. Рядом с ней лежала ненавистная скрипка и раскрытая нотная тетрадь с ненавистной сонатой. Возле скрипки, свернувшись клубком, спала Лютеция.

Телевизионная антенна брала здесь всего четыре программы, поэтому особенного выбора у Анюты не было. Пощелкав пультом, она остановилась на кулинарной передаче. Знакомый по какому-то сериалу дядя быстро-быстро крошил морковку на тонкие кругляшки.

– Папа, а ты так можешь?

– Не могу.

– Почему?

– Потому что мне это не надо.

– Почему тебе это не надо?

– Потому что я не тороплюсь.

– А если бы торопился, то научился?

– Если бы торопился, то научился.

– А что у нас на завтрак?

На завтрак был традиционный омлет с жареной колбасой. Если завтрак готовил папа, то всегда был омлет – в лучшем случае с жареной колбасой, в худшем – без ничего. К счастью для родителей, Анюта была на удивление не привередливым в еде ребенком. Она ела почти все, что ей предлагали, и съедала без остатка. Только тушеную капусту есть отказывалась наотрез…

Вадим расставил тарелки на обеденном столе. Этот стол был гордостью Катерины. Она заказывала его в никому неизвестной фирме из Белоруссии и три месяца ждала доставки. Большой прямоугольный стол из массивных дубовых досок, в стародеревенском стиле – корявый и величественный. На таком столе две тарелки с омлетом смотрелись сиротливо.

Они ели и косились на телевизор. Кулинарная передача сменилась новостями. Погоду на завтра обещали «около нуля».

– Снова снег пошел, – заметил Вадим, посмотрев в окно.

Крупные хлопья были похожи на пух из разорванной подушки.

– Может, пойдем на лыжах покатаемся? – предложила Анюта.

– Снег мокрый. Лыжи скользить не будут.

– А, – Анюта равнодушно продолжила жевать омлет. Она не очень-то и хотела выходить из дома, а предложила только потому, что знала точно – папа все равно никуда не пойдет. Он редко выходил за пределы их участка.

Катерины не было уже почти два часа. Собрание, как всегда, затянулось. Ничего серьезного там, конечно же, не решат. Только глотки до сипоты сорвут. Катерина опять вернется взбудораженная и с порога скажет:

– Зря пошла.

Потом она расскажет, как «твердолобый Генерал» снова распек «жирняка Алешеньку», как дама из Амстердама «нос воротила», как Тарас Александрович «поставил всех на место». Катерина ни о ком в поселке не отзывалась положительно – ни об аборигенах, ни об управлялах. Но имя Тараса Александровича она упоминала с каким-то особенным акцентом…

«В состоянии квазибустулярности у скорости света нет конечной величины»

Кодекс Снеговика

Главная проблема поселка – газ. За него все аборигены заплатили авансом, но прошло уже три года с момента продажи первого дома, а газовую магистраль к Барханам так и не провели. Отапливать дома приходилось дорогим электричеством. Вопрос о газе был коронным на каждом собрании. Его задавали всегда под занавес. Катерину этот вопрос волновал больше других, потому что, надеясь на скорый газ, она поставила самый дешевый электрический котел, который нагревал их щелистый дом плохо, зато денег съедал чересчур. Сейчас наступила зима, и Катерина снова была озабочена, когда им протянут газ. Ее по большому счету только этот вопрос и волновал, какие уже там дренажные канавы. Семейный бюджет трещал на всех этих ежемесячных выплатах за дом и за городскую квартиру, на кредитах, на бензине, на Анютиной школе и прочих расходах, которые нельзя было отложить. Она уже забыла, когда покупала себе что-то новенькое из одежды. А электрический котел в зимние месяцы по десять тысяч забирал, но в доме все равно было холодно…

– Что насчет газа слышно, Тарас Александрович? – спросил, наконец, кто-то. Этот кто-то была та самая спина в дубленой коже, что сидела перед Катериной. Катерина ему был благодарна за этот вопрос, потому что сама она не любила подавать голос. Публичные выступления наводили красноту на ее щеки, она почему-то всегда начинала горячиться и забывала слова, которые только что мысленно произносила.

Тарас Александрович шумно вздохнул, показывая тем самым, как ему самому надоел этот газовый вопрос, и посмотрел на Алексея, как бы приглашая и его вступить в полемику. Тот заерзал, стал перебирать бумажками, хотя он-то за газ не отвечал. Он отвечал только за повседневное жизнеустройство поселка, а всеми стратегическими вопросами ведало более высокое руководство «Z&Зет» и в том числе Тарас Александрович.

– Газ будет. Обязательно, – пообещал Алексей. Он всегда это говорил. Вот уже три года. – Вы же знаете, что труба ведется. Но сейчас решается вопрос с частными владельцами земель, через которые проходит труба. Мы постоянно ведем переговоры…

– Да сколько можно их вести! – это Генерал встрял своим командирским басом. – Не можете так, и скажите. Или деньги верните. Сами что-нибудь придумаем без вашего газа. И проценты не забудьте заплатить! Мы же вас фактически прокредитовали…

Толпа загомонила, поддерживая Генерала.

– Товарищи! – Тарас Александрович повысил голос и поднял ладонь, словно поезд хотел остановить.

– Товарищей сейчас нет.

– Согласен, Семен Петрович. Остались только господа… Господа! Ну что вы галдите, как товарищи. Вам же русским языком каждый раз говорится, что работа с этим треклятым газом ведется ежедневно. Я лично занимаюсь этим вопросом днем и ночью. Последние волосы потерял.

– Так занимайтесь же скорее, Тарас Александрович, – это сказала дама из Амстердама. Между ними состоялся какой-то только им понятный диалог взглядов, который Катерина из-за своей диспозиции понять не могла.

Между прочим, вопрос газа даму волновал меньше всего. Она – то ли по чьему-то совету, то ли по какому-то внутреннему наитию – изначально отказалась платить за трубу и соорудила у себя на участке газгольдер, то есть большую емкость для сжиженного газа с насосом. Теперь периодически к ней приезжала большая машина, которая наполняла эту емкость пропаном. Поэтому дама уже давно ни о чем не волновалась, в отличие от других…

Шум в зале усилился, и Тарасу Александровичу пришлось еще больше повысить голос:

– Господа! Я могу только еще раз пообещать. Поклясться, если хотите, что газ в поселке будет. Непременно будет.

– Когда? Назовите конкретный срок, и мы отстанем.

– Газ будет к апрелю. Самое позднее – к маю. Вас устраивает?

– А если не будет?

– Вы хотите, чтобы я съел свою шляпу?

– У вас нет шляпы, Тарас Александрович (это дама из Амстердама сказала).

– Если не будет до мая, то вернете деньги с процентами (это Генерал).

– Да, да! Деньги! (Это чуть ли не хором прокричали все, и Катерина в том числе).

– Ну, хорошо, – согласился Тарас Александрович.

– Вы клянетесь?!

Тарас Александрович двумя ладонями обхватил область своего сердца.

– Ну… Если вы настаиваете… Клянусь.

Генерал хрипло хохотнул.

– Газзаев тоже клялся сбрить усы, а Ельцин клялся лечь на рельсы.

– Я не Газзаев. У меня нет усов, – Тарас Александрович обаятельно улыбнулся.

– Давай, слепим снежную бабу, – вдруг предложил Вадим.

До этого момента он несколько минут смотрел в окно, уткнувшись лбом в стекло. Два таджика, которые работали в поселке нелегально, убирали снег на их улице широкими лопатами. Снег снова падал и падал, и через час нужно было снова убирать.

– А мама? – Анюта все также без интереса пялилась в телевизор и попутно поглощала мелкие баранки – всухомятку, одну за другой. Только хруст раздавался. Если бы в доме была мама, она прекратила бы это действие немедленно. Она сказала бы: «Хватит жрать мучное. И так уже ни в одно платье не влезаешь». При папе можно было не беспокоиться и съесть хоть всю пачку.

– А что мама? – переспросил Вадим.

– Мама приказала тебе шлифовать бревна, а мне делать сольфеджио.

– Ну, тогда делай.

– А как же снежная баба? Вон, какой снег. Липкий.

Вадим еще раз посмотрел на улицу. Таджики отдыхали, опершись на черенки лопат. Идти на улицу не хотелось. Самому непонятно, как вырвалось с языка. «Оговорочка по Фрейду», как любил говорить в таких случаях один студенческий товарищ, имя которого уже забылось…

Аньке тоже не хотелось слезать с дивана. Дурацкое какое-то занятие придумал папа – снежную бабу лепить. Еще бы в куклы предложил поиграть. Но ее подстегивало гораздо большее нежелание делать сольфеджио. Музыкальная школа отравила ей всю жизнь. Она так и думала про себя – «отравила всю жизнь», и матери однажды так и заявила: «Мне твоя музыкальная школа отравила всю жизнь». А мама отвечала ей: «Мне тоже на работу ходить не хочется». А Анька: «Ну и не ходи». – «Да? А кто деньги в дом приносить будет?» – «Твоя музыкальная школа тоже мне денег не дает, зачем же я туда хожу?» – «Хватит спорить! Я тебе уже сто раз говорила, что ты обязана ее закончить!» – «Да закончу я, закончу! Успокойся. А после школы я к твоей скрипке пальцем не притронусь. Отравила она мне всю жизнь» – «Ты, как с мамой разговариваешь!? Вадик, ты-то чего молчишь? Она же совсем невыносимой стала»…

Анька действительно сильно повзрослела за последний год. И Вадим едва сдерживал улыбку, когда слушал ее перепалки с Катериной.

– Ну, тогда одевайся быстрее, пока мама не пришла, – он резко оттолкнулся от окна.

Анька хрустнула баранкой, недоверчиво посмотрела на внезапно взбодрившегося папу и смекнула, что такой момент упускать никак нельзя. Когда папа становился таким решительным, а случалось это все реже и реже, с ним было очень весело.

– Пап, а санки возьмем?

«В каждом человеке живет Создатель, но не каждый человек становится Создателем».

Кодекс Снеговика

Снежную бабу они решили сделать на детской площадке.

Сначала Вадим хотел сделать ее во дворе дома, но Анюта сказала, что во дворе никто их снежную бабу не увидит, и что лучше ее сделать на детской площадке.

– А зачем нам, чтобы ее видели? – возразил Вадим.

– А зачем тогда ее вообще делать? – возразила в ответ Анюта.

Пришлось согласиться.

Детская площадка находилась недалеко – почти на их улице, в дальней ее части, на небольшом аппендиксе возле дороги, огибающей внутреннею часть поселка по периметру. Это был квадрат двадцать на двадцать метров с песочницей, горкой, качелями, грибком и деревянными гномами.

Когда они сюда пришли, весь этот архитектурный ансамбль плотно занесло снегом. Его выпало выше щиколотки, а к концу дня могло и выше колена навалить. Таджикская лопата сюда почему-то не заглядывала. Вадик пожалел, что не надел кирзовые сапоги. За края ботинок быстро проникла влага…

В практике производства снежных баб он был полным дилетантом. Да и в теории были большие пробелы. Три шара – один другого меньше, морковка, угольки, метла и ведро на голову. Так, вроде бы…

– А ты делал их когда-нибудь? – словно подслушав его мысли, спросила Анюта.

– Кого?

– Снежных баб.

– Когда-то делал… Сначала надо скатать шары. Давай потихоньку начнем.

Вадим со вздохом опустился на колени, смял в руках комок снега и начал возюкать его по поверхности круг за кругом. Перчатки он не захватил. Руки быстро стали мерзнуть. Дернуло же его на такое смешное занятие решиться…

Анька стояла в стороне и с вялым любопытством смотрела на папу. Одной ручкой она держала лямку от санок. В валенках, шубке и шапке с пумпоном она выглядела меньше своих девяти лет. Щеки порозовели. Снежинки запорошили ресницы.

– Папа?

– Что?

– А пусть это будет снежный дед.

Вадик подул на ладони, встал с колен, посмотрел на дело рук своих. Ком уже был с полметра в диаметре, но такого идеального шара, как на иллюстрациях в детских книжках, не получалось. Весь он был в рытвинах, сухая трава торчала из боков, да и непорочная белизна превратилась почему-то в старческую серость. Он больше походил на бесформенный астероид, забытый в космосе. Действительно, на бабу он пока никак не тянул. Скорее дряхлый старик, замученный ревматизмом и алкоголизмом.

– Давай помогай, бездельница. Катай среднюю часть. А то замерзнешь.

– Не замерзну. У тебя и без меня хорошо получается. Я только испорчу.

«Издевается, зараза маленькая», – весело подумал Вадим. Он еще раз дунул на ладони, обхватил ком и, напрягшись, покатил его. Тот еле поддавался. Как же это дети справляются с такой работой?..

А в это время Юлий Васильевич Горский (бывший чиновник, как он сам про себя говорил) сидел за кухонным столом, пил чай после прогулки и с умилением наблюдал эту картинку в окно. В ее реальность поверить было сложно. Она скорее вырисовалась из того идиллического мира воспоминаний, в котором была бесплатная доброта. Тогда, лет пятьдесят назад, именно так и бывало перед каждым Новым годом: падали крупные снежинки, мелькали яркие варежки, шарфы, шапочки с пумпонами, красные щеки, звучал хрустальный морозный смех, дети и взрослые лепили снежных баб и кидались снежками…

Собрание, наконец, закончилось. Почти все машины разъехались. Во дворе штаба остались только черный японский седан Тараса Александровича и такой же черный корейский джип Алексея.

Как только все разошлись, Алексей стал расставлять стулья по периметру стен. Под потолком тонкой пеленой еще висел сигаретный дым. Тарас Александрович все также сидел за столом, курил и рассеянным взглядом следил за действиями своего подчиненного. Алексей после неимоверного психологического напряжения, испытанного от атак Генерала, теперь словно пытался наверстать упущенное преимущество и без умолку балаболил с заметным волжским акцентом.

Алексей родом был из Чувашии и прожил там почти тридцать лет, а в здешних краях оказался совсем недавно – года четыре назад. Эту работу в фирме «Z&Зет» он получил по протекции Тараса Александровича, и был за это бесконечно благодарным ему…

– Нашел к чему прицепиться, – Алексей снова вспомнил про ненавистного Генерала. – Ему-то какое дело до этих дренажных канав? Пиявка. Ходит днями туда-сюда, высматривает. Не отцепишься. Сидел бы телевизор смотрел. Эти бывшие военные все какие-то боданутые. У меня тесть такой же. Без его инструкции в туалет не зайди. Я потому и сбежал из Чебоксар. Пусть бы радовался, что хоть какие-то работы по дренажу ведем. Вон снег какой идет, нужно будет неделю потом расчищать. А людей у меня сколько? Сами же настояли, чтобы сократить таджиков. За коммуналку лишний рубль поднять нельзя, сразу материться начинают. Кто за такие деньги работать будет? Таджики тоже забесплатно копать не хотят. А если миграционная служба нагрянет? И этих тогда не будет. Так ведь? Эта дамочка тоже заноза. Вы слышали, Тарас Александрович? Покажите, говорит, мне все бухгалтерские ведомости. Ага. Разбежались-растоптались. Может еще сейф ей открыть, где деньги лежат? Тоже мне инспектор нашлась. Кто она вообще такая? Странная… Может и правда из налоговой? А?

Разомлевший Тарас Александрович вяло усмехнулся.

– Артистка она. Бывшая, правда, – сказал он.

– А вы откуда знаете?

– Знаю, Леша, знаю. Хотя и бываю здесь всего раз в месяц, а я все про всех знаю. Например, знаю Леша, что ты с таджиков налоги какие-то снимаешь и ни с кем не делишься.

– Тарас Александрович, врут они. Честное слово…

– Ладно, Леша, ладно. Я тебя ни в чем не упрекаю. Только не переусердствуй. Джип этот ты зря купил. Глаза он мозолит. Ты кстати футбол любишь?

– А что?

– Агеева помнишь? Лет десять назад был такой вратарь.

Алексей задумался. Футбол он действительно любил. Даже на стадион пару раз ходил.

– Это тот, который с «Ювентусом» сам себе мяч забросил.

– Он.

– Помню. А что?

– А то, что он на двенадцатом участке уже третий год живет, у тебя почти под носом, ты об этом знаешь?

– Как на двенадцатом? Там же эта злючка живет.

– А фамилию ее ты помнишь?

Алексей передернулся, будто его кольнули горячим шилом.

– Точно! – простонал он и от такого открытия сел на стул, который до этого держал в руках. – Никогда бы не сказал. Я же его видел пару раз… Мутный какой-то. Как тень за своей злючкой. Пьет, наверно. Да-а-а, – протянул задумчиво Алексей. – Вот он, значит, где окопался… С «Ювентусом» он тогда опозорился по полной. Как его только в газетах не называли. Да и народ его сильно невзлюбил… А, может, шутите Тарас Александрович. Я по лицу его вроде бы не узнал.

– А ты вместо того, чтобы от Генерала прятаться, чаще разговаривал бы с людьми. Узнавал бы, чем они живут. Не в кошелек им заглядывал бы, а… э-э… – Тарас Александрович хотел сказать «в душу», но почему-то застеснялся собственной высокопарности. – В общем, Алексей Михайлович, собрания эти хотя и обременительные, но польза от них тоже бывает, – он поднялся, стал надевать меховой полушубок.

– Вы уже уезжаете? – спохватился Алексей.

– Да, Леша. Поеду. Есть еще кое-какие дела.

Алексей тоже подскочил, кинулся к начальнику, помог ему влезть в свой полушубок.

– Завтра я сюда заеду, – сказал Тарас Александрович, нахлобучив на лысую голову большую мохнатую шапку, похожую на ту, что показывали в старых фильмах про басмачей.

– Зачем?

– Есть разговор к тебе. Ты здесь будешь?

– Смотря во сколько. Но если надо, то подожду вас.

– Подожди, Леша, пожалуйста. Я постараюсь не позже вечера. Разговор очень важный, отлагательства не терпит.

– Какой разговор?

– Завтра узнаешь. Подожди меня.

– Обязательно подожду.

В другое время Алексей, возможно, задался бы вопросом: зачем Тарасу Александровичу приезжать сюда в воскресение вечером? Ведь он никогда раньше не приезжал в Барханы чаще, чем раз в месяц. Какой важности дело могло изменить его распорядок?

Но Алексей был слишком беспечен по натуре и воспринимал жизнь только в плоскости «выгодно не выгодно». В словах начальника он не уловил угрозы, и поэтому не заметил громадных и чернейших туч, нависших над ним в этот момент. Он не мог предположить сейчас, что отныне вся его жизнь раскололась на две половины. Одна из них, в которой было всегда тепло, сытно и весело, закончится завтра вечером. И завтра же вечером начнется другая половина, несущая испытание, которое выпадает хотя бы один раз в жизни на долю всех людей…

Когда Тарас Александрович уехал, Алексей решил прогуляться по Барханам. «Может артистку встречу!» – весело подумалось ему. Он тут же вспомнил лицо этой важной фифы на собрании. Ни в одном фильме он ее никогда не видел. «Может быть, она какая-нибудь балерина?» – предположил Алексей.

– Здраствай, Лексей Михалыч, – приветствовали его два таджика, расчищавшие улицу.

Алексей величественно кивнул им головой, махнул рукой, чтобы не отвлекались, и последовал дальше. Он зигзагами шел по поселку, не пропуская ни одной его улицы.

«А футболист сильно изменился», – продолжал Алексей думать на ходу.

Вадима он видел всего несколько раз. Гораздо чаще ему приходилось общаться с его женой. Катерина до кризиса заказывала много всяких работ и имела видимость богатой клиентки. Поэтому Алексей был с ней всегда учтив. Его таджики и дом ей паклей законопатили, и канализацию провели, и электрику, и много других работ сделали. Она тогда была совсем другой – улыбалась, звонила каждый день на мобильный, говорила вежливые слова, советовалась по любому поводу…

А потом, когда кризис грянул, она вдруг такой сварливой стала, хуже, чем Генерал. И это ей не так сделали, и то не эдак. Деньги, наверно, кончаться стали, вот она и хотела за бесплатно хоть что-то еще заполучить. Но Алексей, когда его о чем-то забесплатно просили сделать, словно глухим становился. С какой стати я ей еще что-то переделывать стану? «Халтурщики вы!» – так и выпалила она однажды прямо ему в лицо. Даже Тарасу Александровичу жаловалась. Говорила, что и дренаж ей прокопали неглубоко, и стены законопатили абы как, и труба у нее какая-то протекла, и камин дымит, и батареи не греют, и то, и се, и третье, и десятое, и во всем этом виноват только он – Алексей. Деньги, якобы, содрал, а результата нет. Алексей на нее тоже сильно обиделся. Дура озлобленная. А какой тебе результат нужен за твои копейки? Наверно, этот футболист так запил, что даже на бабу свою сил не остается никаких, вот и злая она такая. Алексей про себя так и прозвал ее – Злючка…

«Надо познакомиться с ним, – решил он, выйдя на ту улицу, где жили Агеевы. – Наверняка у него какие-то старые связи остались. Может, на футбол задарма схожу. С паршивой овцы хоть шерсти клок, – он даже хохотнул в голос от такой мысли. – Только надо с ним как-то похитрее», – подумал он напоследок.

«На свете счастья нет, но есть покой и воля»

Кодекс Снеговика.

Машины, возвращавшиеся после собрания, одна за другой проезжали мимо детской площадки, и каждая замедляла ход. Вадим так увлекся, что не замечал внимания аборигенов.

Снежная баба получилась на загляденье. Правда, была она немного кривоватая, но зато живая, то есть в ней чувствовался какой-то характер. Вадим и не предполагал сначала, что получится так хорошо. Он думал как-нибудь отбыть номер, а на самом деле вышел маленький шедевр….

Глаза Вадим сделал из двух мелких картофелин, в которых даже дырочки просверлил вместо зрачков. Взгляд у снежной бабы получился с ехидцей, словно она про вас все знает, но до времени держит свое мнение при себе. Нос был настоящий – из морковки. Анюта специально домой сбегала, чтобы принести всю эту овощную фурнитуру. Она раззадорилась, тоже пыталась помочь, даже рукавицы сняла, которые теперь болтались на резиночке и то и дело цеплялись за нос-морковку. Чтобы она не мешалась, Вадим отправил ее искать что-нибудь вроде ведерка для головного убора. Здесь на строительных участках валялось много всякой пустой тары. Анюта вернулась быстро. Ведерко пришлось как раз в пору. На нем было написано наискосок – «Антифайер» и чуть мельче – «Противопожарная пропитка для бруса». Не хватало еще нескольких элементов…

– Теперь ей что-то в лапы сунуть надо. Сбегай поищи какую-нибудь метелку или швабру.

– Почему в лапы, пап? Это же баба.

Лапы или, так уж и быть, руки Вадим сделал из еловых веток. У них даже пальцы имелись. По три на каждую руку. Между ними как раз можно было просунуть древко метлы.

Но Анюта метлу не нашла и принесла обрезок пластиковой трубы. Обрезок был серебристого цвета с изгибом и смахивал на посох библейского старца.

– М-да, – задумался Вадим. – Наверно, это у нас действительно будет снежный старик. То есть, снеговик. Верно?

– Верно, – обрадовалась Анюта.

Вадим просунул трубу между еловых пальцев. Оглядел. Нос-морковка, глаза картофелины, ведро и посох. Оставалось только решить – из чего сделать рот?…

– А, может, кусочек свеклы? – предложила Анюта. – У нас в холодильнике остатки борща с прошлой недели стоят.

– Давай беги…

Анюта умчалась. Вадим обглаживал бока снеговика пытаясь придать им правильную округлость. Снеговик улыбался. Вернее, улыбаться он еще не мог, пока Анюта не принесла свеклу, но Вадим по глазам видел, что снеговик улыбается. И ведро у него залихватски съехало набекрень, и еловые лапы были выставлены так, словно он шутку какую-то приготовил. На библейского старца он никак не походил даже с этим посохом-трубой. Озорной снежный дедок…

Ломтик свеклы Вадим прикрепил кривовато. Но если до этого он действовал по наитию, и некоторые кривоватости выходили случайно, то однобокая улыбка была запланирована еще до того, как Анюта принесла свеклу. В последний момент проснулся в Вадиме какой-то творческий замысел. В результате, улыбка получилась именно такой, какую подразумевали все остальные элементы лица. Теперь снеговик не улыбался, а усмехался, словно хотел сказать: «Вы думаете, что вы здесь все такие умные?»…

Вадим отошел на два метра и еще раз оценил свое творение…

Снеговик и человек несколько секунд пристально смотрели друг другу в глаза. И в этот миг – то ли от душевного перенапряжения, то ли от физической усталости – на Вадима нашло наваждение: снеговик подмигнул одной из своих картофелин. Вадим вздрогнул и провел ладонью по лицу, словно пот хотел стереть. «Может быть, свет так упал?» – подумал он и снова вгляделся в выковырянные зрачки.

– На Мишку из третьего «Б» похож, – сказала Анюта.

– На какого Мишку?

– Я же тебе сто раз про него говорила. Который тертого чеснока Наталье Алексеевне в сумочку подсыпал и директора в кладовке запер…

Вадим тут же вспомнил. Тот Мишка уже успел стать легендой школы. Не проходило дня, чтобы этот гениальный хулиган чего-нибудь не вытворил. О нем уже анекдоты в учительской рассказывали…

Он еще раз внимательно посмотрел на ехидную рожицу своего создания. Снеговик больше не подмигивал, но Анька в чем-то была права. Действительно, он у них получился немного хулиганистый. Впрочем, если девятилетний ребенок увидел в снежной глыбе какой-то человеческий характер, то это значит, что для дилетанта Вадим сработал не так уж плохо. Он был удовлетворен собой, чего давно уже с ним не случалось…

– Ладно, – Вадим засунул руки в карманы куртки, – пойдем домой. Собрание, кажется, закончилось. Сейчас мама вернется. Советую тебе сразу взять скрипку и сделать вид, что кроме нее ты за это время ничего другого не видела и не трогала.

– Ну да, поверит она, – Аня при напоминании о скрипке поморщилась. – А валенки и рукавички сами намочились?

Первой в дом забежала Анька. Папа задержался у калитки, потому что кто-то его окликнул в самую последнюю минуту, но Анюта не стала выяснять, бросила санки на улице и поспешила в тепло. Лютеция радостно взвизгнула, кинулась к ней с порога и, поскуливая, стала проситься на руки. Анька подхватила ее, поцеловала в носик, горячий язычок собаки стал быстро-быстро вылизывать влажные щеки девочки и норовил залезть в ноздри. Лютеция радовалась всем, кто появлялся на пороге их дома – и своим, и чужим. Вадим в шутку как-то сказал, что она и грабителей залижет до смерти. Правда, стоило Лютеции выйти на улицу, и ее миролюбивость тут же пропадала – она облаивала всех в независимости от пола, возраста и биологической принадлежности…

– Вы где шлялись? – Катерина уже была дома.

Она не встретилась с ними, потому что вернулась путем, который проходил в стороне от детской площадки. Поселок был разделен на несколько кварталов, и пройти из одного его края в другой можно было разными дорогами.

Аня спустила собаку с рук и стала расстегивать шубку. По ее виду нельзя было сказать, что она обрадовалась маме. Она знала, какой будет второй вопрос.

– Ты на скрипке играла?

– Играла, – буркнула девочка.

– Сколько времени?

– Час.

– Врешь.

– У папы спроси.