Текст книги "Кодекс Снеговика"

– Где папа?

– Сзади идет.

Катерина приоткрыла входную дверь и выглянула на улицу. Вадим стоял возле калитки и, полуобернувшись, о чем-то разговаривал с Алексеем. Странная получалась картинка. Алексей обычно не проявлял внимания к тем, у кого не было денег на халтурные работы его таджиков, тем более к таким замкнутым бурундукам, как Вадим. «Может, Алексей узнал его?», – предположила Катерина.

Она закрыла дверь в некоей озабоченности.

– Вы где были? – снова спросила она у дочери.

– Снеговика лепили, – прокряхтела Аня. Она, сидя на полу, пыталась стянуть мокрый валенок.

– Кого?

Аня поднатужилась и, наконец, у нее получилось. Валенок отскочил в другой конец коридора.

– Мам, а что тут такого?! Не все же время на скрипке играть. Надо и воздухом иногда подышать. Сама же говорила, дача – это свежий воздух…

– Ладно, не умничай. Подышала, теперь делами займись.

– А кушать?

«Теория относительности относительна»

Кодекс Снеговика

Встреча с Алексеем была крайне нежелательной. Обычно такие нежелательные встречи Вадим избегал быстрым перемещением на другую сторону улицы или резким маневром в дверь любого попавшегося магазина. Но сейчас такой возможности у него не было…

Вадим заметил его поздно – уже на подходе к дому. Алексей шел навстречу и был совсем недалеко – метрах в пятидесяти. Вадим ускорил шаг, чтобы избежать точки пересечения их траекторий. Самоудовлетворение от работы над снеговиком тут же улетучилось. Он не хотел здороваться с человеком, который был ему не симпатичен.

Но Алексей тоже ускорил шаг.

Вадим стал двигаться еще быстрее и уже почти догнал Анюту. Она юркнула в калитку, а он споткнулся о ее санки и чуть не упал…

– Подождите, пожалуйста! – выкрикнул Алексей и тщетно попытался побежать. Короткие ноги и разжиревшее тело, которое еще сильнее округлялось его пуховой «аляской», не позволяли ему развить скорость.

Два с лишним года назад, когда Катерина покупала этот дом, Алексей был похож на мальчика и ездил на много раз подержанном «жигуленке», но за такой короткий срок он успел и лишние килограммы набрать, и свою развалюху сменить на корейский джип. Именно этот джип и выросший живот стали главным доводом аборигенов в том, что Алексей разворовывает их деньги…

Вадиму пришлось остановиться.

– Санки забери! – вдогонку крикнул он Анюте, но та уже забежала в дом. Из-за закрывающейся двери послышался радостный визг Лютеции.

– Здравствуйте, Вадим, извините, не знаю, как вас по отчеству, – Алексей протянул пухлую влажную руку. Дышал он тяжело. Капюшон с меховой оторочкой плотно обтянул раскрасневшиеся круглые щеки.

Снег к этому моменту поредел и помельчал. Пахло дымом многочисленных каминов. Над головой висело ватное зимнее небо. Как хорошо было бы сейчас просто стоять вот так возле дома и просто слушать, вдыхать, осязать. Скорее бы вечер – веранда, чекушка, тишина…

Он пожал протянутую руку, пробубнил что-то похожее на приветствие. Не хотелось выглядеть грубым. По большому счету Алексей лично Вадиму ничего плохого не сделал. В поселке его не любили и, вероятно, за дело не любили, но ведь у самого Вадима не должно было сложиться какого-то определенного впечатления об этом человеке, так как он с ним один на один никогда не общался. С виду Алексей казался вполне радушным человеком. И этот волжский акцент придавал его речи еще большее радушие. Вадим любил этот акцент. Он знавал много ребят в своей молодости – и в армии, и в институте, и в футболе – которые говорили с таким же акцентом. И все они были неплохими ребятами – бесхитростными, надежными, всегда готовыми помочь…

– Извините, что задержал вас, – Алексей говорил сбивчиво, тяжелое дыхание после пробежки мешало ему. – Я давно хотел познакомиться с вами… да все случая не было, а тут увидел вас и решил, что надо когда-то… так сказать, личный контакт… Всегда приятно… Да еще с такой знаменитостью…

Вадим понял, что этот неприятный человек узнал его. Ему захотелось тут же убежать, сославшись на какую-нибудь глупость. Он уже отвык от того, чтобы его узнавали на улице. Ради этого он годами прятался от людей, отказывался от выгодных предложений, не подходил к телефону. Ему казалось, что он наконец-то добился своего – его забыли. В последний раз вопрос: «Это вы?» ему задавали лет пять назад. И вот снова… Может, Катерина ненароком сболтнула?

«Как он постарел, – подумал про себя Алексей и тут же категорично решил: – Пьет, бедолага». Ему стало искренне жалко этого опустившегося человека с ранними морщинами и мешками под глазами. Вот же, судьба-злодейка – принесет на блюдечке счастье и пообещает, что это навсегда, что будешь ты у меня теперь всю жизнь, как сыр в масле, а потом исподтишка это блюдечко выдернет. А человек уже настроился, уже планы какие-то нагородил, возомнил себя личностью…

Вадим всячески пытался не замечать на календаре эту проклятую дату. Но всегда, когда она наступала, он вольно или невольно отмечал ее про себя и, чтобы показать всем, что он ее не заметил, становился вдруг неестественно веселым и этим, сам того не осознавая, всякий раз выдавал себя. Катерина в этот день старалась быть с ним как можно деликатнее и поддавалась на его деланное радушие…

Случилось это двадцать первого апреля. «Спартак» в Москве играл с «Ювентусом». Это была вторая игра четвертьфинала Кубка чемпионов. Если бы «Спартак» выиграл с любым счетом, то он прошел бы в полуфинал. Вся страна замерла. Еще ни одна российская команда не имела таких шансов…

Трибуны ревели речевками. Вадим поймал, как это говорят, кураж. Он чувствовал мяч и, буквально, предвидел, куда этот мяч полетит в следующую секунду. Несколько раз он чудом выручил команду от неминуемого гола. С трибун в этот момент раздалось: «Вадик, ты лучший!». Игра для «Спартака» складывалась хорошо. Они забили уже на седьмой минуте и самоотверженно оборонялись до самого конца. Шла восемьдесят пятая минута. Итальянцы подавали угловой. Они подали за матч одиннадцать угловых, но так и не смогли найти такого способа, чтобы хотя бы обострить ситуацию. Либо Вадик снимал все навесы, либо вовремя подстраховывал высокий молдаванин Саша Бодору. Казалось, что и этот угловой не принесет итальянцам успеха…

Мяч летел на удобной высоте. Вадик выскочил выше всех и знал уже определенно, что он этот мяч выбьет. Но тот от кулака почему-то полетел не к центру поля, а в девятку собственных ворот…

Давным-давно, еще в детстве Вадим испытал примерно такие же ощущения. Тогда был матч на выход в какую-то стадию «Кожаного мяча». Их команде присудили пенальти за игру рукой. Вадик стоял по центру ворот и ждал удара. И в этот момент, словно наваждение, вдруг родилась в его душе стопроцентная уверенность, что он этот мяч обязательно возьмет. Он мысленно уже видел, как в прыжке в левый угол берет его в руки.

Удар был сильным. Вадик прыгнул влево и угадал, но мяч лишь черканул по пальцам и затрепыхался в сетке…

Это было самое сильное разочарование его детства. Вадик плакал после матча, запершись в кабинке туалета, хотя эту игру они все-таки выиграли и вышли в следующую стадию. Уже тогда, в одиннадцать лет, Вадик узнал, что футбольный бог любит жестокие шутки. Через двадцать лет он убедился в этом снова.

– Я хотел бы вас попросить по-дружески, – Алексей отдышался и говорил уже более уверенно. – У меня племянник заядлый болельщик и большой знаток футбола. Он мечтает стать комментатором. У него собраны все справочники, много дисков с записями. Он просто бредит этим. Сам в футбол не играет, но знает всех знаменитых футболистов. Вы не могли бы… – Алексей сделал глубокий вздох, который стал последним выпрыском его мужественного забега. – Вы не могли бы дать автограф для мальчика на своей фотографии. Так сказать… На память, что ли…

– У меня нет с собой никакой фотографии, – запаниковал Вадим.

– Не важно. Мы могли бы сфотографироваться вместе, а на обороте вы написали бы несколько слов.

– Но…

– Я вас прошу. Пожалуйста. Мальчишке это будет так приятно. Вадим, извините, не знаю, как вас по отчеству, поймите, для подростка в таком возрасте это очень важно. Вы же были прекрасным вратарем. Я все помню. И племянник вас прекрасно знает, хотя и не видел ваших матчей, но он много читал про вас. И я помню многие ваши матчи. Когда с румынами играли, я еще в армии служил, мы всей ротой тогда болели. Вы же лучше Дасаева стояли. Так жалко, что…

– Хорошо, хорошо, – Вадик вдруг весь взъершился. Он ни за что не хотел продолжения этого разговора. – Хорошо. Где ваш фотоаппарат? Давайте быстро снимемся. У меня еще дела есть… Мне, к сожалению, некогда…

– О, Вадим, спасибо! Только фотоаппарата у меня сейчас с собой нет. Если бы я знал… Вы в следующие выходные приедете?.. Я обязательно привезу фотоаппарат. Ладно?

– Ладно, – Вадим стал нетерпеливо прекращать этот разговор и тянуть на себя калитку.

– Так я на вас надеюсь. До следующих выходных. Надо же, как мне повезло…

– До свидания.

– И вам всего хорошего…

Вадим, опять споткнувшись о санки, быстро метнулся к входной двери дома.

«Бедняга, – еще раз пожалел его Алексей. – Эх… Как жизнь человеческая от всякой ерунды зависит».

Алексей хотел пойти дальше по этой же улице, но вовремя вспомнил, что на пути ему попадется дом Генерала, и тут же развернулся.

– О чем вы с ним говорили? – первым делом спросила Катерина…

Звук замученной скрипки раздавался со второго этажа. Катерина отослала дочь туда – подальше от телевизора – сказала, чтобы час поиграла, а потом будем есть.

– Это ты проболталась? – вопросом на вопрос ответил Вадим.

Катерина сразу сообразила.

– Честное слово, я никому ничего не говорила. Наверно, он по фамилии определил.

– Да причем здесь фамилия. Агеевых в России почти столько же сколько Ивановых.

– Клянусь, Вадик. Я никому не говорила.

– Да, ладно, – он раздраженно махнул рукой и стал разуваться. – Давай обедать.

Скрипка тут же перестала играть, будто Анюта со второго этажа могла услышать слово «обедать».

– Играем дальше! – крикнула Катерина.

– Мам! Я кушать хочу!

– Я сказала, играем! Вода в кастрюле еще не закипела.

Мысли Снеговика.

Люблю бывать тут. Снег здесь всегда альфа-модульный и люди интересные. В Канаде тоже снег хороший, но там люди предсказуемые. А здесь невозможно предположить, что случится в следующую минуту. Сплошные парадоксы и алогизмы. Каждый элемент этой системы хотя бы раз в сутки впадает в состояние близкое к квазибустулярности. Взрослые здесь простодушны, как дети, а дети мудры, как взрослые. Счастливые нищие и несчастные богатые. Темное невежество и при этом постоянные поиски истины, которая никому в мире уже давно не нужна. Изобилующее хамство компенсируется аскетической праведностью. Они верят в чудо, которого не видят, но стоит им столкнуться с чудом лицом к лицу, чураются его и вспоминают науку. Любовь и ненависть уживаются в них в каждой клетке их сердца. Единства достигают только в беде, но в этом, как ни странно, их сила… У канадцев не так. С ними легче. Но здесь интереснее… А что лучше – легче или интереснее?… Устал я выбирать… Неужели я устал? Нет, нет. Я не устал. Я не устал. Я не устал…

На этот Новый год Катерина возлагала особенные надежды. Впервые она собиралась встретить его на даче. В этом она видела какой-то судьбоносный смысл – Новый год в новом доме с новыми надеждами и с обновленной семьей. Да, она хотела обновить свою семью, скрепить этим праздником раскалывающуюся на три разные части ячейку общества. Нужно было вернуть то счастливое время, когда они любили друг друга, понимали, прикасались, смеялись и, самое главное, когда они хотели быть вместе. Теперь ведь не так. Каждый был сам по себе, со своими мыслями, в которые не проглянуть, не подковырять ни на миллиметр. Даже Анька – этот получеловечек – и она с каждым днем все сильнее стремилась уйти в свой мир, в который Катерине уже не было ходу.

Именно поэтому так спешила Катерина и не находила себе отдыха. До наступления праздника она обязательно хотела успеть привести дом в более-менее жизнеспособное состояние. Чтобы тепло было и не сквозило, чтобы чисто, чтобы строительные материалы не вываливались из всех углов, чтобы каждый торчащий из потолка кабель увенчался самым простеньким абажуром… Таких «чтобы» было уйма и еще два раза по столько, а времени оставалось только эти и еще следующие выходные. А тут еще нужно постоянно следить за Анькой, чтобы уроки сделала и на скрипке поиграла, потому что вторая четверть на исходе, и экзамены в музыкалке на следующей неделе, а у нее еще пальцы спотыкаются на каждой ноте…

Катерина была все эти выходные деловита и нахмурена. Она отдавала приказания Вадиму и тот безропотно (но все также безучастно, что еще больше злило ее) выполнял, как мог, свой фронт работ. Он забивал паклю в щели между бревнами, заливал герметиком трещины в дереве, укладывал ламинат, ввинчивал шурупы туда, куда говорила Катерина. В перерывах он выходил на веранду и курил.

– Аня, я не слышу скрипки! – периодически выкрикивала Катерина.

С первого призыва Анюта, конечно же, не чухалась. Приходилось снова напрягать голосовые связки, а иногда спускаться со второго этажа, чтобы отогнать дочь от телевизора или вырвать у нее из рук пакет с сушками.

– Да, что же это такое! Сколько раз я тебе буду кричать!?

– Ну, мам!

– Что, мам!? У тебя экзамен в четверг.

– Сдам я твой экзамен.

– Не мой, а твой.

– Нет, ТВОЙ! Я тебя не просила отдавать меня в музыкалку. Всю жизнь мне твоя скрипка отравила.

– Опять!? Вадик, ну хоть ты ей скажи…

– Да ладно, ладно, – Анюта сразу смирилась, нервически схватила за шейку лежащую рядом скрипку, потом вдруг снова отложила ее и начала с яростью натирать смычок канифолью. Натирала она его достаточно долго. Делала все возможное, чтобы только оттянуть время.

– Я не слышу! – снова донеслось со второго этажа.

И только тогда раздавался звук инструмента. Даже в музыке слышалось: «Отравили вы мне жизнь».

Самое обидное для Катерины было то, что у Аньки действительно имелись большие способности. Об этом говорили все учителя. И сочный звук, и идеальный слух, и подвижность пальцев – все это у нее имелось с излишеством. Самые сложные для ее возраста произведения давались ей без труда. Ее учительница Галина Владимировна все время предлагала произведения, которые обычно изучались в старших классах. На экзаменах Анюта играла без ошибок, хотя почти не тренировалась дома, а если и тренировалась, то только после вот таких долгих перепалок с матерью. Единственное, что ставили ей в укор экзаменаторы – отсутствие вдохновенности. Она всегда играла с каменным лицом и ни одним мускулом не демонстрировала сопереживание музыке…

А недавно Катерина тайком от Вадима посетила известную в городе гадалку, и та ей сказала, глядя на фото Анюты: «Нигде кроме музыки я ее не вижу».

– Я не слышу! – еще раз проорала Катерина…

В таких муках прошли суббота и почти все воскресение.

«Снеговики – исчезающий вид. С каждым годом их становится меньше».

Кодекс Снеговика

Двадцать первое декабря, воскресение

Ничего значимого в Барханах в этот день не произошло. Продолжал сыпать мокрый снег. Когда его толщина на крышах достигала критической величины, он под своей тяжестью обрушивался мелкими лавинами на землю, образуя у стен домов небольшие хребты. Снег был липкий и плохо годился для лыжных прогулок, поэтому аборигены предпочитали отсиживаться в своих протопленных домах. Они без интереса смотрели телевизор в ожидании обеда, потом обедали и ждали ужина, чтобы после него разъехаться по городским квартирам и готовиться к началу новой рабочей недели. Каждый из них был уверен, что именно для такого досуга в свое время был приобретен этот загородный дом. Спроси любого, чем же изменилась их жизнь с этим приобретением, вряд ли кто-то смог бы объяснить, не прибегая к шаблонам, вроде таких, как «свежий воздух» или «тишина».

Единственным значимым событием этого воскресения стал приезд в поселок Тараса Александровича. Обычно он здесь появлялся не чаще одного раза в месяц на собраниях. Видеть его здесь второй день подряд, да еще под вечер воскресения, никто не ожидал, кроме разве что Алексея, который, как обещал, дожидался своего начальника в штабной избе.

Впрочем, это событие осталось для поселка незамеченным, и если оно кого-то и всполошило, то только охранников. Они оба выскочили отворять железные ворота, чтобы впустить на территорию японский седан Тараса Александровича.

Боковое стекло машины плавно опустилось. Тарас Александрович пристально осмотрел обоих охранников. Те вытянулись, словно перед маршалом. Никаких признаков алкогольного опьянения на их лицах заметно не было. Эти охранники, имена которых Тарас Александрович еще не запомнил, были новичками. Старых пришлось уволить после долгой ругни с Генералом. Они действительно часто позволяли себе в вечерний час выпить, чем и вызывали недовольство старого ворчуна. Генерал же настоял на том, чтобы Алексей каждое утро проверял охранников алкотестером…

При охранниках в штате состояло две овчарки. Одну – рыжеватую – по кличке Байкал отличал радушный и беззлобный нрав. Все дети Бархан (и в том числе Анюта) в буквальном смысле слова заездили этого пса. Он день напролет пропадал на территории поселка и возвращался к домику охраны только за кормежкой. Байкал в сторожевые собаки не годился. Его пытались раззлобить, но не удалось. Он в каждом человеке видел объект для игры, поэтому любой грабитель мог легко избавиться от него, кинув подальше палку или мячик…

Полная ему противоположность – Прохор. Этот пес и цветом был не похож (серый с проседью) и нравом. Большую часть дня Прохора держали на цепи, он неистово гавкал на все проезжающие мимо машины и даже сейчас, невзирая на чины, стал рваться с цепи и лаять на машину Тараса Александровича. Прогуливали его только под надзором одного из охранников, обязательно в будние дни и только ближе к полуночи, когда не было риска встретить кого-нибудь. Однажды Прохор напал на зазевавшегося таджика и здорово потрепал его ватник. Таджики с тех пор ночью на улицы поселка не выходили – даже по нужде. Между собой они называли Прохора шайтаном.

– Алексей здесь? – спросил Тарас Александрович охранников.

– Здесь, – хором ответили они.

Тарас Александрович удовлетворенно кивнул и поднял стекло. Машина въехала на территорию поселка и направилась в сторону штаба. Охранники закрыли ворота и вернулись в тепло своей каморки. Прохор еще некоторое время лаял, после чего и он успокоился.

Алексей что-то писал в хозяйственном журнале при тусклом свете настольной лампы. Все дни недели он чувствовал себя здесь начальником, но это чувство пропадало сразу, как только появлялся кто-то из руководящего состава компании.

Подъехавшая к избе машина полоснула фарами по окнам. Алексей тут же подскочил и, вытянув перед собой руки, будто хлеб с солью нес, бросился встречать своего благодетеля.

– Хорошо, что дождался, – Тарас Александрович пожал руку, после чего снял свою басмаческую лохматую шапку, обтер ладонью массивную лысину.

– Ну, что вы, – жирное лицо Алексея расплылось в подобострастной улыбке, – как же я мог уехать…

Алексей угодливо заюлил, выхватил шапку, помог снять полушубок, после чего аккуратно положил все эти тяжелые и холодные меха на потертый кожаный диван.

– Чаю хотите? Пять минут назад кипел.

Тарас Александрович сел на стул, на котором только что сидел Алексей, вынул из кармана сигареты, бросил пачку на стол. От него пахло зимней свежестью и табаком. Было видно, что в любом месте – будь то зал ресторана или тесный барак, он всегда чувствует себя хозяином.

– От чая не откажусь. Под вечер стало холодать.

– Да, подмораживает. А вчера было тепло, снега навалило. Сегодня всеми силами расчищали, да так все и не расчистили. Снег схватился настом, лопаты гнутся. Сюда бы небольшой трактор на сезон арендовать не помешало бы.

– Трактор здесь уже не понадобится…, – Тарас Александрович сделал паузу и добавил с каким-то скверным смыслом. – Сворачиваем Барханы.

Алексей остановился на полпути с полным чайником.

– Как сворачиваем? Почему?

Тарас Александрович закурил от зажигалки.

Он сидел вполоборота. Свет настольной лампы выхватывал только одну половину его лица. В дыму сигареты левый глаз сощурился…

И в этот момент Алексей увидел своего благодетеля в совершенно неожиданном ракурсе. Прищуренный взгляд придал его лицу выражение потустороннего провидчества – причем, злого провидчества. Впечатление усиливал этот голый череп, к которому так и хотелось пририсовать рожки. Да еще этот дым изо рта…

– Почему не понадобится? – почти шепотом спросил Алексей.

– Вот для этого я и приехал, – сказал Тарас Александрович. – Надо серьезно поговорить, Алеша, пока никто нам не мешает. Наступают такие времена, когда требуются решительность и надежность… Твоя надежность и моя решительность.

– Что случилось?

– Да ты чаю сначала налей.

У Алексея затряслись руки, когда он наклонял чайник хоботком к чашке – то ли от тяжести, то ли от волнения.

«Интрига», – Снеговик потянул морковкой быстро холодеющий вечерний воздух.

Цель была ясна.

Он каждую зиму воплощался среди людей, чтобы предупреждать их об опасности. Как правило, опасность имела два вида – либо природная катастрофа, либо интрига. Интриги были предпочтительнее – во-первых, они были интереснее, потому что являлись продуктом человеческой хитрости и требовали аналитики, а во-вторых, по своей разрушающей силе интриги уступали катастрофам и приносили меньше жертв…

За эти два неполных дня своего существования Снеговик почти не видел людей. Они сидели по своим домам и смотрели сериалы. Иногда мимо детской площадки проходили таджики. Поначалу они с любопытством глядели на него, переговаривались друг с другом, улыбаясь. Но потом и они перестали обращать на Снеговика внимание.

Дважды появлялся Юлий Васильевич Горский (бывший чиновник, как он сам про себя говорил). Он останавливался и несколько секунд смотрел Снеговику прямо в картофелины, потом вздыхал о прежней жизни, в которой не было лицемерия, и продолжал свой медленный моцион.

Генерал с большой лохматой собакой тоже однажды важно прошествовал по границе детской площадки. Он посмотрел на Снеговика так, словно тот нарушил какое-то правило. Генерал ничего не сказал и пошел дальше. Его собака (ризеншнауцер) подбежала к Снеговику, но чего-то испугалась, тявкнула и попятилась. Генерал сказал ей: «Фу, Трифон. Пойдем». Пес послушно последовал за ним, несколько раз оглянувшись. Он, конечно, что-то почувствовал. Снеговик пока не стал обнаруживать себя. Время еще не пришло…

Он ждал Создателя, но тот не появлялся.

Алексей был так ошарашен услышанным, что даже не проводил начальника к машине. До последнего момента ему надеялось, что Тарас Александрович шутит. Но тот, перед тем как уйти, сказал:

– Не горюй, Леша. Все будет нормально. Мы с тобой еще не таких поселков настроим.

И ушел, нахлобучив басмаческую шапку.

Алексей продолжал смотреть на входную дверь, словно ожидал, что Тарас Александрович все же вернется и, хохоча, прокричит: «Да, разыграл я тебя! Ты что, поверил?».

За окном завелась машина. Тарас Александрович действительно уехал. А Алексей еще долго сидел за столом и не мог заставить себя встать. В нем боролись какие-то неведомые раньше чувства. Алексей еще не понял, что его жизнь сейчас подошла к тому рубежу, когда надо делать самый главный выбор. Он мысленно продолжал высказывать доводы, которые не успел высказать при разговоре с начальником. В какой-то момент он даже схватил телефон, чтобы позвонить Тарасу Александровичу, но так и не решился этого сделать…

Тарас Александрович не сразу уехал из поселка. Он после разговора с Алексеем на некоторое время задержался в Барханах для того, чтобы совершить один запланированный визит. Этот визит был частью созревшей интриги.

«Любопытнейшее дельце, – подумал Снеговик, когда машина Тараса Александровича проезжала мимо детской площадки. – Что-то похожее было лет двести назад в Бельгии».

Он видел силу противника. Противник был очень хитер и самонадеян. Намерения его ужасали. Но вместе с тем он вызывал уважение. То есть мог бы вызвать. Снеговик никогда не судил о людях с точки зрения человеческой морали, потому что Кодекс этого не позволял. Но он знал, что люди, подобные Тарасу Александровичу, всегда уважаемы в людской среде. Тарас Александрович был прирожденным победителем, и вкус к победе он приобрел в постоянной борьбе – в том числе и с самим собой. Его цель в его же глазах всегда оправдывала средства. Если обстоятельства оборачивались против него, он ломал эти обстоятельства, даже путем злодейства. Но это не означало, что он – закоренелый злодей. Если бы обстоятельства были другими, то он мог бы стать спасителем. Однако в данный момент обстоятельства сложились так, что он должен был стать злодеем…

Тарас Александрович даже не взглянул в сторону Снеговика, проезжая мимо детский площадки. Он не мог знать, что кто-то сейчас копается в его мозгах. Японский седан свернул на ту улицу, где жила артистка.

Катерина в этот момент как раз находилась на балконе второго этажа и видела, как черный автомобиль остановился возле владений дамы из Амстердама. Открылась дверца машины, наружу показалась огромная лохматая шапка, а потом и вся могучая фигура Тараса Александровича. Он подошел к воротам и решительно нажал на кнопку звонка. Никакого движения в доме не чувствовалось, но дом жил – в окнах второго этажа горел свет, а из каминной трубы вилась тонкая струйка дыма. Тарас Александрович еще раз нажал на кнопку. Через несколько минут калитка, наконец, открылась. Тарас Александрович что-то сказал, ему что-то ответили. Он, по всей видимости, просился внутрь, но его кокетливо не пускали. Тогда он усилил мощь своего обаяния, и перед этим напором хозяйка не смогла устоять. Тарас Александрович шагнул внутрь. Калитка за ним закрылась…

«Ого-го-го, – Катерина была ошеломлена. – С какого перепуга он к ней приплелся?»

Ей даже стало немного досадно. В ее дом Тарас Александрович не заглядывал никогда. Да и в дома других аборигенов он носа не казал. Наверняка визит к дамочке имел какие-то личные мотивы.

Настроение у Катерины почему-то испортилось. Она решила для себя больше не выходить на балкон и не следить за чужим домом, но ей это не удалось, и она выходила на балкон еще три раза. Когда она вышла в третий раз, автомобиль Тараса Александровича отъезжал. В доме продолжал гореть свет. Значит, дамочка осталась. «Недолго же они миловались», – зло подумала Катерина и посмотрела на часы. Пора уже было и им собираться отсюда.

Тарас Александрович покидал поселок в хорошем настроении. Он, конечно, был уверен в себе, но не надеялся, что артистка согласится так быстро. Ему хватило не многим более получаса.

– Вы снова собираетесь встречать Новый год в одиночестве? – спросил он, когда его, наконец, впустили в дом (он знал, что в прошлом году дамочка праздновала на даче, и гостей у нее не было).

Ее этот прямой вопрос немного смутил, но она быстро собралась и ответила просто:

– А почему бы и нет? Мне с самой собой никогда не скучно.

– О! Я не сомневаюсь, – Тарас Александрович широко улыбнулся. – Но у меня есть еще более замечательное предложение. Давайте встретим этот Новый год вместе.

Она не ожидала такого предложения даже от него. То есть она могла бы себе этого ожидать, но не так сразу – буквально с порога. Ведь она даже не успела предложить ему чаю.

– Да вы вероломны…, – сказала она.

– Ну, почему же. Я в разводе, вы тоже, как я понимаю, одиноки. У меня есть на примете очень интересная компания. В конце концов, вы привлекательны, я чертовски привлекателен…

Дамочка рассмеялась. Фраза из фильма, в эпизодах которого она снялась еще малышкой, раньше срока сломала наспех выстроенную ею преграду. Впрочем, эта преграда строилась лишь для приличия и в любом случае была обречена.

– Хотите чаю? – предложила она.

– Не откажусь, – Тарас Александрович начал быстро снимать полушубок.

Легкая и приятная победа. «А кто бы сомневался?» – подумал Тарас Александрович, когда уже выехал за пределы поселка. Он давно чувствовал, что эта женщина не равнодушна к нему. Это читалось в ее взглядах на собраниях. Да и что ей? Она ведь ничем не рискует и ничем не тратится. Ей одиноко, все мужчины, окружавшие и окружающие ее в жизни – козлы. Одним козлом больше, одним меньше. Еще одна попытка ее не обременит. Ни на что серьезное она все равно не надеется – все ради одномоментного удовольствия…

Тарас Александрович был большим знатоком женщин. Он почти дословно угадал мысли бывшей артистки Серпуховой Елены Владимировны. Единственная неточность – вместо слова «козел» она в своих мыслях использовала слово «ничтожество»…

После его визита Елена Владимировна еще некоторое время смотрела на языки огня в камине, сидя в глубоком кресле. С ее лица не сходила легкая улыбка. Из своего богатого опыта она знала, что такие самоуверенные нахалы, в конце концов, оказываются ничтожествами. Но еще она знала, что в первые дни знакомства с ними бывает очень интересно. Они щедры, веселы и поначалу хотят показаться благородными. Главное – не затянуть и не допустить к сердцу ненужных чувств. Она научилась обрывать нити до того, как они затвердевают. В науке о коварстве мужчин для нее уже не было белых пятен…

Когда стемнело, и на улицах поселка зажглись фонари, случилось, наконец, то, чего Снеговик ждал долгих тридцать часов. Мимо него проехал красный автомобиль, за рулем которого сидел Создатель. Если бы Снеговик умел скулить, как собака, он бы заскулил и замахал хвостиком…

Он чувствовал мысли Создателя, он быстро прочел его жизнь и жизнь всех его близких, даже собаки Лютеции. Он сразу понял болезнь этой семьи. Таково было его природное свойство…

– Мама, смотри, какого красивого снеговика мы с папой слепили, – Анюта прилипла лицом к еще не разогревшемуся стеклу.

Машина по заснеженной поселковой дороге медленно ехала по направлению к выездным воротам. На детской площадке было темно, поэтому удалось разглядеть лишь очертания снеговика. Красивый он или нет, отсюда сказать было трудно – три шара и ведро на голове. Даже морковки не видно.

– У тебя под старость, оказывается, новые таланты начали проявляться, – насмешливо заметила Катерина сидевшему за рулем мужу.

Вадим ничего не ответил, но мимоходом скосил глаза в сторону детской площадки. Удивительно, что он не вспомнил о снеговике ни разу за весь этот день. А ведь тот вчера доставил ему немалую и такую редкую радость. Возможно, сейчас при виде силуэта снеговика, он смог бы услышать хотя бы отголосок того чувства, если бы не ироничный тон Катерины.