Текст книги "Кодекс Снеговика"

– Запросто, – радостно ответила Анюта и бросилась на второй этаж за скрипкой.

«Снеговичок, – попросила она на ходу. – Помоги, чтобы я не сбилась».

«Все будет отлично, – успокоил ее Снеговик. – Ваш первый совместный концерт пройдет на бис, как, впрочем, и все последующие».

«А разве у нас будут еще концерты?»

«Поверь мне, моя девочка. Через два года о вас с папой будет знать вся страна… Если, конечно, ты будешь слушаться маму и Галину Владимировну»…

Выступление Анюты и Вадима произвело на гостей ошеломляющее впечатление. Вера даже смахнула слезу от восторга, а Коля был настолько потрясен, что едва смог обычными, цензурными словами выразить свои ощущения.

– Ну, вы, ребята… прямо как…, – он не знал, с кем или с чем их сравнить, и чтобы замять паузу, просто выпил и при этом поперхнулся.

– Браво, просто брависсимо! – подхватила Вера и захлопала.

Анюта стала смешно раскланиваться и расшаркиваться со смычком в одной руке и скрипкой в другой. Катерина захохотала, пряча лицо в ладони. Она тоже готова была расплакаться от гордости и от умиления.

Вадим в смущении раскраснелся и не знал, куда себя деть.

– Пойдем, покурим, – предложил он Коле, чтобы скорее выйти из поля всеобщего внимания.

Захватив бутылку и рюмки, они вышли на заснеженную веранду. Восторженные жены остались шушукаться.

Было уже темно, по периметру поселка зажглись фонари, но сюда их свет почти не дотягивался.

Коля разместился на табурете, а Вадим на корточках присел рядом, укутавшись в ватник и прикрыв воротником левое ухо, чтобы защитить его от неожиданных порывов ветра…

Коля разлил, и, не чокаясь, выпил. Вадим последовал его примеру.

Обычно такие перекуры на веранде проходили при сольном исполнении Колей смешных историй и анекдотов. Вадим ждал, что и сейчас Коля расскажет ему про то, как он обхитрил гаишники, или про то, как он в подземном переходе нашел пистолет, или, как его пытались обмануть в автосервисе. Но Коля молчал и курил. Видимо, гитара Вадима сильно впечатлила его и, может быть, даже навела на какие-то мысли…

Когда сигареты у обоих догорели до фильтра, они закурили еще по одной, потом, опять же, не чокаясь, выпили. Колино молчание начинало напрягать.

– Подмораживает, – Вадим решил бросить хотя бы слово для затравки.

– Подмораживает, – инертно ответил Коля.

И больше ни слова.

Вадим стал замерзать. Чтобы поставить точку этому молчаливому перекуру, он еще раз сам разлил по рюмкам и первым выпил, после чего попытался привстать, но Коля остановил его:

– Погоди, Вадя. Давай еще посидим.

– Холодно. Пойдем, там женщины ждут.

– Женщинам и без нас хорошо. Они сейчас наши грешки смакуют. Не торопись. Я у тебя спросить хочу.

– Что?

Коля молчал, словно раздумывал, стоит ли продолжать этот разговор.

– Понимаешь, братан, – сказал он после долгой паузы, – я второй месяц думаю об одном и том же…

– О чем?

– Может, я не так живу?

«Он все-таки напился быстрее меня», – сразу понял Вадим.

Он сейчас был не готов к такому разговору. Тем более с Колей. Он вообще терпеть не мог эти пьяные откровения, и Колю до последнего времени терпел именно за то, что тот никогда не грузил личными переживаниями. Коля всегда был Колей. Он сыпал анекдотами, грубыми бандитскими шутками, пел симпатичную хохляцкую песню «Несе Галя воду», пил водку рюмка за рюмкой, обожал свою жену, всегда готов был подраться – у него был такой режим жизни. Правда, в глубине души Вадим догадывался и раньше, что под этим незатейливым имиджем балагура и затейника скрывается нечто более глубокое. Коля закончил МГУ, и хотя бы по этой причине не имел права быть вульгарным быдляком, каким хотел казаться. Но Вадиму всегда было легче воспринимать Колю таким, каким он изначально себя заявил…

Необходимо было как можно быстрее заканчивать этот разговор, допивать бутылку и идти спать. Он сразу понял суть Колиной проблемы, она была ему близка, но рассусоливать сейчас при минус десяти эти набившие оскомину причины «кризиса среднего возраста» ему не хотелось.

– Не бери в голову. Это обычное возрастное явление, – как можно увереннее сказал Вадим.

– Возрастное? – вяло переспросил Коля.

– Ну, да. Что-то вроде облысения. Сначала голове холодно, а потом привыкаешь. Со временем пройдет. Пойдем в дом…

Коле понравилось сравнение. Он даже по привычке «гогокнул».

– Ты говоришь, как знающий человек. У тебя тоже такое «облысение» было?

– В некотором роде, – Вадик встал, потоптался на месте, разминая затекшие колени. – Пойдем, Коль.

– Да погоди, братан. Давай еще немного побазарим. У нас без малого полбутылки…

Для убедительности Коля быстренько разлил. Вадиму пришлось снова опуститься на корточки.

– Ты умный мужик, Вадя, ты в футбол играл и на гитаре лабаешь, как Ричи Блэкмор. Объясни мне по-научному, что это за фигня такая. Она мне спать не дает…

Вадик нехотя взял рюмку. Видимо придется все же допить эту чашу до дна, понял он и выпил. Водка уже не пьянила и даже не согревала.

По большему счету он сам был виноват. Вальсом Петрова он, по всей видимости, возбудил в Коле застарелый комплекс неполноценности. Хотя это казалось немного странным. Комплекс неполноценности и Коля – понятия вроде бы несовместимые. Но ведь можно предположить, что когда-то в юности он тоже мечтал вот так играть на гитаре и был уверен, что обязательно научится играть, когда станет большим. И вот прошло много лет, а мечта так и не сбылась. Есть у него небольшой, но надежный бизнес, который позволяет жить в достатке и каждый Новый год встречать за границей, есть умная жена, есть много друзей. Но вальс Петрова ему уже никогда не сыграть…

– Хорошо, – Вадим на всякий случай спрятал пустую рюмку в карман ватника, чтобы Коля ему больше не налил. – Раз уж ты так хочешь, то по-научному это называется кризис среднего возраста.

Коля скептически хмыкнул.

– Об этом все заборы описаны. Ты мне на пальцах объясни, что это такое.

– Каждый понимает по-разному.

– А ты объясни, как ты понимаешь?

– Я понимаю это как переоценку ценностей. Переходный возраст. Прежние ценности девальвируются, а новых ценностей еще нет и не известно, будут ли они.

Коля хмыкнул второй раз и при этом издал горлом какой-то птичий звук.

– А если попроще?

– Если попроще, то тебе надо найти новую цель.

– Это что-то вроде хобби? Марки собирать?

– Не совсем… Вот, скажи мне, какая цель у тебя была до сих пор?

– Ну… Не знаю… Чтобы жить весело было… или… Чтобы у Веры все было…

– Вот! А теперь смени цель.

– Это как?

– Например, поступи в институт.

Коля поморщился.

– Опять в институт? Да не хочу я снова писать конспекты…

– Тогда научись писать левой рукой.

– Зачем? Я и правой уже разучился.

– Значит, иди в монастырь.

– Ты чего, братан? Какой монастырь?

– Спасово-Преображенский.

У Коли на мгновение появилось такое выражение на лице, как у маленького мальчика, которому родители предложили покурить. Вадик не удержался и улыбнулся.

– Пойми, Коля. Чтобы выбраться из этого тупика, надо сделать прыжок в сторону.

– В смысле?

– Неожиданный ход… Все ждут, что ты сделаешь прыжок в длину или высоту, и ты сам думаешь, что сделаешь прыжок в длину. А надо в сторону. Понял? В самый последний момент надо прыгнуть в сторону…

Коля задумался. Какое-то осмысление, кажется, постепенно проникало в его бритую голову.

– В сторону? – переспросил он.

– В сторону, – подтвердил Вадим.

– А ты сам уже сделал этот прыжок?

Вадим на секунду замешкался.

– Завтра сделаю, – сказал он и добавил: – Если ты мне поможешь…

– Я тебе в чем хочешь помогу, и что хочешь для тебя сделаю. Давай выпьем, братан, – Коля занес бутылку. – Ты куда рюмку спрятал?

Женщины в это время тоже вели доверительную беседу.

– Какой же замечательный у тебя мужик, подруга, – сказала Вера. – Я всегда говорила, что ты его недооцениваешь. Мне сейчас даже не верится, что когда-то он играл в футбол.

– Почему?

– Не знаю… Футболисты все такие… дебилы.

Катерина рассмеялась. Вера так искренне изобразила на лице брезгливость, что удержаться от смеха было трудно.

Вера смутилась и поспешила исправиться.

– Я, конечно, немного видела футболистов в своей жизни, но пару раз смотрела по телевизору. Мне показалось это зрелище довольно глупым. Двадцать мужчин, многим из которых под тридцать, в трусах бегают по стриженой лужайке за мячиком, а на лицах такая сосредоточенность, словно они занимаются самым важным делом на Земле.

– Но Вадик не бегал за мячом, – все еще улыбаясь, сообщила Катерина. – Он был вратарем.

– А какая разница? Извини, конечно, я плохо разбираюсь в этих тонкостях. Он же все равно играл в этот… футбол…

– Вратарь всегда один, хотя и все время находится в команде. Вратари – это особая каста. Агеев точно такой… По жизни вратарем был, вратарем и остался.

Вера передернула плечами с раздражением.

– Я не очень понимаю. Они там все такие одинаковые. В трусах… Я не знаю всех этих тонкостей…

– Ну, тогда и не надо загружать себе мозги, – Катерина махнула рукой и взялась за ополовиненную бутылку вина. – Давай лучше выпьем за наших мужей

– Нет, – мотнула головой захмелевшая Вера. – Я хочу выпить исключительно за Вадика. Он меня сегодня просто поразил своей гитарой.

– Разве я тебе раньше не говорила?

– Может и говорила, но я или неправильно тебя поняла, или просто не придала этому значения. Во всяком случае, я никогда бы не подумала, что он играет так профессионально. Я на самом деле очень люблю гитарную классику. Все эти фламенки и пакоделусия… Мы в прошлом году с Севастьяновым в Мадриде были на концерте испанского трио… не помню, как называется… и это представление произвело на нас обоих неизгладимое впечатление. Не-из-гладимое! Даже Севастьянов прослезился. Я от него такого не ожидала.

– Он тоже у тебя хороший, – Катерина отчего-то растрогалась и погладила Веру по руке.

– Кукушка хвалит петуха за то, что хвалит он кукушку…

– Да нет же, Вер. Мне действительно очень нравится твой Коля.

– Тогда давай поменяемся на годик! Я хоть сейчас готова тебе уступить это сокровище…

– Ой ли, Вера?! Да ты за год засохнешь с Вадиком. Он за день может ни слова не произнести.

– Это как раз то, что мне нужно. Го-гоканье Севастьянова за пятнадцать лет уже утомило. Хочется иногда тишины.

– Ты сама себе врешь, дорогая моя. Вы же любите друг друга. Это за версту видно.

– И вы любите, только у вас обоих глаз замылился.

Катерина загадочно улыбнулась и потупила взгляд.

– У меня он уже размылился, – произнесла она.

Это откровение было совершенно неожиданным. Вера внимательно посмотрела на подругу. Еще в прошлый их приезд сюда, Катерина жаловалась ей, что устала, что не видит просвета в их с Вадиком отношениях, что подумывает о разводе. Только сейчас она заметила, что Катерина за последний месяц сильно изменилась. Пропала злость во взгляде и жесткость в словах, она стала более женственна, появилась умиротворенность.

– Когда же это случилось? – спросила Вера.

– Что случилось?

– Это самое. Размыливание.

– Я и сама не заметила. Вдруг ни с того ни с сего почувствовала себя счастливой и поняла, что ничего лучше в моей жизни быть не может, чем Вадик, Анюта, вот этот дом и много разных мелочей, которые я раньше просто не замечала… Я поняла, что мы все родные друг другу, а родные не могут быть чужими… Вот, – глаза у Катерины заблестели. Она смутилась высокопарности своих слов.

– Слушай, Кать, – вдруг поняла Вера. – А ты часом не беременная?

Катерина опять засмеялась.

– Не знаю… Все может быть…

«Мамонты вымрут, если люди не перестанут их истреблять. Предупреди об этом человека».

Кодекс Снеговика

Анюта после чая с тортом сказала маме, что хочет спать, и поднялась на второй этаж. Но спать она не собиралась. Воодушевление, которое охватило ее во время игры с папой, до сих пор будоражило ее.

– Спасибо, Снеговичок, за помощь, – поблагодарила она.

– Я тебе почти не помогал, – тут же отозвался Снеговик. – Я только два раза подсказал нужную ноту. Ты замечательно играла.

– Все равно, без тебя ничего этого не было бы. Ни папиной гитары, ни моей скрипки. Мне жаль, что ты не сможешь остаться со мной навсегда.

– Мне тоже жалко, но таков кодекс, – Анюте показалось, что голос у Снеговика дрогнул. – Повернись на правый бок и не тревожь себя тяжелыми мыслями. Уже поздно.

Но девочка не хотела спать. И хотя она уже легла и накрылась одеялом, но ей еще хотелось поговорить.

– Расскажи, что такое кодекс?

– Это не так просто объяснить. Тебе пора спать…

– Ну, пожалуйста.

– Хорошо, с попробую в двух словах… Кодекс – это что-то вроде закона или даже не закона, а свода правил и рекомендаций. Он говорит мне, как надо поступать в любых непредвиденных ситуациях. Без него ни один снеговик не смог бы существовать…

– А кто придумал этот кодекс?

– Я не знаю.

– Ты же все знаешь.

– Нет, я многого не знаю.

– Чего же ты не знаешь еще?

– Многого… Например, не знаю, кто я такой и зачем я такой.

– Как? Ты же снеговик.

– Но я не простой снеговик. Я только похож на снеговика, а внутри я существо, наделенное силой и имеющее какую-то конечную цель.

– А разве в твоем кодексе ничего об этом не написано?

– Может быть, и написано, но пока не пришло время это понять.

– Это значит, что ты еще не выучил весь кодекс?

Снеговик усмехнулся.

– Мне не надо его учить, он всегда со мной и во мне. Просто, в кодексе есть много непонятных для меня тезисов, которые я сейчас не могу объяснить. Для этого нужен опыт.

– Какие тезисы?

– Например, в Кодексе говорится, что снеговик – это утерянная ветвь в эволюции человека.

– Что это значит?

– Я не очень понимаю. У меня только предположения. Возможно, имеется в виду, что человек в какой-то момент своего развития пошел по одному пути, а мог бы пойти по другому и тогда стал бы таким, как я.

– Снежным человеком?

– Не совсем так, но в некотором смысле он был бы похож на меня. Ты же знаешь, когда обезьяна стала человеком?

– Когда взяла в руки палку. Нам про это на природоведении рассказывали. Обезьяне нужно было сбить с дерева банан, и она взяла палку.

– Правильно. А теперь подумай, что бы произошло, если бы она не брала палку, а попыталась понять суть банана, не прикасаясь к нему?

Анюта улыбнулась. Вопрос Снеговика показался ей смешным, хотя она его не совсем поняла.

– Не знаю, что такое «суть банана», но она наверняка осталась бы голодной.

– И это верно. В первый день и во второй день она поголодала бы, а потом, кто знает, научилась бы слышать деревья, питаться солнечным светом и разгадывать будущее.

– Как ты?

– Как я. Это называется созерцательная природа. А обезьяна выбрала активную природу.

– По-моему, лучше все-таки есть банан, чем его рассматривать. Хорошо, что она не выбрала твою созерцательную природу (Анюта выговорила это выражение только потому, что произнесла его не языком, а мыслями).

– Возможно, ты права. Это всего лишь моя версия… У тебя еще есть вопросы?

– Ты не хочешь со мной разговаривать?

– Я очень хочу с тобой разговаривать, но уже поздно, и тебе пора спать. Завтра у нас всех трудный день, поэтому повернись на правый бок и закрой глаза.

Анюта повернулась и зевнула.

– А это действительно так уж важно – спать на правом боку? – спросила она.

– Никаких больше вопросов. Спи.

– Поиграй мне снова Чайковского, пожалуйста.

– Тебе понравилось?

– Да. Я хочу научиться играть это сама.

– Завтра попробуем, а сейчас спи.

Взрослые заканчивали этот день традиционной песней «Несе Галя воду». Они пели ее всегда под занавес, когда собирались вместе.

Главные партии исполняли Коля и Вера. У них были очень созвучные для этой песни голоса. Он запевал хрипловатым басом: «Галю ж, моя Галю, дай воды напиться», она тоненько отвечала: «Я буду в садочку, прыйди, подывися»…

Вадик участия не принимал и даже не открывал рта. Он просто блаженно улыбался, слушая Севастьяновых. Вклад Катерины тоже был небольшим – она тихо пыталась поддержать Веру, когда начинались женские куплеты…

Им всем было очень хорошо в этот вечер. И даже слово «очень» не выражает степени приятности. Пожалуй, никогда еще семейство Агеевых не испытывало такого удовольствия от встречи с семейством Севастьяновых. Причиной тому были и предвкушение Нового года, и послевкусие вальса Петрова, и размыленность взглядов, и ясность в вопросе «кризиса среднего возраста», и… конечно же, выпитый алкоголь.

«Дети непредсказуемы и этим опасны. Будь с ними осторожен».

Кодекс Снеговика.

Тридцать первое декабря. Среда.

Утро началось со звуков скрипки – это уже стало превращаться в традицию. Катерина приоткрыла глаза, снова их закрыла. Организм после вчерашней порции алкоголя требовал дополнительного сна. «Эта скрипка отравила мне жизнь», – невольно вспомнились слова дочери. Она повернула голову и посмотрела на часы, которые показывали чуть больше восьми часов утра. За окном не было даже намека на рассвет. Катерина накрыла голову подушкой, но в этот момент вспомнила про Севастьяновых…

«Ой!» – то ли мысленно, то ли вслух сказал она, представив себе, что сейчас творится на втором этаже.

Вчера она положила Веру и Колю на надувном матраце в будущей спальне на втором этаже, то есть как раз по соседству с Анютиной комнатой. Катерина и раньше им стелила там, но на этот раз она забыла предупредить Севастьяновых о таком резком изменении в режиме жизни их семьи. Проснуться засветло от звуков живой скрипки – это все равно, что упасть из кровати в ледяную воду…

– Вадик! – она толкнула мужа в бок.

Вадик не откликнулся. Он вчера перебрал лишнего и способен был спать при любых условиях. Катерина надеялась, что по этой же причине хотя бы Колю звук скрипки не шокировал. Но Вера!…

Катерина накинула халат и быстро поднялась на второй этаж, на ходу приглаживая волосы и протирая глаза.

Сначала она бросилась в Анютину комнату. Та с распущенными волосами стояла босиком на полу в одной пижаме и пиликала что-то очень приятное, но не по-утреннему пронзительное. Катерина грозно посмотрела на дочь и постучала кулаком себе по лбу.

– Что? – возмущенно спросила Анюта, оборвав музыку на высокой ноте.

Катерина махнула на нее рукой и кинулась в спальню к Севастьяновым…

Оба уже сидели в постели в позиции зрителей в кинотеатре. Правда, глаза Коли были закрыты. Он вскочил инстинктивно, но при этом продолжал спать. Глаза Веры, напротив, были широко открыты. Она совсем не выглядела напуганной. Скорее – изумленной.

– Бедненькие мои, – Катерина сделала извиняющуюся гримасу. – Я же не успела вас предупредить. И Аньке не догадалась сказать, чтобы сегодня не смела пиликать…

– Что это? – продолжая сидеть с закрытыми глазами, пробубнил Коля. – Почему без оркестра?

– Севастья-янов, – протяжно укорила его Вера, – это же Чайковский.

– Чайковский, – повторил Коля и чмокнул губами.

– Живой Чайковский! Севастьянов, как ты не понимаешь! Я всю жизнь мечтала просыпаться вот так!

– Какое счастье, – сказал Коля и, не открывая глаз, плашмя откинулся спиной на постель.

– Поспите еще, – попросила Катя.

– Какой же сон в последнее утро года, да еще после такой музыки, – Вера потянулась всем телом, ночнушка натянулась на ее груди (Катерина мелькнувшей непроизвольной мыслью позавидовала стройности ее фигуры). – Пора готовить салаты.

– Мам, – Анюта выглянула из проема своей комнаты. – Мне можно продолжить?

– Детка моя…, – Катерина еле сдерживала раздражение в голосе. – Восемь утра еще…,.

– Ну, мам.

– Играй, Нюша, играй, – Вера встала и накинула поверх ночнушки халат. – Я уже не хочу спать, а это, – она глянула на бесчувственного мужа, – это уже не будет реагировать.

Поселок просыпался непривычно рано. Катерина, пока закипал чайник, смотрела в окно и с какой-то детской радостью наблюдала зажигающиеся один за другим огни в окнах соседских домов. Наверно, все хозяйки сегодня вставали пораньше, чтобы успеть наварить картошки, яиц и свеклы, замесить тесто, открыть банки с маринованным огурцами, потушить капусты и баклажанов, а в промежутках между салатами выбить из ковров последнюю пыль этого года, вымести последний сор из углов…

Мужики в это время, конечно, спали. Многие из них начали отмечать приближение Нового года еще вчера и поэтому не готовы были подняться засветло. Жены не мешали им. В это последнее утро года жены были непривычно внимательны к мужьям.

Из представителей мужского пола не спали только охранники и таджики. Таджики пили утренний чай и готовились к очередному рабочему дню. Для них тридцать первое декабря тоже был значимый день. В небольшом холодильнике в их бараке хранилась баранья нога, из которой вечером они собирались приготовить праздничный плов. И водка у них была припасена, хотя Коран запрещал ее употребление…

Снеговик за свою долгую жизнь встречал Новый год много раз и в самых разных концах планеты. Везде он праздновался по-разному, но вот это предновогоднее настроение, исходящее от людей, было везде одинаковым. Это было настроение ожидания чего-то лучшего. Люди в этот день охотнее, чем когда-либо, готовы были обманываться. Этот самообман длился недолго – до середины первого января, в крайнем случае, до утра второго, после чего люди медленно осознавали тщету ожиданий и смирялись с тем, что чуда опять не произошло, а жизнь по-прежнему течет в том же русле, в каком она текла до этого дня.

Самое стойкое настроение ожидания исходило от детей. Оно было таким мощным, что почти заглушало сигналы надежды взрослых.

– Ты любишь Новый год? – спросил Снеговик.

– Раньше любила, – ответила Анюта. – А сейчас, когда я узнала, что Деда Мороза не существует, то… даже не знаю.

«Я лишил ребенка сказки, – огорчился он. – Я приношу только разочарования, а не подарки».

Анюта не могла слышать его мысли, но волна огорчения была такой сильной, что она почувствовала ее и, кажется, поняла, почему он расстроился.

– Ты лучше Деда Мороза, – поспешила она успокоить его. – Ты не прячешься в дымоходы, не улетаешь на оленях, не подсовываешь подарки тайком. Ты живой… Дед Мороз никогда не играл мне Чайковского в красках и не подсказывал ноты.

«В какой-то мере она права», – подумал Снеговик и приободрился.

– Давай-ка еще раз сыграем «Размышление», – предложил он, воодушевившись. – А потом ты пойдешь завтракать?

– Отлично! – обрадовалась Анюта.

В это время на второй этаж поднялась Катерина.

– Аня, – позвала она. – Иди, позавтракай, а потом сходи проветрись на улице и заодно собаку прогуляй.

– Хорошо, мамочка. Я только еще один разок сыграю.

«Куда подевалась моя вредная, строптивая и всегда неуступчивая дочь», – вздохнула Катерина.

Она до сих пор не знала – радоваться ей такому изменению в Анюте или расстраиваться. Все-таки была в той «старой» Анюте какая-то своя прелесть…

Игорь сидел на полу в позе лотоса с закрытыми глазами. Он просыпался всегда в шесть утра и занимался йогой. Йогой он вытравливал из себя чувства, пристрастия, слабости – то есть все то, что когда-то причинило ему большую боль.

Это случилось давно, еще в десятом классе. Он был предан и высмеян самыми дорогими ему людьми и с тех пор решил стать сильным, бесчувственным и беспристрастным. За несколько лет усиленных занятий ему удалось превратить себя в совершенно обесчувствленное и непристрастное существо. Это существо нравилось ему, а все остальные существа, которые жили рядом и не обладали теми же качествами, казались ему недочеловеками…

Праздника под названием «Новый год» для Игоря давно не существовало, как и любых других праздников, в том числе и дня рождения. Если бы не задание и планируемые по проекту фейерверки, он бы наверно даже не знал, что сегодня в полночь один год сменит другой. Вернее, как человек-машина, он отметил бы это в своем черепе-компьютере, но придал бы этому событию чисто техническое свойство, то есть сменил бы в настройках одну цифру на другую…

Алена спала на раскладушке, закутавшись в спальник. Это был единственный дом во всех Барханах, где в это утро мужчина бодрствовал, а женщина спала. Алена не была такой машиной, как Игорь. Она знала, что сегодня тридцать первое декабря, и в глубине души жалела, что не может отпраздновать это событие по-человечески. Но у нее тоже были свои исторические проблемы, которые вынуждали ее смиряться с действительностью. Над ней висело чувство вины за прошлое. Она хотела накопить много денег и искупить это чувство вины. Поэтому она была согласна на любую работу…

Светлело. Небо было тяжелое, набитое свежим снегом, который мог повалить в любую минуту. Таджики смотрели на это небо недоброжелательно, оно грозило дополнительной работой. Всем остальным снег был необходим, чтобы поддержать тонус новогоднего настроения…

Постепенно просыпались мужчины поселка. Они выходили на прогулку с домашними животными. Первым на улице показался Генерал с Трифоном. Генерал тоже вчера хорошо выпил. Он до двух часов ночи смотрел футбольный матч английской премьер-лиги. Его любимая команда «Болтон» (даже Снеговик не знал, почему он за нее болел) встречалась с «Ливерпулем» и закономерно проиграла. Генерал в расстройстве выпил триста грамм водки, а не двести пятьдесят (это была его привычная ежедневная норма), и сегодня его мучило не столько похмелье, сколько стыд за то, что он вышел за пределы дозволенного. Как всякий профессиональный военный, он больше всего на свете любил не жену, не детей и даже не Родину, а дисциплину. По обычаю плохое настроение он срывал на собаке. Ей по всякому пустячному поводу приходилось слышать: «Фу, Трифон! Ко мне, Трифон!». Даже бугорок снега понюхать было нельзя без этого окрика.

Их маршрут пролегал мимо Снеговика.

– Привет, – сказал Снеговик.

– Привет, – понуро ответил Трифон и на всякий случай посмотрел на хозяина.

– Ты готов сегодня вечером поддержать нас? – спросил Снеговик.

– Не уверен, – замялся пес. – Мой хозяин сегодня такой строгий. Он меня не поймет.

Снеговик излучил биомагнитный импульс, который означал понимание.

– Никто тебя не осудит, если ты не сможешь, – сказал он. – Но я хочу дать тебе один совет…

– Какой?

– Тебе надо пойти один раз против его воли, но при этом оказаться правым.

– Что это такое?

– Если хозяин поймет, что твое своеволие было оправданным, то он простит тебя и станет относиться к тебе иначе.

– Я не очень понял.

– Не пытайся понять. Поступай, как решишь. В любом случае, тебя никто не осудит.

– Хватит мух глотать. Пошли, – грозным голосом приказал Генерал.

Трифон покорно поспешил за ним.

Минут двадцать спустя, мимо детской площадки прошли бывший чиновник Юлий Васильевич со своей супругой Марией Федоровной. Она боялась отпускать мужа на улицу одного, поэтому, несмотря на больную спину, решила совершить эту утреннюю прогулку вместе с ним.

– Смотри, – сказал Юлий Васильевич.

– Что?

– Тут все натоптано зверями. Вот собачьи следы, вот кошачьи, вот птичьи.

– Ну и что?

– Ты где-нибудь в поселке еще видела такое место, где столько следов животных?

– Юлик, успокойся. На всех детских площадках всегда натоптано всяким зверьем. Они любят здесь ходить. Вспомни, у нас в городском дворе. На эту детскую площадку зайти страшно, столько дерьма собачьего и бутылок с окурками.

– Причем здесь окурки! – Юлий Васильевич разгорячился. – Окурков здесь нет… А вот это, смотри!…

– Что еще?

– Это же следы мышей!

В это время дятел сел прямо на ножку грибка и стал долбить его клювом. Юлий Васильевич завороженным взглядом смотрел на него и боялся пошевелиться, чтобы не вспугнуть.

– Ты это видишь? – почти не открывая рта, тихо спросил он.

– Обыкновенный дятел, – на Марию Федоровну птица не произвела впечатления.

– Кыш! – крикнул отчаявшийся бывший чиновник.

Дятел вспорхнул и спрятался в ветках ели за забором.

«Человек слаб, но некоторые из людей сильнее Снеговика».

Кодекс Снеговика.

– Ты что-то хотел мне сообщить? – спросил Снеговик, когда Юлий Васильевич и его супруга, ругаясь, пошли дальше.

– Я вспомнил, что еще сказала мне сова, – ответил дятел из глубины еловых веток.

– Разве ты не все сказал мне прошлый раз?

– Нет. Мы, дятлы…, – он замялся, – не отличаемся хорошей памятью…

У дятла была большая путаница в голове, и Снеговик не мог вычленить из этой путаницы какой-либо смысл. Не удивительно, что он не смог сразу вспомнить. «Как бы он снова не забыл?» – встревожился Снеговик. Дятел действительно медлил, будто делал усилие над своей памятью.

– Так что же она тебе сказала?

– Она…

Дятел не успел договорить. На шляпку грибка с шумом сели Карина и Каролина. Настроение у них, судя по виду, было очень игривое. Дятел как раз попал им под руку (то есть под крыло). Им доставляло большое удовольствие подтрунивать над ним.

– Смотри-ка, сестр-ренка, – воскликнула Карина (мысленно). – Этот кр-расноголовый истребитель кор-роедов снова здесь.

– О великий, Кар-р! Какое событие! – Каролина поддержала иронический тон однояйцевой сестры. – Навер-р-рно, он прилетел с важным сообщением.

– Не надо ссориться, – поспешил заступиться Снеговик. – Дятел действительно хотел сказать мне что-то важное.

– Я не буду говорить при них, – сразу нахохлился тот.

– Кар-кар-кар, – издевательски засмеялись вороны.

Снеговик понял, что дальнейший разговор невозможен и без предупреждения отключил обеих однояйцевых от информационного поля.

– Говори, – обратился он к дятлу. – Они тебя больше не понимают. И ты их тоже.

Дятел недоверчиво глянул на ворон. Те смотрели на него и продолжали мысленно каркать всякие колкости, но ему их голоса уже не были слышны.

– Сова сказала, что других снеговиков на свете осталось очень мало, – торопливо выговорил дятел. – Возможно даже, что ты единственный во всем мире.

– Я это предполагал, – вздохнул Снеговик.

«Гордыня и усталость, в конце концов, оказались сильнее нас», – подумал он, и ему вспомнилась та мелодия Вивальди, которую Анюта играла накануне. Слепой снег и одинокий путник, заблудившийся в белой пустыне…

– Но это еще не все, – сказал дятел.

– Не все? – Снеговик встрепенулся.

– Да. Сова еще сказала, что где-то на севере растет дуб. Он примерно такой же, как ты.

– Дуб? Как я?

– Не совсем как ты… Внешне вы, конечно, не похожи. Но он, как и ты, все знает и всех понимает. Ему тысяча лет.

– Дуб…, – Снеговик задумался. – Что ж. Это вполне вероятно, – вслух произнес он. – Корневая система может служить хорошим проводником и приемником информации. Эволюция могла… м-м.. вполне могла создать и такой феномен… Довольно любопытно. Ты, мой друг, совершил поступок необыкновенный и…

Снеговик вдруг замолчал. Он погрузился в свои мысли. Дятел смотрел на него с надеждой и в то же время обескуражено. Снеговик стал говорить такие слова, смысл которых птице был совершенно не понятен.

Вороны, в это время продолжали активно издеваться над дятлом, не подозревая, что тот их не слышит.

– А правда, что дятлы даже во сне долбят деревья? – спросила Карина.